Близкие незнакомцы

Берлин Чёртов педант. Шикарный стиль. Возбуждающий голос. Вещи, которые ассоциировались с ним. Всегда одет с иголочки. Каждый день в Толедо сопровождался его идеальным ансамблем из костюмов. Галстуки в тон пиджака или жилета, аккуратно выглаженные рубашки, ворот которых плотно обвивал его шею. Иногда, глядя на строго застёгнутые пуговицы, я представляла себя на их месте. Какого сжимать его горло? Подчёркивать сдержанный характер сноба и кричать о том, что он никогда не опустится до того, чтобы нарушить правила божественного Профессора. Никогда не взглянет на меня иначе, кроме как на сообщницу. Коллегу по делу. Собутыльника — и даже в этом наши вкусы разнились, потому что Берлин пил исключительно вино. Пиво, простяцкие коктейли и шоты были ниже его достоинства. Я прощала ему его поведение, показную гордость. Простила и переключилась на Профессора. Считала, что смогу убедить себя в чувствах к нашему господину, однако сама прекрасно знала, какой человек вызывал во мне самые яркие эмоции. Им стал хищник в зелёном пиджаке. Господи, сколько раз я мечтала снять с него треклятый пиджак... Надеть на своё голое тело и чувствовать, будто этот ублюдок обнимает меня своей животной хваткой. Берлин не из числа обычных людей. Я поняла данную истину сразу. На первом занятии, когда он сидел за второй партой, а я — в самой заднице кабинета. Он несколько раз оборачивался и бросал мимолётные взгляды. Скорее с целью изучения, а не интереса. Словно между делом. И всё равно в голове завертелась мысль:"Этот прищур сведёт с ума". Так и было. Я обезумела. Стала зависима от россыпи мелких морщинок в уголках его тёплых озёр. Тёплых, но таящих в себе опасный интерес. И я тянулась к нему, как мотылёк к свету. С жадностью запоминала всякий раз, когда Берлин смотрел на меня. Когда я начинала петь за столом, или произносила громкий тост, или смущала Профессора вопросом вроде:"Но что сближает сильнее секса?" Ответ очевидный для Берлина — мастера любовных утех. Но мне было правда непонятно. А он только глядел, как на глупого ребёнка и снова щурил глаза. Не от стыда, а от умиления. На его лбу не проступали складки, зато уголки губ тянулись вверх. Я замечала это, когда мельком смотрела в ответ, а после прятала взгляд за бутылкой пива. Пусть чертов сноб думает, что выше меня. Я не сразу заметила его дрожащие руки. За пять месяцев в поместье обращала внимание на разные мелочи, но тремор — в последнюю очередь. Помню, как курила за прогулкой, и увидела Берлина на заднем дворе. Он сидел на раскладном кресле, нежился под лучами солнца, наслаждался моментом. Я подошла тихо, однако он всё равно услышал. Конечно, ведь всегда был чутким. Лениво приоткрыл один глаз и сказал: — Здравствуй, Найроби. Мне нравилось, как звучало моё имя из уст этого человека. По-особенному. Не так, как у остальных. Каждый раз я впадала в секундный ступор, кайфуя от того, как он делал акцент на последней гласной. — И тебе не хворать, Берлин. — Чудесная погода, как считаешь? Я поводила носом, закрываясь рукой от солнечных лучей. — Мне по душе пасмурная. — Правда? — Искренне удивился. — Честно сказать, не ожидал. — Почему? Я не могу любить серое небо и прохладу? — Конечно можешь. Просто как человек, ты больше похожа на солнечный день. Смотришь на тебя — и хочется улыбнуться. Странное, но приятное чувство. Снова знакомый прищур. Сама невольно улыбнулась. Поганый чёрт даже не старался, чтобы вызвать такую реакцию, а я уже сдалась, как безвольная дурочка. Ну сказал он мне красивые слова — самые лучшие за долгое время — так что теперь, в объятия прыгать? Или на радостях опуститься на колени и отблагодарить его так глубоко, чтобы затронуть гланды? Нет. Берлин только того и ждёт. Однако я не из тех девушек, которых он слишком