мутная

Аня целует её нежно, обхватывая тонкими пальцами чужие холодные щеки, а Саше кажется, что мир замер: и только ощущение хрупких ладоней на собственном лице возвращает в реальность. Малейшее чужое касание, мажущее по коже, доводит Трусову до окаменения: приятный аромат духов и яблочного шампуня внедряется в разум, обволакивая каждую клеточку, пропитывая собой и не давая возможности сделать вдох. А когда чувствует на своих губах вишневый привкус и приторность помады, то понимает, что она отвечает на поцелуй. Медленно, вязко, влажно. Горячо проводя кончиком языка по чужой губе, ощущая жгучее напряжение во всем теле, требующее разрядки, пока Анечка буквально готова рассыпаться в руках Трусовой, которая так ласково прижимает её к себе за невозможно тонкую талию. Настолько хрупкую Аню, что Саша боится сделать лишнее движение: остерегается того, что фигура рядом просто рассеется, словно мираж. Вдыхает аромат, опаляет, обжигает себе все внутренности — и снова по новой. Как зависимость. То, что было тебе запретно — наконец, разгорается пламенем, распаляется в твоих руках. И до невозможности томно и громко дышит, обжигая и без того горящие зацелованные губы. Аристократичные длинные пальцы Ани сжимают воротник спортивной кофты, прижимая ближе к себе: настолько, насколько возможно. От Трусовой пахнет цитрусом, таким теплым и приятно обволакивающим, что Анечка даже прикрывает глаза, опуская голову на чужое плечо, да пульсирающе-обжигающем дыханием тонкую чужую кожу разжигает. Саше спокойно. Первый раз за долгое время. Она глупо смотрит на темную макушку, чувствует опаляющее горячее дыхание и не верит, что это происходит на самом деле. А потом Трусову передергивает, когда она слышит противный скрип открывающейся двери подъезда, из которой выходит пожилая женщина с огромной сумкой. Она осуждающе цокает и пренебрежительно качает головой. Её тонкие губы изображают уродливую усмешку, которая так и кричит: «мерзость». Она видела? Кто-нибудь видел? Соседи смотрели в окно в этот момент? Они расскажут родителям?— Сашу передергивает, а Аня, мгновенно почувствовав смену настроения, вопросительно смотрит на лицо напротив, которое только минуту назад влюбленно-очарованно всматривалось в её глаза, а чужие губы непрерывно выцеловывали дорожку от губ до шеи. Сукасукасука, в мыслях Саши. Отходит от неё, оставляя растерянность и недосказанность витать в воздухе. Достает сигарету, прикуривает и даже не смотрит в сторону Ани, которая дышит, как загнанный зверь, еле сдерживая поток подступающих слез. А она и не может смотреть на неё сейчас: еще не сдержится, упадет на колени и вымаливать прощение будет за каждую слезу. Её потряхивает от осознания, что этот поцелуй могли увидеть родители. От непринятия данной ситуации. Щербакова издевается над ней? Шутит? Хочет за что-то проучить? Она помнит то сообщение от незнакомого ей человека, которое она прочитала, находясь у неё дома. Она играет. Конечно, она играет. Мерзко. Саша отворачивается, пряча скатывающуюся слезу, и старается унять дрожь в ладонях. — Саш… — начинает Аня, но её мгновенно останавливает хриплый голос: — Ты зачем это сделала? Ты что, из этих? Аня ошеломлена только первые пару секунд, а затем хмурит тонкие идеальные брови. — Ты что несешь? Из каких «этих»? Трусова грубо тушит окурок подошвой тяжелого ботинка, покрывая бранными словами всё, что есть на этом свете. До безумия хочется выпить: крепкого, обжигающего горло, а затем заставляющее внутренности сгорать. Как дыхание и губы Ани на моей коже, до противности жалко скулит внутренний голос Трусовой. — Послушай меня, я не лесбиянка. Я не такая! Зачем ты это сделала? — выплевывает тихо в лицо напротив, наблюдая за удивленно-разочарованным взглядом шоколадных глаз. Саша смотрит в невероятно красивое лицо, которое с каждой секундой все больше начинает гаснуть. Звезды в карих глазах исчезают, растворяются; их заслоняет темная пелена, через которую Трусова теперь вряд ли сможет пробиться. Губы. Они горят, и Трусова хочет дотронуться до собственного лица, но вовремя себя одергивает. — Ты думаешь, что я не помню про того, кто тебе писал? Думаешь, что я не помню содержания сообщения? Или ты рассчитываешь на то, что я не пойму, что ты играешь со мной? Аня поднимает на неё свой разбитый взгляд, а Трусовой выть от этого хочется, да отвернуться, чтобы не видеть этой картины, пульсирующей отчаяньем и разочарованием. Но она стойко не отводит свои красные глаза, наполненные болью, непониманием и чувством ненужности. — Ты вообще понимаешь о чем говоришь? — тихо, едва слышно. Голос Ани дрожит. Она прячет свои руки в карманы теплой куртки, шмыгая носом. Наверное, замерзла, от чего-то думается Трусовой. — Я не должна быть твоей игрушкой, к которой ты можешь прибежать с домашкой, поцеловать, а потом побежать к своему парню. Трусова жадно всматривается в Щербакову, впитывая в себя все: её взгляд, голос, нежную кожу, которую хочется зацеловывать до алых отметин, и невероятно-сладостный аромат. Любуется, потому что понимает: то, что она скажет — это конец. Конец того, что даже не начиналось. — Ты думаешь, наверное, что нужна мне. И ощущает кожей, как внутренне Аня разбивается. Как раскалывается её