Геродье

      В этом году ноябрь встречали дождем.       Проплешинами листва ещё держалась на деревьях, когда основная масса уже опала покрыв собой тропы Южного Леса. Мокрые дорожки, большие лужи, скользкая грязь. Проулки деревни пусты. И лишь желтый, бьющийся с окон свет освещает путь недавно прибывшим охотникам. Ране кормильцев встречали восторженными криками, радостными воплями и крепкими объятьями. Сейчас не время; темно, да холодно, ни кто и рад не будет вылези чей супружник в ночь. В это время иначе ласкают. Семьи по норкам в тихом ожидании скрипа двери, а там и поцелуи и самые лесные слова на ухо будут.       Он — стремительно подступающийся к посту укрепленца охотник, почти во всем от других отличившийся; ловкостью добытчика тяжёлого мяса, целкостью, а особенно привычкою дремать под монотонные голоса наставников. Родители отправили его учиться в ряды Знаменосцев, кои учителем является сам Вожак.       «Ты парень у нас башковитый, учись, а потом займёшь место папки если не выше». Вожак, в свою очередь, дама своенравная, праведная. Вся стая относилась к ее правлению с должным уважением доходящим до скрипа зубов покровительственности. Она правда была того достойна, но даже в сахаре найдется соль - душа, не упаси всевышний.       «Твой ход слишком быстр» — упрекала Госпожа на ночной охоте.       «Ты медленен, подстать поросячьему хвосту, щенок!» — парадировала после. Что сказать доставалось не только молодой крови, даже матерые похрамывали в содеянном. Не убереглись и предки. Понимающее, ни в коем разе не желающее признавать проблемы ребенка на занятие.       Отец — права лапа Вожака — выносящий терзания невежеств. Мать — матерая гамма обучающая новое поколение. И Он — прогрессирующий молодой мужчина - альфа. Что сказать, отличная семейка.       Было бы так оставшись, но нет у Него особого желание в управленцы идти. Правда занимается, тренируется, дичи по боле одногодок приводит - однако не для того. До этого точно всем по боку. Состайники уж кличить, по придуманному, соседи клановые все невест высылают. Главарь зуб точит - чуит Она настроения, понимает: если и не мерзавец ученик на место метит, то общественность для него.       На пустобрешье рычанье, Он скалиться. Ему не нужна вся эта шикарная, полная излишеств жизнь, как у родителей. Он просто хочет выучиться на самого простого разведчика — того же заступника. Обзавестись преданной группой. Просто отстроить отдельную домишку, и может, даже, завести семью. Заботливую красивую добрую супругу, милых детишек... Большего и не надо, помирай спокойно.       Вот так мужчина размышлял о дальнейшей жизни.       Уже обратившись, Он твердо вышагивал на двух, подставляя мохнатый плащ под все ускоряющий свой бег дождь. Обычно ведь любят солнце, а осень всеми словами ругают: «Провалились бы пропадом слякотучи», или «Что за пакость на улице». Он же наоборот очень привязан к дождю. В такую погоду небо будто становится чуть ближе, и не ощущаешь себя таким уж одиноким. В детстве он выбирался из семейного дома вбегая на просторы Тощих полей. Переминался с лапы на лапу обращаясь в волчонка, игриво преподал к глади воды разлившейся по дорогам сопровождаемый собственным лаем, да заливистым воем.       Дождь был сладостной радостью. Так манил принося с собой свежесть и свободу. После месячного странствия за границы Южного, там где повсегдато стояла невыносимая жара, вернуться в родимые края встречаемый ливнем было блаженно. Земля источала свежесть, дышать было намного легче. Он поднял подбородок пустив к глазам влагу. Капли стекали по мягкой коже лица, вмакая в щетину на скулах образовывая слабый туман, словно дождь - лекарь, что высасывает весь зной впитавшийся под шкуру.       