Питерский квартирник с нотками драмы

      Невский проспект вечером субботнего дня был наполнен множеством самых разных личностей, то и дело бродящих по узким улочкам вдоль каналов и горящих лампочек кофейн. Пахло сыростью, но дождливая погода, что так яро приносила невыносимую головную боль, из-за которой хотелось спрыгнуть прямо в канал Грибоедова, около которого сейчас шел Гоголь, уже утихла. Он был одет скромно: черные кроссовки, уже потрепанные и с вылезавшими из под подошвы нитками; такие же черные штаны, достаточно длинные и широкие, майка, а поверх нее - грязно-бежевая байка. Все таки, хоть дождевых облаков не было видно от слова совсем, погода стояла отнюдь не теплая.       Он оглядывался по сторонам, выискивая хоть каких-то знакомых, что должны были сегодня прийти на квартирник. Как удивительно! Его туда позвал сам Сигма - та еще важная, хоть и достаточно скромная, тихая шишка. На удивление, этот паренек оказался достаточно хорошим организатором культурных мероприятий. Долгое время он собирал людей из универа, при том даже из разных факультетов, находя поистинне достойные внимания таланты. Честно говоря, Гоголь мало кого знал из тех, кто должен был прийти давать концерты, кроме Теруко. Эта бойкая девчушка, очень громкая и веселая, была знаменита на всю общагу, в которой проживал Гоголь. Она безумно здорово играла на электрогитаре, тем самым зарабатывая репутацию бунтарки, не желающей давать спать сонным студентам по пятничным вечерам. Из-за такого отношения, к ней часто имели предвзятое отношение, однако Теруко просто смеялась над ними и продолжала вершить пиздец. Остальных желающих выступить Гоголь и в глаза, наверное, не видел.       Парень остановился у парадной, глубоко вздыхая. Он задрал голову, пытаясь узреть ту самую коммунальную квартиру, в которой сегодня должен состояться квартирник. Пред ним высилось пятиэтажное здание, достаточно старое. Его фасад был слегка потрескан, некоторые окна раскрыты на распашку. Где-то сверху горел свет: видно, это окна той самой квартиры, в которую сейчас ступит нога не очень-то и известного музыканта-самоучки Николая Гоголя, имевший при себе лишь потрепанную гитарку в чехле сзади него. Она была очень старой, и ее металлические струны покрылись легкой ржавчиной от того, что не менялись достаточно долго, однако музыке не мешал такой инструмент, а наоборот, рождал только новое и насыщенное звучание, радующее душу.       Лестница, ступени, третий этаж, звонок в дверь квартиры. Руки одолевает небольшая дрожь, когда двери вдруг открываются, и из квартиры доносится шум бесконечных разговоров, перебивающих любые мысли. - А, здравствуй! - Сигма широко улыбается и смотрит на Колю слегка уставшими глазами, но доброжелательно указывая рукой, запрошая в гости, - Проходи, многие уже пришли заранее. Как ты добрался? - Все в порядке, привет, - Гоголь идет рядом с парнем, поглядывая на его ровную осанку и красивый костюмчик. Несмотря на то, что он был весьма богатым, отец, видимо, давал ему не так много денег, как можно было, так что он имел одну коммунальную квартиру, в одной из комнат которой он жил все свое время обучения в университете. А мог бы иметь коттедж где-то за городом, собственную усадьбу... Хотя на вид молодой человек казался действительно скромным, прикрывал свое состояние. Хотя можно ли назвать человека бедным, когда он имеет целую коммунальную квартиру довольно сложно.       Рядом же, в остальных комнатах его "имения", жили остальные жильцы, однако в большинстве случаев это были те же студенты, которых Сигма либо приютил, либо смог взять, если тем хватало денег на оплату. Сама его комната, по словам тех, кто в ней был, совсем простая и непримечательная.В общем-то, жил действительно достаточно скромно, если не знать о том, что он владел всей этой большой коммуналкой.       Гоголь и Сигма наконец прошли по коридору к нужной им двери, ведущей к главному месту выступления. Комнатушка, по видимости, самая большая из всех комнат здесь, принадлежала виновнику торжества, или как минимум была без своего жильца. Выглядела чисто и аккуратно, хотя рамы окон были обшарпаны, а двери явно остались еще с давних времен. Так сказать, денег на покупку целой квартиры хватило, а вот на ее полноценный ремонт - не совсем, а может и не хотелось ничего менять. Но это придавало вечерней обстановке приятный антураж, из-за чего сердце Коли наполнилось теплым чувством. Людей не было так много, как показалось с самого начала, услышав все те гулкие разговоры. Все спокойно сидели около импровизированной сцены, на которую был уложен яркий красный советский ковер, а сзади красовались некие книжные шкафы и полки. Сверху, между этой мебелью, были протянуты проводочки, заставляя зажигаться круглые лампочки с нежным теплым светом, придавая сцене невероятно нежную атмосферу. Она цепляла глаз и захватывала дух, хотя, в несколько ином смысле этого выражения. Захватывала она дух потому, что внутри загоралось что-то родное и приятное, домашняя обстановка так и витала в воздухе. Казалось, будто приехал в гости к бабушке, а не на какой-то крупный квартирник, на который приглашен чуть ли не весь университет. - Вах, привет, брат-музыкантище! - звонкий голос послышался где-то сбоку, чуть ли не в самой гуще людей. Это оказалась Теруко, что ярко улыбалась пришедшему знакомому. На ее голове приветливо болтались два хвостика. красиво завитые и заплетенные черными резинками с небольшими шипами. На ней был красивый топик с маленькой молнией на груди, кофточка и, несмотря на внешний вид, достаточно пышкая юбочка. А на ногах, слегка не подходяще к образу, красовались громоздкие ботинки с кучей маленьких ремешков. Интересно, насколько удобно одевать такие? В этом наряде, в стиле некой готики, милая девушка действительно превращалась в настоящую бунтарку, и выглядело это несколько необычно. - Хах, привет! - воскликнул парень, когда девушка чуть ли не прыгнула так, что тот неловко пошатнулся. Захотелось почесать затылок, но руки его были заняты, потому что Теруко, которая была намного ниже Коли, пришлось придерживать, дабы она не упала с его плеч и не сорвала ему спину. - Это тот самый гитарист с верхнего этажа, про которого ты говорила? - когда девушка слезла с Гоголя, незнакомец подал руку и с хитрой улыбкой попривествовал его, - Дзено. Я не играю, по жизни солист, но вот этот парниша рядом со мной - да.       Он был одет достаточно просто, но складно: болотного цвета футболка и черные джинсы в облипку, приятно подчеркивали его худощавые ноги так, что это отнюдь не было лишним. Белые волосы с крашеными красными кончиками приятным объемом сидели на его голове, а глаза, по какой-то причине, не известной Гоголю, постоянно были закрыты. Рядом же стоял парень примерно такого же роста, как и Дзено, хотя оба были не такими высокими, как Коля. Темные каштановые волосы, остро постриженные, и длинные пряди на затылке, красиво свисающие на плечах. Он был полностью одет в черную одежду, тоже имея на своей футболке маленькую молнию на груди. Стоял тихо и смирно, ничего не пил, в отличии от его друга, лишь косился на него или на Теруко. Было понятно, что он будет выступать сегодня вместе с ней. Парниша взглянул на Гоголя и тот увидел, что под левым глазом у него красуются интересные три родинки, и если смотреть на этого человека издали, то покажется, что родинки эти - простой макияж. Незнакомый тоже протянул ему руку: - Привет, - парень еле заметно кивнул головой и на секунду прикрыл глаза, имитируя легкий поклон, - Я Тэтте, играю с Теруко, только вот она играет на гитаре, а я - на барабанах. - Я рад с вами познакомиться, - Гоголь оглянул своих новых знакомых, радуясь, что на данный момент нашел себе вполне неплохую компанию, - меня Коля зовут.       