На тебе сошелся клином

Спорами Рейниры и Деймона при желании можно было бы перебудить весь Дрифтмарк, а заодно и сделать одолжение «зеленым». Тем даже не пришлось бы напрягаться, чтобы понять, куда они могут надавить в переговорах. Главное — внимательно слушать. — Ты лишилась разума, — шипел Деймон. Он редко позволял себе повышать тон в чьем-либо присутствии, но ни Люк, ни Джекейрис, не сомневались — он может давить на их мать, когда те остаются наедине. Эта тема уже становилась предметом братских разговоров, в которых уважение и даже привязанность к отчиму мешались с желанием защитить от него самого близкого им человека. Деймон выдохнул сквозь сжатые зубы и добавил, выделяя последнее слово. — Моя королева. — Не говори с ней таким тоном! — рявкнул Джекейрис, когда слушать льющийся яд стало невозможным. Люк, стоявший рядом с ним, сжал кулаки. Рейнира махнула рукой, призывая к тишине, и сделала шаг вперед, когда Деймон дернулся в ответ на окрик Джекейриса. — Успокойтесь, — попросила она. — Вы все. Мы спорим уже час. Как мы сможем чего-то добиться, если сами не в силах прийти к согласию? — Идти на попятную это не «чего-то добиться», Рейнира. — Это только ты считаешь, что я иду на попятную, Деймон. Перестать наступать еще не значит отходить назад. — Глупость, — отрезал Деймон. — Чего ты хочешь добиться от закрытых бесед? Что Эйгон не побежит докладывать о них мамочке? Если ты нам говоришь не все, то они уже на десять шагов впереди, так как этот пьяница выкладывает Алисенте и Отто все до последнего слова. В мыслях Люк с этим согласился. Он безоговорочно верил решениям матери, но не мог пока понять, чего она хочет добиться и каким способом. Ему даже начинало казаться, что Рейнира своими переговорами метит на место десницы. Недостойное ее. Десницу, каким бы сильным и осторожным он ни был, и как бы глубоко не вонзал свои когти в корону, король всегда может отправить в отставку взмахом руки. А Рейнира была королевой. И она еще ни разу не сказала, что перестала себя считать таковой. — Деймон, дай мне закончить то, что я уже начала. И постарайся, пока мы здесь, не развязать войну. — Она все равно начнется. Сейчас или когда мы вернемся на Драконий камень. Такое слово как «дипломатия» было Деймону слабо знакомо. И даже если Люк не понимал действий матери, он все равно не мог оценить желания отчима обязательно пролить чью-то кровь. Если Рейнира на это пошла, если она выбрала такой путь — значит, у нее были свои причины. — И она начнется, когда об этом скажет твоя королева. Им пришлось разойтись по разным углам, прежде чем отправиться на обед. Деймон больше не возражал, может быть, из-за стального тона, с которым Рейнира закончила их спор, но ощущалось все так, будто они до самого вечера, когда вновь не встретятся за столом переговоров, не будут разговаривать друг с другом. Гнетущая атмосфера внутри семьи удручала. Как и Джекейрис, который метался между верностью их матери и признанием того, что никакого успеха переговоры не принесут. Люк не знал толком, что во время их «теплого семейного ужина» с доживающим свои дни Визерисом Эйгон наговорил Джекейрису, но его брат был абсолютно и непоколебимо категоричен к тому, что с Эйгоном в принципе можно о чем-то говорить. Впрочем, Люк не был настроен спорить по этой теме. Только вот из-за семейных недомолвок он абсолютно не знал, чем себя занять. Он не имел права обращаться к Морскому Змею, пока находился здесь на условиях переговоров, Рейнира и Деймон разошлись по комнатам, а Джекейрис где-то пропал сразу после обеда. Люк шел один вдоль галереи, чувствуя легкую тошноту из-за соленого морского воздуха. Он не взял с собой никакой накидки и дрожал, когда его настигали рваные порывы ветра. Повернув голову, чтобы взлохмаченные далекой бурей волосы не лезли в глаза, Люк заметил свою мать. Та стояла за галереей, в