Счастливого Рождества

***

ты — самое прекрасное, что случилось со мной в жизни. тысячу раз спасибо. тысячу раз прости.

       Рождество… Какое тёплое, уютное и бесконечно доброе слово. Непременно вспоминаются пряники, индейка, красные свитера с рисунками оленей на них. Не так ли?        Не так ли, Звёздочка?        Ты испуганно мотаешь головой. Щёки снова намокли. Ты плачешь так много, что начинает надоедать. Но не волнуйся, Звезда, я демон крайне терпеливый. Я понимаю страх в твоих глазах. Ведь наше с тобой Рождество на двоих слегка отличается от обыденного. Однако мы с тобой, Мэйбл Пайнс, всегда были особенными для чего-то простого, согласись.        Я беру тебя за подбородок, снимаю повязку и с любовью оглаживаю следы, оставшиеся от этой грязной тряпки. Тебе повезло, Звёздочка, — я не брезгливый. В следующую секунду я притягиваю твоё лицо к своему и насильно целую; яростно кусаю эти прекрасные пухлые губы, пытаюсь залезть своим языком глубже, чем можно. Ты что-то озлобленно мычишь и с силой отталкиваешь меня. Шипишь:        — Ублюдок!        Снова плюёшься.        Прошло около двух недель, а ты так и не привыкла ко мне, не приняла мою любовь.        — Звёздочка… — я делаю вид, что глубоко оскорблён, кладу ладонь на сердце. Точнее — на место, где оно должно быть расположено у человека.        Ты презрительно цыкаешь и отворачиваешься. Мой взгляд тяжелеет. Я перевожу его на часы на своём запястье. Время немного скачет да и, честно говоря, вообще не подходит под это измерение, но я произношу:        — Время ужина, Звёздочка, — когда ты властитель этого мира, ты сам решаешь, во сколько состоится ужин, состоится ли вообще и кто будет основным блюдом.        Я медленно подхожу к тебе, достаю ключ из кармана брюк и открываю маленький, но крепкий замок, высвобождаю тебя от цепей и беру на руки. Ты — спустя несколько переломанных конечностей — больше не пытаешься сбежать. Я глажу тебя по волосам, шепчу: «Хорошая девочка». Ты лишь сильнее сжимаешься в моих руках. Я чувствую, что ты опять хочешь плакать, но, кажется, уже нечем. Так правильнее, Звезда, поверь: звёздочки не должны плакать, они должны лишь светить и украшать. Вот предназначение звёзд.        За столом ты всегда сидишь напротив меня. Сегодня наш стол не похож на себя в обычные дни, и я надеюсь, что ты заметишь. От нетерпения, кажется, даже немного подпрыгиваю на месте и не могу подавить горделивую улыбку, ведь я очень старался, чтобы всё прошло красиво. Однако ты, словно не замечая белоснежную скатерть, изящный сервиз и свечи, равнодушно берёшь вилку в руку.        — Кого сегодня убил? — спрашиваешь тихо, но вкладываешь всю свою язвительность. — Демон, — сарказм тебе не идёт.        Мои плечи разочарованно опускаются. Естественно, я ожидал большего, но, вспомнив твой вопрос, я взбадриваюсь.        — О, Звёздочка, сегодня мной убито много. Я позволил себе чуть-чуть пошалить в честь праздника, — я широко улыбаюсь. Собственно, шалю я каждый день, но это не так важно!        Ты удивлённо осматриваешь убранство стола, как будто только сейчас смогла это всё заметить. Вопреки моим ожиданиям, ты цедишь сквозь зубы:        — Чудовище.        — А ты, Звезда, моя Белль, — я поднимаю руку, желая привычно огладить контур твоего лица, но вспоминаю, что ты на другом конце стола. Рука опускается.        — В чудовище было добро. В тебе его ни капли, Билл.        Я пожимаю плечами: что отвечать на факт?        — Зато! — я возвращаюсь к весёлому настрою. — У меня для тебя есть несколько подарков, Звёздочка!        Ты напрягаешься. Не понимаю, почему. Я действительно старался, подбирая подарки. Первый ты увидишь прямо сейчас, Мэйбл.        