Тут они и разговорились, толпясь в уголке и высасывая из воздуха каким-то чудом всевзможные темы обсуждений, так что их маленький кружок юных музыкантов оказался одним из самых активных в комнате. Но, по правде говоря, Дзено не являлся музыкантом: слепота, - как раз таки та самая причина его вечно закрытых глаз -, помешала бы ему играть на инструментах, так что он выбрал для себя вокал. Гоголь даже задумался о том, что его слепота повернула его на верный путь, ибо пел он просто изумительно, особенно для рок-группы. Конечно, он не постеснялся показать свой талант, как только Коля его об этом попросил. Шутки Дзено были достаточно остры, и он часто подкалывал как Тэтте, так и Теруко, но в их компании грубость Дзено были скорее всего повседневностью, поэтому только Гоголя несколько смущал такой формат юмора. Рядом с этими троими ему было вполне уютно, так что он не обращал внимания на шутки и в свою сторону, наслаждаясь неплохой компанией.       Но все таки это не то, чего он здесь искал. Далеко не то. Он знал, что сюда должен прийти тот, кого он давно ждет. Знал, что он придет не один. Хоть это и расстраивало, но предчувствие встречи, в таком особенном, атмосферном месте, создавало ожидание, полное восторга. Как же ему хотелось увидеть этого человека во всей своей повседневности! Гоголь постоянно оглядывался, ища его в комнате, уже полной студентов. И как только в толпе мелькала черная смолянистая макушка, сердце мгновенно замирало, пропуская удары. И каждый раз, как только это оказывался не нужный человек, волнение падало в пятки, наполняя ноги ватой.       Но в очередной раз вглядываясь в толпу, Коля все таки нашел нужную макушку. Нашел и вцепился взглядом, стараясь не отпускать, успеть добежать, догнать, поговорить. Он совсем не слушал, о чем теперь говорят его новые знакомые, а все всматривался в эту черную, как ночь, точку в комнате, смотрел на блики этих смолянистых волос, которые отдавали темным фиолетовым свечением. Он любил этот блеск, любил, хотел впитать в себя и не выпускать, засунуть поглубже, обернуться им и навсегда заиметь себе. Но рядом с этой макушкой ходила другая, чуть светлее, и отлив его был словно бронза, но именно этот цвет вызывал резкую тошноту внутри. Рядом с любимой макушкой ходила та, которую Гоголь не мог терпеть. Ревность копошилась внутри, пытаясь порвать сердце на части, будто острые коготки жестоко царапают его до сильного кровоизлияния. Это было больно, но терпимо, это чувство Николай скрывал внутри и старался его не выворачивать, старался убрать его подальше и не вспоминать, не чувствовать, когда он видит эти два блеска - фиолетовый и бронзовый - совсем рядом. - Извините, я отойду, тут пришел мой друг, последите за гитарой, пожалуйста - пробормотал Коля Теруко, склонившись над ее ухом. - Не проблема! Твое выступление идет после моего, не упусти момент! И возвращайся, если будет скучно! - крикнула девушка уходящему вслед блондину, но тот ее уже не слышал. Он положил чехол с гитарой чуть поодал и шел за человеком, которого ждал весь вечер, чтобы украсть его, отобрать у этой ходячей тошнотворной смеси, чтобы больше малиновые глаза, такие любимые и родные, смотрели только на Гоголя. Он дал себе слово: никогда больше он не позволит себе молчать, он скажет сегодня, когда останется наедине. Прямо сейчас, он отведет его за руку, куда-то за угол, где не так шумно и темно, где он сможет посмотреть на его губы и...       Он пробирался сквозь толпу, пока шум одолевал его волною по обеим сторонам. Много людей собралось теперь здесь, что было тоже достаточно неожиданным. Ибо даже не смотря на то, что комната была довольно больших размеров, такое количество народу сложно было себе представить. Тем более учитывая, что Теруко, Теччо и Дзено будут выступать вместе, а для этого нужно много места как для них, так и для аппаратуры, которой, к тому же, нужно электричество. Он проходил вдоль компаний недолго, совсем скоро перед его глазами возникли эти двое, которых он так жадно хотел отыскать среди множества студентов. Два парня сидели на подоконнике и что-то бурно обсуждали, наверное, им даже казалось, что они одни в этой комнате, потому что они говорили совершенно громко и без смущения, даже если их разговор приобретал личный и интимный характер. Гоголь подошел немного ближе к окну, из которого был виден уличный фонарь, слегка освещавший этих двоих грязным оранжевым светом, придавая как и парням, так и всему помещению, еще более подходящую для квартирника атмосферу.       Этими двумя были Федор и Дазай. Первый был, как и всегда, одет в мяшковатую одежду, сверху, на его плечах, всегда находилось помятое подобие пальто, а смолянистые волосы были невымыты, несмотря на то, что сегодня он пришел на мероприятие. Рядом с ним, выше ростом и чуть крупнее телосложением, сидел Дазай, со своими непослушными темно-коричневыми волосами, прядки которых, словно маленькие лианы, обвивали уши и шею. Он был в клетчатой рубашке бежевого цвета, в почти такого же цвета штанах с тоненькими белыми полосочками, на руках красовались разноцветые фенечки и небольшие ранки на пальцах. Эти оба выглядели полными противоположностями, однако, взгляды их во многом сходились, из-за чего они дружили по сей день, со школы до самого университета, поступая в рядомстоящие факультеты. Они часто проводили время вместе и, кажется, были по-особому дружны, чему Коля достаточно часто завидовал. Ему тоже хотелось также часто тусить вместе и разговаривать о чем только можно, Федя был ему очень интересен, и каждый раз, как только им доводилось начать какое-либо обсуждение, сердце наполнялось приятным чувством интереса и гордости за то, что предоставилась возможность поговорить с самим Достоевским.       Однако последнее время Федор и Осаму стали как-то слишком часто проводить время вместе, что заставило несколько насторожиться Гоголя. В какой-то момент, когда дружба этих двоих чуть поутихла, он хотел составить Феде приятную компанию, тем самым сблизившись, пока предоставилась возможность. Смелости хватило, однако через пару дней все вернулось на круги своя, хотя, между прочим, Николай и его новый дорожайший друг Федор проводили и позже достаточное количество времени вместе, хоть оно и казалось для обоих весьма скоротечным. Но сейчас Гоголю особенно сильно казалось, что их общение сходит на нет, что сильно его беспокоило. Все таки, ему не хотелось уходить от Достоевского, ему было с ним до безумия интересно и хорошо. Казалось, что это был чуть ли не единственный человек, который мог понять его всегда, в любых вопросах и ситуациях. Такие знакомые и друзья по-особому трепено отзываются в сердцах и, когда начинает казаться, что общение это и драгоценная связь может во мгновение ока потерять все свое значение, становилось совсем не по себе.       Долгое время Гоголь размышлял об его взаимоотношениях с Достоевским, которые показались ему чем-то по-настоящему новым и необычным, чем-то, что выходило за всевозможные рамки, хоть и казалось совершенно неосуществимым. Коля и полагал, что все, о чем он думает - напускное, что в его голову часто взбредают лишние идеи, не достойные внимания и трепетного к ним отношения. Мысли эти были чем-то на подобии навязчивых голосов, копошащихся в сознании, создавания неприятное ощущение тошноты и тревоги. Они казались ему фальшивыми и глупыми, теми, что приходят и уходят мгновенно, однако эти засели в его голове и становятся сильнее со временем, когда они не могут вновь провести хоть немного времени за разговором. Еще с того момента, как Гоголь начал общаться с Достоевским, - а это уже больше года, - его беспокоила эта проблема, но вот именно о ней было поговорить очень трудно, и трудность эту невозможно было преодолеть. Но сегодня, когда он наконец набрался достаточного количества сил, чтобы язык его мог заговорить спокойно и вольно, не стесняясь и не боясь того, тех мыслех, что роились у него темной тучей в голове, он решил подойти и вывалить все. Он плевал на исход и смысл разговора, ему лишь нужно было высвободить их из своей клетки-черепа, их было слишком много, и такой толпе птиц стоило вылететь из узкого гнездышка, не пригодного больше для жизни.       