Во всем виноват я

Похороны назначили на третий день, 22 октября. Хоть Аркадий и не верил в бога, и самоубийц христианская церковь не любит, мама все равно настояла, чтобы его похоронили, как положено, со всеми почестями. Чтобы и отпевание было, и крест христианский на могиле. Даже взятку священнику дала. Всеми ритуальными делами тоже занималась она. Марина помогала. А я… Помню, когда его только увидел, ничего не почувствовал. Молча снял с петли, потрогал лицо и руки. Холодные. Он и живой вечно мерз… Положил на пол и сел рядом. И долго-долго смотрел в лицо… такое спокойное…наконец такое спокойное. Глазами я видел, что Аркадий мертв, а вот головой никак не мог этого понять. Мозг как будто застопорился: все искал и никак не находил объяснение происходящему. Я положил голову ему на грудь. Какая тишина… Тяжело вздохнул, зарылся носом в его ребра. Ничем не пахнет. Снова заглянул в лицо и провел рукой по волосам, стал целовать: в прохладные щеки, в нос, в закрытые глаза, в резиновые, посиневшие губы. - Хороший мой, Аркашенька, хороший мой, милый мой, самый красивый, самый прекрасный, самый добрый… - шептал я. Потом лег рядом с ним, взял за руку и позвонил маме. Она должна была уже вернуться с дачи. - Алло? – та быстро взяла трубку. - Привет, мам, - абсолютно ровным голосом сказал я. - Здравствуй, Дима. У тебя все хорошо? – почему-то сразу спросила она. Может, что-то почувствовала? - Вы с Мариной уже в городе? - Да, к нашей остановке подъезжаем. А что такое? - Можете зайти к нам с Аркашей? Она секунду помолчала, а потом как-то серьезно ответила: - Можем. Через 15 минут будем. - Оставлю дверь открытой, - сказал я и нажал «отбой». Спустился к подъезду и подпер дверь камнем. Вернулся в квартиру, снова лег рядом с покойником. «Покойник»… это слово больше всех подходит тебе, любовь моя. Ты всегда хотел только одного — чтобы тебя оставили в покое. Но покоя все не было и не было. И ты решил упокоиться сам… Так тебе было плохо, родной мой, так плохо. Все были против тебя: родители выгнали, на жизнь ты зарабатывал продажей собственного тела, и даже родной брат, человек, которого, я знаю, ты любил, тебя предал. И я тебя предал. Я предал тебя больше всех. Ударил, оставил одного, допустил изнасилование, сдал в больницу, вместо того, чтобы просто быть рядом. Это я виноват в твоей смерти. Во всем виноват я. Вскоре в прихожей щелкнул замок, послышались шаги и встревоженный голос мамы: - Димка, что случилось? Мы бегом к вам бежали, чую, что-то неладное…Ах! Едва оказавшись в комнате и увидев меня с трупом Аркадия на полу, мама, как была в уличном пальто, рухнула на нашу кровать и прикрыла рот рукой. Из глаз у нее тут же полились слезы. - Господи боже мой, - прошептала сестра, отшатнувшись. А я все лежал и лежал с ним. Обнимал и прижимал к себе. Не открывал глаза и ничего не говорил. До похорон я дни напролет лежал на своем диване в нашей с сестрой комнате. Лежал и никак не мог уложить в голове эту мысль – Аркадия больше нет. Ничего не ел и всего пару раз встал в туалет. В голове стоял такой туман… В квартире было очень тихо. Раньше постоянно шумели то телевизор, то радио, то мама болтала с кем-нибудь по телефону. А теперь они с сестрой ходили на цыпочках, разговаривали шепотом и осторожно прикрывали двери. 