come on, dance with me. (the earth is spinning. we can't just stand on it.)

В общежитии было тихо, за исключением периодического скрежета карандашом по бумаге и случайного перелистывания страниц. Сидя в углу своей кровати, Олежа был полностью захвачен содержимым книги, которую Дима взял в библиотеке, когда упомянутый студент закончил с последней парой. Мартовский ветерок врывался в щель в окне, неся за собой запах дыма и выпавшего снега. Дима склонился над своими записями и, вздыхая, сдул лишний графит. Он потянулся на месте, послышался хруст суставов. Часы, небрежно лежащие на краю стола, мигнули «9:24». Студент оттолкнулся от стола, заставив стул со скрежетом удариться об пол. Олежа вздрогнул от шума и удивлённо захлопнул книгу. Дима смог только поморщиться и усмехнуться в качестве извинения. — Я закончил всю свою работу. Брови Олежи в изумлении приподнялись, когда он взглянул на время. — Уже? Это было быстро. Дима загордился в ответ на подразумеваемый комплимент, но его ликование быстро испарилось, когда Олежа пролетел, кружась над рабочим местом. — Эй, я же сказал, что всё сделал! — парень замахал руками в воздухе в бесплодной попытке отогнать духа. Олежа фыркнул и проигнорировал друга. — «Готово» и «правильно» — это два совершенно разных слова... — пробормотал он себе под нос, перелистывая страницы через плечо Димы. Брюнет смирился с тем, что позволил Олеже перепроверить его работу. Чем дольше он оставался на месте, тем сильнее по коже пробиралась лёгкая дрожь. Призрак излучал приятный холодок, словно первые дуновения зимы после шага в ночь. Наконец, Олежа с улыбкой отложил бумаги. — Вау, не все эти ответы неправильные. Я впечатлён, — поддразнил он, подняв палец, чтобы ткнуть Диму в щёку. Дима раздражённо закатил глаза и отложил домашнее задание на завтра. — Ну, я же не полный идиот… — проворчал он. Взгляд Олежи смягчился, а палец замер, зависнув над Диминым лицом. Холод пронзил его кожу, почти обжигая. Воспоминание о его прикосновении врезалось в разум. — Я никогда и не считал тебя идиотом, — прошептал он. Его голос был едва слышен из-за жужжания настольной лампы. Дима тяжело сглотнул. Не в силах ответить, он полез за своим ноутбуком, лежащим на краю стола. — Н-ну, у меня есть немного свободного времени, так что… — Дима неуклюже развернул экран, сбив при этом несколько бумаг со стола. Смущённый, он наклонился, чтобы поднять их, пока его другая рука карабкалась по столу, чтобы сохранить равновесие. Его пальцы растопырились на клавиатуре — и внезапно из динамиков зазвучала громкая музыка. Дима резко вскочил, сминая листы бумаги в своей руке. — Какого ху?.. — Ох, извини! Прости! Я слушал эту песню недавно и, должно быть, забыл закрыть сайт. Олежа хотел было выключить видео, но прежде, чем он успел это сделать, Дима отодвинул ноутбук в сторону. Он повернулся к нему, к своему другу, который, казалось, задумчиво смотрел в монитор. — Эм... Дима? Парень откинулся на спинку сиденья. — Эта песня не так уж и плоха. Давай послушаем, — его пальцы стучали барабанной дробью по краю стула в такт музыке. Призрак упёрся руками в спинку Диминого кресла и улыбнулся, а тонкий кончик его хвоста закачался в ритм песне. Под хор духовых и струнных инструментов, женщина напевала о своём любимом. Её голос трещал от статических помех старой пластинки. — Я думал, тебе не нравится та музыка, что нравится мне, — заметил Олежа. Он не ошибся: Диме вообще не нравился этот жанр. Слова были слишком слащавами, и по сравнению с его рок-группами, эта песня попросту усыпляла его. Он наблюдал за духом в отражении экрана, сиявшим так, словно это было самое лучшее, что тот когда-либо слышал. — Может быть, ты начал нравиться мне. Олежа встретился с ним взглядом в отражении. Он ничего не сказал в ответ. Вместо этого он улыбнулся ему, но не той улыбкой, которой обычно улыбался, когда читал забавную книгу или говорил о сложном исчислении. Мягкая в ​​уголках губ, эта улыбка таяла в флуоресцентном свете. Его глаза сияли, как две голубые луны, и Дима чувствовал, как мороз за его затылком жжёт, растекаясь по телу. Внезапно, его охватило желание заключить парня в свои объятия. Стул снова отлетел назад, когда Дима резко поднялся. Вздрогнув, Олежа отскочил в сторону. — Всё в порядке?.. — Потанцуй со мной. Дима побледнел, когда слова невольно сорвались с его губ. Песня продолжалась, игнорируя его взволнованность. Он стоял неподвижно, а Олежа ошеломлённо смотрел на него. Наконец, дух усмехнулся, звук его смеха гармонировал с музыкой. Где-то зазвонили колокола далёкого собора, возвещая начало следующего часа. — Ты сегодня странно себя ведёшь, — он подлетел ближе и протянул руку. — Ты вообще умеешь танцевать? Дима положил свою ладонь на ладонь Олежи, надеясь, что призрак не чувствует, насколько она мокрая от