Исповедь неполноценного человека

      Иногда я задумываюсь, что бы было с нами дальше, не заявись это жалкое подобие человека в нашу спокойную до тошноты плавную жизнь? Мы бы продолжили так же плыть по течению? Как скоро нас бы снесло волной правды, если бы не этот чертов ветерок с благородными побуждениями?       Он был странным. Благородный даочжан в белых одеждах. Сколько помню, всегда на совместных выходах из нашего дома следил за подолом, пытаясь понять, как он, черт возьми, не пачкает его ни при каких обстоятельствах.       В первые дни моего проживания в похоронном доме мы не разговаривали. Это было жутко. Лис Гуанъяо всегда общался либо словами, либо взглядами. Этот же первым способом не пользовался, а вторым не мог пользоваться. Хотя с этой дрянной девчонкой все эти три дня болтал как ни в чем не бывало. Урод.       Но вскоре я все же привлек его внимание. Стоило мне оправиться и иметь возможность крепко стоять на ногах, что за прекрасное ощущение, я тут же оказался очень полезным — починил порог, заделал дыры в крыше и заборе, чистил овощи и помогал собирать ягоды и хворост. И когда он со мной заговорил…да, думаю именно тогда все и началось.       Дождь громко барабанил по деревянному гробу, стоящему за воротами и в воздухе стоял запах свежести, что удивительно. В жаркие дни мы дышали лишь пеплом и пылью. Я сидел и наблюдал, как прогибаются ветви дерева от напора капель, попутно очищая редьку, как услышал плавные тихие шаги. Слепышка ходила громко, часто переступая с ноги на ногу. А это был он.       Присев рядом этот святой дурак уставился в ту же сторону, что и я до этого. Мой же взгляд был полностью захвачен им. Вновь молчащим. Я уж было собрался уходить, оставляя его наедине с природой, как он глубоко вдохнул ночную свежесть.       — Свежий воздух — это хорошо. Особенно если есть с кем подышать. — он попытался неловко почесать голову, но зацепился рукавом за шпильку и стремительно убрал руку в смущении.       Я громко засмеялся, разбудив случайно даже Слепышку, спящую в другом конце дома. Ох, ну серьезно. Взрослый праведный холодный даочжан Сяо Синчень? Да не смешите меня, это же ни на что не годный святой дурак, чья правда его же самого и погубила. Дурак, дурак, слабый дурак, давший себя обдурить! Как можно вообще настолько доверять людям?       Он звал меня другом, пока я сдерживал желание сжать его хрупкую шейку ночью. Благодаря еженощным кошмарам эта дикая жажда насилия только увеличивалась.       Пока днем мы вместе ходили на рынок, гуляли по лесу, охотились и просто разговаривали обо всем. Оказывается, моя благородная добыча являлась шишу для прославленного Старейшины Илина. Но, к сожалению, он ничего ни о его учениях, ни о нем самом не имел понятия. Стоило его просветить как на идеально гладком, словно нефритовом, лице проступили морщинки недовольства. Кто б сомневался.       — Хангуан-цзюнь? Лань Ванцзи? — его бровь слегка поднялась. Почему-то единственным, что проскользнуло в моих мыслях было немое восхищение его очарованием.       — До меня доходили слухи о том, что они были непримиримыми врагами. — я развел руками и тут же ехидно хихикнул, осознав, насколько нелепым было это действие.       — Пустые слова, — он отмахнулся, и сидевшая на ближайшей ветке птичка испугалась и улетела.       — От чего же? — я подал ему руку, и мы перешли через ручей.       Он повернул голову в мою сторону, и я вдруг ощутил этот знакомый взгляд. Однажды я уже видел этот взгляд. Когда мы только начали с Гуанъяо проворачивать все эти делишки он спросил меня о моей ненависти к Сяо Синченю. И стоило мне начать выплескивать на него свои ядовитые речи он снисходительно, со своей фальшивой улыбочкой, осмотрел меня и двинулся дальше по Башне Золотого Карпа.       И вот я вновь ощущаю на себе этот взгляд. Словно я…ребенок, которого все решили поучать жизни. Но его рука, крепко держащая мою, заставила меня усомниться.       — Его мать. Шицзе однажды сказала мне одну важную вещь, когда покидала гору. «Если это все слухи, зачем так спешно им верить? Если это тайны, то откуда они всем известны?»       — Она была умной девой. — неудивительно, что ее сын был искусным заклинателем и смог изобрести свой путь.       — Дорогой друг, смотри вперед, а не на меня, не то ударишься о дерево. Вот будет глупость. Зрячий с расшибленным лбом и слепой, что над ним хихикает.       Он прикрыл свою улыбу рукавом, а я вопреки замечанию не смог оторвать своего взгляда от него. Белый, святой, праведный, кажущийся холодным, но на деле неловкий, смущающийся от собственных эмоций. Он будто не умел быть человеком, не знал, что это. Мое горло резко сдавило, легким будто стало мало грудной клетки, руку свело легкой судорогой.       — Даочжан! И ты! Наконец-то! Я уже все грядки прополола! Почему так долго? — за тот год, что мы жили вместе я никогда еще не хотел так сильно ее придушить. Ну, кроме первого дня, но тогда я желал придушить их обоих, да и всех жителей города И. Она постоянно появлялась невовремя, всегда лезла со своими неважными делами и словами. — Эй, ты чего весь скрючился?       Он повернул голову в мою сторону, будто и взаправду надеялся увидеть, что же со мной приключилось. а я просто стоял и смотрел на его лицо, пытаясь не сдохнуть от этого чертового удушья. Красивый. Помню Гуанъяо как-то назвал Лань Сиченя самым красивым мужем своего поколения. Люди, которые составляли тот список явно не видали Сяо Синченя. Красивый и статный. Потрясающе похожий на небожителя.       — Тебе точно не нужна помощь? — спросил небожитель.       Вся эта долго хранящаяся во мне ярость, непонимание от своих действия, раздражение на поведение своего тела вдруг вылились в тот момент на чистого и праведного него, будто пытаясь хоть чем-то замарать.       — Чего такое несешь? Только что ведь сам припоминал. Сколько смеху будет, здоровый принимает помощь убогого.       Яд. С моего языка всегда плескался яд. Я судорожно смеялся в лесу в ночи, пытаясь успокоить вдруг осознавшие разум и сердце. Я не верил. Если бы я тогда знал, понимал, к чему меня приведет это отрицание столь простой истины. Настолько лежащей на ладони. Я бы вероятно сошел с ума. Даже сейчас я с трудом признаю её. Но разве у меня теперь есть повод прятаться от собственных чувств?       Я не знал, что это. Мне не откуда было знать. Все детство меня только и делали, что били, пинали, толкали, кусали, отбирали еду, да покрывали бранными словами. Девчушки из весеннего дома как-то при мне говорили о любви. Будучи сопляком, я смог купить их жалость смазливым детским личиком. Видимо в этих женщинах проснулись матери, и они иногда подкармливали меня, зашивали одежду и пускали помыться. Хотя даже за это мне приходилось им отплачивать, время от времени убивая для них не шибко известных, но в меру богатых стариканов.       Одна из них слезно доказывала двум другим, что один из ее клиентов и вправду ее любит и заберет ее вскоре из этого дворца насилия и унижений. Когда госпожа постарше схватила ее за предплечье и угрюмо спросила, отчего так, бестолковая, ему поверила, я услышал то определение любви, которое пронес за собой долгие годы. «Он так ласков и предусмотрителен со мной… Он же мне пообещал»       Второй раз о любви я услышал от лиса Яо. После своей свадьбы он пригласил меня обсудить пару поручений и вдруг обмолвился о Вэй Усяне.       — Где я, по-твоему, вообще мог наткнуться на его записи? На Луаньцзан ничерта не было, когда я был там последний раз. Только запах гнили и дерьма. Даже остатков его тела не нашел.       — Брат говорил, что после объявления о смерти Усяня Лань Ванцзи посещал гору, — он сел напротив меня с задумчивым лицом, видимо забыв, что я не слежу за интрижками высших господ и мне нужно все пояснять, — может он забрал их?       — На черта праведному и чистенькому Хангуан-цзюню трактаты о темном пути? Он бы давно сжег их прилюдно или же выставил в качестве обвинения, если бы они были у него. О Старейшине Илина скоро забудут, гул утихнет, потом никому эти доказательства не нужны будут даже в качестве подстилки под гуцинь. — лис удивленно на меня посмотрел, а потом вдруг расплылся в своей любимой насмешливой улыбочке.       — Да ты совсем оторван от мир, друг мой. Ну или настолько же слеп, как и глава ордена Цзян. — Он поднялся со своего места и протянул мне Цзянцзай, — Лань Ванцзи судя по поведению и словам его брата беспросветно влюблен в бывшего первого ученика ордена Цзян.       — С чего это вы взяли? — спросил я, не отрывая взгляда от беснующихся туда-обратно слуг. Яо вновь рассмеялся.       — А по какой еще причине столь верный своим принципам человек будет защищать своего главного врага?       Ха-ха-ха. Любовь, что за глупость! Та дура из борделя в результате так и осталась там навсегда, а Хангуан-цзюнь живет в вечных мучениях, вспоминая былое. Невозможно. Любовь невозможна. Она рвет, калечит, разбивает остатки гордости, надежды и радости. Но мой святой дурак не такой.       С ним весело, он смешит, готовит лечебные отвары, руководит уборкой в доме и посадкой семян в огороде. Он разнимает нас со Слепышкой, тихо, но приятно смеется, красиво корчит лицо, принюхиваясь к моей стряпне.       Умирает он так же красиво корчась в агонии. Самое потрясающее зрелище из всех, что я повидал за свою жизнь. А я помню даже кровавую баню в Безночном городе. Я помню это лицо. Никогда не смогу забыть. Его брови нахмурились и грубо сдвинулись, губы искривились в отвращении, крылья носа раздулись, но дышал он тяжело и редко. Блеск металла и дыхание участилось. Сердце забилось так громко, что даже я это услышал. Он был напуган. Он не хотел умирать.       Он не хотел! Он не должен! Эта святая сволочь должна остаться со мной! Любовь невозможна! Она убивает, рвет, калечит, растаптывает остатки гордости, надежды и разбивает сердце! Но мой святой дурак… неужели такой?       Я столько лет искал его. Столько лет эгоистично продолжал верить в то, что надумал сам. Его сердце не билось учащенно, а грудь не поднималась слишком часто. Меня оглушало биение собственных органов, которые я принял за чужие попытки зацепиться за жизнь. Праведный даос, светлейший даочжан, известный всей поднебесной Сяо Синчень. Мертв. Его лицо застыло маской, его руки холодные не от ледяной воды ближнего ручья, а повязка на глазах сырая не от капель росы.       Мертв. Душа настырно просыпалась сквозь пальцы, а кровь проливалась через рану на белоснежные одежды. Я протянул свою руку в попытке стереть с его щеки грязь, однако размазал еще больше. Он умирал. У меня на руках. Я видел, как его грудь в последний раз опустилась. Мое сердце разбилось в момент осознания. ...       Надежда моя была растоптана, когда я день и ночь продолжал упорно вести наш быт как раньше. Ждал, когда ты поднимешься и поужинаешь, починил чертов порог, который сломал ублюдок Сун Лань. Я даже не надругался ни разу над его трупом. Всего лишь отрезал язык, да пару раз исполосовал грудь, мой Цзянцзай изголодался по жестокости.       Твое лицо, мои слова — все это раз за разом, словно вот оно, истинное наказание, вот она истинная расправа над непобедимым когда-то Сюэ Яном. Смех, напоминающий золотые колокольчики в Башне Кои, сияние улыбки, словно блеск только выкованного меча, холод и мощь, сталь и мягкость. Ты был словно Шуанхуа. Сильный, острый, меткий, но все еще не разбирающийся в людях. Слабый и легко управляемый.       Однако… Сейчас, лежа в руках посыльного Цзинь Гуанъяо, еле находя силы для очередного вздоха, все, что я вижу — твои серебряные глаза, тот последний раз, когда ты пронзительно вглядывался ими в мои, пытаясь найти внутри хоть что-то человечное, но натыкался лишь на высокие горы надменности и презрения. Эти горы и сейчас внутри меня, Сяо Синчень.       Ты ничтожен.       Твои идеалы ничтожны.       Твои принципы ничтожны.       И спустя все эти годы, вдыхая, видимо, последний раз, на большее не хватает ни сил, ни желания, я могу уверенно и, наконец, спокойно сказать.       Твои последователи ничтожны.       Ведь главный твой последователь       Я.       И я последую за тобой, хоть на небеса, хоть на круг перерождения, хоть в чертоги демонических мук. Тебе отныне не скрыться.       Веки будто налиты свинцом… я начинаю засыпать…       Пальцы больше не в силах сжимать конфету… я из всех сил пытаюсь ее удержать       Рана уже не болит…       А место, где была рука словно заледенело…       Я ненавижу тебя, святой дурак. Отныне я твоя тень, Сяо Синчень. Даже в небытие. Мы еще встретимся…