И мыслей становилось больше и разнообразнее, когда он смотрел на улыбающееся лицо сидящего рядом Дазая. Он не хотел, чтобы этот противный для него человек забирал все время, что даже не остается и пары минут переговорить с Федором в течении дня. Осаму наполнял его жизнь вдоль и поперек, кажется, не отпуская его даже ночью. Возможно даже, что и сам Федор стал инициатором такого тесного и близкого общения в настоящее время, но Гоголь не хотел в это верить. Он точно знал, хоть и достаточно часто сомневался в своей точности, что является для Федора наиболее тесным и близким другом, чем этот оборванец, непонятно за какие заслуги и как поступивший в университет. Учился Дазай плохо, пропускал пары достаточно часто и без причины, школу окончил тоже не на "отлично", да и казалось, что специальность, на которую он пошел в высшее заведения, казалась ему не интересной. Такое чувство, что он пошел лишь за компанию, чтобы сохранить долгую дружбу с Достоевским. Ведь часто же сходит общение на "нет", когда люди уходят учиться в разные места?       Последнее время отношения Федора и Николая казались натянутыми, полны тревог и различных переживаний, которыми они друг с другом не делились. Достоевский часто делился с Дазаем и, судя по всему, его поддержка была очень стоющей, раз он изо дня в день разговаривал с ним и о личных вещах. Это пробуждало внутри Гоголя еще большую ревность, но поговорить, увы, с другом он никак не мог.       Тяжело сглотнув слюну и легонько сжав свой кулак, Коля собирался подойти почти вплотную к Осаму и Федору, однако он остановился на полпути, завидев, что эти двое куда-то собираются. Они спрыгнули с подоконника, а Дазай, с элегантным жестом, что был полон чести и благородства, подал руку Достоевскому, будто бы он был ему объектом обожания. Парень шепнул что-то на ушко, мягко прикрывая лицо, дабы показаться еще более вульгарным, и взял Федю за руку, потащив за собой, пока тот широко улыбнулся и даже засмеялся.       Сердце забилось еще быстрее. Кровь скакала в венах, не давая покою, ибо не возможно было сохранять спокойствие, пока их взаимодействия переходят все границы дозволенного. Если бы мог Гоголь посмотреть на себя в зеркало, то увидел, как раскраснелись его щеки и уши, как на лице выступают недовольные морщины и слегка дергается губа. "Не позволю", - крутилось в голове бешеной каруселью только эта мысль. Колю пугало его отношение к Достоевскому, но он не мог более противиться своим чувствам, он искушался и поддавался, забирая все без остатка. Он хотел, чтобы Федор был только его, чтобы только он мог касаться его, обнимать, целовать или чего еще более интимного. Гоголь не мог смотреть, как этот парень смеется в присутствии других, как ему весело и хорошо с Осаму, а сам, избегая в коридоре любых встреч, даже не может подойти и поздороваться с тем, с кем проводил так много времени вместе ранее, пока этот человечишка, что проводил его за руку к выходу из комнаты, не появился вновь.

***

- Знаешь, я бы и не подумал, что в твоей голове роится так много интересных и достаточно умных мыслей, - яркое падающее за горизонт солнце слепило в глаза, пока Федор, в очередной раз закуривая осточертевшую сигарету, взглянул куда-то в небо, облакотившись руками назад. - Ты правда так считаешь, Федя? - Гоголь воспросительно посмотрел на него глазами, полными надежды и ожидания. Ожидания того, что ему дадут положительный ответ.       Они сидели здесь, в парке около общаги, пока сумерки нагнетающе спускались вниз. Осень в том году задавалась на удивление теплой, хоть и обжигающе холодный ветер становился вечером еще сильнее обычного. Он курил сигареты, а Коля иногда брал играть гитару или забирал со столовой недоеденный хлеб, чтобы скормить голодающим птицам на зиму. Так они коротали вечера, разговаривая о чем угодно, о том, что взбредет первое в голову и сможет задеть мысли каждого до такой степени, что простые обсуждения перейдут в агрессивные дискуссии, правда, без негативного умысла. Смолянистые волосы Феди чуть обдувал ветерок, позволяя коснуться взглядом его белого худого лица, посмотреть на его краткие милые улыбки, как он прикрывает глаза, пока затягивается сигаретой. На нем всегда была одна и та же байка - потертая, часто грязная, пахнувшая пеплом, с маленькими дырочками снизу. Он выглядел как самый обыкновенный студент, что сидит каждую ночь за учебниками, стараясь не погибнуть на сессиях, пьет крепкий кофе и мало спит. Его мешки под глазами заставляли сомневаться в том, а не имеет ли этот парень проблем со здоровьем. Но даже несмотря на не самую красивую черточку его прелестности, Гоголь любил в нем все: от внешности до мыслей в голове. - Мы долго общаемся с Дазаем, знаешь, и все это время, пока я дружил только с ним, я не смог заметить по-настоящему интересных и важных людей, что могли быть со мной, потому что я даже не обращал на них внимания. Да и если они проявляли инициативу, казалось, что они говорят со стеной, а не с живым человеком. Мне было хорошо, когда я дружил с одним, а с другими изредка старался посторить подходящие разговоры. Но с тобой, Коля, можно поговорить о многом. Тебе не страшно рассуждать и говорить свои мысли, а мне не противно слушать и принимать твою точку зрения, заставляю себя задуматься о твоих суждениях. Наверное, из всех людей, что ко мне проявляли интерес, я решил довериться тебе. Думаю, об этом решении я никогда не пожалею, - Федор все время смотрел на асфальт, пытаясь проковырять в нем маленькую дырочку своими кедами. Он смущенно отводил взгляд вдаль, стараясь раствориться и убежать, но поток мыслей был быстрее его желаний, так что приходилось лишь просто дать им волю и стать услышанными. - Черт, извини, я слишком сильно заговорился...       Гоголь все время смотрел на него волнующимся взглядом, пока в сердце трепыхали маленькие золотые рыбки, резвящиеся в нем, слово дети. Казалось, грудь наполнилась нежным желтым свечением, согревающим. Он ласково улыбнулся и моргнул, затем сморщил нос и засмеялся. Его смех был полным искренности и неподдельной любви, такой невинной и простой. Коля готов был прямо сейчас обнять его и сказать, что он счастлив коротать с ним минуты за стоящими внимания разговорами, что ему просто комфортно находиться рядом с ним. Он готов был отдать Федору весь мир, что не мог уместиться хоть и в больших руках Гоголя, но если бы поместился, то отдал бы весь.       Он не мог вымолвить и слово, продолжая смеяться. Достоевский смотрел на него и скромно улыбался, хоть и не понимал причин смеха. А они были совершенно просты: сейчас Коле стало слишком хорошо с Федором, он стал с ним как никогда близок, и смех беспричины был наивысшим показателем того, что парню совершенно нечего стесняться в присутствии друга. Он чувствовал себя открытым и свободным, как никогда раньше. И это чувство переполняло его, а слова сами вышли из его уст, когда смех скончился: - Вот бы ты никогда не останавливался говорить. Я обожаю твою компанию и самого тебя, от самой макушки до пяток. Ты изумителен, Федор!

