Танцевальный зал

Следующим днем Минхо стоит в танцевальном зале не один, а со всеми, кроме Хенджина, мемберами. Их хореограф на шаг ближе к зеркалу, показывает движения, что должны сплестись в танец, который будет претендовать на звание хита. Пока что большая часть того, что они пытаются повторить за хореографом, не тянет ничуть, но Минхо с потаенной гордостью смотрит на младших друзей, что следят за ногами с до предела сосредоточенными лицами. Минхо уже усвоил первую восьмерку и может позволить себе глазеть по сторонам. Обернувшись через плечо, он видит Феликса, что улыбается ему, продолжая медленно двигаться. Они пока работают под устный счет, очень неспешный счет. Не хватает кого-то в углу зала, кто уже запомнил бы базовые движения к этому моменту и начал бы выпендриваться. Его острые глаза следили бы за самим собой издали, охватывая всю фигуру, вычленяя переходы, где можно добавить отсебятину, прикидывая то или иное мелкое движение. Переглядываясь с Ханом, похихикивая периодически и смиренно замолкая, как только Чан повернет голову в их сторону. Корча рожицы Минхо сквозь зеркало и тут же делая большие, извинительные глазки, будто это поможет ему выслужить помилование. Будто он не знает, что Минхо при всей огромной любви к своей правой руке, скорее откусит её, чем поднимет на Хенджина. Но он, конечно, продолжал бы дразнится в отражении. Они отрабатывают уже под быстрый счет, когда дверь приоткрывается медленно и неслышно. Минхо замечает только потому, что ждал. Хенджин пытается войти незаметно, но спотыкается о воздух, ойкает и сразу делает умилительную морду хореографу. Тот смотрит на него тяжело: опоздания на первую же репетицию к камбеку — это сильно тяжкий проступок. Минхо посылает Чану мимолетный взгляд и начинает что-то плести. Негромким тоном, не торопясь, заставляя самого себя уверовать в то, что вовсе он не заступается за Хенджина, за которого ему нет никакого объективного резона заступаться, только из природного благородства рассказывает, как вчера попросил его, и он, конечно, не отказал старшему, а потом случилось то и это, и когда у Минхо постепенно иссекают слова для продолжения на одном дыхании, его мысль подхватывает Чан, ведь он сам видел, как Минхо отвлек вчера Хенджина сильно важными делами; а потом и Чонин вспоминает, что видел, да, как Хенджин трудился на благо группы, и Хан к месту неуместно замечает, что он явно не выспался, такой старательный, и, когда уже Феликс и Сынмин пытаются жестами друг другу показать, что именно собираются говорить, чтобы не опровергнуть один другого, хореограф машет на них всех и сразу рукой, мол, не очень-то я вам поверил, но вижу, что не отъебетесь. Так что Хенджин торопливо кланяется, а глаза в отражении у него борзые — Минхо избоку видит. Хенджин проскальзывает в раздевалку стремительнее пробежавшей по снегу норки. Хенджин выходит в футболке и этих своих штанах, которые не вычурный клеш, но явно расширены книзу, которые так же позорно сидят на Минхо, сколь бесподобно идут Хенджину. Они по-прежнему стабильно бесят друг друга пару раз в день. Минхо кивает хореографу так, чтобы это в равной степени можно было трактовать и как «отпроситься с урока, чтобы отвести однокашника к медсестре, ведь у него болит голова, и в связи с этим его ноги ну никак не ходят, да» и как «можешь не благодарить меня за то, что выполняю твою работу». С этим мысленным смешком Минхо отходит чуть в сторону, они с Хенджином встают на два шага позади всех, и он очень, очень старательно и быстро объясняет пройденные за последний час движения. Хенджин ловит быстро, когда дело касается того, чтобы ловить касаемое телом. Они быстро справляются и расходятся по местам. Хенджин молча кивает, но его благодарность Минхо ловит в обещающем взгляде. У группы уже идет закрепление под музыку в 0,70 скорости, но Хенджин и Минхо втягиваются ко второму повтору. Уже