Рельсы

— Ха, вот это картина маслом… Среди мёртвых, сухих листьев ушедшего лета расстилалась, недалеко от трассы, дорога рельс. Скарамучча довольно часто ходил по этим безлюдным местам, именно по поездному пути (не потеряешься) близ леса, чтоб без попутчиков самому дойти в соседний город или просто прогуляться, когда было такое уединённое настроение. Но он не припоминал, чтоб хоть раз на этих рельсах рассыпались пряди белых волос, чтоб серые глаза смотрели в такое же небо, и чтоб тонкие пальцы абсолютно спокойно постукивали по земле. Вид девушки был такой бессмысленный, такой безжизненный, сухой, точно листва. Скарамучча даже сначала подумал, что вновь ему что-то мерещится. Но нет. Её тело… Ох, блять, действительно прекрасное тело, лежало поперёк рельс. Надо быть идиотом, чтоб не понять зачем. — Что, парень бросил? Или ПМС? — Сложив руки в карманы, он усмехнулся, осматривая её лицо. Чёрт… Где только таких делают… Она промолчала, но взгляд резко переместился на него. Ещё больше парень раззадорился. — Ты же знаешь, что эта смерть нихуя не будет красива? Сначала водительский вагон разрежет твоё тело пополам, а затем вагончики за ним размотают внутренности и растащат их по всему пути. Сдохнешь в блевотине и говне, а глаза сожрут вороны. Ура? — Не надо меня отговаривать, — Ух, какой голос. Несмотря на явную причинную апатичность и скудность, он звучал сопрано сильным и громким, хоть и весьма усталым. — Да мне насрать. Просто бесит твой унылый ебальник на моём пути, — Он закурил чёрную сигарету, смятую в куртке, — Долго ещё лежать будешь? Девушка не шла на разговор. Опять отвернулась, покосившись на тучное небо пустыми глазами, подобными воде в луже или разбитым зеркалам в заброшенной квартире, словно ожидая, что оно упадёт и раздавит её голову. Пожав плечами, Скарамучча лёг рядом, выдохнул дым. — Может скажешь хотя бы, как зовут? — Зачем… — Все её слова не были похожи ни на повествование, ни на вопросы, и точно не на восклицание. Это ни капельки не живая речь симпатичной девушки. — А я засниму как тебя размажет, выложу в телеграмм канал и подпишу «тупую солевую шлюху переебало на рельсах». Так какое же имя мне там вставить… — Розалина. — Блять, было бы у меня такое имя, я бы тоже хотел тут подохнуть, — Протянул сигарету к её лицу. Принюхалась, но не взяла, — Расскажи, нахуя тебе это? — Не важно. — Вот именно. Какая разница? Рассказывать или не рассказывать… О! Может у тебя с собой ключики от квартиры? Мне надо… Где ты живёшь? — Я их выбросила. В реку. — Тц. Делать нечего? Сильно богатая? — Потому что мне это не нужно. У меня просто нет смысла жить. Сначала были все эти люди, праздники, работа, цветы. Мне надоело. Вообще ничего нет. У меня никого нет, — Он прав. Какой смысл молчать? Говорить зачем? Да просто… — Ой, бедная, — Передразнил он, — Если бы я не был мамкиным циником, то давно бы заплакал. Пепел с сигареты слетел ей на волосы. Скарамучча стряхнул его. — Ладно… Жди тут, — Поднявшись и отряхнувшись от земли, он снова смотрел на неё сверху-вниз насмешливо и внезапно искушёно. Нет, ну блять, не пропадать же добру… — Когда он приедет? — Минут пятнадцать. — Успею… — Сказал себе под нос, немного замявшись и обходительно осматривая молнию замка её расстёгнутой куртки и вырез на майке, — Слушай… Тебе ведь уже похуй, может это… Ну… Присуну? Розалина помолчала минуту. — Делай, что хочешь. Это тело уже всё равно ей не