Зло, будь моим добром

22 июня 1996 года, кабинет директора Хогвартса Гарри закрыл глаза. Если бы он не отправился спасать Сириуса, то Сириус бы не умер… Чтобы отсрочить момент, когда ему снова придется подумать о Сириусе, Гарри спросил, не слишком заботясь об ответе: — Конец пророчества… это было что-то о том… ни один не может жить… — …пока жив другой, — тихонько закончил Дамблдор. — Что ж, — сказал Гарри, извлекая слова из глубокого колодца отчаяния внутри себя, — значит ли это, что… один из нас должен в конце концов… убить другого? — Да, — просто сказал Дамблдор. Долгое время они оба молчали. Гарри нервно вспомнил о битве в Министерстве, о том, как использовал проклятие Cruciatus против Беллатрикс Лестрейндж. Это и было доказательство того, что он был сильным волшебником. Немногие пятнадцатилетние смогли бы успешно наложить это проклятие, да еще и с такой силой. Гарри не беспокоило то, что это было одно из самых мрачных темных заклинаний, за которое в случае признания его виновным грозил солидный срок. По словам Дамблдора, после того, как провел Гарри в свой кабинет с помощью портключа, он лично стер память всем Пожирателям Смерти, которые слышали или видели, как Гарри наложил это проклятие. Членам Ордена и друзьям Гарри можно было доверять, они ничего не скажут. Что уж точно беспокоило Гарри, так это то, что он сомневался в эффективности любого из трех Непростительных заклинаний, когда дело доходило до их применения к Волдеморту. Они наверняка окажутся полезными против его Пожирателей Смерти, но вот против того, кто использовал любые средства, которые только мог заполучить, чтобы достичь бессмертия? У Гарри были сомнения. Ему понадобится что-то еще. Его мысли снова вернулись к пророчеству. Слова… у него будет сила, которая неведома Темному Лорду… Теперь не осталось никаких сомнений. Гарри знал, что это значит. И что это была за сила. Что-то, что было частью его жизни почти столько, сколько он себя помнил. Что-то, что переплелось с его жизнью, с его душой так, что Волдеморт никогда не сможет с этим сравниться. Похоже, Дамблдор считал, что сила — это любовь, если Гарри понял то, что сказал старый волшебник. Гарри знал лучше. «Однажды ты снова позовешь нас, Гарри Поттер». Слова, еще одно предсказание, сделанное давным-давно, неожиданно всплыло в его памяти. «Это твоя судьба». И после восьми лет отрицания этого факта Гарри наконец-то его признал. В этом была его сила. Сила призвать их, вызвать их. Решить загадку, открывавшую дверь, через которую обитатели самого Ада могли вернуться в этот мир. Это была его судьба.

***

31 июля 1996 года, улица Людовико, 55 Гарри с фанатическим рвением бросился решать эту задачу. Всё, вся та работа, которую он проделал до сих пор — по зельеварению, по трансфигурации, по чарам, по Защите от темных искусств, даже по квиддичу — всё это было ничтожно по сравнению с тем рвением, вниманием и настоящей кровожадностью, которые он вкладывал в это единственное усилие. Если бы кто-нибудь из его профессоров увидел его, они были бы поражены. Никто, кроме учеников факультетов Хогвартса, не знал, что в этом году Гарри вошел в десятку лучших. Даже Гермиона при всём своём бесстрашии не смогла бы с ним соперничать. Теперь стены его комнаты в доме Мерчантов были покрыты огромными листами пергамента и бумаги, украденными из кабинета Джона. Его плакаты по квиддичу с изображением «Пушек Педдл» Рона и «Паддлмир Юнайтед» Оливера Вуда были сняты, заменены множеством набросков, рисунков и чертежей. Все эти изображения были ужасно похожи, все они были в какой-то степени связаны друг с другом и все они основывались на самых ярких воспоминаниях из жизни Гарри. Конфигурация Плача. Его стол был еще больше завален пергаментом, бумагой, набросками, чертежами и рисунками. Хотя они и не были как-то помечены или упорядочены, было совершенно очевидно, какие из них были нарисованы раньше, а какие — более поздними, поскольку детали, отображаемые в них, становились все более сложными и запутанными. Им было создано так много копий, было сделано