22 октября в 11.30 мы должны были приехать к моргу, в «Зал прощания». В 10.00 ко мне, по прежнему лежащему на диване, подошла мама. Она присела на край и осторожно положила руку мне на плечо. - Димочка… - ее голос дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. – Пора. Я обернулся. Мама стерла слезы и взглянула на меня опухшими глазами. У нее затряслись губы, она стала быстро и коротко кивать, как бы говоря: «да, вот так вот, сынок, такая вот жизнь». - Мам, - появилась сестра, взяла ее под локоть и вывела из комнаты. Через минуту вернулась за мной. - Дима, - твердо позвала меня Марина, стоя в дверях. – Нужно ехать прощаться с ним. Мы тебе костюм погладили, в комнате висит. В КОМНАТЕ ВИСИТ А я подумал про Аркадия, а не про костюм. - Понял, - отозвался я. – Сейчас приду. И она закрыла дверь. Я поднялся и сел на диване. От резкой смены положения закружилась голова. Посидел немного, привык и встал на ноги. Пошел умываться. А когда взглянул на себя в зеркало в ванной – сначала даже испугался. Из зеркала на меня смотрел седой мужчина. Я осторожно дотронулся до волос. Мои… В большой комнате меня ждали черный костюм и черная рубашка. В прихожей – черные, начищенные ботинки. На кухне – мама с сестрой в черных одеждах. С Аркадием прощались только мы трое. Его брату даже сообщать не стали. В 11.20 мы молча стояли возле зала прощания и ждали своей очереди. Наконец нас позвали. Мама взяла меня за руку. Мы вошли в комнату, посередине которой стоял гроб. Красивый, с бархатной обивкой. А в нем, до пояса закрытый белой простыней, лежал Аркадий. И я, как его увидел, так испугался! И сразу же все осознал. Вырвался от мамы, подбежал к гробу и разрыдался. Я трогал его по-уродски загримированное лицо, чувствовал твердость и холод кожи, а потом стал прижиматься своим лицом, целовать, хватать его ледяные руки… Мама с сестрой рывком оттащили меня, и рука Аркадия тяжелой плетью упала на его тело. - Отстаньте! – в истерике закричал я и снова бросился к нему. - Пускай попрощается, пускай, - донесся до меня голос священника. Он остановил маму с сестрой, которые снова попытались меня схватить. Я во все глаза смотрел на Аркадия, старался запомнить его черные брови, широкий рот, пушистые ресницы. Мне мешали слезы, я быстро вытирал их, и снова хватался за его лицо. От этого уродский рыжий макияж стирался, и под ним проступала посеревшая кожа. Я рыдал во весь голос. Мама с сестрой стояли в сторонке и тоже плакали. - Это я виноват…прости меня…прости…Я так тебя любил! Ты был всем для меня…Аркашенька…Я все испортил… - Ну что же, пришло время прощаться, - произнес священник и раздал нам тоненькие свечки, на которые были нанизаны бумажки – чтобы воск на руки не капал. - Гооосподи, упокой душу раба твоего, Аркадия… - запел он. - Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго… А в ночь после похорон мне приснился Аркадий. Во сне я зачем-то зашел в квартиру, где мы жили, и увидел там его. Он лежал на своей любимой кровати, накрытый мягким пуховым одеялом. - Привет, Дима! – весело поздоровался он со мной. - Привет, Аркадий, - ответил я ему и сел рядом. – А что ты здесь делаешь? Ты ведь повесился. - Пришел сказать тебе, чтобы ты не плакал, - улыбнулся он. - Как же я могу не плакать? - А вот так, не плачь – все! Знаешь, как мне здесь хорошо? Я счастлив, что умер! Мне так было плохо в жизни, ты себе не представляешь! Каждый день было больно. - Больно? - Ага. А теперь я больше этого не чувствую и мне хорошо. Я улыбнулся. - Только немного грустно… - Почему грустно? - Потому что я так и не сказал тебе, что люблю. Об этом сне я рассказал маме, а она вдруг ответила: - Все, что покойники нам во сне говорят, правда. Примета такая, ты разве не знал? А я и не знал. А когда теперь узнал, на душе стало легче. Да, пусть мне здесь плохо без него, но зато ему там хорошо. Наконец его все оставили в покое. Еще оказалось, что у Аркадия было завещание. Свое единственное имущество – квартиру, он оставил мне. - Также усопший просил передать Дмитрию Соколову вот эту записку, - нотариус вручил мне сложенный в несколько раз листок бумаги. На нем узким почерком Аркаши было написано: «Я тебя люблю».