Хорошо. Охотник идёт по тропе в одиночестве, на плече болтается ягдташ, черное вотола на одном плече, длинный белый, ни разу не испачканный, лузан, что подпоясан тасмой с навешанным снаряжением. В этот раз домой он принес нечто ценное: рога пойманного единокровно Оленя, да шкуру бурого. На входных добычу приняли, с распростертыми объятьями, поклонами, фееричными похвалами. Он отдал почти все. Но для этого "Почти" оставил себе - то что важнее - на длинных пальцах алые рубцы, а на груди рассеченный в четыре полосы шрам. Эту бесценную отметину оставил медведь, она была редким знамением.       Она венчала. Пройдя ещё пару врытых в землю домиков, он недовольно вздыхает, потягивая руки в разминки, мол: за что, ноги толком полу дену не отдыхали, а до дома по меньшей мере верст пять ходьбы. Обратиться б, на четырех лапах быстрее, но нельзя. Правила: в деревне без особого повода вертясь в зверя - лишь под закон. Громко цокнув языком, он отправляет озябшие руки в корман ягдташи и решает сократить путь по пролескам.       Дождь усиливается. Хмурый вечер превращается в беззвездную ночь. Красота. Таежник заворачивает в очередной лесок, и пройдя с десяток шагов треугольным ухом улавливает тихий, тонкий плач. Резко тормозит, начиная оглядываться. В Геродье волки, волчата, волчицы, волкоматери, волчьибушки, волкдушки дружны, но все ярея, воют, если в беду попали - не плачут - вернее плачут ино. Потому волчий душень посмертный — озлоблен, спесив. Ни лисий и даже не собачий. Плачь сиплый, жалобный принадлежащий явно не хищнику. Ориентируясь на звук, он поворачивает вправо пробегая дальше и видит хлыст тугой вервие.       Силки? Какого б лешего им взяться в откосном углу поселения?       Размышлять было не к чему.       Действовать нужно.       Ловушка искусно упрятанная в кустах выглядывала вместе с мокрой шерстяной белизной. Он подходит ближе, наклоняется руша тайну прикрывающую непонятное существо. Зажатый шеей, да по видимому вовремя подставленными ладонями, меж проволокой лежит мальчишка, скорее зайчонок, который мелко дрожит, опускает длинные потрепанные уши и таращится на обнаружившего округлившимися заплаканными, опаловыми глазенками. Лохмотья, едва заметный нос и тонко серебряной нитью ус. Пурпурное личико, по щекам, которого крупными каплями стекают слёзы, на подбородок и дале смешиваясь с алой кровью у шее.       Столь беззащитный чужак. Даже не живое существо - кусок мяса на матушке землице - как жертва племени Геродье. На нём будто в подтверждения мокрое перепачканное грязью, той же кровью, кружевное платье, так и без того прилегающее к худому телу - маняще откинуть прочь. Охотник усмехается тут же меняя эмоцию в серьезность боле похожею на агрессию.       Заяц да в таких местах? Я сплю? Мальчик все лежит, с силой сжимая голые в синяках ноги — а они у него, на которые мужчина смотреть не должен был, но отчего-то зачарованно смотрел, были длинными, тонкими, тощими. Он елозил затылком с кипенным гнездом по травяной размокшей почве, оттопыривал левое ухо внимательно прослушивая обстановку. А мужчина, насупленный присаживается рядом на корточки, тянет руку, от чего мальчонка все сильнее испуганно вжимается в кашу природы и зажмуривает глаза.       Щелк.       Прорезая тишь расхлопывается железо силков. Зайчонок открывает глаза, снова смотрит на каже спасителя и разведя шею с руками приподнимается нервно принюхиваясь. Кровь тут же окрапывает остатки чистых кружев, попадает на ново-сыру траву. Они долго смотрят друг на друга. Мальчик коситься, будто примеряясь бежать. Молодой альфа же держит простоту за внутренним взрывом. Серый Волк прищелкивает челюстью, скребет мощными лапами, мурчит, а когда ловит взором резкость рвения со стороны, пугано замирает.       Потому что беззащитный вдруг встал.       