так много попыток, что на столе просто не хватило места, чтобы все это вместить, поэтому Гарри присвоил себе еще и две длинные скамейки из мастерской Джона. Они тянулись вдоль стен его комнаты и заполняли практически все оставшееся пространство, и в комнате почти не осталось места для того, чтобы кто-то мог пройти от двери до кровати. — Гарри, дорогой? Гарри? Гарри так увлекся своей работой, что совершенно не слышал голос Бобби. Он остался сидеть за своим столом, проводя пальцами по последнему рисунку в попытке воспроизвести дизайн шкатулки-головоломки. Его глаза скользнули по свежим чернилам и карандашным линиям под ними; он критически рассматривал каждую линию и изгиб. Пока он работал и восстанавливал образ из своей памяти, понемногу начал кое-что понимать. Чем больше времени он на это тратил, тем ближе подходил к пониманию концепции, лежащей в основе его функции. Но все же чего-то не хватало. Какая-то часть дизайна ускользала от него, оставаясь за пределами его восприятия. Пока он её не нащупал, все, что он переносил на бумагу, было хламом. — Гарри? Разочарованно рыча, Гарри рванул лист бумаги, над которым работал последние три часа. Он разорвал эту зарисовку на толстые полоски, сложил их вместе и скомкал в шар, который затем бросил через плечо. — Гарри? — Что? — сердито рявкнул тот. Это постоянное повторение его имени действовало ему на нервы, которые и так были порядком расшатаны. — Не смей со мной разговаривать таким тоном, — ответила Бобби, стоя в дверях его комнаты. Пробормотав вялые извинения, он снова повернулся к столу и потянулся за новым листом, чтобы начать все сначала. Схватив карандаш, который стал наполовину короче, чем был неделю назад, когда он только начал им пользоваться, Гарри начал набрасывать еще одну точную схему неизвестных рун, которые должны были быть нанесены на эту часть шкатулки. Сейчас он очень сожалел о том, что вместо древних рун он выбрал предсказания. В следующий раз он выберет то, что ему порекомендует Гермиона, а не то, с чем, по мнению Рона, будет проще справиться. — Гарри, — Бобби пробралась сквозь груду разбросанных бумаг, валявшихся на полу его комнаты. Как только ей удалось добраться до того места, где он сидел, она положила руку ему на плечо. — Гарри, ты хоть знаешь, какой сегодня день? — Вторник, — наугад предположил Гарри. — Сегодня четверг, — обеспокоенно сказала Бобби. — О, — согласился Гарри, кивая, но не особо вникая в разговор. — Гарри… Сегодня твой день рождения. Гарри поднял глаза, и его рука замерла на полпути. Он несколько раз в замешательстве моргнул, обдумывая то, что ему только что сказала его приемная мать. Это было неправильно. — Уже? — спросил он, ожидая подтверждения. Бобби опустилась на колени рядом с ним, положила руки ему на плечи и повернула лицом к себе. Гарри был поражен, увидев на ее лице глубокие морщины от постоянного беспокойства. — Гарри, — тихо сказала она, — ты все лето почти не выходил из этой комнаты. Прошло больше недели с тех пор, как ты принимал ванну, и почти три дня с тех пор, как ты в последний раз спал — ночью мы видели свет у тебя из-под двери. Вчера ты пропустили завтрак и ужин, на ходу что-то схватил на кухне, проходя мимо по дороге в туалет. — Но я обедал… — Гарри неуверенно замолчал. — Да, — согласилась Бобби. — Два дня назад. Моргнув от внезапного озарения от того, что, по-видимому, потерял несколько дней из жизни, и столь же внезапного осознания того, насколько устал, Гарри несколько секунд безучастно смотрел на Бобби. Ему было трудно в это поверить. — Прости, мама, — наконец выдавил он. — Я просто, — он взглянул на горы бумаги и пергамента, разбросанные по его комнате, — я просто был занят работой. — Все в порядке, Гарри, я понимаю, — сказала Бобби, наклоняясь и обнимая его. Поколебавшись всего мгновение, Гарри поднял руки и обнял её в ответ. — Тебе нужно отдохнуть, Гарри, — продолжила она, отстраняясь от него. — Это нехорошо для твоего здоровья. — Я знаю, — признался Гарри, проводя рукой по лицу. Он был удивлен, почувствовав, что щетина покрывает его