через несколько кругов, на 0,90 Минхо замечает рассредоточенным взглядом, как Хенджин, в упор глядя на себя, снова что-то модифицирует, детализирует, и хочет покачать головой, но Хенджин точно будет дразниться, какой он старый. Минхо лучше докажет обратное делом. Через еще час, на перерыве, он отлавливает Хенджина у автомата с водой. Они прислоняются к блаженно холодной стене. Минхо глотает из наполненной только что бутылки и спрашивает вполголоса: — Лучше? Вокруг гам — в коридоре толпятся восемь заебанных потных парней на водопое, и никто, конечно, не прислушивается к ним двоим, потому что нет ничего странного в том, чтобы разговаривать с другом у стены. И все-таки Минхо ощущает, будто спрашивать о том, как чувствует себя Хенджин — это интимная деталь, которую никто не заслуживает замечать. Даже несмотря на то, что здесь все всё про всех знают. — Гораздо, — Хенджин понимает вопрос правильно и отвечает правдиво. Минхо знает, но не может объяснить, откуда. — Точно в порядке? — уточняет просто из паранойи. — Да. Правда, — Хенджин поворачивает к нему голову, от бешеных скачек его глаза огромные, зрачки на почти всю радужку, взгляд блестящий, с чем-то звериным. Минхо обожает такие его глаза, они такие только после нового выученного танца. Нет ничего странного в том, чтобы разговаривать с другом у стены, но пялиться в его огромные глаза, бессознательно облизывая поднесенное ко рту и забытое нахуй горлышко бутылки, — это, наверное, немного подозрительно. Потому Минхо отворачивается. Он не успевает даже прописать Хану за ехидную ухмылочку, потому что раздается «ваши пять минут закончились» из открытой двери зала, и все медленно втягиваются внутрь. Медленно не потому, что Чан стоит, следя, чтобы никто не образовал пробку с давкой, а потому, что никто еще два часа плясать не хочет. Никто, кроме них с Хенджином, но именно они стоят до последнего в коридоре, наполняя уже переполненные бутылки еще раз. Чан кидает на них взгляд и заходит последним. Минхо быстро поворачивается к Хенджину, но тот опережает его: — Ты мне как-то сказал, что, когда я в следующий раз соберусь есть один, мне надо тебя позвать. Вот, я собираюсь есть один. — И говоришь мне, чтобы я сорвал твои планы? — Минхо улыбается, как тварь последняя. Он счастлив, что пиздец. — Почему? Я могу есть один, как и планировал, а ты будешь сидеть рядом, но отдельно от меня… Минхо замахивается бутылкой на него и проливает немного на блядские хенджиновы штаны. Он об этом не жалеет, хоть Хенджин и шлепает его легко ладонью по плечу и тут же гладит, извиняющеся договаривая: — И будешь тоже есть один. Но рядом. — И тоже голый? Хенджин улыбается так, будто они тут застенчивые флиртующие школьники в коридоре, что вообще-то, совершенно не так. Они взрослые, в устоявшихся недоотношениях, сознательные люди, которые застенчиво флиртуют в коридоре, потому что…никогда раньше не делали этого, предпочитая трахаться сразу, как припрет желание. Минхо еще не знает: это такой этап взросления или уже старость? — Это, конечно, очень мило, что вы собираетесь есть голые, но давайте вы вернетесь в зал, там он бесится, — Чанбин гнусавит, высунувшись из-за двери, имея ввиду их смурного хореографа, и Минхо с Хенджином, сделав для Бина по паре дразнящих морд, заходят в зал, уважительно кланяясь ждущему их учителю и из-под упавших вперед волос переглядываясь нахально. Может, Минхо наоборот молодеет, общаясь с этим придурком Хенджином. Простыни шуршат так, как они шуршат исключительно свежестиранными. И пахнут печеным миндалем. Минхо стонет от тянущей боли в пояснице сразу после того, как лег. Двигаться не хочется так сильно, что он не уверен, что сможет это сделать даже ради того, чтобы сходить за едой. Придя в свою комнату, он помылся со вкусом, с толком, с пальцами внутри и…определенно, эффективно. Поблагодарил богиню Бастет за собственную комнату