Этот корабль снисходит в бездну

Хотя ради дорогого Цианя пришлось серьёзно перекроить собственный распорядок дня, хотя его болезнь съедала весь запас выносливости самого Аггота — попробуйте быть в рабочем режиме целыми днями! — хотя теперь в размеренные рабочие мысли нет-нет и вклинивалась тревога о заболевшем друге… словом, сколько бы нового ни обрушилось на Аггота после того, как нижняя башенная комната перестала быть «для гостей» и стала «комнатой аптекаря» — ни разу сожаление или недовольство не коснулись сердца хозяина дома. Каждый раз, стоило небольшому улучшению оттеснить эту жуткую инфлюэнцу, смешанную с долгим истощением, с тревожным расстройством, с внешними повреждениями, с избыточно нервным и стыдливым характером — Аггот чувствовал то блаженное тепло под грудной клеткой, как когда удаётся вырвать рядового оперируемого из лап смерти. Даже тогда, во время пятидесяти встреч, маленький аптекарь выглядел очень уж милым — с мягким печальным лицом, нервным румянцем, мимолётной улыбкой, которая в любой момент могла смениться слезами — и ведь только здесь, в одном из вечерних разговоров, удалось узнать, что едва заметные улыбки и плач по кажущимся пустякам — это часть культуры его потерянной родины, неуловимой Байшуэй! О, как бы Агготу хотелось узнать о ней больше! Если бы в сутках было пятьдесят часов! Если б можно было в мгновение избавить дорогого аптекаря от истощения, температуры, кашля и тревоги! Если бы очаровательное «Что у вас произошло сегодня?» не сбивало с мысли, не отвлекало самого Аггота говорить и говорить! Ах, да, к слову про тревогу — именно благодаря ей выдался случай понаблюдать за работой аптекаря. Этому способствовал единичный срыв: жуткое зрелище, особенно на контрасте с обычными, этикетно-эстетичными слезами. Это был первый раз, когда всегда приглушённый певучий голос стал неприлично громким, заскочил в часть звукового спектра, близкую к крику устойчивого к хлороформу оперируемого в начале полостного иссечения — голос, от которого мигают светильники и вибрирует стекло. — Могу ли поинтересоваться, разве вам не подходят готовые транквилизаторы? — спросил Аггот за завтраком в долгожданный первый день отпуска, через день от упомянутой истерики. Завтраки эти нынче проходили не в одиночестве и не в столовой, а на крытой террасе второго этажа, совсем рядом с комнатой аптекаря. Кто бы ни перебил ему ногу, дело своё они знали — даже с лучшим возможным уходом нога не заживала. Одно везение, что осень хоть и пасмурная, но без дождя и ветра. — Признаться, их цена у перекупщиков была для меня неподъёмна, — с виноватой улыбкой откликнулся аптекарь. — А в аптеках мне, как негражданину Эодеи, положено предъявить рецепт от сертифицированного врача и документы… Которых у него, конечно же, не было. Аггот знал эту историю: за год маленький аптекарь подавал прошения в три посольства тенарских государств, раз уж неведомой Байшуэй здесь не представлено, и от каждого чиновника получил разные суммы необходимой взятки — все одинаково неподъёмные. — По счастью, смешивание лекарств мне не в новинку, — добавил он с ложной скромностью. — И поначалу хватало запасов из аптекарского ящика. А потом вы были так добры, что сориентировали меня в местных материалах… найти их было нелегко, но стоило справиться с этим, и всё стало привычно. — Почему же вы не стали смешивать лекарство в моё отсутствие? — поинтересовался Аггот. — Хотя, учитывая симптомы, это было бы легкомысленно вплоть до нарушения техники безопасности… но как я понял, вы намеревались до последнего оставлять в тайне хроническое состояние? Словно в подтверждение, аптекарь чуть отвернулся от собеседника и закашлялся, обеими руками закрывая рот — поверхностный, раздражающий кашель, от которого даже у окружающих першит в горле. — Вне лабораторных условий процесс неизбежно сопровождается искрами, копотью и специфическими запахами. Я не решился делать это в вашей жилой комнате, — последовал ответ, нескорый и несколько хриплый. — И к тому же, часть моего оборудования повреждена незваными гостями. В другое время можно бы заменить некоторые механические манипуляции волшебством — обычно так и делал — но нынче совсем нет сил. Говорить ещё могу, но долго напевать уже мучение. Вот так, никаких изысканных манипуляций и прямых вопросов не понадобилось — юный тенар признался в том, что использует музыку как проводник творимого волшебства, буквально обронил за завтраком, как пустячок, как общеизвестный факт. — Думаю, нам будет удобней работать в мастерской. Но к несчастью для вас, путь до неё неблизкий, — сказал Аггот чуть позже, когда закончил менять давящую повязку на повреждённой ноге. — Это надо спускаться в подвал, сплошные лестницы… даже с костылями это будет испытанием. На это заявление аптекарь нервно сцепил пальцы и вздохнул; Агготу вспомнилась фраза «Если б вы знали, как я боюсь вас!», и он поспешно добавил: — То есть вы не подумайте, это совершенно обычное подвальное помещение, рядом