Я щёлкаю пальцами и крышка блюда испаряется, открывая вид на зажаренное до золотистой корочки мясо. Ты ждёшь моего рассказа об очередной жертве, как это бывает каждый ужин. Я, не смеющий заставлять даму ждать, начинаю довольным тоном:        — Знаю, обычно на Рождество амерканцы запекают индейку, но мы же с тобой не просто американцы…        — Ты, — резко перебиваешь меня. — Ты не просто американец.        Я игнорирую эту твою вольность. Прощаю, ведь сегодня праздник; семейный праздник! И продолжаю:        — Я решил подойти к этому креативно.        — Впрочем, как и каждый вечер, — ты прожигаешь меня взглядом.        Я неодобрительно щурюсь.        — Ты ела этих людей вместе со мной, Звёздочка.        Ты закрываешь рот ладонью, подавляя тошноту, и отводишь взор. Не спорю, у тебя не было выбора. Я хмыкаю.        — Сегодня на этом столе не просто человек. Этот человек причинил тебе много неудобств в своё время. Он не тянул на индейку, конечно, скорее, на свинью, но это неважно, Звезда! Тем более, что однажды ему уже довелось побывать в птичьей клетке. Сегодня мы отужинаем Гидеоном Чарльзем!        Тебя всё-таки вырывает прямо на пол, устеленный милым ковром.        — Нет-нет-нет, Мэйбл! Рождество не должно быть таким! — я подскакиваю к тебе и, схватив со стола салфетку, вытираю твой рот.        Ты бессильно трясёшься.        — Ты отвратителен, Билл, отвратителен!        — Не хочу казаться грубым, Мэйбл, — я возмущённо щёлкаю пальцами, чтобы ковёр снова стал чистым. — Но сейчас отвратительной была именно ты.        Ты скалишься, но не отвечаешь. Я расслабляюсь и возвращаюсь к нашей рождественской «индейке». Беру остро наточенный нож — в нашем домике всегда заточены ножи, это важно, — начинаю разделывать тушку.        — Я понимаю, что Гидеон не выглядел аппетитным, — говорю я, задумавшись. — Но тебе стоит попробовать. Я уверен, тебе понравится.        — Ты шутишь? — ты не сдерживаешь истерический смешок. — А что потом, заставишь съесть собственного брата?!        Я загадочно улыбаюсь, но, чтобы ты ничего не заметила, чуточку отворачиваюсь, пока кладу кусок Гидеона на твою тарелку. Ты морщишься.        — Откуда ты знаешь, Звёздочка, может быть, ты его уже съела? — я элегантно ставлю перед тобой тарелку и, не разгибаясь, с ухмылкой гляжу в твои глаза. Ты так близко, но если перед тобой встанет выбор поцеловать меня или ударить, ты выберешь второе. За что я тебя и люблю.        Ты подавляешь очередной рвотный позыв. В зелёных глазках плещется отчаяние.        — О боги, — я всплескиваю руками. — Только не реви, пожалуйста. Не ела, — и это правда, чистейшая правда.        Ёлка не станет частью обеда или ужина. У него совсем другое предназначение.        Я отрезаю кусочек и себе. Поправив галстук-бабочку, возвращаюсь на своё место.        — Звёздочка.        Ты поднимаешь на меня уставший взор.        — Приятного аппетита.        Ты не отвечаешь.        Я вздыхаю и, отрезав кусочек своей порции, отправляю его в рот.        — Милая, — ласково говорю я, видя, что ты даже не притронулась к мясу. — Ты же понимаешь, что ты не можешь отказаться? — на моём лице цветёт широкая улыбка.        — Я не хочу… — в твоих глазках снова появляются слёзы.        Я снова съедаю небольшой кусочек «индейки». Более жёстко повторяю:        — Ты не можешь отказаться.        Взяв вилку в трясущуюся руку, без ножа ты подцепляешь маленький-маленький кусочек и под моим пристальным взглядом медленно кладёшь в рот. Ты бледнеешь и давишься, но тщательно пережёвываешь этот маленький-маленький кусочек. Ведь ты же знаешь, я не люблю, когда ты меня не слушаешь. Я злюсь. А когда я зол, тебе приходится страдать. Страдать больше обычного.        — Вкусно, солнышко?        Ты киваешь сквозь слёзы и, дрожа, вытираешь салфеткой губы. В полнейшей тишине я доедаю свою порцию Гидеона.        — На сегодня ещё фруктовый кекс! — покончив с мясом, радостно оглашаю я.        — Надо же, — серо произносишь ты.        — Ты можешь не волноваться, в нём нет мяса.        — Мне тебе похлопать? — ты приподнимаешь брови.        — Можешь и похлопать, — невозмутимо отвечаю я.        Спустя полчаса мы поканчиваем и с кексом. Надо сказать, его ты ела с куда большим энтузиазмом, чем мясо. И знаешь, если бы у меня были немного другие планы на будущее, я бы даже решил готовить для тебя подобное чаще.        — Осталось испить вина!        — Вина, Билл? — ты слегка удивлена. Не могу понять, почему.        — Какое ты любишь, Звёздочка? Красное, белое, розовое? Сухое, сладкое, полусладкое? Не бойся, я предоставлю тебе любое.        Я даю тебе время на раздумья, магией убирая всё со стола. Кроме свечей, естественно. Да здравствует романтическая атмосфера!        — Белое вино, — я вижу, что ты не хочешь пить со мной. Я вижу, что ты боишься отказаться.        О, я ни капли не удивляюсь твоему выбору. Белое вино чаще всего выбирают такие творческие личности, как ты. А ещё его очень часто выбирают те, кто дорожит своей семьёй. Забавный факт, Мэйбл.        На столе появляются два бокала, а в моей руке — бутылка. Шардоне — самый известный сорт белого вина, и мне повезло, что лучшие вина этого сорта производятся именно в Калифорнии.        — Конечно, это вино лучше заедать мясом или птицей, но мы свою «птичку» уже съели, — не съели, разумеется, но, думаю, ты не захочешь снова видеть это блюдо, а я монстр не настолько, чтобы мучать тебя каждую секунду. Изволь — мне самому не очень приятно смотреть на то, как тебя тошнит.        Я разливаю вино по бокалам. Чувствуется слабый запах цитруса и, кажется, ванили. Ты настороженно наблюдаешь за тем, как бокалы наполняются алкоголем.        — Встань, Мэйбл.        Ты повинуешься, подходишь ко мне. Я даю тебе бокал, и ты осторожно берёшь его в свои руки. Я с наслаждением отпиваю, ты же, не отводя от меня взгляда, повторяешь. Когда бокалы становятся пустыми, я наполняю их снова. И так происходит до тех пор, пока твой взгляд не начинает соловеть. Ты даже пропускаешь тот момент, когда в комнате начинает играть тихая, мелодичная музыка. Лишь мутно осматриваешься, не понимая, что происходит. За секунду твои глупые одеяния превращаются в платье нежно-розового оттенка. В ушах появляются серьги в виде звёзд, что тебе так подходят. Ведь ты… необыкновенна, Мэйбл.        Я с неприсущей искренней мне лаской заправляю твои волосы за ухо, и они плавно собираются в причёску, напоминающую венец. Уж если быть чудовищем и Белль, то пусть всё будет как и в сказке.        — Ты безумно красива, Мэйбл, — я редко говорю тебе комплименты, хотя готов говорить хоть каждую минуту.        Ты смеёшься. Впервые за всё время в моём плену ты смеёшься. Неужели алкоголь так влияет на твои чувства? Позволяет тебе раскрепоститься, наконец-то меня не бояться.        Я беру тебя за руку и веду на середину комнаты, где больше всего свободного пространства. И я бы предложил тебе вальс, но, боюсь, ты не умеешь танцевать его, а если и умеешь, то в таком состоянии не сможешь. Потому я просто приближаю тебя к себе и позволяю нам отдаться звучащей в комнате мелодии. Ты не дрожишь, как обычно, и мне это нравится. Мы просто покачиваемся в такт музыке. Ты не желаешь убегать, а я не желаю причинять тебе боль. Моменты редкие между нами, но всё-таки иногда случающиеся. И то, что сейчас происходит, мой второй тебе подарок. Согласись, он получше предыдущего. И — с этим ты пока в силу незнания не можешь согласиться — будущего тоже.        Когда музыка затихает, мы останавливаемся посреди комнаты и молчим. Нам не нужно говорить, чтобы услышать друг друга. Да и зачем нам слышать друг друга, если всё равно никогда не поймём? Ты человек, я демон. И у нас две разные, абсолютно разные, дороги, которые я зачем-то решил сплести. А ты ведь неглупая, Мэйбл, ты всё понимаешь. И полюбить меня не сможешь, не простив, и простить не сможешь, не полюбив. Замкнутый круг.        