в кои-то почтенные годы. Взялся за телефон, поморщившись от хруста в плечах. Хенджин не заходил в сеть — еще моется, должно быть. Лосьон на прикроватной тумбе стоит у него не для рук и ногтей, как написано на упаковке, а для всего вообще. Минхо растирает его по ногам, когда, стукнув единожды, чисто для факта, входит Хенджин. Снова в этом блядунском халате. — Где суши? — спрашивает он первым делом. Это Минхо бесило первые года два. Пока он старательно отрабатывал у зеркала разные варианты подъема бровей, пока строил свой образ таким, каким он будет нравится самому себе и соответствовать тому, какого Линоу хотят видеть, Хенджин будто бы родился наглым. Вот ровно настолько, чтобы это находили очаровательным, не больше, и его дерзость была настолько естественной, что не столько даже проявлялась в его поведении, сколько становилась очевидной в простых, бытовых вещах. Например, войти в комнату хена с чисто фиктивным стуком, увидеть его полностью голым, размазывающим по себе гребаный лосьон, и поинтересоваться о сушах. Минхо долго искал, как Хенджин добился такой легкости и естественности быть уместным в своей слишкомсти, но к выводу пришел, наконец, спустя пару лет знакомства. Хенджин просто родился охуевшим. — Я закончу и схожу, — отвечает он, продолжая свое занятие, потому что дергаться, прятаться и прикрываться — Хенджин от него такого не дождется. — Лягу? — уже разворачиваясь спиной, доносит свое намерение Хенджин. Минхо молчит, и Хван валится на постель в, стало быть, идеально чистом халате, иначе ему придется его сейчас же снять, а Минхо — еще раз поменять белье. — Стиранный, — отвечает Хенджин на его красноречивый взгляд, устраиваясь головой на уже пообсохшем бедре. — Поверю на слово, — Минхо растирает последние остатки по другой лодыжке и опускает влажные руки, дожидаясь, пока впитается. Это тоже какая-то стадия старости, когда практически голый Хенджин лежит на нем, в паре сантиметров от его члена, и, кажется, не сильно заинтересован этим фактом? Минхо не обижен, вовсе нет, ему самому до безобразия уютно так сидеть, просто разве они уже настолько старые любовники, что могут лежать так, больше заинтересованные в голосах, чем в членах друг друга? Кажется, прошло около года. Это много или мало? Минхо прослеживает неторопливым взглядом Хенджинову фигуру, кивнув на ответный взгляд с прикрытыми глазами, вроде «да, я пялюсь на тебя, продолжай ничего не делать». Минхо по-прежнему чертовски заинтересован в Хенджине, и в его теле в том числе, но теперь это такое спокойное желание, которое приятно смаковать и можно отложить, например, ради еды. Хенджин нарочито принюхивается, щекоча черными волосами живот. — Ваниль? Ты намазался лосьоном с запахом ванили? Ты? — Иди в очко, — Минхо залепляет ему еще влажным пальцем по щеке, и Хенджин тут же размазывает. — Я думал, ты любишь всякие цитрусы-кардамоны… Умная мысль преследует Хенджина, но он ее успешно опережает. Минхо решает не дать ему додуматься. — Слезь, я за едой. Хенджин издает драматичный вздох, полный надежды. — Выбери пока, что смотреть. Разблокировав свой телефон, Минхо вручает его тому и поднимается. — Классная задница, бро, — бросает ему вдогонку Хенджин и, хихикая, закатывает сам себя в одеяло раньше, чем Минхо бы успел его — в асфальт. Натянув штаны и принципиально проигнорировав футболку, он выходит из комнаты. На кухне потрясывает задницей под музыку Джисон — вполне привычная картина, не считая того, что он живет в соседнем общежитии. — Хан-а, — приветственно тянет Минхо. Джисон оборачивается, заранее улыбаясь: — А, хё-он. Я делаю кимбап. Минхо тянется к месту на кухонной полке, которое он однозначно застолбил как «свое» в первый же день. Никто из младших не препятствовал ему. — Феликс выгнал меня делать еду нам всем, — с улыбкой жалуется Джисон. — Феликс выгнал тебя? — удивленный Минхо вытряхивает остатки чая в