нужно. Тяготит только, заставляя ходит по унылой земле. Да! Ликованию его не было предела. — Но я не мылась дня два… — А я не трахался два года. Мне ли не поебать? — Руки, едва не дрожа, потянули майку вверх, открывая для глаз прекрасный вид. — Нет «той самой»? — Не дают, — Он честный. Жадно присасываясь к груди, Скара расстёгивает ширинку своих джинс, одним рывком стягивая с неё лосины. Холодно. А что поделать? Упускать шанс? — Только не плачь. Не люблю, когда женщины распускают нюни в постели, — Подмигивая, вцепляется в бледные губы. Ох, как пошла бы помада… Но ей, наверное, не до макияжа было. Тело девушки абсолютно неподвижно. Лишь изредка моргает, а все телодвижения за неё делает он. Тихая, до бешенства невозмутимая, холодная. Даже когда её трусы оказываются в куче листьев, а ноги на его плечах, — ничего. Так же ни звука, ни вздоха. Лишь когда Скарамучча губами касается её, языком лаская нежное место, Розалина легко выдыхает, едва вздрагивает, но не двигается. Он чувствует власть над всей этой унылой красотой, чувствует аморальность своего поступка, чувствует как хорошо в ней, блять, как приятно и тепло внутри. От этого ещё больше возбуждается. Томный стон срывается с его губ. А затем ещё один. От удовольствия и ускоренного темпа глаза закатываются, руки нежно, судорожно ходят по всему телу, цепляются за подпрыгивающую при каждом толчке грудь, плечи, локти… А Розалина опять только смотрит в небо, слушая его стоны и кряхтение, и лишь иногда быстро дышит. — Ты… Ха… Ты не… против? — Всё тщательнее прогибая её спину и всё быстрее вдалбливаясь в потерянное тело, действительно что последний раз, Скарамучча не дожидается ответа. С громким стоном и сжатыми зубами кончает внутрь. Тяжело, скоро дышит. Девушка тоже. — Ух… За пять минут управились. Как? — Я хочу самоубиться ещё больше. Твой член настолько маленький, что… — Э! Я попрошу… По мне так, я был неплох. — Понятно, почему тебе не дают. — Ну и иди ты, — Наскоро, для приличия, напяливая на неё бельё обратно, так сказать — «в мир иной при параде», Скарамучча вздыхает, — Я пошёл. Розалина молчит. Глаза, кажется, не хотят ничего. Да и он сам уже ничего не хочет. — А ты… Жди свой поезд тут. Сколько угодно, лол, — Заправив штаны, приободряется, надевает один наушник. Хорошая песня… — Жаль, не узнаешь, какой у меня самый грязный фетиш. *** Поезд пролетает мимо него с невероятной скоростью. Скарамучча задумывается, уставив безразличный, спокойный взгляд на уходящий состав. Он уходит туда — дальше, к городу. Где уже виднеется закатное красное зарево. Красный закат. Кто-то перерезал небу горло. Вот и прошли те десять её оставшихся минут. О чём, интересно, думала, когда он ушёл?.. О ненависти, смерти, и слушала симфонии своей апатии, пока он хрустел кедами по хвое и остаткам лета? Так странно, что человека, который говорил с тобой десять минут назад, и которого, я извиняюсь, ты трахал буквально вот-вот, уже нет. Совсем нет. Вернуться посмотреть? Он любитель жести. Да, не… Не нужно. Лёгкий шорох под ногами, вздох, ветер в волосах, тонкие пальцы на его плече и секундное онемение. Забавно. Серые глаза смотрят живо, загадочно и серьёзно. Волочутся за ветряным потоком поезда белые волосы, путающиеся, вьющиеся. Скарамучча усмехается, выдёргивая наушник из уха. Глаза блестят. Самоуверенная улыбка сама на лицо лезит. Ну вот. Спас какую-то дуру, ещё и без квартиры. — Что у тебя за фетиш?