***

      Гоголь шел по всей коммуналке в поисках вновь пропавших двоих. Запутавшись в своих мыслях, он не успел понять, куда именно они ушли. Кажется, он даже не думал, куда идет, он чувствовал себя псом, которого ведут запахи и инстинкт. Он с замиранием сердца оглядывался на любые тени, что проходили всплошь него, вглядывался в них, пытаясь найти то самое дорогое ему свечение малиновых глаз. Парень даже чуть случайно не зашел в занятую квартиру, откуда его запросто могли прогнать не то что словами, но еще и метелкой. Но чуть его привело к небольшому коридорчику, ведущему в туалет. Гоголь остановился у самого порога и заглянул внутрь, где на потолке тускло горела лампочка.       Картинка, что находилась под этим грязным светом, застала его врасплох. Сердце начало биться все сильнее и сильнее, а тело охватил животный страх, голову поглатила паника, все возрастающая с каждой секундой. Пред его взглядом, обращенным в конец коридора, он увидел Федора и Дазая. Осаму приковал его к стене, взял худощавую ручонку за запятье и прислонил ее так, что ей невозможно было двигать. Он что-то шептал на ухо Достоевскому, хихикая и заигрывая, он дышал в шею, сродне хищнику, поймавшего жертву в ловушку. Федя улыбался и также тихо смеялся от того, что вытворяет его друг, все сильнее пытаясь присластиться и замкнуть его здесь, прикрутить к стене болтиками. Одна из ног Дазая встала между ног Достоевского, и именно эту ногу держал своими худыми пальчиками Федор, пытаясь ее отодвинуть от себя как можно дальше. Парни выглядели как заигрывающая друг с другом парочка, будто между ними что-то было, а сейчас произойдет большее.       Руки Гоголя одолела сильная дрожь, после чего он решил не смотреть более на тот ужас, чтобы страдания его прекратили существовать. Но они не прекращали, а усилились еще больше, поглощая все тело, обращая его в дрожащий осиновый листок. Он сел на пол, прижал к себе колени и опустил голову вниз. Еще немного - и штаны станут мокрыми от слез, но они не будут видны, и никто не узнает, что он плакал тут, на холодном полу. Не произнося ни слова, он сидел так, слушая отдаленно последние аккорды второй песни Теруко, что должна быть последней в их выступлении, как он узнал при разговоре со всеми его новыми знакомыми. "Как много времени уже прошло.." - задумался Гоголь, приподняв голову и смотря на тусклые цветные лучи света из той самой комнаты, где сейчас закончился концерт. Скоро была и его очередь выступать, но настроение совсем утихло, и тот самый огонек, что загорелся в нем, когда Сигма попросил его выступить хотя бы с одной песней в исполении Коли, начал неумолимо угасать. Возможно, его и не найдет здесь никто. Возможно, через пару мгновений он сможет услышать звуки страстей рядом с ним. Возможно, о его выступлении даже забудут, и никто не пойдет на его поиски.       Мысли усиливались, но слезы шли медленно и их было мало. Силы покидали тело и оставляли неприятное режущее ощущение в сердце, будто бы оно горит. Хотелось здесь же распороть себе грудь, достать оттуда тот самый кинжал, что так больно впивается внутри, и отдохнуть, дать сгинуть всем чувствам, что таились там же, где и прятался заветный ножик. Они теперь были бессмысленными. Не было больше нужды говорить о них с Федором, ведь весь их разговор, возможно, вызовет лишь путанницу и злость друг на друга. Они совсем перестанут общаться, и это был самый страшный исход, который чудился в мыслях Гоголя. "Он мне особенный друг, потому что я люблю его больше всего на свете. Я люблю его так сильно, что не могу перестать думать об этом и, наверное, мне бы не хотелось даже прекращать. Если бы он совсем отрекся от меня, от моих чувств, я бы отрекся от жизни", - Коля закрыл глаза, не желая больше об этом думать. Он не хотел умирать. Он просто хотел быть рядом с ним. - Йо, что за дела, друг мой! - перед парнем встала небольшая фигура в юбочке и наклонилась вперед, - Выступление твое через пару минут, а гитара не настроена, лежит там в уголке, где ты ее оставил. Мечтает о том, чтобы ты уже наконец покрутил ее колки, смекаешь? Ты что, в туалет попасть не смог? - Да нет, просто... - Гоголь задумался. - Решил отойти в сторонку, извини, что не был тогда в комнате, но здесь, в отдалении, я слышал ваше выступление. Вы прекрасная группа, Теруко. - Спасибо! Что-то ты грустный. Ты ведь поздороваться с кем-то пошел? - Теруко села рядом, откинув голову назад, прислонилась к стене и глянула на Колю. - Неужели с какой-то девчонкой, которая тебя отшила? Да и плевать на нее тогда! - Ты всегда так позитивно настроена, я порой поражаюсь твоей силе воли. Даже не смотря на то, как негативно к тебе относяться те, кто не любит твою громкую музыку в общежитии, ты все равно не обращаешь на них и толики внимания, всегда доброжелательна и весела с людьми, - парень посмотрел на нее и улыбнулся. Он правда ей слегка завидовал, ее уверенности и бунтарским нравам. - Спасибо конечно за комплимент, но! Слушай, если она тебе отказала и ты очень огорчен, спой песню, чтобы выплеснуть все свои чувства! Спой что-то, что очень придется тебе сейчас по душе. Ну же, пойдем! - девушка прыжком встала с пола и протянула ручку к Гоголю, чтобы провести его в самый центр всех событий.       На миг Коле стало очень спокойно и хорошо. Теруко сказала самую правильную вещь, которую только можно было сказать сейчас. "Да, нужно спеть песню!", - и он взял ее за руку, чтобы поспешить обратно в комнату.