с кухней, винным погребом и мастерской… там даже обогреватель есть, очень уютно. Это звучало очень плохо, намного менее успокаивающе, чем хотел Аггот. Надо было срочно исправить ситуацию: — Пожалуйста, не подумайте, будто я хочу заманить вас туда, где никто не услышит ваших криков! Хотя, может, мне стоит показать вам, что я вовсе не храню там никаких мёртвых тел? Или жертв маниакального припадка? Это было ещё хуже! Аггот нервно вцепился рукой в волосы, улыбка его стала совершенно кривой — он чувствовал неприятное, неестественное натяжение в уголках губ. — Не подозреваю вас ни в чём подобном, — после долгой паузы и несколько растерянного приступа кашля очень осторожно проговорил аптекарь. — Мне кажется, даже если б у вас были маниакальные склонности, вы бы реализовывали их более эксцентрично. Это не звучало шуткой, это было совершенно серьёзно — и в целом верно. Аггот задумался было о том варианте развития событий, если бы у него были маниакальные наклонности и их приходилось бы реализовывать. Держался бы он известных лабораторий и подвалов или превратил бы городские трущобы в охотничьи угодья? Всё же хищнические настроения ему весьма присущи, а загонять добычу в переплетениях улиц совсем не то же, что в лесу. Мысль появилась и исчезла, а аптекарь снова нервно переплёл пальцы: — Лишь нервничаю, потому что и правда не дойду… и вдруг у вас не будет сменных деталей? И если этот надоедливый кашель нападёт на меня при работе с тонким стеклом? — Дорогой друг, давайте решать проблемы последовательно. Если вы не против, могу отнести вас в подвал на руках — или, если слишком ярко представляете меня в роли Синей Бороды, мы можем попросить Юпитера! Он вспыхнул волнением до кончиков ушей: — Вы меня вполне устроите! Благодарю за помощь! И только потом, когда Аггот с величайшей осторожностью подхватил его под спину и колени, добавил: — Признаться, Юпитера я боюсь больше, чем вас. — В этом часть его очарования, — с гордостью за верного слугу откликнулся Аггот. — Иногда он внушает ужас даже мне. В подвале Поскольку моё бренное тело закрывало доктору Агготу весь обзор — и высокий рост и четыре глаза не помогали — прогулка по коридорам и лестницам вышла довольно долгой: ведь если бы довелось споткнуться об ковёр или ступеньки, на полу лежали бы два оглушённых тела. — Вот смотрите, у меня и правда есть подвал, и одно помещение в нём правда запираю на ключ. Давайте покажу, чтобы вы не думали, что я держу жуткие секреты. И доктор Аггот действительно со сосредоточением экскурсовода показал мне и кухню, — на нас уставились двенадцать глаз кухарок-анкари, и доктор поспешил захлопнуть дверь — и винный погреб, и холодильную: «Вот, смотрите, ни одного трупа, ни одного мёртвого тела не прячу, не подвешиваю на крюках, и это самая обычная баранина, и что один крюк свободный — это чистая случайность». От вида мяса, даже замороженного, меня мутило, так что я был искренне рад оказаться в мастерской: неожиданно просторном, приятном и светлом помещении, чем-то похожего на университетский класс; вдоль одной стены стояли невысокие даже для меня — едва ли выше плеча — книжные полки, на них многочисленные цветы в кадках, в углу кресло под торшером. У остальных стен стояло по рабочему столу с разным набором инструментов: один с химической лабораторией, один с механическими деталями, и один, видимо, служил складом для случайных вещей. Доктор Аггот усадил меня на один из стульев, и со словами «Ну вот и пришло время его разобрать» начал поспешно освобождать третий стол. Пока я ожидал, успел заметить, что столы эти не письменные, не ремесленные, а бывшие операционные; вместо ножек у них складной механизм, позволяющий регулировать высоту, их столешница из зеркального металла, который можно много раз обеззараживать, а у одного даже сохранилась стойка для капельницы — с одного её крюка свисает светильник, с другого — кашпо с декабрьским цветком редкой пышности. — А это… вы на досуге собираете механизмы? — спросил я, наслушавшись сосредоточенной тишины. — Это? — он кинул взгляд на очень аккуратно сложенные детали на соседнем столе. — Признаться, меня очаровывает огнестрельное оружие. Его устройство и сравнительно просто, и поистине гениально. Однажды возьму вас на воскресную охоту — ах, да вы же не выносите вида крови — ничего, что-то да придумаем… Наконец, моё новое рабочее место было расчищено, а аптекарский ящик водружён на своё место, в центр стола. Зря я волновался о повреждённых горелке и экстракторе — у доктора было достаточно своего оборудования, и куда более точного. — Ваша мастерская по оснащённости может сравниться с дворцовой, — сказал я к его удовольствию. — Столько места у меня давно не было. Я рад, что он согласился мне помочь; такую точную работу тяжело делать, когда тебя постоянно отвлекает кашель, а скрипучий голос не даёт даже напеть заговор и растолочь материал до нужного порошкообразного состояния. Аптекарское дело может показаться довольно скучным; со стороны