Первое, что я увижу в новом году...

      На следующий день Миядера и Корекиё предстоит разобраться со всем тем, что навалилось на них за этот месяц.       Вчерашний вечер немного помог им отдохнуть и очнуться. Но теперь надо снова нырять в суету. Суету традиций, суету прощаний — в эту суету они не планировали впадать так скоро. Когда они бы обзавелись своими семьями, когда бы они сами стали такими же взрослыми, какими были бы их родители.       Внезапная метель во второй половине декабря засыпает снегом всё, что только можно. Каждая улица, каждая дорога — от узких тротуаров и богом забытых тропок до междугородних магистралей — всё это будет укутано белым бураном всего за несколько дней, и сегодня только первый день обещанного снегопада.       Даже тот снег, который уже успел выпасть, убирают в сугробы…       В глубокие, рыхлые сугробы — белые холодные склепы для всего живого. И люди тоже, как всегда, подражая природе, собирают эти узкие, холодные, тесные склепы, называют их гробами.       Между ними есть лишь одно различие: после сугробов всё погребённое оживает. Люди, увы, на такое не способны.       Корекиё не видит этот снег — но он помнит его цвет, он чувствует холод в воздухе, он ощущает покалывания кожи, когда держит его в руках, и слабый зуд в глазах, когда белые неживые мушки летят прямо в лицо.       И он не может перестать думать о том, как со снегом в жизнь людей приходила и приходит смерть.       — Корекиё? — Миядера складывает полученные только что документы в папку. — Ты всё это время всего пару слов обронил.       — Да так… Ничего страшного, не беспокойся.       Сестра запихивает папку в свою сумку и через пару попыток и бранных слов всё же подчиняет себе заевший замок.       — Компенсация есть, свидетельства о смерти забрали… — она озвучивает свои мысли вслух и загибает пальцы. — Через пару часов родителей привезут к нам. Осталось всего пара мелочей и сама церемония…       Она поднимает глаза на брата. У неё складывается впечатление, что его голова сейчас совершенно пуста — ни губы, ни брови его не дёрнулись при её словах. Но глаза — пусть глаза эти слепы, и зрачки в них мутные, но по ним она понимает: мысли, такие же мутные, роятся в его голове — он просто не хочет подавать виду.       — Не переживай, — обращается к нему Миядера мягким и спокойным голосом. — Прорвёмся.       От этих слов его уголки губ слегка приподнимаются, а глаза слегка щурятся.       Да. Они прорвутся. И он тоже.

