Сундучок с теплом

      Порш уже в десятках метров от дома Кинна и его маленькой дочки, как с той стороны раздается сквозь громкий детский плач: — Не поеду! Никуда с тобой не поеду! Я с папой останусь!       Дальше звучит строгий женский голос, но Порш даже не вслушивается. Затаив дыхание, разворачивается и наблюдает, как малышка Мэй отчаянно вырывается и бежит обратно за дверь. Глядя на выходку девочки, дама качает головой и разводит руками, затем садится в припаркованную у дома машину и уезжает. Порш выдыхает. С минуту топчется в снегу и, подтянув рюкзак с кофейным теплом внутри, поднимает выше голову и шагает к дому Кинна. — Папочка, ты только не плачь, я всё равно с тобой останусь, я тебя не брошу!..       У Порша сердце сжимается, когда он видит, как маленькие ручки обнимают за шею прямо на косички роняющего слёзы взрослого мужчину. Завидев их недавнего гостя на пороге, Мэй простодушно объясняет: — Когда у папы сломались ножки, она его бросила и нашла мне нового папу, а мне новый не нужен! А она не понимает!       И снова они обнимаются; всё ещё всхлипывая сама, Мэй пытается утешить отца, а тот только дрожит и крепче прижимает к себе дочурку.       Вообще-то у Порша нет должного опыта, чтобы успокаивать кого-либо, в особенности ребёнка и её взрослого отца. Но он точно знает, что безошибочно действует на любого, даже в самом ненастном настроении гостя кофейни. Поэтому, разувшись и сняв куртку, Порш проходит на кухню, ставит чайник, достает из рюкзака сладости и раскладывает их по красивым блюдечкам, найденным в нижнем шкафу. — Пойдемте-ка чай пить. Я вам пряников принёс. Вкусных-вкусных.       Оперевшись локтем на дверной косяк, Порш произносит всё с такой обаятельный улыбкой, что отказать ему крайне сложно. Мэй первой отлипает от отца. Утерев ему слёзы кончиками пальцев, целует в щёку и шепчет: — Я бы не отказалась. Кушать хочу.       Кинн кивает, приглаживает дочкины косы и смотрит на Порша: — Спасибо… Только придётся ещё одной просьбой обременить тебя: не поможешь умыться? Обычно Мэй со мной возится, но это долго, не хочется тебя задерживать. — Да я и не тороплюсь никуда! Сейчас помогу, что мне нужно сделать?       Пока Мэй первой пьёт чай, с удовольствием откусывая имбирную сладость от пряничного человечка, Порш помогает Кинну привести себя в порядок. Чтобы не забрызгаться, Кинн снимает рубашку.       Такие мускулы… Наверняка недавно попал в это кресло.       Затем Мэй, сидя у Ёлки, причёсывает своих нарядных кукол. А двое мужчин за чаем с бергамотом ведут тихую беседу на кухне. — Что случилось у вас, а? — Бывшая жена на два месяца оставила Мэй у меня. Там… там другой мужчина, она не хотела с порога обременять его ребёнком.       Серьёзно? — Как же вы с ней… она ведь малышка ещё совсем. — Мэй-то? Ничего подобного. Ты на возраст не смотри, она у меня очень самостоятельная: и дом убрать может, и посуду моет, и даже завтрак состряпать. Яичница бывает со скорлупками, правда, но пользу кальция ещё никто не отменял, верно?       Оба хохочут. Поршу и тревожно и уютно одновременно. Такое странное двоякое чувство. И будто щемит в груди, но непонятно: то ли от тоски, то ли от душевного голода. — Вот только косички заплетать не научилась. Но здесь и я могу справиться. Руки у меня рабочие. — Ты в аварию попал? — Порш даже не замечает, как переходит на «ты». — Нет. Мы раньше в походы семьёй ходить любили. Особенно в горы. Жена оступилась. Её вытянул, а сам сорвался. Врачи сказали: "Чудо, что вообще выжил". И ноги целы, только не ходят.       Порш вспоминает: у папы ножки сломались. Он вдруг сам себе мысленно отвечает: починим. Хмурясь, дёргает плечами и расслабляет лицо: — Спас её… а она к другому? Хороша. Ничего не скажешь. — Ты не осуждай её. Какой бы ни была — она мать моей Мэй. Что ж ей было… всю жизнь мучиться с калекой? — Рот бы тебе с мылом прополоскать за такие слова.       Кинн опускает взгляд. А Порш чешет затылок и шепчет: — Опять я ляпнул, не подумав. Прости. Не хотел грубить. — Пустяки, — Кинн откусывает верхушку пряничного ёлочного шарика, — очень вкусные. Спасибо ещё раз, опять ты нас балуешь. — Да мне ж в радость. — Дорого? — Я на ботинках сэкономил. Если бы не твоя работа — во сколько бы мне встала покупка новых? Так что — даже не думай о таком.       