пота. Его пульс участился от прикосновения к нему. Он ухмыльнулся, радуясь, что разговор перешёл в привычное русло. — Я был на вечеринках, конечно я знаю, как танцевать. Олежа одним плавным движением привлёк Диму ближе к себе, направляя другую руку к собственному плечу. Он положил свою руку на бок Димы. Его движения были столь профессиональными, словно он делал это уже миллионы раз. — Что-то я в этом сомневаюсь. Ну давай, покажи мне. Нервно сглотнув, Дима сделал небольшой шаг вперёд, и Олежа двинулся вместе с ним. Несмотря на свои слова, Дима на самом деле не умел танцевать под такую ​​музыку. Хор нарастал, медово-сладкое сопрано дразнило его, когда он запинался, не зная, что делать. Олежа ласково закатил глаза. — Снова шагни вперёд правой ногой на следующем такте, — пробормотал он. После паузы, Дима сделал так, как он сказал. Его конечности были неуклюжими, словно он брёл по густому снегу. Несмотря на это, Олежа ободряюще кивнул. — Теперь отведи левую ногу в сторону, — Дима послушался, на этот раз быстрее. Послышался гул одобрения. — И закончи шаг правой. Дуэт повторял паттерны, следуя ритму музыки. Брюнет не отрывал взгляда от своих ног, слишком нервничая, чтобы смотреть в глаза своему партнёру. Постепенно его мышцы начали расслабляться по мере привыкания к движениям. Дима почувствовал, как улыбка Олежи стала шире. — Вот так. От его слов он поднял глаза. Олежа был близко, даже ближе, чем он думал. Он так и не привык к холоду духа, резкому ознобу при отсутствии человеческого тепла. Выросший в Сочи, Дима привык к влажным ливням и солнечному небу. Переезд в Москву был ледяной пощёчиной по лицу — он изо всех сил пытался приспособиться. Ему определённо нравилось то, как было дома, но в последнее время к нему подкрадывалась мысли, что, может быть, холод — это не так уж и плохо. Снова обретя голос, Дима прочистил горло. — Не слишком убого, а? Олежа фыркнул. — Не зазнавайся. Если бы у меня всё ещё были ноги, ты бы их растоптал. Брюнет посмотрел вниз, ожидая увидеть парящий хвост духа. Но вместо этого заметил, как тот слегка обвился вокруг его ноги. Его лицо разлилось жаром, и Дима остро ощутил, как рука плотно прижимается к его талии. Олежа проследил за его взглядом. Его глаза расширились, а хвост размытым пятном отцепился от Димы. Он повернул голову в сторону, уши засветились голубым, но тот не оттолкнулся. Его ногу покалывало от фантомных прикосновений, а кожа, — каждый дюйм кожи, — ныла, жаждая возвращения холода. Он оглянулся, ища лицо Олежи. Пронзительные глаза уставились на него. Его пульс ускорился под пальцами Олежи. Он задавался вопросом, мог ли он почувствовать это — если бы он только знал. — Дима, — выдохнул Олежа. Его сердцебиение стучало в груди громким барабаном, а в ушах зазвенело, почти заглушая фоновую музыку. Дима был эгоистом — и он это знал. Брал, брал и брал. Но это? Было ли это чем-то, что можно принять? Припев достиг крещендо , каждая нота задевала струны его сердца. «Бери, — пели они, — притяни его ближе». Пальцы на плечах Олежи сжались. В горле пересохло от желания. — Я— И вдруг, так же быстро, как и началась, музыка прекратилась. Последовавшая тишина была оглушительной, и они отшатнулись. Дима убрал руки и потёр затылок, его пальцы дёрнулись для возвращения. Его рот открывался и закрывался, слепо подбирая нужные слова. Глаза Олежи отражали эмоцию, которую Дима не осмелился прочесть. Он знал, что его собственные глаза сияли таким же голодом. Наконец, он вздохнул и отвёл взгляд от его лица. — ...Я лучше пойду спать, — пробормотал он, закрывая экран ноутбука. Он держал голову опущенной, пока ходил по общажной комнате. Олежа ничего не ответил, выключив свет и забравшись в свою холодную, скрипучую постель. Свечение, исходящее от духа, переместилось в противоположный конец комнаты. Живот скрутило, и Дима прижал одеяло ближе к груди. Стаккато его сердца насмехалось над ним, выдавая эмоции, которые он отчаянно пытался скрыть. В его памяти снова и снова прокручивалась та самая сцена: приглушённый голос Олежи и близость его тела, его губ. Что-то там было, и Дима это чувствовал. Но это не меняло того факта, что из этого ничего не могло получиться. Что Олежи уже нет в этом мире, — и всё, что он делал, это цеплялся за угасающее воспоминание. Олежа был мёртв, и кто он вообще такой, чтобы думать, что своей любовью он кого-то воскресит и вернёт к жизни? Его затылок покалывало от ощущения, что за ним наблюдают. Диме не хотелось ничего, кроме как встать с кровати и пересечь прозрачную черту, разделяющую этих двоих, — закричать и проклясть этот мир, потому что он был Димой, блять, Побрацким, и всё, что он делал — брал то, что не принадлежит ему. Но больше всего он был трусом, и песня, застрявшая у него в горле, заглохла так, что осталось только горькое послевкусие.