щеки и подбородок. Он начал бриться совсем недавно, и делал это, наверное, раз в пару недель. И то, что он сейчас почувствовал, было как раз двухнедельной щетиной. Он вернулся к своему столу и к наброску, который он только что начал. Тяга, которую он чувствовал — необходимость продолжать работать над этим рисунком — была почти непреодолимой. Он повернулся к Бобби. Он увидел в ее нежных карих глазах искреннее беспокойство за него; эти глаза все чаще и чаще напоминали ему глаза Гермионы. Он снова повернулся к столу. — Гарри? — Бобби нежно потрясла его за плечо. — Я… я должен это сделать, мама, — только и сумел сказать он, глядя на лист бумаги. Разгадка была так рядом, так близко, что он практически ощущал её на вкус. Он повернулся к Бобби с измученным выражением лица. — Я должен, — повторил он, и его разум был не в состоянии сопротивляться этому факту. — Я знаю, — сказала ему Бобби, обхватив его лицо ладонями и целуя в лоб. Она села на пятки и выжидающе посмотрела на него. Если бы Гарри был более внимательным к близким, то он, наверное, заметил бы хитрый блеск в ее глазах. — Но ты не сможешь этого сделать, если не начнешь снова нормально есть и спать. — Ты права, — согласился Гарри, поправляя очки и массируя переносицу. — Ты права. Я слишком напрягаюсь. Пытаюсь сделать слишком много и слишком быстро. — Вот именно, — сказала Бобби, расплывшись в облегченной улыбке. — Вспомни, как всегда говорит Джон: «Рим не сразу строился». Тебе нужно немного расслабиться, или ты загонишь себя. Или еще хуже — совершишь ошибку. Это подействовало на Гарри куда лучше. Мысль о том, что он может совершить ошибку, его действительно пугала. Это означало катастрофу такого масштаба, какой мир еще не видел. Гарри облизнул губы и попытался выкинуть эту мысль из головы; он решил перевести разговор на то, что сказала Бобби, как только она вошла в его комнату. — У меня день рождения? — спросил он. — Угу, — с ухмылкой подтвердила Бобби. Она снова наклонилась вперед и еще раз обняла его. — Уже шестнадцать… Гарри на мгновение улыбнулся ей в ответ, и тут его осенила ужасная мысль. — Здесь ведь нет моих друзей? Ты устроила вечеринку или что-то в этом роде, не предупредив меня? Бобби снисходительно улыбнулась и сообщила ему: — Мы говорили тебе об этом еще две недели назад. — О черт! — закричал Гарри, вскочил и чуть не сбил Бобби с ног, затем спотыкаясь заковылял к двери. — Мне нужно привести себя в порядок! Мне нужно в душ! Мне нужно побриться! Черт возьми, откуда взялась вся эта проклятая бумага?

***

31 октября 1996 года, Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс Друзья Гарри волновались за него. Он работал над Конфигурацией Плача почти каждую свободную минуту. Он даже дошел до того, что отказался снова выступать в команде Гриффиндора по квиддичу, когда профессор МакГонагалл вернула ему конфискованную ранее «Молнию». Его отказ чуть не довел её до инфаркта. Он по-прежнему преподавал по паре часов каждую вторую ночь в Ассоциации Защиты, ранее известной как Армия Дамблдора. Но для тех, кто его хорошо знал, было очевидно, что Гарри не уделяет этому столько сил и внимания, как в прошлом году. Он просто механически выполнял какие-то движения. Несмотря на его очевидное равнодушие, он по-прежнему был хорошим учителем для своих сокурсников — настолько, что за последний месяц этот клуб значительно расширился. И вот сейчас он сидел в гостиной Гриффиндора, наполовину скрывшись за столом в одном из наименее посещаемых уголков. Он работал над внутренними механизмами шкатулки-головоломки. Перед ним были расположены шесть граней шкатулки, пока разделенные и не собранные. Внутри к ним были прикреплены удивительно сложные устройства из крошечных шестеренок, колес, пружин и даже драгоценных камней. На первый взгляд все это выглядело как рай часовщиков, но при ближайшем рассмотрении обнаружилась безумно бессистемная конструкция, которая, казалось, бросала вызов некоторым, если не всем, законам физического движения. — Давай, — прошептал Гарри себе под нос. Он осторожно затягивал винт