небольшом пожухлом саду, ее волосы также яростно трепал ветер, как и волосы стоявшей рядом вдовствующей королевы Алисенты. Они обе на фоне скал и серого неба выглядели одинаково хрупкими несчастными женщинами. Алисента обнимала себя руками, стараясь сохранить тепло, а Рейнира стояла, спрятав красные от холода ладони в складках юбки. Они были недостаточно далеко, чтобы их было невозможно рассмотреть или услышать, но тень галереи и шум ветра мешали им в ответ заметить Люка. Поэтому он замер, не решаясь повернуть обратно или продолжить свой путь. Совершенно точно, ему не нужно было это видеть. Тем более слышать. — И ты смеешь говорить, что я ненавидела его? Не любила? — голос Алисенты клокотал гневом, но был сухим и надломленным. Может быть из-за ветра, думал Люк. — Я провела с ним последние годы, дни. Я была рядом, когда он испустил дух. А ты? Что ты сделала? Сбежала на Драконий камень? Люку сдавило горло. Единственный раз, когда он слышал, чтобы тогда еще королева говорила таким тоном с его матерью, — это был тот страшный день, когда Эймонд лишился глаза. — Интересно, по какой причине я бежала? Ты… — часть слов Рейниры съел шум ветра. — Отец сделал наследницей меня, я могла находиться где угодно. — Я? Это твоя ложь и… грязь. И сейчас ты угрожаешь моим детям, королю. Будь ты рядом, ты бы сама услышала последние слова Визериса. Ответа Люк не слышал, но по дрогнувшим плечам матери понял, что та усмехнулась. — Последние слова, которые слышала только ты, и которые касались твоего сыночка. Ты всегда хотела посадить его на трон, — через время сказала она. Алисента поджала губы и подняла подбородок, чуть выдвигая его вперед. Люк узнал это движение и ему стало еще холоднее. — Мой сын… Голоса служанок обогнали ветер и донеслись до ушей Люка быстрей слов вдовствующей королевы. Он дернулся, загнанный в ловушку. Его еще никто не заметил, но, как только слуги вышли бы к его галерее, то непременно столкнулись бы с ним. А Рейнира и Алисента, несомненно, увидели бы его и поняли ситуацию. Люк как можно быстрей, пригнувшись, пошел вперед, стараясь достичь поворота раньше того, как к нему выйдут слуги. Он успел оглянуться, чтобы убедиться в том, что его никто не заметил, прежде чем свернул, прошел дальше, восстанавливая сбившееся дыхание, и поставил ногу на ступень, ведущую к открытой площадке, продуваемой морскими ветрами. И только потом увидел фигуру, прислонившуюся к холодным камням балюстрады. Ветер не пощадил и волосы Эймонда, который стоял несколькими ступенями ниже, скрестив руки на груди и глядя на бушующие вдалеке морские волны. Площадка была пуста, никто, кроме чаек, не рисковал в такую погоду выходить на нее. Кинжал был благополучно оставлен в покоях Люка. Он не додумался сходить за ним после обеда. — Услышал много интересного, племянник? — Эймонд не повернул головы, но это бы все равно не принесло пользы. Он стоял к Люку своей слепой стороной, и единственным, на что Люк мог рассчитывать — это пытаться понять настроение Эймонда по изгибу его губ и напряжению плеч. Значит, он знал, что Люк все это время стоял в галерее и позорно подслушивал. Наверное, даже видел его из-за угла. Люк не смог справиться с нахлынувшим на него стыдом. — А сам, дядя? Что тут делаешь, если не подслушиваешь? — Жду, когда моя дражайшая сестрица перестанет мучить матушку. Мне незачем их слушать. Если я услышу хоть слово от твоей шлюхи-матери, я вмешаюсь. Увы, тогда моя мать расстроится. — Какой послушный сын, — пробурчал себе под нос Люк, внутренне надеясь, что ветер недостаточно сильно воет в их ушах. Надежда оказалась верной. Эймонд оторвал бедро от балюстрады и выпрямился во весь свой рост, заставляя Люка как можно сильней вытянуться самому, чтобы оставаться с ним на одном уровне. Когда Эймонд повернулся, то выглядел так, будто сейчас перекинет Люка через ограду