заварник. — Что ты натворил? — Ничего, я просто проиграл в "камень, ножницы, бумага". Я почти уверен, что они сговорились против меня, чтобы я готовил на всех, — Джисон забывает о том, что делает, когда разговаривает, в небольших перерывах между предложениями его руки продолжают жамкать кимбап, но Минхо сомневается, что это помогает ему стать ровнее. — Когда я пришел к ним сюда, они были типа: «Воу, Хан-и, что-то изменилось в тебе!», — Джисон взмахивает влажными руками, экспрессируя. Минхо прислоняется спиной к столешнице, ожидая, пока заварится чай. — Я просто пришел сюда с патчами под глазами. Они продолжают смеяться надо мной, они продолжали даже когда я уходил на кухню! Минхо слушает с улыбкой и легко позволяет своим смешкам выходить наружу. Слушать Джисона всегда было особенно приятно, он источал какие-то позитивные вибрации, типа как фотографии котят. Минхо, не трудясь активно участвовать в диалоге, достает из холодильника суши и удон. Загрузив последний в микроволновку, подходит со спины к Хану: — Помочь тебе свернуть? — Не надо со мной няньчиться, — бурчит тот тихо, но не отодвигается. — Спасибо. Минхо оставляет с ним кимбап, сам берет удон и суши и торопится вернуться к Хенджину. — Не потерял? — Не, мне похуй. Ставь сюда, — Хенджин указывает ладонью на стол, после сам сдвигаясь вбок. Минхо оценивает перестановку: рабочий стол передвинут к изножью кровати, а под спину им Хенджин натаскал подушек, свернул одеяло и кинул на колени Минхо, как только он сел, голубой плед. — Фильм? — предлагает Минхо, ставя рядом с ноутбуком тарелку. — Не досмотрим опять. Давай короткое что-то. — Мы не будем опять смотреть твой Нетфликс. — Тогда я не буду смотреть твое аниме. — Ты тоже его любишь. — Но из вредности сегодня не буду, — Хенджин опирается локтем о подушку и корчит губы, пока под его весом одеяльный комок медленно продавливается. Хенджин постепенно сползает вниз. Минхо хмыкает и открывает поисковик. — Тогда какой-нибудь Дисней. Детские даже полнометры не длинные. — Может просто ютуб? — делает Хенджин страдальческое лицо, но передвигается ближе и печатает уже название мультфильма, а после засовывает кусочек ролла в рот. — Меня стошнит, там все будет в моих фанкамах. — Так ты не смотри свои фанкамы часами, и он не будет рекомендовать тебе их, — находящийся в режиме автоответчика Хенджин находит подходящий им сайт, включает старый мультфильм и откидывается назад. — Мне нужно оттачивать скилл владения лицом, — ворчит Минхо, из уважения к засмотренному в детстве до дыр мультику понижая голос, хоть еще только заставка. — Ты свои тоже смотришь. — Я с отдельного аккаунта это делаю. Хмыкнув, Минхо прожевывает и только тогда предлагает: — Тогда уж делай это еще и в даркнете. — В даркнете я твои смотрю, — сползая вниз так, чтобы полулечь, Хенджин опрометчиво ставит себе тарелку на грудь и жует, не отрывая глаз от экрана. Минхо же, обращаясь вниманием к начавшемуся фильму, уже мало сомневается, что они и этот часовой до конца не досмотрят. На экране — заключительные титры, на фоне — музыка средней громкости, просто из уважения к соседям по дому, а Хенджин — на его бедрах. У Минхо на веках с изнанки налип свет прикроватной лампы. Под спиной быстро нагревается шелестящая простынь. Хенджин берет его за голову, очерчивая линию челюсти под ухом, зарывается в волосы, мягкой ладонью греет между шеей и мочкой. У Минхо от такого не только тает в животе, но и где-то прямо в затылке разливается удовольствие, впитываясь в подкорку вином из разбитой бутылки. Грудью к груди — Хенджин проезжается на бедрах, щекоча легким трением соски и дразня член под штанами. Минхо оглаживает его ягодицы широким движением — кроме халата на Хенджине ожидаемо ничего. Минхо и сам бы штанами не озаботился, если бы не выходил за едой. Интересно, Хан еще там, на кухне через стенку, или ушел в комнату Ликса через