***

      Много людей сидело около импровизированной сцены, а в это время Гоголь, скрепя на старом потресканом деревянном стуле, крутил колки, пытаясь настроить гитару. Все таки, из-за того, что на улице был недавно дождь, гитара успела расстроиться, пока добралась до заветного места квартирника. Наконец, дело быстро сделано, когда рука Коли махнула сплошь по всем струнам, отчеканивая каждую из них. Сигма в это время отрегулировал микрофон, чтобы он подходил по высоте сидящему Гоголю. Парень благодарственным жестом махнул головой организатору и прокашлялся в стороне, ложа руку около струн. Он оглядел взглядом наполненный зал студентом, вновь ища Федора. Все таки песня, которая сейчас прозвучит от имени Гоголя, будет посвещена именно ему, и он должен ее услышать.       Достоевский же сидел на том же месте, где и был с Дазаем, когда они только оказались в комнате. Тот самый освещенный подоконник, но парни теперь не переговариваются так живо. Оба сидят, сложив руки на коленях, и взглядываются в сцену. Николаю становится неловко, когда он своим взглядом прикасается к их взгляду, но замечает, что Федор машет ему. Как-то по-детски мило и невинно машет ручкой, улыбается. Гоголь мигом покрывается розоватым румянцем и поэтому отводит глаза, стараясь не думать об этом, а иначе совсем собъется с мысли. Но и на его губах появляется улыбка, внутри становится свежо и появляются силы на большее. Он берет одной рукой микрофон и говорит вступительную речь: - Иногда в нашей жизни возникают непредсказуемые встречи, способные изменить наше восприятия всего того, что происходит вокруг, - зал замолчал, некоторые покивали головами. - И эти встречи делают нашу жизнь особенной. Все люди, которые так или иначе попадают к нам на сцену жизни, играют свою роль. И порой ты никогда не будешь уверен, играет ли этот человек второстепенную или главную. Приглядывайтесь, и может вы, как и я, сможете отыскать того, кто на самом деле играет ту самую, главную роль в вашей истории.       Коля еще раз посмотрел на Федю, каким-то полным боли и ожидания взглядом, он так хотел, чтобы именно он стоял сейчас на сцене, рядом с ним. Он бы прямо на сцене признался ему в том, что хотел бы прожить с ним всю свою жизнь, взял бы за руки и... Когда мысли слегка развеялись, Гоголь увидел, что Достоевский показывает ему лайк, пытается подбодрить и улыбается. Видно, что он был в нетерпении, даже несмотря на то, что человеком он был не то чтобы эмоциональным. В его глазах, что были поодаль, и разглядеть их четко было достаточно сложно, ясно загорелся огонек восхищения и такого же вечного ожидания. Коля взглянул на него, будто бы последний раз, улыбнулся в ответ и сыграл первый аккорд: - Ничего не снится, мне не спится, чтобы не спиться, я возьму спицы. Свяжу любовь из порванных нервов - она все таки стерва...       Услышав всеми знакомые аккорды, зал издал громкую череду оваций, в том числе и Федя, а рядом с ним и Дазай, что приставил два пальца к губам и шаловливо свистнул. Коля продолжал играть, не сбиваясь с темпа и ритма, сильно проигрывал каждый аккорд, ударяя по струнам. Конечно, у него не было собственной группы, как у Теруко, не было хорошего барабанщика или опытного солиста. Он был здесь один, на этой сцене, один со своими чувствами и мыслями, которые пытался влить в песню, звонко пропевая каждое слово. - Я не хочу без тебя спать...       После громогласлой распевки именно этой строчки, студенты издали восхищенные крики, кто-то даже начал подпевать и подтанцовывать. Федор вцепился взглядом в Гоголя. Он никогда не слышал, чтобы он мог настолько сильно вытягивать ноты и попадать в них. Для него было удивлением то, как сейчас его друг, совсем уже не малознакомый, так искренее пел именно эту песню. Обычно он играл что-то тихое, более минорное, часто от него можно было услышать виртуозные переборы на струнах и нежные романсы. Он никогда не представал перед глазами Достоевского именно таким, будто бы взывающим к себе внимания. Каждую строчку он поет лишь для того, чтобы их услышал тот самый человек, которому он посветил эту песню. От этих мыслей Федора бросило в еле заметный румянец, он сел поближе к тому месту, где его было меньше видно, чтобы никто не смог найти на лике его красноту, позабыв о том, что в темноте цвет его щек неразличим. Худые руки затеребили рукав пальто, но он внимательно слушал песню, от начала до конца. - Я не сплю уже три недели, кофе не пью, и так на пределе. Если сойду с ума – виновата ты сама..       Коля не имел особо выраженного таланта к вокалу. Он научился петь самостоятельно, и лишь потому, что под рукой появилась чудесная гитара. Гоголь не пел профессионально, иногда мог фальшивить, но все присутствующие слушали его с восторгом, приковывали к нему взгляд и смотрели, как взависимости от строчек на его лице появлялись новые эмоции. Он был одним из тех, кто чувствовал музыку и проникался ей, хотя никогда не был в этом профессионалом. От того то и любят самоучек, ибо от них песни намного чаще предстают перед слушателями наиболее искренними.       В это время Федор что-то сказал на ухо Дазаю, получив в ответ одобрительный кивок. Он спрыгнул с подоконника и начал пробираться вдоль толпы около стены, хотя даже там было очень трудно пройти. Вся комната просто кишила толпой студентов, и выйти из эпицентра казалось нереальным. Достоевский собирался подойти к краю сцены, как только Коля закончит свое выступление, чтобы выйти и поговорить. Это было его планом, о котором Гоголь даже и догадаться не мог. - Я не хочу без тебя...       Как только закрытые глаза Николая открываются, он видит, что с тревожным и напряженным лицом Достоевский смотрит прямо на него, нетерпеливо оглядывает зал. Как только его взгляд касается взгляда Гоголя, блондин мгновенно берет микрофон и громогласно заявляет: - Я посвящаю эту песню Федору Достоевскому, человеку, которому я готов отдать свое сердце!       Руки Коли бешенно дрожат, а кровь гоняется по телу, словно бурный ручей. Ему все аплодируют, кто-то свистит, кричит "молодец", а он всего этого будто не слышит. Сердцебиение оглушило его, глаза застелил туман, все, что он мог сделать - это поскорее отнести гитару в уголок имповизированной сцены, около двух шкафов, где лежал чехол от нее. Он резко выскочил туда, где был Достоевский, как только его инструмент оказался на полу. - Мне нужно с тобой поговорить, - сказали парни в унисон. - Нужно выйти в коридор, я не хочу, чтобы нас слышали... - пробубнел Гоголь - Тебя и так уже все услышали, Гоголь, - отрезал Достоевский.

***

      Федор держался за руку Коли, пока уводил его прочь из той комнаты, где проходил концерт. Они шли по тускло освещенному коридору, дабы добраться до лестничной клетки. Там их точно не увидят, не услышат, там тихо и спокойно, там много воздуха и свежо, чем в заполненном людьми помещении. А на остальные выступления обоим уже было плевать. Гоголь ласково сжимал его руку, пока держал ее, он наслаждался, возможно, единственным моментом в жизни, когда он может держать его так. Он пытался запомнить чувство его сухой холодной кожи каждой клеточной своего тела, впечатать это, как одно из лучших воспоминаний. Как же хотелось, чтобы миг этот длился вечно! Он бы готов душу продать, дабы никогда не закончился этот бесконечный коридор. Но, к сожалению, дверь уже была перед ними, а за ней - место, где все свершится.       