прямиком в высокие волны и потом скажет, что тот сам споткнулся. — Ничего удивительного. Мое воспитание далеко от воспитания жалких бастардов, — Люк неосознанно сжал кулаки, ожидая, что в конце Эймонд добавит свое новое излюбленное обращение, но никакого «лорда Стронга» за этим не последовало. — Не считай, что ты лучше, дядя, — возмутился Люк, уже слыша, как становятся различимы голоса слуг. Они могут с Эймондом долго вспоминать все взаимные оскорбления, но при слугах, по крайней мере, Люка убивать не будут. Эймонд заинтересованно приподнял бровь. — Осмелел, племянник? Думаешь, успеешь добежать до материнской юбки? Теперь уже слышались и шаги. Две служанки увлеченно обсуждали «вдовствующую королеву» и «принцессу Рейниру». У Люка оставалась последняя секунда, которую он мог позволить себе использовать. — А ты? — Эймонд сжал челюсть так, что Люк увидел острые тени его подбородка. В эту секунду служанки наконец завернули за угол и почти впечатались Люку в спину. Он отступил и вежливо наклонил голову, прежде чем уйти. — Дядя. Ни в коем случае нельзя было бежать. Эймонд был прав, Люк боялся встречаться с ним один на один, еще и без оружия, поэтому свой побег от «светской» беседы Люк мысленно оправдывал дипломатическим ходом. В саду было пусто, не было никаких признаков того, что здесь вообще кто-то был за последние годы. Следом за ним не шли, хотя Люк и не оглядывался, чтобы это проверить, пока не вернулся в «черную» часть замка. Покои были близко, их спасительная тишина и уединение прижали Люка спиной к двери, вырывая хриплый вздох. Капля пота, стекавшая вниз по шее прямо под ворот к лопаткам, неприятно щекотала кожу. Люк закрыл глаза, вслушиваясь в далекую грозу, он вслепую подошел к кровати и упал лицом в расшитое жесткое покрывало. Он точно помнил, где оставил кинжал — на небольшом круглом столике у окна, где стоял графин с водой и лежала забытая Джекейрисом книга с историями о Валирии. Люк приоткрыл один глаз, смотря в ту сторону и сразу же замечая привычный блеск сапфира. Это было невозможно, но Люку казалось, что камень всегда сияет как-то по-особенному, как и сейчас, вздрагивая яркими бликами в такт молниям за окном. Иногда Люк думал, что Эймонд прост в своих намерениях, как дубина, он их и не скрывал. Иногда Люк думал, что драгоценную стекляшку на рукояти кинжала понять в сотни раз проще. День возвращения на Драконий камень приблизился неумолимо. Три дня — и без того долгий срок для первых попыток переговоров. Люк мог бы назвать эти три дня самыми бесполезными днями своей жизни. Они все каждое утро встречались за общим столом и спорили, спорили, спорили… Вспоминали столько всего из далекого прошлого, когда только давались первые клятвы, что никакие книги истории не могли с этим сравниться. Было множество дележек земель, и Люк путался, кому они теперь должны принадлежать. И были закрытые переговоры Рейниры и Эйгона, о которых его мать говорила отрывочно. Бессмысленно. Бесполезно. Это непрерывно повторял Деймон, с этим в глубине души соглашался Люк. Оба корабля ждали внизу острова, в гавани, уже полные собранными вещами. Люк и Джекейрис бессмысленно шатались по замку с самого восхода солнца, пока Джекейриса не уволок на отвесные скалы Джоффри. Тошнота, которая подступала при одной мысли о скором пути на корабле, не позволила Люку пойти с ними, и он решил выполнить вторую роль старшего брата. Внутренний садик замка не был похож на те пожухлые и продуваемые ветрами, в одном из которых Рейнира и Алисента вели свою странную беседу. Этот садик был надежно защищен от ветров стенами замка, и здесь гуляли их младшие братья. Люк ступил на желтоватую холодную траву, наблюдая за бегающими друг за другом детьми и сидевшей на каменной скамье Хелейной. Она вышивала, пока в другом углу сада с Мейлором на руках медленно ходила кругами сиделка, а