хорошо знает. Зато я неплохо знаю его и его таланты. — Снова актёрская игра, Берлин? Подхожу ближе. Мужчина протягивает руку к бокалу с вином и манерно делает глоток. Он не из тех, кто спешит. — Вовсе нет, Найроби. Возможно, сейчас я более искренен, чем когда-либо. Улыбка исчезла внезапно. Я не могла отвести взгляд от его серьёзного, но вдруг ласкового лица. Играет же чёрт. Чувствую, что играет. Он поставил бокал с вином на небольшой столик, снова обратился: — Ты не могла бы подать мне книгу? Она вон там, на лежаке. Я подошла, взяла книгу и сократила расстояние между нами. Зацепилась взглядом за элегантную руку и не сразу заметила, как она едва подрагивала. Берлин отвернулся и сам того не видел. Однако стоило повернуть голову — его глаза жёстко ухватились за собственный тремор. Перевёл взор на меня и ждал, когда отдам предмет. Полметра между нами. Я протянула руку с книгой, мужчина схватил её и притянул к себе. Наши лица близко, слишком близко. Я чувствовала его дыхание, почти испуганный взгляд, бегающий по моему телу. Глаза снова встретились — услышала щелчок в голове. Он не позволил мне и на сантиметр сдвинуться, настолько власть человека напротив была велика. — Ты должна пообещать, что больше об этом не узнает ни одна живая душа. Ты обещаешь, Найроби? Рот неожиданно приоткрылся — от страха или непонимания — и Берлин проследил за данной мелочью. Он всегда примечал детали. Мне почти льстило его внимание. Впрочем, едва ли он думал о том, чтобы поднять голову выше и поцеловать меня. Он размышлял только о том, как спасти свой зад. Что до меня? Я не могла разочаровать мужчину. Не могла и не хотела. — Обещаю, что сохраню твою тайну, Берлин. На его лице распустилась улыбка. Он знал, что я отвечу именно так. — Отлично. Я всегда ценил твою проницательность, Найроби. Её и необычайную красоту. Сильная рука устремилась к моей шее и вскоре коснулась её. Меня удивило, насколько нежным может быть касание этого человека. Он буквально погладил кожу своими пальцами, проведя незримую линию, что проникала в саму кровь. Я невольно вздохнула, Берлин проследил за реакцией. Самодовольно ухмыльнулся, приобнял ладонью всю шею и слегка надавил. Я поддалась влиянию. Между лицами остался десяток сантиметров, близость дурманила разум. Его дыхание теплом обдавало мою шею, лицо, и глубоко в мыслях я понимала, что если мужчина не отпустит меня за несколько секунд, я просто сорвусь ко всем чертям. — Ещё раз спасибо за помощь. Надеюсь на твою рациональность, дорогая. Убрал руку с моей шеи, и я резко выровнялась. Если бы мои волосы стали острыми клинками, то изрезали бы его руки в кровь. Но мы не в грёбанном фэнтези, правда? Поэтому я просто облизнула пересохшие губы, развернулась и поспешила уйти. А сердце почему-то слишком быстро стучало, пока пальцы самовольно потянулись к шее, надеясь впитать недавнее прикосновение. Помню один из напряжённых моментов ограбления. Мы узнали, что Берлин сблизился с одной из заключённых. Моя подруга вспылила тогда. "Если бы мне пришлось выбирать одну из вас в качестве партнёрши для удовольствий, я выбрал бы тебя, Токио". Он сказал это вот так просто. В комнате, полной людей. Девушке, которая готова была вцепиться ему в шею. Всегда так делал, чтобы сбить с толку, отвести внимание с ситуации. Меня даже не оскорбили его слова. Вовсе нет. Просто кошки на душе скребли, что сказал так открыто. Моей подруге, пока я стояла в метре от двоих голубков. Мерзко. "Я с тобой заодно, Найроби. До конца. Я буду выполнять твои приказы. А ещё признаюсь, что меня даже заводит идея подчиняться женщине-богине". Мурлыкал эти слова, пока его голова была замотана в бинты. Бинты, причиной которых стала я. Закинула ногу меж его бёдер и отбросила мысль о том, как возбуждающе выглядела сцена