коридор? — Хенджин-а. Джинни перемещает свой вес на руки, нависая над лицом Минхо. Его волосы спадают вниз таким густым полотном, что сквозь них свет лампы едва просачивается, оставляя его лицо в тени. — Как ты думаешь, с кухни нас будет слышно? Хенджин откидывается назад, усаживаясь на член голой задницей, как на подушку, не заботясь о том, что Минхо закатывает глаза, толкается вверх разок и забывает, на каком моменте оборвалась мысль. — Сделать погромче? Вообще, я не думаю, что они будут ворчать, сколько мы уже трахались тут в средней степени скрытности… — Нет. Наоборот. Хенджин смотрит на него как-то иронично-скептично, наверное, сам не зная, какое лицо он должен на это сделать. Минхо моргает, глядя прямо на него, и потихоньку притирается между ягодиц. Блять, если эти штаны не пропадут с него сейчас же… Минхо вздыхает с чем-то неопределенным между облегчением и разочарованием, когда Хенджин приподнимается и встает, чтобы взять колонку со стола. Музыка выключается. Минхо с силой откидывает штаны в угол — они шлепаются об стену и падают в кучку снятого после танцев — и отодвигается чуть ближе к изголовью, садясь на жопу. Хенджин садится рядом, недолго думает и тянет его ногу на себя, выпрямляя. Минхо не комментирует — он прислушивается. Шорох постели и шепот рук, с которым Хенджин двигает второе его бедро вверх и в сторону, сгибая, слышны не будут. Глухой краткий скрип износившегося каркаса кровати под ними, когда Хенджин ложится щекой на его бедро, — вероятно. Шумный свистящий выдох Минхо, стоит пальцам Хенджина пройтись по согнутой ноге от косточки на лодыжке до паха, — пожалуй, только если прижаться к двери. Так, конечно, никто делать не будет, но если бы вдруг, они бы услышали, как Минхо вздрогнул с тихим пристоном, когда Хенджин трепетно-щекотно прошелся пальцами под коленкой и выше, к бедру, переходя на ягодицы… Минхо нравятся свои ноги. Многим нравятся ноги Минхо. Минхо нравится то, как его ноги нравятся Хенджину. Они узнали это о себе, не ставя такой цели, но теперь, зная то, как быстро млеет Минхо под прикосновениями к ногам, Хенджин их в покое не оставляет подолгу. Он прижимается губами к коленке, избирательно оглаживает от пальцев до пупка и обратно, выбирая самые лакомые на собственный взгляд кусочки, чтобы посжимать и прокатать меж пальцев. Минхо приходится эпилироваться для съемок, но, когда Хенджин проводит ладонью едва-едва выше кожи, там, где могли бы быть волоски, он чувствует его движение, как нечто эфемерное, как холодок страха, стекающий вниз по спине, и настолько же будоражащее кровь. Минхо сжимается весь и руки чешутся что-нибудь уже сделать, но Хенджин не торопится. Он вообще любит смаковать Минхо. Хенджин увеличивает территорию, раздевая уже обнаженного Минхо догола своими хирургически точными пальчиками — снимая с него что-то, что глубже кожи. У Минхо по члену скатывается капля по проложенной другими мокрой дорожке. Хенджин косится туда, продолжая змеей скользить в ногах, но игнорирует, спускаясь вместо этого ниже. Минхо бы взять его за волосы и головой на член насадить, но они в кровати — двуспальной! — и с временем прозапас оказываются так редко, что не использовать возможность довести себя до состояния жвачки, готовой порваться будучи растянутой меж двух ртов, Минхо кажется кощунственным. Потому он позволяет Хенджину обхватить его лодыжку, с каким-то почти детским интересом ощупать ахилл, покрутить, взяв за пятку, и, усевшись на свои же колени, положить на плечо. Минхо открывает широко глаза — косится вниз, и да, там Хенджин с его ногой на плече, прижимается щекой к ступне — и закрывает обратно, чтобы записать поглубже, явнее запомнить этот образ. Умел бы Минхо рисовать — нарисовал бы своего Джинни, чтобы в стене картину спрятать, забетонировать. Потом, спустя годы, когда они отсюда уедут, расформируются как группа и разъедутся кто куда, в