***

      Три дня усердной работы по организации похорон проходят незаметно для них.       И когда наступает назначенный день, Корекиё с Миядерой направляются в кремационный центр.       Родители тоже с ними.       Их тела погружают в печь — и теперь остаётся только подождать.       — Приходите через три часа, — говорит им организатор кремации. — Пока здесь особо делать нечего.       — Какие у тебя планы на Новый год? — интересуется Миядера, стоя у вендингового аппарата недалеко от того здания, которое они покинули несколько минут назад.       — Планы?..       — Не будешь же ты отмечать его один?       — А ты, нээ-сан? — Корекиё покупает себе чай и с характерным шипением вскрывает жестяную банку. — Ты не хочешь встретить его со мной?       — Я просто заеду домой ближе к утру, — сестра тоже открывает банку и делает глоток. — У меня сначала корпоратив, а потом меня к себе позвала одна из моих близких подруг на вечеринку. Сначала я думала отказаться, но вчера… После твоих слов об отдыхе я всё же приняла приглашение. Ты не против, если в этом году мы будем раздельно отмечать?       Немного подумав, брат всё же отвечает ей так, как она и ожидает услышать:       — Разве я могу тебе запретить? — Корекиё разводит руками. — После смерти родителей нам всё равно было бы тяжело отмечать Новый год вместе.       — С чего ты взял?       — Представил, — она снова делает глоток чая. — Как минимум, это было бы очень неловко. Как максимум — тяжело и мучительно. Конечно, Новый год — семейный праздник, но…       — Я поняла тебя, — перебивает его Миядера. — В храм-то мы в любом случае пойдём вместе, так?       — Конечно.       Вдруг телефон Корекиё прерывает их разговор.       — Шингуджи-кун, прости, только сейчас освободился, — слышит он голос Рантаро из трубки. — Вы ещё не начали?..       — На извлечение из печи — ещё нет.       — Ох…       Судя по молчанию на другом конце провода, Амами сомневается.       — А ты что-то хотел, Амами-сан? — младший Шингуджи решает подтолкнуть его к тому, что тот хотел спросить.       — Могу ли я присоединиться?.. — слегка дрожащим голосом проговаривает он, и в нём чувствуется нерешительность. — Я-я-я знаю, всё же это личное, и я не хочу врываться…       Корекиё поворачивает голову в сторону сестры, словно без слов хочет узнать её решение.       Миядера хочет встрять и возмутиться, но тут же замолкает.       В конце концов, когда от Корекиё отвернулась она, Рантаро помогал ему во всём. Из приятелей они стали надёжными товарищами, друзьями — Рантаро не оставил его и заботился, как только мог. Он ухаживал за ним, помогал учиться, даже помог устроиться на подработку — а ведь большинство работодателей отвернули бы Корекиё не только в силу возраста, но и из-за слепоты.       Справедливо было бы считать Рантаро в таком случае членом их семьи?       Она не может ответить себе на этот вопрос. Конечно, будь родители здесь, они бы знали, что сказать. Да и этот сорванец Амами им чужд не был; наверняка они были бы не против, если бы он и дальше поддерживал связь с ними.       — Мы не будем против.       — Конечно, можешь присоединиться, — отвечает Корекиё своему другу. — Спасибо тебе, что не забыл о нас.       Через три часа они возвращаются уже втроём. До этого они забирают из дома урны и привозят её с собой.       Когда из печи выгребают пепел — в две кучи, чтобы не смешивать прах двух разных людей, с помощью палочек Шингуджи и Амами собирают оставшиеся кости. От костей ног до кусочков черепа — передавая палочками несгоревшие части тел, они заполняют урны.       Вскоре процессия оканчивается, и оба сосуда все трое везут домой.       В специально отведённом месте уже стоит коробка с деталями для деревянной установки, которую Шингуджи заказали во время подготовки к похоронам. Потратив пару часов на то, чтобы разобраться с инструкциями, Рантаро и Корекиё собирают буцудан.       Всё это время урны стояли на журнальном столе напротив дивана — их потом Миядера ставит на центральную полку. Между ними — фоторамка. На том фото запечатлены молодые мама и папа: в нём родители сохранили те волшебные чувства, которыми они были наполнены, когда выпускались из института культурологии. Тогда они смотрели вперёд, в будущее, о котором они, едва оперившиеся птенцы, мечтали.       Теперь другое поколение таких же неоперившихся птенцов почитает их в том же гнёздышке, которое когда-то приобрели их родители.       Полки украшают небольшими симэнавами с бумажными талисманами. Чуть ниже ставят и курильницу для благовоний — одну из ароматных палочек с можжевельником зажигает Корекиё.