Хотя, скорее, даже не встал, а вскочил. Вскочил так, будто до этого еле-еле удерживался на месте, спружинил в побитых ногах. Вздымая вихрь мороси, и грязь чужое платьице оказавшись по ягодицы вздирается, перекручивая белье под ним. Пища резво, но сдавлено, Существо, оказалось подставлено собственными ногами. Потому он не пробежав и цуни, падает. На скулистом лице появляется валковатая ухмылка:       «Какого к чертям беззащитного! Глупость». — От тебя кровью на верст двадцать пасет — не упрячешься, - подходит баритон вновь устаканиваясь по уровню. — Единственный твой шанс — довериться мне. Мальчик с отчаяньем бегает глазами по чужому крупному телу, ведет носом, апосля боязливо, слишком сильно точно назвать вообще не уверенно - кивает. Однако встать вновь не может; обилие крови выделяемой с каждым разом все больше при малейшем движении. Зайчонок сглатывает, фырчит и вдруг на неожиданность, осторожно обвивает руками чужую шею. Уже с секунду волк хрипит, перехватывая поудобней, накрывает почти обнаженное, прижимающееся в плотную, тело вотолой и идёт вместе с ним домой заметая след иноземца сильным собственным феромоном.       Ненадолго.       В этот раз дождь — некспеху.

☆☆☆

      В избенке на окраине поселка пахнет медом отдельно пасленом. Тут тихо, немного пыльно и холодно. Жилище ожидало его лишний месяц и никто не заглядывал в гости - и не должен был. Волки звери себялюбивые, территорию свою охраняют от тревог, лишних гостей с пребываниями их супруг. Единственно плохо: одинокий охотник прогревать свою лачугу будет из раза в раз по новой.       От того стенам худо. Долго решиться волк не берется. Скидывает сапоги и относит Находку в прибранную. Там еще холоднее - однакось - делать нечего. Он берется снимает с него накидку, мокрые одежды вместе с нижним бельём. Мальчишка стоит на холодных досках, смотрит в пол из-под лохматой чёлки, откровенно боится, стесняется отвратительности ситуации хоть и виляет бубочкой хвоста.       О Лютый, чем Он взялся заниматься?       Таёжник притаскивает одеяло с овечьей шерсти теплое до огара костей. Накидывает на плечи все истекающие кровью с шее постепенно начинающей запекаться. И говорит, делая собственный голос, на сколько обучен, мягче: — Здесь сядь. Жди, я печь подожгу, найду лекарства и вернусь. - разворачивается, уже поддавшись уходить. — Молчком, бежать не думай!       Дрова разгорелись начиная оттапливать околевший дом. Вода в чанах начинает греться. Прошло с получаса. Как в банной вновь появляется хозяин с сумкой лекарств: одни бинты, травяные мази, спирты. — Ты... - шипит про себя охотник, замечая бессознательное состояния мальчугана пригревшегося в уже красном пледу.       С час: рваная полоса на шеи, поротые раны на ладошках обработаны, заклеены сабкой. Чаны, хоть и не вскипели, но теплы дабы омыть, грязное и в доме начинающие припахивать звериной шерстью, тельце.       Мужчина поднимает Зайца, садит в бочку уже наполненную водой, вытаскивает с полки кусок мажевельного мыла с мочалкой. Мытью волос с пушисто ошитыми ушами даются труднее всего: при любом прикосновении обладатель их дергается, скулит, ломается — чувствительное место — рассудил по совести. Переходя на тело волк непонятно краснеет, всего на секунду прикрывает лицо рукой.       Чем он занят?       Подобрал попавшего Зайца.       Зайца, вашу мать!       Что за инстинкт мамаши открылся в молодом альфе?       Но даже не обрати Он на собственные мысли...       ...Находка такой... милый!?       Маленькие плечи, тонкие ручки. Круглые щеки и узкая талия. Мужчина трёт ему спинку, потом красные ножки с ранками во многих местах. Омывая пену, вытирает его большим мягким полотенцем, укутывает другим одеялом - уже с более приятной набивкой - гусиный пух.       Уносит кутанного в посрели спальной.       Ночь близиться к утру, а печь справляется только-только. Охотник помылся избавив бреную плоть от запохов мертвечины, брожения и ночёвок в пещерах. Проделал с пару едениц мелких-бытовох, наконец приближаясь на боковую. В спальню где уже сопело одно живое существо. Зарывалось в одеяло упачивая у задней стены топки на специально выволоченной широкой, да застеленной соломой в тряпье, лавке. Он мягко улыбнулся промачивая волосы полотенцем.       В этот раз, получилось так, что и Его возращения ждали.