этом доме кто-нибудь другой начнет ремонт и наткнется… И как бы этому кому-то хотелось быть на месте того, в чьих ногах готов ползать Хенджин, и как вглядывался бы он в линии, пытаясь угадать…и угадал бы, по бедрам, по тому, кто здесь жил до, и… Все бы узнали, кому принадлежал Хван Хенджин, и кусали бы локти и губы, дроча на него, и…и нет, Минхо в принципе не жадный, ему было бы не жалко показать своего Хенджина таким. Другое дело, что сам Хенджин, наверное, всему миру и не захотел бы показаться. Но если, например, нескольким людям? — О чем ты фантазируешь? Наклоняя голову, Хенджин прижимается щекой к внутреннему изгибу ступни. Минхо открывает глаза. — Тебе может не понравиться. — Да я уже понял, что ты больной извращенец, — Хенджин фырчит и поднимается к его лицу. — Я? Кто из нас двоих тут уже полчаса… Хенджин накрывает его рот ладонью, и Минхо быстро лижет ее. Солоно. В принципе, его ноги на вкус вовсе не отвратительны. Хенджин поднимает брови и лезет за смазкой к тумбе. — Выключи лампу заодно. Слепит. — О-о-о, может мы еще будем трахаться в миссионерской, сцепляя ручки и целуясь? — вспоминает Хенджин ни с того ни с сего. — Да, будем, ложись, — бурчит Минхо, но сам только тюленем перекатывается ближе к центру кровати — разморило его знатно, и обласканное тело напрягаться не желает совершенно. Хенджин ложится — подбородком на его излюбленное бедро, телом между ног. Послушный, чтоб его. И коротко лижет член. И отстраняется. Засранец, чтоб его. Минхо-таки притягивает его, хватая за волосы чуть болезненно — чтоб не повадно было, у терпения Ли Минхо есть предел, а Хенджин, будто только этого и ждал, почти с аппетитом насаживается мокрым ртом, беря сразу половину. Минхо стонет через нос, а, вспомнив, что их могут услышать, переходит на чистый громкий голос. Хенджин умудряется вздернуть бровь и поднять взгляд, не выпуская члена изо рта. Минхо впечатлен. Хенджин пробует взять горлом — объевшимся и не в лучшей для глубокого позе выходит не так хорошо, как Минхо привык, но этого хватает, чтобы потонуть в удовольствии и забыть, что их слушают. Хенджин притирается мокрыми пальцами к анусу, и Минхо, подставляясь, сдвигает себя пятками и бесстыдно разводит колени. В пальцах смысла, конечно же, нет — он использовал свои еще в душе, но Хенджин, высокодуховная его натура, продолжает изводить, давить одновременно на простату и языком прижимать головку к нёбу. — Ты так даже лучше звучишь, — Минхо лениво приоткрывает один глаз на голос, — когда не стараешься. Им там нравится, если у них есть вкус, — Хенджин облизывает свой мокрый блядунский рот и кивает глазами в сторону двери, а у Минхо вырывается что-то похожее на звук, который любой уважающий себя Ли издает при виде щенка, очень старающегося исполнять все прихоти хозяина. — Да ты, блядун, сука, изводишь… — бормочет он, выгибаясь, от стимуляции своих кинков распаляясь сильнее, чем от физического воздействия. — Сученыш, охуевшие твои глаза и недоебанный твой рот, ты когда выебешь меня, хренов принц, тонкая душевная натура, как я тебя… Минхо громко, с сипением втягивает воздух, чувствуя в себе член и забывая, что хотел сказать. Хенджин жмется до упора, пока Минхо не исходится на какие-то позорные пищаще-гудящие звуки, и мажет раскрытым ртом по шее, как будто сам не зная, поцеловать собирался или укусить. Минхо также не знает, хочется ему Хенджина отодвинуть, потому что много, потому что будто разорвет сейчас, или прижать вплотную. Хенджин, в принципе, и сам разбирается, выходя немного, дает Минхо вдохнуть воздуха, найтись в этом мире, расслабиться и двигается снова, придавливая своим худым телом. У Минхо нет таких образов в голове, с чем было бы посильно сравнить то, что он чувствует, и те звуки, которые издает. Он только сжимает тонкую спину своими бедрами до онемения, руками обхватывает плечи до хруста и рыщет губами по лицу, пока