Кинн улыбается, а затем неожиданно предлагает: — Хочешь посмотреть, как обувь вручную делают? — Конечно! — у Порша глаза загораются. И сам весь светится не хуже Ёлки. — Сейчас покажу.       Через пять минут, сидя в небольшой домашней мастерской Кинна, Порш, будто зачарованный, следит за ловкими движениями изящных и одновременно сильных рук, пока их обладатель колдует над тем, что в будущем должно стать полусапожком на мужскую ногу. — Это чей-то заказ? — интересуется Порш. — Это я сам по себе, — Кинн оглядывается на него через плечо, а Порш снова, как и несколько дней тому назад, давится воздухом: настолько завораживает блеск в красивых глазах Кинна.       А потом он и вовсе теряется, потому что Кинн просит его: — Пока не до конца готово, но примерь, пожалуйста, как раз твой размер. Хочу посмотреть, как будет смотреться на ноге.       Порш надевает обувку. Натуральная шерсть приятно ложится к коже. А кожа, благородного коричневого оттенка, прекрасно оттеняет песочный цвет кожи Порша. — Твоим пряничным ножкам точно пойдет, — улыбается Кинн. — Скажешь тоже, — хихикает Порш,— но и правда… очень красиво. Тебе надо расширять производство. Такой талант не должен пропадать! — Я и планировал… Но сам видишь, как получилось.       Порш задумывается, а после говорит со всей серьезностью: — Не верю, что такой мог сдаться. Ты хоть разрабатываешь их? — кивает на ноги. — Тут дело больше в позвоночнике. — Окей. Спину укрепляешь?       Кинн молчит. — В таких ситуациях врачи говорят правду. Что тебе сказали? Шансы есть? — Есть. Но очень маленькие. — За них и нужно цепляться. А не слезы дочке в косички лить.       Порш знает: тут только три варианта. Либо его пошлют. Либо снова разрыдаются, и тогда уже пошлёт он — ибо перед ним нормальный мужик, а не тюфяк, ему просто нужна встряска. Либо правильно поймут его слова. И это будет самое верное. — Если на Новый год — ну, ты говорил, что особо не отмечаешь, — нет планов, приходи к нам. Жена скорее всего только после праздников снова приедет за Мэй. А мы обязательно что-нибудь вкусное приготовим. Надо же как-то тебя отблагодарить.       Порш с улыбкой — вот так-то лучше — отвечает: — Я приду, Кинн. И не кисни тут у меня, хорошо? — Хорошо.       Порш держит слово. Вместе с ним — к радости Мэй — на празднике появляется ушастый символ грядущего года. Пряня получил строгое наставление вести себя прилично и за всеми своими делишками лезть в клетку на подстилку. После небольшого праздничного ужина, малышка показывает кролику свои игрушки, а Порш помогает Кинну пересесть из кресла на диван. Вернее, просто подхватывает на руки и быстро переносит. — Ну ты даёшь… Я бы и сам мог, только помочь немного надо было. — Мне несложно. Я же спортсмен. Сильный, — подмигивает ему Порш.       В них обоих по два бокала шампанского. Но Порш чувствует себя так, будто в течение часа неспешно попивает какой-то сладкий коктейль. — Я это уже понял, — Кинн дарит ему сдержанную улыбку, а затем наклоняется и достает из-за дивана коробку в подарочной упаковке. — Это тебе. С Новым годом, Порш! И спасибо тебе за всё.       Те самые полусапожки. Законченная работа Кинна выше всяких похвал. — Спасибо большое, Кинн… Только мне нечего дать тебе взамен.       Кинн прищуривается, отвечая: — Всё в порядке. На самом деле ты уже подарил мне немало.       Повисает пауза. Порш мнет пальцы, а затем наклоняется к Кинну и целует его в губы. Быстро и смущённо. Кинн широко распахивает глаза, отчего Порш начинает заикаться: — П-прости… Прости. Я… Я что-то наглею на глазах… Знаю, что сначала надо было спросить разрешения. А я без спросу полез… — Всё хорошо, Порш, — Кинн накрывает ладонью его колено, — давно я не чувствовал такого живого тепла на своих губах.       Порш всё-таки спрашивает, глядя исподлобья: — Правда? — Правда.       Обнимает его за плечи. Голова Кинна мягко опускается ему на плечо. И глядя на то гаснущие, то вспыхивающие огни на Ёлке, на то, как смеётся Мэй, примеряя оленьи рожки Пряне, на то, как приглушенный свет временами мерцает из-за порывов зимнего ветра за окном, — глядя на всё это и слыша, чувствуя горячее дыхание Кинна, Порш понимает: это и делает жизнь жизнью. В ней не бывает случайных моментов, в которые ничего не происходит. В ней всё взаимосвязано. Дело лишь в выборе пути, на котором так важно не разминуться с твоими людьми.