размером с песчинку, рассматривая его через набор мощных увеличительных стекол. Крошечная часть была вставлена на место, Гарри поднял торец и прикрепленный к нему механизм. Осторожно, пристально наблюдая за этой сложной системой, он передвинул одну панель из закрытого положения в открытое. Когда панель встала на место, шестеренки задвигались, зашевелились. Каким-то необъяснимым образом механизм, казалось, постоянно смещался и менялся, одни части начинали двигаться без всякой видимой причины, а другие почему-то продолжали вращаться, хотя должны были уже остановиться. Заиграла незамысловатая мелодия. Прозвучало всего две или три ноты, но это уже было доказательством того, что механизм работает. Гарри поставил устройство обратно на стол лицевой стороной вниз — внутренняя часть шкатулки сейчас была сориентирована наружу, а остальные части как будто бы вообще не были ни на чем закреплены. Он потянулся к одной из пяти других частей шкатулки и ловко привел ее в движение. К мелодии, сыгранной в первый раз, присоединились новые ноты, что сделало ее более сложной и объемной. Гарри несколько секунд внимательно слушал, используя свою память, чтобы восполнить пробелы. Это было близко. Очень близко. Он аккуратно положил две грани шкатулки набок, а затем приблизил их друг к другу, расположив их так, словно шкатулка уже была полностью собрана. — Гарри? — Одну секунду, Гермиона, — ответил он, не отрывая глаз от расположенного перед ним устройства. Он пододвинул лист пергамента поближе и начал записывать на нем свои наблюдения — шестерни двигались каким-то странным образом, противоречащим всем законам физики. Внезапно к незаконченной мелодии присоединились несколько дополнительных нот. Гарри застыл на месте, и чернила с его пера закапали на пергамент. Какое-то время Гарри тупо смотрел на две части шкатулки, затем он отвел взгляд в сторону. Третья сторона и прикрепленный к ней механизм начали двигаться и играть сами по себе. Гарри осторожно протянул руку и передвинул её так, чтобы можно было видеть внешний механизм. Ничего не было сдвинуто. Каждая отдельная панель шкатулки находилась в закрытом и якобы неактивном состоянии. Но тем не менее, шестеренки двигались. — Гарри? — Не сейчас, — рассеянно сказал он. — Этого просто не должно быть. Гарри протянул руку и порылся в стопке заметок, лежавших рядом с ним. Он начал листать их, пытаясь найти объяснение происходящему. Пока он читал, его внимание привлекла вспышка света, заставив его поднять глаза. Две панели прямо перед ним продолжали вращаться. Несколько драгоценностей, расположенных на поверхности механизмов, сверкали; свет от них сиял и отражался на различных открытых поверхностях и внутренних сторонах панелей. Руки Гарри обмякли, и его заметки упали на пол. — Гарри, что случилось? — спросила Гермиона с тревогой в голосе. Гарри почти не слушал, уйдя с головой в наблюдения за своими конструкциями, будто ожидая чего-то… Панели начали смещаться вокруг двух отдельных частей, как на внутренней, так и на внешней сторонах. Гарри уставился на них, гадая, было ли это случайностью или так и должно было быть. Такого он точно не ожидал. По мере того, как панели сближались, начал проявляться узор… …и засиял дьявольский свет… …а затем они снова разошлись, раздвинувшись за какие-то доли секунды до того, как сомкнуться. Гарри облегченно вздохнул. А может, и разочарованно. Он не был уверен, как именно. Он сгорбился в кресле, уставившись на две части конструкции, вращающиеся перед ним. Третья грань, та, которая начала двигаться сама по себе, почти прекратила вращение, и ноты, которые она добавляла к мелодии, постепенно стихли. Чья-то рука протянулась через плечо Гарри, намереваясь поднять третью часть шкатулки. — Какая крутая штука, приятель, — сказал Рон прямо за его спиной. — Нет! Не смей! В голосе Гарри послышалась настоящая паника, и Рон застыл на месте, его рука замерла всего в дюйме над той частью шкатулки, к которой он потянулся. — Что бы ты ни делал, — сказал Гарри с напускным спокойствием, — не двигайся. Гарри быстро