***

      Существо проснулось с пасмурным ведьминским утром. В его глазах пятном отражалась небогатого склада с Севера комнаты. Она пахла чистотой, свежестью и чем то помимо... съедобным?       Существо приподнялось самозабвенно спихивая образовавшиеся с тряпок - подобие гнезда. Подметило: вместо неприятного к коже платья, хлопковые с начесом одежды. Огромная рыжая кофта, огромные штаны так и норовившие спасть. На обеих ладошках были перчатки - в три слоя намотанные бинты, а на шее улавливающая марля. Под ними жгло, кололо, припахивало травами с затягивающимися кусками плоти. Одни казавшиеся еще вчера вдребезги ослабевшие ноги, наполнились сил, вовсе забыв о чувстве боли. — Ты есть хочешь? От хищника шевеления в комнатке, с кухней по соседству, не прошли мимо. Кивок. Он, признаться, не величайший мастер готовки, но, когда живёшь один, и не такому научишься. Его во время-провождение началось с часа два назад. За то Он успел подкинуть дровец, с лихвой наготовить морковных блинчиков в колышащей огонек печке для своеобразного гостья. «Приятного аппетита» позвал Он ушастого ко столу. Мальчик на это боязливо выглянул из-за косяка. Ушки, следом головы, повалились на правый бок. В свете дня шерстка Зайчонка сияла пуще жемчуга, лицо лишилось болезненного румянца, подпустив фарфором. На нем сдержалось слипшиеся полоски глаз.       Маленький. Обаятельный. Заяц - Оборотень. Сутулясь выходит. Кофта что выше колен натирает подвязанную резинку, спуская штаны. Тот их поддергивает ранеными пальцами, ни шипя ни выказывая боль. Плавно покачивая бедрами проходит чуть ли не на носках. Охотник неистово претерпевает многое, краснея лишь кончиками злосчастных ушей. С чегой то его спокойный нрав свернул хребет стальной стойкости. Опираясь о подоконник нефором, а зверь радостным щенком ластился к полу.       «Что с Ним происходит?» К утру изменилось многое: разговоры звенящие в дебрях, запахи наполняемые персонами, мироощущения... Один дождь всё не заканчивался, угрожая промочить прохожих. Охотнику это всяко польстило - сегодня намечен вече. Обычное собрание с подсчетом добычи и дальнейших планов клана Южных. Важное, особенно для него - в понимании родителей... — Как... мне вас называть? - подстать грому разрывается тишина, мягким вкрадчивым много не детским голоском. что мурлычет с права. — На ты, - усмехаться оборотень продолжая вглядываться в синеву за окнами. — Рома я. - а после довольно рокочет, от чего то виляя хвостом, усаживается на против с кружкой горячего молока с маслом.       Может к чертям собачьим все планы... — Ну малек, тебя то как? — Антон.       Свечи светлых жуков тухнут погасая зеленым. В Геродье соседи щерят ланте́рную пасть, на холмах под осиной справляются пиры по возвращению Мужей к очагу. Волку до данности один, теперь боится. Становиться страшно. Так страшно напасть на Антона. Из страха Он молчит и хранит под ребрами свою правду.       Заяц поднимает голову, всматриваясь спасителю прямо в глаза. Это действо было бы полно уверенным скрадом, если бы не щеки, так и набитые трапезничеством. Нежели: уплетает - авось понравилось. Чавкает, смущаясь неспособности прекратить неуважению манеру.       Краснеет теперь белокурый заслышав тихий смех волка.       