Они вышли и спустились чуть ниже, прямо к окну. Федор облокотился на подоконник и посмотрел во тьму ночи, прикрыл глаза и вздохнул. Коля обеспокоенно сложил руки на груди и прислонился к стене рядом, постукивая ножкой. Оба стояли, боясь начинать разговор друг с другом. Но Гоголь ждал этого момента слишком долго. Он быстро полоснул краем глаза лицо Феди и дрожащим голосом произнес: - Между тобой и Дазаем что-то есть? - тишина вмиг нарушилась, и глухое эхо раздалось вниз, проносясь мимо ушей Достоевского. Он посмотрел на Колю удивленными глазами, потом издал сухой смешок и, наконец, тихо рассмеялся, не пытаясь сдержать широкую улыбку. - Коля, помнишь, как мы однажды сидели в парке около общаги? Когда я сказал тебе, что ты мне очень интересен, что я тебе смог довериться? - он взглянул на Гоголя серьезным, но одновременно нежным взглядом, продолжая улыбаться, но уголками рта. - Помню... - задумался Николай. - Я тогда тебе чуть в любви не признался, знаешь.       Гоголь посмотрел на его, не веря в произошедшее. Минуту назад он думал о том, что как только Дазай вернулся в жизнь Федора, все их отношения пошли ко дну. Он ревновал днями и ночами, пытаясь понять, что же он сделал не так, что они теперь реже общаются и собираются так в парке вечерами. Он уже хотел потянуться до Достоевского руками, но сдержался, ибо в голове его возник вопрос, мучающий его вторую половину вечера на квартире у Сигмы: - Тогда.. Почему ты с Дазаем в коридоре около туалета обнимался, он прижимал тебя к стене? Я видел вас, и мне на душе стало как-то... Невыносимо одиноко. Меня как будто шмякнули об эту же стену, и я размяк на ней, как раздавленный червяк. Могу ли я вообще тебе верить после всего того, что я увидел за вечер? Да и ты часто как будто избегал меня, много времени проводил с Осаму, а я смотрел на вас, чувствуя, что я для тебя как заноза в заднице... Ну почему все так произош-       И тут речь Коли резко оборвалась, потому что Федор крепко обнял его. Обнял своими худенькими ручонками, всем мелким телом. Он был такой беззащитный, такой хрупкий и холодный, словно облезлый замерзший щенок на улице. Достоевский ластился к нему, уткнулся головой в груди, не произнося не слова. Гоголь аккуратно приподнял руки и обнял его в ответ, кладя подбородок на смолянистую макушку. Как вкусно пахли его волосы... Они пахли чаем, сонливостью, черничным вареньем и старыми книгами. Он зарылся в них, не хотел забывать этот запах. Если бы он только смог его воспроизвести в памяти также четко, как сейчас чувствует его. Коля теребил руками тонкое пальтишко, запоминая и ткань, из которой оно сделано. Он пытался полностью пропитать себя этим мигом, он ждал его больше всего на свете. - Дурак ты, Коля... - пробубнел Достоевский в грудь, а затем приподнял голову и чуть отстранился, - Я тесно начал с ним общаться только потому, что у него уже был опыт в отношениях. Я пытался выведать, что мне нужно делать, как себя вести, чтобы ты обратил на меня внимания. Пытался понять свои чувства, обсуждая тебя с ним. До того, как я рассказал обо всем Дазаю, я чувствовал себя неправильно... Мать постоянно спрашивала меня про девушку, а здесь меня угораздило почувствовать симпатию к парню. Я не знал, что мне делать, иногда не спал, постоянно чувствовал себя обеспокоенно и виновато, особенно перед ней. Но Осаму постарался мне все разъяснить, он и сам такой же, как я. Это мне дало такой большой толчок, но я не мог даже близко к тебе подойти последнее время. Да, мы общались, но изредка, мне было жутко неловко перед тобой. Казалось, как будто ты видишь меня насквозь, все понимаешь, а я ничего с собой не смогу поделать, если мы будем так часто рядом. Я бы еще сильнее мучался, храня в сердце чувства к тебе и видя тебя каждый день. Твои глаза, волосы, руки... Да всего тебя. Я бы наверное умер от того, что не мог сказать то, что хотел.       Гоголь неловко коснулся к щекам Федора, заглядывая в его смущенные глаза, положил обе руки на бледное личико, гладил его кончиками пальцев. Парню нравилось, что он может так откровенно сказать о том, о чем давно хотел, хоть и таком интимном, при этом слегка краснея, что вызывало умиление. Коля улыбнулся и хотел уже было нагнутся к нему, прикоснуться к его губам и поцеловать их, но резко отдернул себя: - А почему тебя в коридоре зажимал Дазай?       Федор рассмеялся еще сильнее, хотя смех его выражал то, как неудобно ему теперь будет оправдываться за произошедшее: - На самом деле, - начал Достоевский, положив свои руки поверх Колиных, ухватился за них и немножко сжал в своих ладонях, - Когда я рассказал ему о том, что ты мне нравишься... - Погоди! - воскликнул Коля, - Скажи это еще раз. - Что? - Что я тебе нравлюсь.       Достоевский трепетно взглянул на Гоголя, положил его руки на свои плечи. Немного потупив, он громко выдохнул. Федор взял парня за щеки своими холодными ручонками, провел пальцем по одной из них, наслаждаясь теплом, которого давно ждал. Видно, что по Коле пробежали мурашки от внезапного холода, он распахнул свои глаза широко, с неким удивлением и ожиданием глядя на парня. Вот бы еще раз, хоть один раз, прозвучали слова, которые он так хотел, которые так приятно ласкают его уши. Однако такого не произошло, план был совсем другим.       Федор притянулся к Коле, привстав на носочках, и еще раз взглянув на уже перепуганные янтарные глазки. Он коснулся большим пальцев его уже чуть приоткрытых губ, провел по ним, чувствуя, как они поддрагивают от страха неизвестности момента. Наконец, к губам этим коснулись чужие, мягко, совсем даже не целуя, а просто касаясь. Задержались совсем на миг, на малейший миг, который хотелось бы расстянуть на целые дни и недели. Его губы были такими тонкими, сухими и слегка холодными, но чувствовались такими долгожданными и приятными, такими желанными. Гоголь хотел притянуться к нему еще, поцеловать так, как он бы хотел, но Федор отринул от него и положил свою щеку ему на грудь, слушая, как быстро бьется крохотное сердечко. Словно маленькая птичка, запертая в клетке, оно из истошно гоняло кровь, и слушать этот абсолютно живой источник было верхом блаженства: - Этого достаточно, чтобы заменить мои слова? - Думаю да, - тихо шепнул Коля и приобнял его за плечи, вновь зарываясь в волосы. - Но ты так и не сказал, что было с Дазаем. - Ты же сам меня перебил, - шутливо буркнул Федор. - Да ну тебя! - блондин рассмеялся и крепко-крепко обнял его, что даже, казалось, Достоевский издал тяжелый вздох. Но сейчас Коля был счастлив, как никогда. Теперь он мог стоять так, обнимать его, как он хочет, и не бояться того, что это мгновение будет последним. Теперь его можно продлить еще надолгое время вперед. Хотя, может и не на совсем долгое, но Николаю хотелось бы употребить слово "навсегда". - Ну-с, если честно, то он просто частенько стал меня подкалывать на эту тему. Шутил надо мной, будто он - это ты, кривлялся, постоянно шутил и пытался тебя изобразить. А сегодня он решил изобразить, как бы ты подкатывал ко мне и разводил на непристойности, представляешь? Я думаю, что ему просто нравилось смотреть, как я медленно покрываюсь румянцем, но так я стал меньше бояться и думать о том, что мои чувства могут оказаться невзаимными. Чаще всего я верил в то, что ты любишь меня исключительно как дорожайшего друга, никак не мог придавать этому всему романтический оттенок с твоей стороны. Мне казалось нереальным, что, - и тут парень обнял его за спину, вцепился ручками в его одежды и продолжил: - мы сможем с тобой обниматься, даже хоть и не в самом красивом месте, но хотя бы обниматься. Или даже что-то большее... - А я всегда хотел тебя поцеловать, - вырвалось у Гоголя, но от тут же пожелал закрыть свой рот. - Ах, извини, мне не нужно говорить такие вещи! - Теперь можешь, - Достоевский вновь поднял свою голову и радостно поглядел на блондина.       