схватил две части шкатулки, с которыми работал, и вернул различные панели в неактивное состояние; его подгонял страх. Он с тревогой ждал, когда же все механизмы остановятся. С последним щелчком все замерло, и незавершенная мелодия повисла в воздухе, разносясь эхом по комнате. Потянувшись вперёд, Гарри схватил руку Рона за запястье, крепко удерживая её на месте. Другой рукой он осторожно вытащил третью сторону шкатулки из-под руки своего друга. Как только это удалось, он отпустил Рона. — Хорошо, — выдохнул он с облегчением. — Ты снова можешь шевелить своей рукой. — Дружище, — неуверенно сказал Рон. — Что это сейчас было? — Ты чуть не коснулся того, чего не должен был касаться, — ответил Гарри. — И что? — Это было бы очень плохо. — Плохо? — повторил Рон. — Плохо, — непоколебимо подтвердил Гарри. — Насколько плохо? — спросил Рон, не желая на этом останавливаться. — Настолько, что ты мог бы остаться без руки, — сказал Гарри, не упомянув, что потеря руки, наверное, была бы меньшей из бед Рона, если бы тот сделал что-то, чего он не должен был делать. — А, — сказал Рон, на шаг отступив от стола. — Хреново. — Ага, — согласился Гарри. Он снова сгорбился в кресле; адреналин, бушевавший в его венах всего несколько мгновений назад, начал понемногу отступать. Сегодня вечером он больше не будет работать. — Гарри, — спросила Гермиона, положив руку ему на плечо, — что это? Она указала на стол, за которым работал Гарри и на котором были разложены разные части Конфигурации Плача, а вокруг разбросаны куски пергамента с деталями различных частей панелей и механизмов. Глядя на нее, видя её серьезное выражение лица, Гарри не знал, что и сказать. У него на уме была дюжина разных версий, что ей солгать, но, похоже, он не смог бы заставить себя произнести ни одну из них. Недавно Гарри понял, что у него появились чувства к Гермионе, и они совсем не дружеские. Он хотел бы попробовать построить с ней романтические отношения, но решил дождаться, когда они наконец-то разберутся с Волдемортом. Ему не хотелось этого признавать, но он немного боялся того, что она и другие его друзья подумают о нем, когда они, наконец, узнают, как он собирается победить Темного Лорда. Он без сомнения знал, что, даже если они по-прежнему будут с ним дружить, их отношение к нему навсегда изменится. — Это просто то, над чем я работаю, — наконец сказал он. — То, над чем ты работаешь каждую свободную минуту, — поправила его Гермиона. Она недоверчиво покачала головой и снова посмотрела на стол. — А теперь скажи, что это такое? — Одна идея, которая пришла мне летом в голову, — замялся Гарри. — Что это? — настаивал Рон, осторожно наклоняясь над столом, изучая открытые поверхности шкатулки и её шестеренки. — Сочетание маггловской физики и магии, — сказал Гарри. — О? Маггловские штучки, да? Папе бы это понравилось, — сказал Рон. — И что оно делает? — спросила Гермиона. — Я все еще пытаюсь с этим разобраться, — ответил Гарри, на этот раз совершенно не соврав. — Ты хочешь сказать, что не знаешь? — недоверчиво спросил Рон. — Это просто идея, которая у меня возникла, — оправдываясь, сказал Гарри. Он начал собираться. Он собрал свои разбросанные записи, включая те, что упали на пол, и засунул их в школьный рюкзак. Различные части и механизмы незаконченной шкатулки-головоломки были аккуратно уложены в большой ящик, специально купленном летом для этих целей. — Пошли, — сказал он, как только все было собрано. — Пойдемте обедать. Я голоден. — Как ты думаешь, что делает эта вещь? — спросила Гермиона, все еще думая о шкатулке. — Если все пойдет по плану, ты скоро узнаешь, — мрачно сказал Гарри. Рон и Гермиона остановились, и обменялись встревоженными взглядами. Гарри продолжал идти, не замечая, что они больше не следуют за ним. — Почему я вдруг испугался? — спросил Рон. Они с Гермионой наблюдали, как их помешанный на шкатулке-головоломке друг выскользнул из отверстия в портрете и отправился на ужин. — Потому, что ты наконец-то воспользовался своим здравым смыслом, — произнесла Гермиона, чеканя каждое слово.