Совместный завтрак. Так давно Рома не знал этого. Когда то время это было единственный провождением маленькой семьи вместе. Он называл данность - утренним ритуалом. В те времена чувствовалась тонкая связь, близость к нему мамы, папы, его близость к ним. Однако хрупкая традиция раннего стала осыпалась быстрее листьев осенью. Отец проводил ночи в постах, мама прибывала ночную охоту в учениях щенков, он вообще прекратил есть в первой половине дня. А вскоре - съехал.       Совместный завтрак.       Впервые кухонька видела такое. Впервые понадобился второй табурет напротив. У избенки, как у персоны важной, тоже были эмоции и сейчас ее стены скрипели восторгом, лампы трещали, в трубе у печи завывал сквозняк торопясь познакомиться с тем кого хозяин впустил, обходил, пригрел. Мальчик жмурился, растирал глаза, пытался сделать это толстым барьером на лапах. Наелся. Допил гретый иван-чай. Потом поднялся, задвинув стул и прошагал ближе. Ладошками он обхватил чужое лицо, приближаясь к нему и осторожно провел холодным носом по щеке. От того по телу, си действия вкусило, прошел озноб. Рома вперился внимательно разглядывая счастливую, супленую мордашку. Тот прижав уши, потупит глазенки в пол: — Спасибо, Ромочка. - одними губами шепчет Зайченок, смятенно крутясь на месте. Со всеми нелепыми благодарностями Антон заставляет думать... А ведь Рома не любил думать о Существах в контексте, что смерчем теперь крутился в голове. Он не любил думать о существах вообще. Не в этот раз. Точно с этим мальчишкой с самого начала всё пошло не так: в голову пришли ровно две мысли. Первая: надо как можно быстрее избавиться от... Вторая: мальчишка был безумно красивым.

☆☆☆

      До зимы малость - совсем недалеко. Рома старается раньше возвращаться домой, перед этим украдкой пробираясь в сахарные поля, набирая всяких вкусностей - по крайней мере на зуб травоядному.       Мальчишка, так и живет у него. Сияет, попровляясь. Ходит по дому прямо таки, по пятам. Вредно не хочет отпускать на ежедневные обходы. Спит покаместь не запахнет вкусным и прыгает к столу пред этим обняв. А Охотник только улыбается поглаживая капризника, вороша макушку.       Никто не знал куда пропал воришка - так стая обозвала Зайца самоубийу забредшего на их территорию. Все же следы отлично скрылись, неиначе сама судьба пророчила совместному обитанию.       Но говоря по правде, Роме вовсе не судьбе пришлось постараться на славу; лишь бы чувствительные носы хищников не раскусили. Ведь... Зайчонок оказался омегой. Хоть и не такой сильной как волчьей, не доминантной, хрупкой, но омегой. Клановая принадлежность не отменила запаха самки. Сложно было, не покриви душой - взять во внимание хотя бы то, как Антон любит метить охотника.       Любит сидеть у него на коленях, когда тот читает вслух, любит, подставлять жесткошерсть под руки, мол: гладь его по волосам, чеши за ушком. Любит, когда его укладывают спать, сидя рядом, пока не уснёт.       Да...       ...Рома мог бы отказаться от опасного контакта с беляком...       ...Нет!       Нет-нет, теперь не мог. В его сердце тлело жгучее тепло не позволяющее оступиться даже в прикосновении взглядом к милому комочку, который лежит обнимая колени - свернувшись - он уже уснул так и не дождавшись Роминого прихода. Тот вздыхает вкушая одиннадцатый час ночи, переодеваясь в сухое. Все же семимильными шагами подступает новая месячная охота: на зиму должно быть припасов поболе всего. Для этого приходилось дольше тренироваться, дольше задерживаться. Мужчина, берёт мальчишку на руки и относит на напечную: там где заяц свил гнездо. Укладывает в сформированную тряпками и одеждами норку, укрывая тёплым одеялом, и, невесомо поцеловав в лоб, уходит.       