Хенджин сам не припечатывает его ртом ко рту. Минхо продолжает жать его к себе, чтобы ближе, чтобы больше, жмурится, тяжело хватая воздух между надорваными стонами, и вздрагивает, когда член внутри проезжается особо удачно по стенке. Минхо, может, оставляет на нем синяки, но ему уже чересчур и нужно еще, и он вцепляется в простынь, сдирая ее с угла матраса. Хенджин стонет рядом где-то у его шеи и проводит ладонью вдоль руки Минхо от плеча до кулака, сжимающего комок простынки. Он втискивает свои пальцы в сжатую ладошку, и Минхо обхватывает, как маленький ребенок мамин пальчик. Хенджин движется медленно, и Минхо недовольно сучит ногами и мычит, открывая глаза. Едва ли он видит что-то, кроме очертаний его лица, зашторенного расплывчатым лесом волос. У Минхо изо рта вместо недовольства только вздохи размеренного удовольствия. Когда уменьшилась интенсивность ощущений, внезапно оказалось, что чувствовать Минхо способен больше. Если прислушаться к себе, он чувствует каждый сантиметр, который проходит головка члена, проскальзывая внутрь до упора, слышит стонущие выдохи Хенджина, и крошечной щелочки света сквозь шторы на окне хватает, чтобы различить на его лице ужесточившиеся от напряжения линии скул, язык, слизывающий пот с верхней губы, провалы млеющих восхищением глаз. У Минхо чем-то затопляет мозг, и что-то между лопатками заставляет высоко стонать и прижиматься ближе грудью. Они сохраняют размеренный темп. Если провести Хенджину вдоль позвоночника снизу вверх, он выгнется и прижмется крепко-накрепко сначала бедрами, а затем — с прерванным выдохом — к шее. Стоит Хенджину провести ладонью под ухом Минхо, он теряется в пространстве и времени, позволяя приходящим волнам качать его тело. Минхо представлял себе, что будет ебаться по-животному, надрывая глотки и оставляя ссадины, но разрешить себе расслабиться и отпустить контроль оказалось достаточно, чтобы научиться ловить удовольствие и в таком виде. Хенджин поднимается, садясь на пятки, и заводит одну ногу Минхо себе за спину — Минхо тут же тыкается ему пяткой между ягодиц, прямо в копчик. Хенджин посмеивается тихо и задирает вторую его ногу, укладывая бедром на свою грудь, икрой на плечо. Минхо, в целом, удобно так, будто его в такой позе и рожали, а когда Хенджин движется, он вообще открывает в себе новые вокальные способности. Минхо качается вместе с ним, оглаживая его живот и вверх по груди, насколько хватает длины рук. Особо удачное движение выбивает из него кряхтящий, некрасивый и громкий пристон, и Минхо роняет руки на свой же живот. Под закрытыми веками отражаются пятна света. Не теряя времени зря, Минхо берет в ладонь свой член, помогая себе выйти в астрал окончательно. У Хенджина из груди рвутся гортанные звуки. Минхо ползет свободной рукой по своему же бедру, легко вздрагивающему от усилившихся толчков, и находит руку Хенджина, чтобы проползти еще выше и обхватить его за предплечье. Минхо чувствует, как сокращаются мышцы под нагревающейся кожей, как каждое движение отдается где-то глубоко в животе, и собственная ладонь на члене помогает ему чувствовать себя неизмеримо хорошо. Минхо подмахивает, не стесняясь, разрешая себе горланить в потолок. Только когда Хенджин, подходя к черте, наклоняется, сгибая его сильнее, продавливая весом, Минхо сжимается, ускоряясь, чтобы догнать его. Становится громко, мешаются стоны с влажным трением, по телу пробегают звездочки-сюрикены, под веками вспыхивают фотокамеры и лампы танцевального зала. У Минхо под пальцами сминаются мокрые волосы, под худым торсом проминаются его бедра. Закончив вместе с Хенджином, Минхо целует его лицо беспорядочно, мокро. Они переваливаются на бок, не разлепляя мертвой хватки. Хенджин зачесывает Минхо волосы от лба, чтобы видеть его, без сомнения, блестящие глаза, и прижимается губами к переносице. Минхо тает, плавится, перетекает по еще горячему