***

      Основная церемония окончена. Осталось написать извинения друзьям и коллегам родителей — скорее всего, они поймут, почему их не позвали на кремацию и поминки, ведь даже похороны проводит один из подростков, который ещё не может работать официально, и потому вряд ли у них были для этого средства.       Шингуджи готовят небольшой поминальный стол. Традиционная еда, пышущая жаром, раскладывается на пять персон: по тарелке достаётся Миядере, Корекиё и Рантаро, а возле буцудана ставят ещё две — с воткнутыми в рис палочками.       Долгие, неспешные разговоры полушёпотом достаточно тихие, чтобы не потревожить недавно усопших. Их дети вспоминают, какими те были при жизни, как им было хорошо, и как не ценили те радостные моменты, надеясь, что так будет всегда — что всегда будут мама с папой, всегда будут и их сын и дочь, которые решили пойти по их стопам.       Вспоминал старших Шингуджи и Рантаро: они всегда были готовы помочь с каллиграфией, с японским языком и литературой, всегда были рады видеть его дома. Амами ценит их заботу, и родители его лучшего друга говорили, что были бы рады принять Рантаро в свою семью — видимо, они замечали, как тот смотрит на одного из их детей.       Первая и единственная ссора между ним и родителями Корекиё была только из-за Данганронпы — и то, они быстро приняли эту тягу и просто просили детей не вмешиваться. Но они так же могли предвидеть, чем это обернётся — и потому на Рантаро зла не держали, приговаривая, что тот сам должен научиться на своих ошибках, в то время как их дети могут научиться на его ошибке. И тот разговор, кажется, его задел.       — А вы помните, как мама сразу замечала, что мы чувствуем? — с ноткой горькой ностальгии приговаривает Миядера, делая глоток сакэ. — Всегда, вот как мы поругаемся, вот всегда замечала. Как будто мысли читала!       — Да… — Корекиё крутит небольшую рюмку в руке, слушая, как в ней переливается сакэ.       — А помнишь, Киё, — сестра тут же наваливается на брата; изо рта от неё пахнет перегаром, — как мама спалила тебя за написанием хокку?       — Нээ-сан…       — Шингуджи-кун, ты пишешь стихи? — в Рантаро тут же просыпается любопытство.       — Д-да Миядера бред несёт! — Корекиё краснеет и пытается снять сестру с себя.       — И как ты хотел подарить их нам—       Младший Шингуджи тут же затыкает старшей Шингуджи рот. Она отпирается, пытается облизнуть ладонь, но ничего не выходит. Брат всё это время пытается заставить сестру замолчать, пока та безуспешно мычит ему в руку.       — Шингуджи-кун, отпусти ты её! — встревает Амами и тянется, чтобы освободить девушку.       Корекиё отпускает Миядеру и вытирает мокрые от слюней ладони, но его щёки всё такие же красные. Она, отдышавшись, начинает смеяться и говорить нечленораздельно.       — Никакого сакэ до конца недели, нээ-сан, — ворчит он, относя рюмки и бутылку на кухню.       Пока Корекиё нет в зале, Миядера подбирается ближе к Рантаро:       — Пс-с, Амами-чан.       — А? — Амами смотрит перед собой: пьяная в хлам, перед ним сидит сестра его друга, красная от выпивки.       — К-квиё ж не слыш-шит щас?       Рантаро прислушивается: с кухни слышно лишь журчание воды из-под крана.       — Н-нет, а что?       — К-Киё писал тебе стихи-и-и… Писал, что… Писал, что люб-бит тебя и всё так-квое…       Миядера, подложив предплечья под свои зардевшие щёки, продолжает мурчать то ли вслух, то ли себе под нос:       — А с-сам-то ты его любишь? До сих пор, н-небось, любишь-то…       Слушать пьяный бред у Рантаро нет сил, но как-либо кричать и ругаться, тем более, в такой день он считает невежливым. Но даже если так, он всегда верил в одно выражение: «Всегда говорят правду три типа людей: дети, злые и пьяные» — и Миядера, увы, даже сейчас не лжёт. Конечно, что его матушка, что родители Шингуджи прочили Миядеру ему в невесты, но сердце Рантаро по какой-то причине было рядом с её братом. Возможно, кто-то из старших и замечал это — к примеру, их мама, когда тема заходила об отношениях, говорила и ему, и Корекиё, и его сестре: «Будьте, с кем хотите, лишь бы вам было хорошо и вы были счастливы».       Рантаро сам, либо от выпивки, либо от смущения, краснеет всё сильнее.       — И помгл-т-т-ты ему, потму-шт люби-ишь?..       — Н-наверно, — он прячет лицо в ладонях, мысленно проклиная себя за то, что не соображает из-за сакэ. — Я… Я не знаю-у-у…       К тому времени, когда Корекиё заканчивает мыть посуду, он покидает кухню. В гостиной подозрительно тихо: Миядера прикорнула на подлокотнике дивана, а Рантаро, опираясь спиной о стену, тоже спит. Понимает это Шингуджи по храпу и сопению, которое едва слышно.       Телефон Амами не звонит: видимо, матушка его уже привыкла, что тот постоянно отпрашивается на ночёвку к своему другу.       Корекиё садится рядом с ним и слегка краснеет: он прекрасно слышал пьяный бред своей сестры.       Неужели Рантаро действительно помогал ему не только потому, что был его другом, но и потому, что любил его? Неужели он правда так трепетно заботился о нём из-за этих чувств?..       Алкоголь, кажется, влияет и на Корекиё. Пить он никогда не умел — и потому он легко впадает в сон, едва его тело на диване принимает горизонтальное положение. Свернувшись, прижав длинные ноги к груди и подложив предплечье под голову, Шингуджи засыпает.       Помимо роя мыслей о том, что его друг, возможно, всё так же любит его, как и он его, Корекиё слышит и другие мысли — о будущей операции. Деньги на неё остались после получения компенсации от Team Danganronpa, потому с оплатой проблем точно не будет. Тем более, она уже на этой неделе, кажется, через три дня. Муки ожидания приглушаются, но так и не утонули в сакэ.       Но волнение всё так же остаётся — не только из-за неё.       Ведь надо же как-то сказать, что он вновь влюбился в своего лучшего друга, который не бросил его и не оставил — что он вновь влюбился в Амами Рантаро.