За окном, не смотря на пору года, в примесь снега, снова идёт дождь. Капли остаются на стеклах лужами, на крыше покрытой мхом. Ураганистые завывания треплют деревянные ставни, с силой врезая их створки взад и перед. Чутким инстинктам становиться больно от шума разрезающего спокойный сон малыша. Рома рычит, почти приказывая остановить дебош, хоть и понимает, для его устранения придется выйти наружу.       Капли попадают на отогретую голову обжигая.       Какие отношения стались меж столь грязным Волком и маленькой белобрысой Находкой... ...Находкой с только белобрысой головкой с такими длинными прядями зерна. Очень. Очень жесткого. Красивого зерна. Волк снова не должен был так думать, но снова же думал. Смотрел на них сквозь затененное моросью стекло; там они пухом торчат в верхней части печной лежанки - таращился даже, и думал-думал-думал. Что будет если эти пряди накрутить на палец — волосы наверняка завьются пьяной волной, подчеркивая длинные уши. А если сжать загривок вкуша сладостного феромона. Такого приятного. Родного. Опять и опять прекрасного. Сочащегось с изгибов тонкой заживающей шеи. Тонкой-тонкой. Шея действительно представилась чересчур тонкой. И что-то от этого "Чересчур" да от зрелища, в помыслах сжалось в взволнованный комок, надавило на кадык, заставило глупо и неуклюже сглотнуть, запоздало и рассеянно подумать, что это совсем на него не похоже, что он не реагировал так никогда и ни на кого... Нет. Нехорошо получается. Древо обмоченное в холоде, хлопает на замок. Ставни издав последний скрип спрятали внутренность желтого света. Хватит! "Отпусти его. Дай спокойной жизни, с такими же, как и он." За такие мышления внутренний зверь кусает горло. Противиться. Больно и страшно выворачивая на изнанку. Но они друг друга практически не знают - с чего бы так? Мальчишка, ведь, даже не может нормально разглядеть скрывающегося за личиной, истинного лица. Рома выдохнул, облака пара взлетело врезаясь к треугольным ушам. Раздражающий гул отступил. Он стоит на улочке: зелень окутывала туманом, вдувала в погоду Южного нечто не свойственное. Мокрый, терзаемый мучительным чувством, мужчина одним движением отодвигает щеколду, разворачивается и понимает...       Понимает совсем не то... На его шею ластятся объятия, по спине проходятся вострые коготки. Он ничего толком не успевает рассудить, лишь замечает капли слез в уголках опаловых глазок. — Что такое, Тоша? — Мне привиделось, что и ты оставил меня. Отослал обратно! - искренне жалуется мальчик, шмыгает носом, утирая о чужую грудь горечь. — Страшно, не смей. Слышишь? Не смей покидать меня! - голос дрожит переходя в до боли неуверенный шепот. А Рома выслушивает всё, так трогательно и нелепо походившее на страдальческое изъяснение. Выслушивает сам того не замечая, приоткрывая рот. Приоткрывая без звуков - сказать ничего не может. Зато говорит сердце: колотилось так громко, что казалось можно оглохнуть от отдающегося в висках пульса. — ...Ромочка, ты ведь не сделаешь этого? - уже громче мурлычут сжимая плечи. А он не может сделать ничего, кроме как, стоять поддерживая тельце зайца за пояс. — Не... не бойся, глупый. - все же выдавливает через муками подаренные минуты. — Я рядом...       Сказав, не удерживается, прижимает ближе, подхватывает зажимая согретые в норки ножки на своей вымокшей пояснице. Подпирает под ягодицами унося в свои полати.       