Коля притянулся ближе и теперь по-настоящему ухватился за него, приобняв за талию. В его больших руках он был таким беззащитным и хрупким, что хотелось целовать его очень нежно, спокойно. Но держаться, после долгого времени ожидания, когда невозможно почувствовать эти долгожданные губы, было невозможно. По мере продолжения поцелуя, желание любить его все сильнее и сильнее росло, достигая невообразимого уровня. Казалось, если бы можно было простоять так вечность, Гоголь бы простоял, даже если бы у него заболели губы от столь продолжительного поцелуя. Коля постарался подвинуть Федю так, чтобы он упирался спиною в подоконник, нежно сжимая его талию и направляя назад. Он убрал свои руки с его тела, приковав его в том положении, в котором был Достоевский, и положил ладони на холодную поверхность у окна. Смолянистые прядки иногда лезли в глаза, но их убирал сам Федя, и после очередного такого раза, он запустил руки в распушенные белые волосы, мягкие и чистые.       Они были совсем другие по внешности и телосложению, мировоззрению и пониманию многих вещей в жизни. Гоголь был абсолютно светлым и чистым, будто первый снег, хоть и в душе его чернилась противная туча. А Достоевский был как ночь, и, казалось, его грязный блеск на волосах - это миллиарды звезд, слившиеся почти воедино. Внутри него была большая частичка белого света, что не видна окружающим, и когда они были вместе, когда эта тучка сходилась с белым солнцем, казалось, что они полное олицетворение инь и янь в человеческом обличии.       Коля и Федя не знали, сколько прошло времени. Они обмякли и растворились друг в друге, не находя момент для того, чтобы насытиться долгожданной любовью. Они даже не услышали, как тихонечко открылась дверь квартиры, из которой уже высунула свой любопытный носик Теруко. Девчушка посмотрела на двух парней, увлекшимися друг другом, и тихонько хихикнула, понимая, что они настолько погрузились в поцелуй, что не слышат ни единого звука. - Хей, молодожены! - задорно крикнула Оокура, сбежав к ним вниз по лестнице. - Тут уж я не ожидала, что ты, Гоголь, нюни пускал на колени из-за Федьки! - Теруко! - раздраженно буркнул прерванный Коля, уже покрытый алым румянцем. - Ты что, плакал из-за меня? Из-за того случая с Дазаем? - удивленно вытаращил глаза Федя, даже с какой-то толикой сочувствия и жалости поглядев на этого сентиментального чудика. - Конечно плакал, это я его на сцену притащила! Совсем о времени забыл из-за своего голубка! Ну что, налюбились, натискались? А Сигма то вас разыскался, говорит, Коля мне должен был помочь прибраться после квартирника. А у нас там как раз все уходить собираются! Скажите спасибо, что это я вас первая застала, а не шаловливые студентики, которым лишь бы сплетни да секретные романы! Гоголь, ты и так шумихи наделал, теперь уже все думают, кому ты там письки в анальные отверстия сунешь и совал ли вообще! - девушка бойко отчитывала их, но до ее придирок им не было дела. Самое главное, что сейчас они были самыми счастливыми на свете, самыми любимыми и зацелованными. Им не хотелось уходить от друга ни на минуту, только лишь бы этот святой вечер продолжался. Из-за этого не хотелось даже спать, не смотря на то, что время было позднее. - Да, я обязательно помогу Сигме, сейчас приду и все сделаю, что обещал, - торопливо сказал блондин, подав руку своему любимому человеку, приглашая пойти с ним. Оба собрались и выбежали вверх по лестнице, дабы вернуться обратно в квартиру. - О! - воскликнул Дазай, открывший дверь прямо перед носом парней, - Все таки, за ручку держитесь, я в вас верил! А я набухался чуток, Федь, ты тут подумай, может останься со своим пареньком подрыхнуть у Сигмы на диване. У него он капец мягкий, ты бы видел! Я прилег, так еле встал, думал, усну еще, как в башку алкоголем дало. Я в общем домой, молодец!       Подвипивший парень, с растрепанными волосами и помятыми одеждами, потянул руку к Достоевскому, дабы пожать ее, а затем Гоголю, подмигнув на последок. Парни пустили тихий смешок и зашли внутрь, где народ уже толпился у самого выхода, с желанием покинуть наконец душную квартиру. Многие были подвипившие, а может просто уставшие, поэтому до новоиспеченной парочки им не было никакого дела, и Коля с Федей прошли мимо, тихо, как мышки.       Сигма стоял уже посреди пустой комнаты, прибирая мусор за молодежью, пришедшей на квартирник. Он осматривал всю мебель, чтобы ничто не было сломано или поломано, подбирал каждую маленькую этикетку или обертку, что лежала на полу. Как никак, а буйные люди - те еще свиноты. Парень тяжело вздыхал и недовольно цокал языком, но, завидев на пороге двух ребят, что пробрались сквозь толпу в коридоре, сразу же улыбнулся и повеселел. - А я тебя ждал! Вторые руки, так еще и третьи, не очень то помешают.

***

      Квартира теперь была до блеска убрана, позволяя глазу любоваться ее чистотой. На часах было довольно поздно, когда уборка была полностью закончена, поэтому парни озадачено переглянулись, думая, как лучше поступить. - Как добираться домой будем? В общагу врядли пустят сейчас... - призадумался Достоевский. - Осаму сказал, у тебя есть некий чудесный диван, - будто бы яркая желтая лампочка вспыхнула над головой у Гоголя, вспомнив чудесные слова своего ненавистного знакомого. - А? - вышел из своих мыслей Сигма. - Да, точно, он еле стоял на ногах, после того, как решил выпить залпом бутылку спиртного. Друг его покинул, вот и подумал мальчик заглушить скуку алкоголем... В итоге шатался, готов был уже рухнуть на пол, а я ему предложил прилечь. Диван даже раскладывается и из-за этого достаточно большой. Хотите остаться переночевать? - Было бы неплохо, - ответили оба парня.       Тот самый диван стоял в отдельной комнатке чуть поодаль, хотя как таковой комнатой он не являлся. Здесь был и телевизор, письменный столик с креслом, мягкий коврик, на который так и хотелось опустить уставшие от обуви ноги, долгожданное место для сна и всякие полочки, на которых красовалась как художественная, так и учебная литература. - У меня тут что-то вроде комнаты для учебы ну или для отдыха. Удивительно, но здесь достаточно большая звукоизоляция, так что готовиться к сессии в этом месте очень комфортно. Я поэтому и положил Осаму именно сюда - тихо и никто не заходит, думает, что жилая комната, а на самом деле она тоже моя собственная, - Сигма молча оглядел комнату и сказал: - Все таки, Гоголь, много кто был доволен твоим выступлением, да и ты единственный согласился помочь с уборкой, так что это будет моим небольшим тебе подарком. Развлекайтесь! - Спасибо тебе огромное, ты очень сильно нас выручил! - Гоголь взял парня за руку, дабы пожать и поблагодарить его от всей души. - Да ладно, все нормально, это тебе спасибо за выступление. Доброй вам ночи, я спать, пожалуй... - и он ушел, затворив за собой дверь.       Парни остались наедине, разглядывая диван и уже придумывая, каким бы способом его можно было разложить. Правда, думать долго не пришлось, ибо механиз его был абсолютно прост. Пока Гоголь разбирался с местом для сна, Федя сел на стул поближе к окну, через которое скоро должно было светать. Он задумчиво подпер подбородок рукою и, пару минут еще посмотрев на питерские пейзажи, повернулся к Коле. Тот уже полностью разложил диван, который был не то что достаточно, а действительно большим. Оба парня спокойно бы здесь поместились, оставив между собой личное пространство. Но сегодня они хотели спать рядом, обниматься и, возможно, даже встретить рассвет, разглядывая блики солнца на лицах друг друга. Каким-то чудом Гоголь откопал две подушки и одно лишь одеяло: - Нам одного хватит? - задумчиво оглядел находку Коля. - Если ляжешь поближе, то уместимся, - заигрывая ответил ему Федя.       