со стороны. Мужчина-патриархат, смирно подняв голову, глядел на меня, а в глазах его горела толика подчинения. До чего сладкое чувство... Но это всё мелочи. Мелочи по сравнению с тем, что он говорит немного позже. План катится к чертям. Спецназ у нас на хвосте, и даже перестрелка не дала нужного результата. В голове каша, в комнатах крики. Кровь кипела в теле, пока я бежала к тоннелю. Хватаю Берлина за руку и тяну с собой прочь. Мы выберемся. Либо все вместе, либо вместе и подохнем. Но он не согласен. И становится понятно, когда звучит приказ: "Хельсинки, забери Найроби!" Ублюдок. В глазах скопились слёзы, когда я поняла, что Берлин собирается стать чёртовым героем. Так нельзя. Не по плану. Кто разрешил ему принимать подобные решения, когда финиш так близок? Берлин схватил меня за руку: в этом жесте сосредоточены все слова, которые он хотел бы высказать. Я чувствовала это, потому что кожа его горела так же, как моя. А в тёмных глазах пылал огонь, который не подвластен пулям и любому другому оружию. Слёзы вовсю застилали глаза. Усилием воли не бросилась в объятия засранца. Не хочу обставлять всё так, будто мы реально прощаемся. Нет, он этого не дождётся. К чёрту. Чувствую, как Хельсинки обхватил мои плечи. Действие стало молчаливой просьбой заканчивать с сантиментами. Я бросила ещё один взгляд на самоуверенного мужчину, в глубине души надеясь, что мы встретимся на той стороне. Стороне свободы. *** Найроби Дерзкая сучка. Красивое лицо. Чрезмерное сочувствие. Вещи, которые ассоциировались с ней. Почти сразу я заметил её привычку плакать. На занятиях казалась крепкой женщиной, но стоило затронуть определённую тему или вспомнить трогательный момент, глаза её обнимала влага. Каждый раз старался поймать, отметить в памяти. Её густые ресницы немного слипались, но казались ещё красивее, а глаза... Чёрные озёра будто становились в разы больше. Затягивали своей мрачностью, и я не мог оторваться. Бокал с вином замирал в воздухе, остальные звуки затихали, а значение имели только мокрые глаза чувственной натуры. Помню, как возбудился, сжимая её шею. Тонкую, почти девичью шейку. На лице вздулись вены, кожа стремительно краснела, а пальцы с силой вдавливали в стол. Я не хотел причинить ей боль, но когда почувствовал свою власть над чертовкой, то осознал: зависим от этого чувства. Наши лица находились очень близко, и всё же вряд ли Найроби думала о том, чтобы поцеловать меня. Наверняка не о том думала. Несложно понять, почему. Её кряхтящие мольбы вырывались с трудом, кислород поступал слабо. И хоть я бы с радостью остался в таком положении — сверху, смотря на неё, подобно Господину — но пришло осознание, что скоро бедняжка потеряет сознание или того хуже. Я ослабил хватку, чувствуя, как ниже пояса появилось напряжение. До чего горячая власть... А когда Найроби оклемалась и ударила прямо в нос, возбудился сильнее. Потому что кровь забежала по венам, сосудам, артериям, разнося адреналин. Пташка дала отпор, и в голове звучало:"Какова чертовка". Живительная влага коснулась моих губ, я слизнул кровь. Невольно подумал о том, как было бы славно завалить воительницу обратно на стол и впиться в чужие уста. С жадностью изучать её рот, пачкать нежные губы собственной кровью. Слышать, как она вздыхает, иногда нашёптывая моё имя. Чёрт возьми. Ещё немного — и член разорвёт ткань комбинезона. Довольно влажных мечтаний, Андрес. На этом жизнь не заканчивалась. Равно как и наше ограбление, самое известное в современном мире. Помню, когда был кризисный момент. Профессор долго не выходил на связь — слишком долго. Тогда я вынес на общее голосование вопрос о том, чтобы принять на себя ответственность дальнейших решений. Реплика Найроби удивила меня. "У меня есть очень веские причины быть за Профессора. И, пока