Антон не против. Антон не понимает, и никак не хочет пустить, все крепче сжимая глаза. В то время как мужчина бореться с собой, колеблеться. Ибо волки - раз, единажды семью заводят. Ибо другого уже не будет. Ибо Ему взаправдо важно, до дрожи и тревоги важно понять, что чувствовал, думал сам Антон насчет, этого... Искренне ли. Чтобы не «почему нет», не «я не против», а чтобы желал Сам. Чтобы грезил, надеялся, жил и мечтал Сам. Душой. Чтобы возня на руках стала бы бо́льшим, чем просто возней. Чтобы объятья, поцелуи были иными нежели благодарность. Чтобы завтраки обозначали нечто такое, из-за чего внутри всё заходится, щемит, колотится, как оно день изо дня, час из часа поступало с нутром незаметно для самого себя влюбившегося, а после и всем сердцем полюбившего Ромы. — Так! - чуть громче рычит он. — Залазь туда. Я все еще мокрый.       И Заяц хоть нежелательно, отпускает, вскарабкивается в высоко уместную полку. Там теплее чем снизу, просторней чем в собственном гнезде. Запах тут особенный: сильная концентрация меда с горчинкой, да слабый мускус. Первичный испуг в такой пытии быстро спадает и мальчик уже без страху - виновато смотрит, сменная подол белой рубахи. Рома же робеет, откидывает вымокшие тряпки, не отужинав тащиться за одеялом потеплее. Закидывает к верху поднимаясь сам. Белокурый кутается в данную шубу наблюдая действия волка, а когда убеждается в удобной позиции, подстораживает норовя из под шубы в чужое покрывало нырнуть. И момент находиться. Вталкиваясь еще холодным телом под тяжелые покрывала. Жмется, закапываясь. Мужчина со внутренним зверьком застывают, не двигаясь. А что делать..? Малыш долго ворочается, жмется сильнее - укладываясь удобнее, потом заползает на него, прижимается к обнажённой груди и утыкается тёплым носиком в шею. Рома теперь и сам перепуганный, непонимающий - злиться, не возброняя причины. Уже ль через несколько секунд, не оставив времени ни как следует произошедшее обмыслить, ни на что-либо решиться, его просили.       Просили. Впервые. Голос чуть дрожащий, садился, хрипел и сипел, этот чертов голос - истосковавшиеся настолько, что сладко ныло, сладко терзалось подрывающееся в груди сердце всего от одного: — Обними. И Рома смурнея и поджимая губы, думал, что нет. Нет. Он должен сказать всего одно слово... А может просто, должен позволить остаться вот так лежать на груди. разрешая утыкаться в чувствительную шею. Должен остаться! Заяц Должен сказать, что хочет этого, хочет, чтобы Он забрал и не отпускал, и никогда больше не…       Никуда не отсылал.       Никогда не возвращал.       Никогда не покидал.       И он бы тоже никогда не оставил Его.       И это никогда - было для них соразмерно мгновению. — ...Ром, пожалуйста. - его молят неприкрытой жалостью, а потом просто берут руки остывшее на едином месте и самостоятельно укладывают на спину, совсем вбдизи округлых ягодиц. Близко к пушистому хвосту настолько, что тот нежно щекочет костяшки. И Он совсем потерявшийся, обреченный умереть в одиночку, до коли заяц окажет отпор - накои не вериться, обнимает. Робко. Теряя сомнения, обнимает. Осторожно, поворачивает голову к пушистой кучке и вдыхает уже такой родной аромат шиповника с цитрусовыми нотками. Не возбрани волхвы, он действительно не в силах побороть жгучего желания. Накручивает прядку на палец распуская сыпучий вьюн по теперь не чуждой шее, пускает пальцы на талии к животику прикрывая прикосновения к себе задравшейся рубашкой. Прости Отец сущей - его один и навсегда - уже случился.