Кровать была готова, но проявилась новая проблема. Теперь им предстояло снять с себя одежду, находясь в одной комнате и не имея доступа к другим, дабы переодеться по отдельности. Да и вроде как смысла не было никакого - все равно же друг друга голыми увидят скорее всего. - Надеюсь, тебя не смущает, что мы будем почти голыми? - робко начал Гоголь, снимая с себя одежду. - Да нет, все нормально, - спокойно ответил ему Достоевский, встал со стула и последовал его примеру, - а тебя что-то волнует? Боишься, что не сможешь себя контролировать? - Наверное, - парень выдавил из себя нервный смешок. - Так ты себя и не контролируй, - и Федор скинул свои одежды на стул, что был рядом с ним.       Коля слегка опешил, увидев перед собой оголенное тело Достоевского. Тощее, с выпирающими бедрами, кое-где на бледной коже проглядывались синяки. Он казался совсем хрупким, как бездомное животное, брошенное на произвол судьбы. Хотелось обнять его, согреть, обернуть в пушистый плед и напоить чаем. Федор был болезненным на первый взгляд, но не смотря на кипящую внутри жалость, Гоголь покраснел, понимая, что видит любимого человека голым. Видит его таким, каким он есть, без этих одежд, открытым и беззащитным. По сравнению с Колей, тело которого полнит энергия, щеки имеют постоянный живой румянец, да и в самом нем намного быстрее течет и ярче бурлит кровь, Федор кажется почти мертвым. Но Коля не мог обращать внимание на то, как они с ним разняться. Все, что заполняло сейчас его мысли, это то, что он позволил ему касаться себя, делать все, чего сейчас больше всего хотелось бы. А им обоим хотелось.       Гоголь подошел ближе и взял Федора за плечи, впитывая ощущения прикосновений по голой коже. Она совсем другая - сухая, холодная и тонкая, будто бы водишь пальцами чуть ли не по голым костям. Достоевский заметно вздрогнул, когда теплые руки шевельнулись по телу, а обжигающее дыхание ударило к губам. Блондин повел руками по лопаткам, изучая каждый уголок Федора, аккуратно касался кончиками пальцев, стараясь сделать прикосновения приятными. Взял его за талию и притянул к себе, прижавшись губами и завлекая парня в поцелуй. Наконец, они могут побыть вдвоем, целоваться столько, сколько захочется, и никто им не помешает. Как жаль, что это время будет не бесконечным! Как жаль, что потом все вернется на круги своя, а их отношения в университете нужно будет держать под строгим секретом. Какой же Коля глупый, раз сболтнул такую лишнюю информацию на широкую публику!       Достоевский крепко держался за беленькие пряди, не желая их отпускать. Он впивался в губы и ни за что не хотел прекращать поцелуй, только углубляя его и подключая язык. Казалось, совсем немного, и такой тихий паренек полностью отдаться порывам страсти и сам не сможет больше себя контролировать. В это время руки Гоголя переместились ниже, наровясь резко приподнять Федора на руки, при этом не прерывая ласк. Он подхватил его и пронес к кровати, хотя парень не был пушинкой не смотря на то, что был настолько худощав. Достоевский погрузился в белое белье кровати, таща за собой и Гоголя, что был и не против. Он прижал его к мягкому одеялу руками и принялся целовать ниже, покрывая шею мокрыми поцелуями.       В этот момент послышался первый вздох Федора. Самый первый и самый неожиданный вздох еще надолго отпечатается в памяти Гоголя, но сейчас важнее всего то, что он сможет облюбовать каждую частичку тела, каждую клеточку, ранку и впадинку. Он жадно целовал его ключицы, руками задевая соски, желая услышать что-то большее, подарить Достоевскому то, что так давно хотел и порою грезил. Парень жадно схватил воздух, стараясь медленно и судорожно выдохнуть его он нахлынувшись ощущений и чувств. Он положил свою ладонь на макушку Гоголя, хватаясь за его волосы и гладя его за мягкие пушистые прядки, пока блондин спускался ниже и ниже, собираясь перейти к нижнему белью. Этот момент смутил Достоевского, и он слегка сжал колени, будто не желая продолжать: - Если тебе неприятно, я могу остановиться, - Коля переместил томный взгляд на Федю, стараясь уловить его настроение. - Нет, все нормально, продолжай... - парень немного отдышался. - Тебе, наверное, страшно? Все таки знаешь, это так необычно - заниматься чем-то подобным, когда мы чуть больше часа назад пытались объясниться друг другу в чувствах. - Немного... Но я тоже этого хочу. - А я хочу, чтобы сегодняшняя ночь для тебя прошла спокойно и приятно, -Гоголь легонько чмокнул лежащего под ним Достоевского в щеку, и пытаясь снизить волнение, убрал его руку с головы и своею заключил ее в замок. Даже показалось, что это был самый интимный момент за сегодняший день - оба лежат голые, на мягком разложенном диване, что могут теперь отдаться друг другу с головой и вложить те чувства, что так давно не могли передать ни действиями, ни словами. Они полежали так немного, пока дыхание Федора не стало более ровным. - Теперь ты не так сильно волнуешься? Я могу продолжать? - Гоголь слегка привстал, заглядывая в глаза, чтобы уловить эмоции парня. - Да, пожалуйста, - и Достоевский улыбнулся.       Блондин слегка приподнял его за талию, чтобы снять нижнее белье. Он делал это аккуратно, ведь стеснялся не только Федя, но и Коля тоже. Сквозь трусы он уже видел, как сильно выпирает член парня, и процесс освобождения от оков одежды был как будто открытием сюрприза - ни за что не угадаешь, какая именно выпадет игрушка. Наконец, белье было снято, и Гоголь, смущаясь смотреть вниз на своего партнера, приступил к себе, отводя взгляд в сторону. Федор тоже старался не смотреть, чтобы ни себя, ни его не смущать, хотя краем глаза посмотрев на свой член, тот порядком удивился от того, как сильно он успел возбудиться.       Теперь же оба были абсолютно без одежды и ощущали себя очень непривычно. Непривычно, когда смотришь на интимные места того человека, которого когда-то грезился поцеловать. Непривычно, когда вы оба разряжаете обстановку небольшим смехом, чтобы совсем не разнервничаться и быть рядом друг с другом. - Итак, а теперь, сделай ноги вот так, - Гоголь показал, что Федор должен обнять его талию своими ногами и прижаться к нему сильнее. - Вот... - Достоевский постарался выполнить желаемую позу, пока багровый румянец не сходил с его лица и дрожь наполняла колени, - Так? - Да, - Коля еще совсем немного подвинул парня за талию, так, чтобы их члены смогли соприкоснуться. Оба в этот момент тихо вздохнули отвели друг от друга взгляд, чтобы не смущаться еще больше. - Можно я тебя обниму? Так я не буду волноваться, что слишком сильно смотрю на тебя, - предложил Федя, на что Николай безотказно согласился. Уже теплые тонкие ручонки обхватили его и прижались сильнее.       Гоголь просунул руку между ними двумя и постарался обхватить оба члена. Благо, рука была достаточно большая, чтобы это сделать. Парень начал медленно водить ею вниз и вверх, пока Достовский тихо начал постанывать на ухо. Когда большой палец коснулся головки, он громко выдохнул, и мелкая дрожь пробежала по его телу. Ему хотелось больше, но дикий стыд в перемешку со смущением одолевал его каждую секунду. Однако Федя лишь сильнее прижимался к Коле, пока тот набирал темп и старался сдерживать стоны, уткнувшись в маленькое плечо. Он обводил пальцами обе головки членов, при том неожиданно и специально, чтобы Достоевский не подготовился и парень смог услышать его стоны. - Мх, Коль, я, наверное, скоро все... - тихо пробормотал брюнет, пока Гоголь сбавил темп. - Я тоже, - отрезал Николай и резко ускорился, из-за чего Федор очень громко простонал и, спустя пару секунд, достиг пика. Николай немного задержался, но оба обмякли в объятьях друг друга, стараясь не задумываться о последствиях того, как теперь они будут убирать следы своих проказнических дел. - Я тебя люблю, - прошептал Достоевский. - Я тоже тебя люблю, мой милый Федор, - и Гоголь чмокнул его в хрупкое плечо. Можно было позабыть теперь обо всем. Ведь сейчас можно было заснуть спокойным сном, с человеком, которого наконец можно любить.