телу, переворачиваясь, разваливаясь сверху, утопает носом где-то между шеей, волосами и подушками, ловит последние, самые сладкие крохи неостывшего удовольствия. Пока в голове тягучий мед и кипящее вино, для Минхо очевидно, как истина, — он влюблен, он так сильно влюблен. Разве что, он знает, что спустя секунду станет мокро, холодно, вязко и липко. Только, когда это происходит, Хенджин не отпускает его сразу, гладит носом висок, что-то пишет кончиками пальцев по потной лопатке. Минхо выпутывается из объятий сам. — Из меня течет, дай я помоюсь. Хенджин расцепляет руки. Минхо идет в ванную, как есть, голый и с текущей по бедрам спермой. Ступая на холодную плитку босыми ногами, вздрагивает и торопливо запускает воду. В голове пусто. И только осознав мысль от отсутствии мыслей, голова тут же начинает эти мысли генерировать. А зачем? Первое, что пришло ему на ум: а зачем ему влюбляться в Хенджина? Это ведь совсем неуместно сейчас. Минхо был честен с собой, когда сказал, что не хочет романтических отношений в классическом их понимании. Минхо был честен, да? Насколько Минхо вообще может верить себе? Насколько Минхо может доверить себе какое-то там решение о каком-то там будущем, если не доверяет себе? Если кому Минхо и стоит довериться в вопросе о чувствах, так это Хенджину. Своему другу Хенджину, который немножко один человек с тем человеком, который трахнул Минхо только что. Может ли Минхо спросить у своего друга-Хенджина, что ему делать со своим любовником-Хенджином? Минхо нервно хихикает, выходя из ванной. По крайней мере, Хенджин будет с ним честен. Обе его версии будут с ним честны. Потому что они — один человек. Потому что Минхо любит честных и Минхо любит Хенджина. — Я в тебя типа влесбиянился, — говорит Минхо, присаживаясь на край кровати. Хенджин чуть-чуть отодвигает телефон от лица и приподнимает голову с подушки. — Впидорасился, то есть. Опиздосился. Втрахался. — Ага, — Хенджин садится, убирая телефон, берет бутылку воды с тумбочки, отпивает сам и дает Минхо. — Точнее, это я втрахал себя в тебя. Минхо пьет и смотрит на Хенджина, ожидая, когда он загрузится и выдаст какую-то реакцию. А Хенджин смотрит на Минхо, ожидая продолжения разговора, и никакой реакции не выдает. — И че? — не выдерживает Минхо. — А че? — Хенджин забирает у него бутылку. — Это взаимно, и ты знаешь об этом. Минхо загружается. Почему-то становится легко, хотя до этого он даже не знал, что где-то ему было тяжело. Хенджин смотрит на него оценивающе и заключает: — Ладно, оставлю тебя с этой мыслью ненадолго, — поднимаясь, оглаживает Минхо пальцем за ухом и, подхватывая тапки, убирается с глаз долой. Минхо падает на кровать. Зачесывает волосы от лица. И улыбается. — Хенджин, — зовет Минхо, едва услышав, как тот возвращается из ванной. — А? — Хенджин валится спиной на кровать, подставляясь взгляду и рукам, тянется, демонстрируя обнаженное тело. — А что дальше? — Минхо ложится на бедра Хенджина и, подгибая ноги, удобно расставляет их, упираясь пятками в край кровати. — А что дальше? — Хенджин, может, приподнимает голову, но Минхо этого не видит: он пялится в потолок. — А. Блять, ну. Насколько дальше? — Прям сейчас и вообще. — Прямо сейчас мы пойдем кушать. Выслушаем от Сынмина все, что он думает о нас. Может, потискаемся в ванной? Или снова пожамкаемся на кухне. Завтра мы записываем последние отрывки к би-сайдам, потом танцуем. Потом помоемся и, может, еще потрахаемся? Скинемся на суефа, кто кого. Минхо напряженно думает. Кажется, никто не тащит его под венец, ведь да? Более того, кажется…кажется, что Хенджин, приобретя в голове Минхо новый статус с новым словом, остается ровно тем же Хенджином. Минхо ухмыляется: так легко, словно…словно глобальная проблема решилась сама собой, но уже подозревая, что ее на самом деле и не было. — Ну, то есть, нихрена особо не меняется. — Нет, конечно. Потому что я тебя тоже.