Джейхейрис и Джейхейра вместе с Эйгоном и Визерисом в перерывах между беготней что-то увлеченно ковыряли палками в земле. Удивительно, как дети, перенимающие ненависть родителей, все равно тянутся друг к другу. Люк помнил это чувство, когда он думал об Эйгоне и Эймонде только плохо, но все равно стремился к их компании, потому что было интересно, было весело. Люк подошел ближе, наблюдая за игрой и пытаясь разобрать тихий лепет Джейхейриса. Хелейна при его появлении подняла голову и рассеянно улыбнулась, прежде чем вернулась к вышивке. У ее паука предстояло вышить еще три лапки, остальные уже рассекали светлую ткань тонкими линиями. — Почему пауку будет одиноко? — вырвалось у Люка прежде, чем он успел себя одернуть. Он никогда прежде не вспоминал о странных фразах Хелейны, но, увидев ее вышивку, вопрос вырвался сам собой, опережая мысли. Сказав одно, Люк не видел смысла пытаться это замять. — Даже если он долго ловил муху, он все равно съест ее. Это его природа. А потом захочет еще и поймает новую. И так всю жизнь. Хелейна опустила вышивку на колени, приподнимая голову и задумчиво рассматривая золотые листья над их головами. — Он ловил одну муху всю жизнь, — ответила Хелейна и поднесла ко рту руку с зажатой в ней иголкой. — Он не знает, как ловить остальных. Остальных нет. Она лизнула кончик иглы и вернулась к лапке. Люк нахмурился. — Разве тогда бы все пауки не вымерли? Взгляд, который бросила на него Хелейна, заставил уши Люка стыдливо загореться. Он показался сам себе несмышленым ребенком, который не понимает простейшую истину. — Пауки ловят и едят, плетут паутину и едят. Но один паук ловит одну муху. Ему нужно поймать ее. Он не знает о других мухах. Тогда эта будет самая глупая паучья смерть, подумал Люк. Муха в этой партии хотя бы умрет достойно. — Паук несчастен, — грустно бросила в пустоту Хелейна. Плеча Люка коснулась теплая ладонь. — Вот ты где, — он поднял голову, встречаясь с улыбкой Рейниры. Его мать перевела взгляд на Хелейну и приветственно ей кивнула. — Пора отправляться. Дети прекратили свои игры, их маленький мир распался, потревоженный. За спиной Рейниры в сад вошла вдовствующая королева Алисента в компании своих сыновей. Люк отступил в сторону, позволяя служанке подойти к детям и взять с собой младших Эйгона и Визериса, а сиделка с Мейлором на руках подозвала к себе близнецов. Алисента шла вперед, пока не встала вровень с Рейнирой. — Я уверена, что это не последняя наша встреча, — вежливо сказала его мать. — Надеюсь, ветер будет благоволить вам на пути домой. — Семеро благословят вас, — тем же тоном ответили ей. Алисента держала лицо, но ее губы все равно легко дрожали, Люк видел это со своего места. Им предстояло расстаться и продолжить собирать вокруг себя союзников. Как и прежде. Но Рейнира и Алисента обе стояли. Пока уводили детей, пока Хелейна сворачивала вышивку, пока сыновья по разные стороны прожигали друг друга глазами в желании перегрызть друг другу глотки. Люк встретил взгляд Эймонда смело, ощущая на поясе вес кинжала. Единственный глаз его дяди щурился на выглянувшем солнце, а губы застыли в привычной кривой насмешке. Он опять выглядел так, будто вот-вот обратится к нему «мой лорд Стронг», и Люка неизбежно кинет в холод пронизывающего ветра и дождя, и опять ничего не сказал. Зубы заныли от того, как сильно он сжал их. — Теплые прощания окончены? — нарушил молчаливую паузу голос Деймона. Рейнира даже не вздрогнула, но взволнованно переплела пальцы, а Алистента повернула голову так резко, что ее густые кудри упали на правое плечо единой волной. Лишь Эймонд с насмешливым спокойным любопытством перевел свое внимание на Деймона, облокотившегося о колонну балюстрады. — Люблю семейные встречи. Они так редки, но столь искренни. Не было больше сил держать вежливость лица. Они все очень быстро покинули Дрифтмарк.