голос, чувства, сердце, когда она произносит следующие слова: — Ты не нужна мне. И Аня хватает сумку, быстро смахивает скатывающуюся по щеке слезу, нервно сглатывая ругательства, и бросает тихие слова, которые действительно играют в сердце Трусовой, как заключительный аккорд: — Знаете, Александра. Я никогда и ни в ком не разочаровалась так быстро и сильно, как сейчас в вас. Надеюсь, вы сможете найти покой в своем сердце. Сашу покидает излюбленный сладостный аромат. И как бы она не старалась ухватиться за последние нотки: через несколько минут Щербакова скрывается за поворотом, а Трусова добирается до дома, трясущимися руками проворачивает ключ в замке и позволяет себе зарыдать в голос, стекая по ледяной двери. *** Саша не встает с кровати, кажется, около трех дней: смотрит в окно, стену, потолок. Замечает каждую отходящую от стенки обоину, и рассматривает отвратные трещины в потолке, с которого недавно начала ссыпаться штукатурка. Мерзкое зрелище. Слезы больше не душат: выплакала все в первые дни. Чувствует себя блекло, невзрачно, почти неживой. И это не может не пугать её мать, поспешно набирающую Косторную, которая сразу берет трубку: и в холодном девичьем голосе мгновенно появляется волнение и переживание, когда она слышит о плачевном состоянии разбитой подруги. Трусова почти ничего не замечает. Даже то, как тихо открывается дверь в её комнату, появляется светлая макушка, а пространство наполняет аромат дорогих духов, фруктовой жвачки и легкого мороза с улицы. Алена грустно обводит взглядом фигуру Трусовой, плотно закутанную в теплое одеяло. Её тусклые зеленые глаза больше не горят, как раньше, а с уст не срывается очередная едкая фраза, что добавляет дискомфорта сложившейся ситуации. Косторная аккуратно ставит пакет на пол, скидывает куртку, небрежно бросая на стул, а после, с громким: «Сашок», кидается к ней на кровать, сгребая неподвижную тушу в объятьях. Хрипло смеется, пока Трусова недовольно ворчит в одеяло, высвобождая бледное лицо из теплых объятий. — Прости меня, — шепчет Косто, устраиваясь на противоположной стороне кровати, а Трусова кидает на неё неоднозначный взгляд. Саша хмыкает. — Ты меня игнорировала. Я стучала в двери твоей квартиры, а ты сказала, что не хочешь меня видеть, — выходит тихо и даже больно; старается прокашляться. — Ты мой самый близкий человек, а заставила почувствовать себя никчемной и ненужной. Алена смотрит на неё пронзительно-умоляюще, а затем Саша чувствует, как её ладони касаются чужие пальцы. Совершенно нежно и невесомо. — Я знаю, — отвечает она, сглатывая. — Я проебалась, Саш, — а после жмурится, сдерживая непрошенные слезы. Ослабленная Саша тянется к ней, сгребая в объятиях, чувствуя, как мокрые щеки тут же касаются её шеи. Косторная всегда позволяет себе показать себя слабой в её присутствии: раствориться в касаниях близкого человека, так трепетно прижимающего к себе. Того, кто всегда поймет, примет, не осудит. Пожалуй, кроме одного случая. — Саш, мне нравится Камила, — тихо-тихо, не поднимая взгляд на Трусову. — Так нравится, что я не могу дышать нормально без её присутствия в моей жизни. Нравится настолько, что когда я вижу её лицо, то у меня внутри будто пожар разгорается. Я не могу думать ни о чем, кроме её объятий, голоса, смеха. У меня все внутри сжимается, когда я слышу, как она смеется, представляешь? — и Саша сглатывает, прикрывая глаза. — Она такая прекрасная. Волшебная. Она пахнет настолько сладко, что хочется прильнуть к её коже и вдыхать её запах. А когда она рассказывает даже самую несмешную шутку, то я всегда смеюсь, будто она самый лучший комик в мире. А в один день я её поцеловала. И она… убежала. И я почувствовала, что разбиваюсь. Трусова поднимает за подбородок заплаканное лицо Косторной, всматриваясь в лицо напротив в поиске ответа. — Почему ты не рассказала мне? Я чуть не вздернулась, Ален. Алена прикрывает глаза, а слезы продолжают скатываться по нежной коже. — Я боялась, что ты не примешь меня. Я знаю, Саш, как ты к этому относишься. Я просто... запуталась. Трусова еще сильнее прижимает её к себе, подавляя в себе боль, которая разрывала душу в клочья. В мыслях: дурадурадура. Чернота, осевшая на ребрах, пропитывает собой все внутренности: ей до одури больно. Настолько, что хочется отключиться от этого мира. Она понимает, что её накрывает: она слышит смех Ани; чувствует, как до неё доносится её вишневый аромат; ощущает её тонкие и влюбленно-обжигающие касания; мокрый, безумный поцелуй, выводящий все безумные желания на новый уровень, сносящий все преграды в голове Трусовой. Саша понимает, что ей невероятно нравится все, что делает Щербакова: как она морщит нос; как забавно наклоняет голову, когда ей по-настоящему весело; как хмурится, когда выполняет сложные математические задачи; как счастливо вскидывает руки, когда её команда побеждает в очередной спортивной игре, и Трусова бы правда проиграла каждый раз, что увидеть её счастливую улыбку; особенно она любит то, как она касалась чужого лица, очарованно вглядываясь в ярко-зеленый взгляд. — Алён, мне надо тебе тоже кое-что сказать. Косторная шмыгает носом, но молчит. Трусова знает, что та внимательно её слушает. — Я, кажется, люблю Аню Щербакову.