Всё в той же полной тишине я наклоняюсь, чтобы поцеловать тебя в губы. И ты не противишься, ты впервые отвечаешь мне взаимностью. Уставшая бороться, решаешь сдаться. А я так хочу тебя абсолютно всю, что не могу остановиться.        Подхватив тебя на руки, я сажу тебя на стол. Бокал, который я не заметил, падает, но мне всё равно на него в данный момент. Твои ладони на моих плечах. Испуганно сжаты, но и не отталкивают. Ты не хочешь этого, а алкоголь внутри тебя — жаждет. И я, не стыдясь, прислушиваюсь именно к алкоголю. Средства оправдывают цель, Мэйбл. Ты сказала, что я отвратителен. Так и есть. Я никогда этим не гордился, но никогда этого не скрывал.        Поцелуй за поцелуем, прикосновение за прикосновение. Стоит ли говорить, что таким я умею быть только рядом с тобой? Звезда, которая освещает мой тёмный путь. Звезда, которой суждено взорваться.        Твои волосы растрепались, рассыпались по столу, и я, вдыхая их запах, чувствую карамель и шоколад. Всегда неимоверно сладкая, всегда желанная.        Ещё тогда, десять лет назад, я заметил тебя среди прочих. Ты выделялась, ты была другой. Маленькая яркая звёздочка среди всех этих мешков костей и мяса. И пройди всё тогда по моему плану, ты бы осталась целой и невредимой в своём сумасшедшем мирке, пока твои близкие бы умирали. К сожалению, в тот раз твои близкие были чересчур упорны. Но всё меняется, Мэйбл.        Губы скользят от тонкой шеи к чувственной груди. Желать тебя одну, как никого и никогда больше. Любить… О нет. Гореть, как ни с кем другим. Ты представить себе не можешь, сколько власти в твоих руках. И пока ты этого не видишь, мне нужно… Ах. Я не позволяю мрачным мыслям засесть в своей голове.        Сливаюсь с тобой одним движением, пока ты порывисто дышишь в мои губы. И тишина давно прервана нами. Стон прерывается стоном. Раскрытая передо мной телом, ты по-прежнему закрыта душой. И я знаю, ты никогда не позволишь мне войти в твоё сердце, потому сегодня я вхожу в тебя. Раз за разом задевая чувствительные места, я ни разу не задеваю твоей души. Ты как зверь, за которым охотник не устанет гнаться; которому всё равно придётся встретиться со смертью.        Давным-давно упал со стола и разбился второй бокал. Свечи грозятся упасть тоже. Смотря на них, я думаю, что ты — огонь, ведь от тебя тоже сложно оторвать взор. Взяв одну свечу в руки, я поднимаю её над тобой, и горячий воск капает на твою молочную кожу: грудь, живот, рёбра. Ты выгибаешься от боли, ловишь ртом воздух, но я, затушив и откинув свечку, не позволяю тебе отстраниться: держа тебя за рёбра, продолжаю двигаться. А ты… Ты, кажется, вспоминаешь с кем ты находишься. Желание в глазах сменяется паникой. Ты хочешь закричать, но я затыкаю твой рот поцелуем. Молчи. Позволь мне чувствовать себя обманутым. Закрой глаза.        Совсем скоро я, закончив, застёгиваю свои брюки, а ты лежишь на столе, дышишь и пусто смотришь в потолок. Прости, Звезда, я надеялся, что ты не отрезвеешь до конца сего спектакля. Я забываю, что надежды оправдываются редко. Спи. Завтра всё будет кончено.        — С добрым утром, Звёздочка.        Ты глядишь хмуро и по-детски обиженно. То, что я сделал с тобой вчера, оскорбило тебя. Ты и не подозреваешь, что я прощался.        — У меня для тебя есть сюрприз! — я широко улыбаюсь.        А ты поднимаешь глаза и пытаешься не плакать. Ты боишься узнать, какой это сюрприз. Твои страхи не напрасны, Звёздочка, совсем не напрасны. Я высвобождаю тебя из цепей. Из-под полурастёгнутой рубашки — очевидно, моей — виднеются ожоги от воска.        — Сегодня двадцать пятое декабря, Звезда.        — Рождество… — тихо шепчешь ты.        — Что на Рождество принято ставить в гостиной? — словно маленького ребёнка, спрашиваю я тебя.        Ты непонимающе отвечаешь:        — Ёлку…        — Верно, Мэйбл, ёлку. Пойдём.        Когда ты заходишь в гостиную, твои глаза расширяются до небывалых размеров. Я и понятия не имел, что глаза могут стать настолько большими. Ты хватаешься за сердце и оседаешь на пол, я довольно наблюдаю.        — Диппер… — ты закрываешь свой рот ладонью и трясёшь головой.        — Он был самой прекрасной кандидатурой на роль ёлки, — я ухмыляюсь.        — Нет… — от охватившего тебя отчаяния ты не можешь говорить громче шёпота.        Я перевожу взгляд с тебя на своё творение, не скрывая, любуюсь. Изувеченное тело стоит, замерев в неестественной позе. Вся кожа истыкана иголками от елей и сосен, кажется, будто хвоя прорастает изнутри. На руках, шее, ногах висят ёлочные игрушки, мишура, прочие украшения. Я потратил на это много времени, Звезда, я действительно старался.        — Головы нет… — потерянно замечаешь ты. — Я даже не увижу выражение глаз брата перед его смертью…        — О, Звезда, не волнуйся, я расскажу, — я медленно подхожу к тебе и кладу свои ладони на твои плечи, сжимаю. — В его глазах была боль, ведь я резал и сшивал его кожу, когда он был в сознании. В его глазах плескалось неверие. Сосна не верил, что это последние минуты его жизни. О, а ещё… — я наклоняюсь к твоему уху. — В его глазах теплилась надежда. Надежда на то, что сестрёнка придёт и в последний момент его спасёт, как однажды он спас сестрёнку. Но сестрёнка не пришла.        — Я не могла прийти…        — Или ты не хотела? — я резко разворачиваю тебя к себе. — Мэйбл, ты не спасла своего брата. Диппер много плакал. Прям, как ты. Рыдал навзрыд, а ещё кричал. Знаешь, сколько раз он терял сознание от боли? Я никогда не продолжал своё дело, пока он не очнётся, ибо обожал видеть его страдания.        В твоих глазах плещется истинный ужас. Ты наконец-то полностью разглядела моё лицо.        — Близнецы Пайнс меня разочаровали. Кто же знал, что вы можете только глупо плакать и ожидать спасения, — сплёвываю я. Я хочу тебя разбить окончательно.        Ты медленно сгибаешься пополам, неверяще качаешь головой. Твои пальцы судорожно царапают ковёр, а губы раз за разом шепчут: «Нет…» Ты подползаешь к дереву-брату и зарываешься в ковёр возле его ног лицом. Ты плачешь.        Я слышу твоё: «Прости меня, Диппер» и равнодушно отвожу взгляд. Это выглядит очень жалко. А я не хочу запомнить тебя такой беспомощной и слабой, когда знал тебя смелой и решительной.        Когда моё терпение кончается, я хватаю тебя за волосы и тащу в подвал. Ты пытаешься отбиться и кричишь. А я знаю, что деревянный пол оставит в твоей коже немало заноз. Столько же вы с братцем однажды оставили в моей жизни.        — Пожалуйста, Билл, отпусти! Пожалуйста…        Я не отвечаю. Знаю, что, ответив, захочу остановиться. Мне нельзя остановиться, Мэйбл.        В подвале ты даже не находишь сил озираться по сторонам.        — Именно здесь умирал твой братец. Именно здесь умрёшь и ты.        Я беру самую крепкую на вид пилу. Прости, Мэйбл Пайнс. Прости, но ты, Звёздочка, освещаешь мой путь, а я желаю, чтобы он оставался тёмным.        Чуть позже я смотрю на своё самое великолепное творение. У рождественских ёлок должна быть звёздочка на верхушке. И потому всё правильно, всё верно: твоя отрезанная голова на шее твоего изуродованного брата. Сшита с ней аккуратными швами и точно не отвалится. Твои глаза застыли уже навсегда. А я… Я свободен, Мэйбл. Такова цена за твою жизнь.        — Счастливого мне Рождества, — выдыхаю я, оглядывая вас в последний раз. — Счастливого Рождества, — я смеюсь, неприлично громко и победно смеюсь.        И только пустой дом и реликвия в виде соединённых между собой брата и сестры услышат, как позже мой смех превратится в рыдания.