кажется, будто мы только и делаем, что взвешиваем растёртые в порошок плоды и травы, кипятим и выпариваем, смешиваем с основой и оставляем застывать. Так и есть, и в этой размеренной работе я обычно находил долгожданный покой. Конечно, с нуля никакие лекарства не сделать за полдня — некоторым ингредиентам требуется долгая подготовка: стеблям нужно отмокать в чистой воде, цветы и листья обязательно высушивать, эссенции настаивать по несколько дней. На моё счастье, в ящике оставались заготовки в достаточном количестве. Ни грубость «Галок», ни моё двухнедельное отсутствие не испортило их — какая удача! Но в этот раз я боялся, что вечно энергичный доктор Аггот скоро заскучает. Но он с энтузиазмом выполнял просьбы и следил за состоянием компонентов с тем же пристальным вниманием, что и я. Наши руки часто сталкивались — и можно было б не обращать на это внимания, если бы это не было так красиво. На фоне его смуглых, костистых, с синими сосудами рук мои казались особенно белыми и миниатюрными… пускай немного отвлекало, но это было приятно. Когда части будущего транквилизатора прошли все стадии обработки и застывали в массе из муки и агара, доктор снова разволновался по поводу моих возможных подозрений, будто он обладает маниакальными склонностями. Ах, как жалею, что породил это подозрение! Хотя не отрицаю, что ему, как всякому коллекционеру, хотелось похвастаться. Вот что он сказал, указав на один из книжных шкафов — в нижней его части вместо полок был медный контейнер с холодильным механизмом: — Касаемо вашего страха, думаю, стоит показать вам то, чего не показывал никому — исключительно чтобы разрешить возможные неловкости в будущем. Да, признаюсь, у меня есть коллекция медицинских диковин. В этом холодильном ящике хранятся интересные экземпляры органов и опухолей… предвосхищая ваши вопросы, заранее скажу, что получил их из больничного морга с разрешения целой армии инстанций и родственников умершего, если таковые были. Видимо, на моём лице отразилась какая-то усталость, потому что он продолжил не так уверенно: — Но с вашей неприязнью к виду крови не уверен, что вы сможете увидеть это и не получить материал для ночных кошмаров. Пожалуй, не буду раскрывать перед вами дверь… Я тоже не был уверен. Но видеть его поникшие в неуверенности уши было невыносимо, потому попросил: — Но ведь если это органы в формалине, в них уже нет крови? — Конечно же нет… — Тогда покажите самые невпечатляющие. Он серьёзно задумался и вытащил из ящика банку толстого стекла в железной оплётке. Внутри в прозрачной формалиновой жидкости плавало два предмета. Один был похож на драгоценный самоцвет, когда несколько минералов срастается друг с другом; вторым было необычайно маленькое сердце. Их соединял очень длинный, ныне пустой и полупрозрачный кровяной сосуд — лежал на дне банки, как свёрнутая верёвка. — Пожалуйста, кристаллическое сердце наара, соединённое с органическим. Присмотритесь к кристаллу — видите, внутри него ещё один, как будто в тумане? Этот порок синтетической структуры называется «призрачным» сердцем. Его приобретают в младенчестве — очень редко из-за тяжёлых, на грани летального исхода, состояний кристаллическое сердце перестаёт расти. Если удалось пережить опасное состояние, сердце возобновляет рост — иногда спустя месяц, иногда спустя годы. Всё это время магия-зависимые структуры наара тоже не развиваются, восприятие магии невозможно, и в целом способность к обучению снижается. Я придвинулся чуть ближе, попытался внимательнее осмотреть загадочный орган. Чем больше я высматривал деталей — синие прожилки, красные ткани, зеленоватые пузырьки на грани роста кристалла — тем сильнее чувствовал тошноту. — Ваш рассказ увлекает, но, пожалуйста, спрячьте его обратно, — попросил я, когда доктор остановился вдохнуть. — Я с удовольствием послушаю про патологии хоть за прогулкой, хоть за чашкой чая, и поверю вам на слово! Но смотреть на истерзанную плоть, на свидетельства страданий мне тяжело… да и агар уже застыл. Давайте придадим ему форму таблеток и пойдём обедать? Тихий-тихий час Глупо было ожидать, что свежесваренные таблетки подействуют мгновенно, но Аггот каждый раз недооценивает способность окружающего мира удивлять. Стоило маленькому аптекарю съесть одну порцию после обеда — и через пятнадцать минут уже клевал носом, завернувшись в одеяло. Это не выглядело как побочный эффект, скорее как благотворный: обычно нервный пациент подолгу не мог даже задремать, слишком прислушивался к окружающим звукам. Аггот был бы рад остаться рядом, вести записи в ежедневнике или читать проигнорированные в спешке последние выпуски «Дарвешского ланцета». Однако миловидное лицо дорогого друга в ранних осенних сумерках казалось слишком беззащитным. Во-первых, сама ситуация казалась странно уютной, потусторонней, незаслуженной; а во-вторых, Аггот боялся, что он не сдержится и всё-таки вцепится зубами в эту недавно зажившую щеку, довольно буквально откусит от неё кровавый кусок.