он жив, я буду верить в него до конца. Я с Берлином". Сказала — и убежала. Будто стеснялась своего доверия ко мне. Или не хотела, чтобы я видел её огромные глазищи, в которых желание верить боролось с искренним рвением придушить меня, как совсем недавно делал я. В любом случае, ощущения странные. Немногим позднее Найроби ворвалась в уборную, когда Токио захотела поиграть в русскую рулетку. Она подошла, направила пистолет коллеги прямо себе в грудь. Не боялась умереть. За план, за будущее. В глубине души я надеялся, что и за меня. Потому что Найроби закрыла меня собой. Как всякая мать защищала своего ребёнка, она готова была пожертвовать собой ради ублюдка, вроде меня. В тот момент я понял, что недостоин Найроби: я бы не умер за неё. Не в тот момент. В один из дней она узнала про Ариадну. Невинная кроха, с которой мы славно проводили время. Встала на её сторону, осудила меня за непрофессионализм. Тирада Найроби тогда была громогласной, как и дикий нрав. — ... сейчас она в ярости, и может уже начала болтать. — Я запишу твои слова в книгу жалоб и предложений. Но это ничего не даст, потому что у нас партиархат! Найроби опешила. Обратила ко мне напряжённый взгляд, повела голову чуть в сторону. — И что это значит? — Значит, что я здесь главный. В тот момент она закрылась от меня. Укуталась в плащ с шипами, не желая подпускать к себе. И всё выстраданное доверие полетело к чертям: мы вернулись к начальной точке, когда были незнакомцами. Я знал, что в моих словах не было лжи. Знал и жалел, что сказал их, возможно, единственной, кому могу доверять. В тот момент чувствовал себя особенно паршиво. А Найроби всё равно не оставила меня. Хотя имела на это право больше многих. Я искренне верил, что Татьяна — последняя, кого я любил в своей не слишком долгой жизни. Однако нет. Последней стала девушка, чьё настоящее имя я не знал, да и вряд ли узнаю. Моей финальной любовью стала Найроби. Не так давно даже подумать не мог, что буду готов умереть за кого-то. Я и не был готов. Когда Токио играла в рулетку, уверял себя, что не пожертвую жизнью ради кого бы то ни было. Однако в конце ограбления ситуация изменилась. Спецназ был на хвосте, тоннель, как на ладони, но не всё так просто. Я осознавал, что кто-то должен остаться для ответного огня. Видимо, один понимал, потому что Найроби громко сказала: "Берлин, идём с нами!" А в глазах — слепая вера, что скоро всё закончится. Она улыбалась широко, как никогда. Искренне, по-детски наивно. В своих мыслях я кричал, не желая делать то, что придётся. А сам перехватил её руку, заставил повернуть голову. Нежная улыбка разбилась о ровную линию моих губ. Уголки нервно дёрнулись, я покачал головой из стороны в сторону. Нет, Найроби. Сегодня выберутся не все. Она прочитала в моих глазах эти слова. Нахмурила брови, отвела взгляд, завертела головой, как болванчик в машине. Хотела выдернуть руку, но я сжал крепче. Притянул к себе, обхватил дрожащие плечи. В чёрных глазах стояли слёзы, а я молил богов, чтобы мои оставались сухими. Я должен быть сильным. Найроби была сильной слишком долго, может позволить себе слабость. Я не могу. Она тихо всхлипнула — я вернулся в реальность. Отодвинул лицо, заглянул в чёрные глаза-озёра и нацепил фирменную улыбку. Вместо привычной радости она приносила боль осознания: мой путь закончится сегодня. — Не плачь, чертовка. Ты красивая в любом настроении, но больше всего я люблю твою улыбку. Коснулся нежной щеки ладонью — Найроби вздрогнула. А затем натянуто улыбнулась. Подняла руки и обхватила мою. Оставила невесомый поцелуй у самого запястья, решительно кивнула. В душе я кричал, когда она шла за Хельсинки прочь. Снаружи сохранял довольную улыбку, хоть и знал, что сегодня погибну. Оно того стоит. Ты того стоишь, Найроби.