Новое платье короля

***

Время перед выступлением у любой панк-рок группы ползёт невыносимо медленно за рутиной подготовки, физической и моральной в гримёрке, обыденным употреблением "Ста грамм для храбрости", нудными и нервными саундчеками и прочим. А самое важное, что всё должно быть чётко и строго по плану, иначе всему пизда, как считают некоторые особенно ответственные члены коллектива. Надо обязательно чтоб все прикольно и оригинально оделись, надо привести копну волос в панковский вид, надо собраться и замотивировать всю братию, чтоб смело идти на поле боя. Боя, в котором нет проигравших. Зритель берет часть артиста и уносит с собой, артист заимствует энергетику зрителя. И всем хорошо. Только вот что делать, если ты в этой банде раскрашенных очкарик-шпала и по совместительству гитарист? Вроде звучит не так уж и плохо, но тем не менее. Вот есть два фронтмена. Они тут лицевая сторона, они и пляшут, и падают, и зрителя вовлекают в кураж. Им не надо быть красивыми. У них свой стиль и подход, могут позволить себе что-то эдакое на сцене. Миша и Андрей оба чудят, и оба как-то оригинально, по-своему. Их выходки всегда кажутся всем смешными и вызывают бурную реакцию толпы, что делает концерт ещё живее, ещё насыщеннее. Даже когда они лажают, поют невпопад, или вовсе не поют, их никто за это не осуждает, и это здорово, несомненно. "Король и Шут" заработали себе правильных фанатов, которые верно понимают и принимают эту заводную энергетику, они даже не задумываются о том, насколько правильно парни делают свою основную работу. Качество звука уходит на второй план, ведь на первом, несомненно, качество впечатлений. Вот вам скрипачка, в ней отражена вся женская стать, харизмой и одним только нежным взглядом она может покорить весь белый свет. Многие говорят, что милая женщина в такой компании совсем не к месту, и что Марии следовало бы сменить коллектив, или вовсе сменить род деятельности, но на это она всегда смеётся. Ведь ей в подобной компании хорошо, даже очень, и она счастлива выступать и самовыражаться в творчестве бок о бок с такими людьми. Вот барабанщик. Он в килте, у него палочки, которыми он может и промеж глаз кому-то запустить, его все любят, просто потому что. Не все фанаты, конечно, способны в полной мере оценить всю важность этого элемента, ведь он не Горшок, он не скачет по сцене в припадке, и не смешит народ, а трудится за барабанной установкой. Многие даже не замечают его огромного труда и усилий. Но точно не Леонтьев. У Леонтьева всегда найдутся слова, чтобы всецело захвалить Поручика. Точно так же, как у него для барабанщика всегда будет отдельное, особое место в самой сокровенной части сердца... Ренегат устал. Ему кажется, что его веки прямо сейчас слипнутся от тоски и скукотищи, которые стремительно накрыли его с головой, словно одеяло. Он уже не знает, куда себя девать. Особенно тошно от осознания, что он зря просиживает штаны и тратит свободное время, которое можно было бы и с пользой проводить. Такой уж он к себе строгий человек, и ему постоянно кажется, что делает недостаточно. Недостаточно для себя и недостаточно для общего успеха. Его б воля, он бы до сих пор пальцы о струны стирал и репетировал до самого начала концерта. Как ребятам удалось убедить его просто посидеть спокойно пару часов? Он этого и сам не понял. Ну, а что ему ещё делать? Он человек простой, ему не надо два часа марафет наводить. Хотелось бы, конечно, вместе с Машей и Андреем толпиться у зеркала и плотно мазать рожу гриммом, сначала белым, а сверху наносить чёрный, синий, красный. Сделать из себя почти покойника с серым цветом лица, нарисовать огромные чёрные круги вокруг глаз или красные царапины. Он бы с радостью, да только вот аллергия мешала. У него на половину вещей в этой жизни была аллергия. На мёд, например, на плесень, на сою, на укусы пчёл. И ещё немалый список специфических вещей, от которых его могло разнести так, что на скорых юноша ездил чаще, чем на метро. Но последнее время это стало происходить чуть реже. Только в тех случаях, когда он обнаруживал новую аллергию. Но он довольно быстро запоминал, что ему нельзя, и старался внимательно следить за окружающей средой, чтобы она его ненароком не грохнула. Было обидно немного вот так сидеть с сигаретой в руке у окошка, и курить в открытую форточку, пока все носятся из стороны в сторону. Балунов помогает Якову уложить кудри, параллельно с тем громко травит какие-то анекдоты, от которых не менее громко смеётся Машка. У зеркала, как это обычно бывает, страшная возня. Андрей оттесняет Машку в попытке завоевать большую его часть, параллельно с тем что-то громко доказывает Горшку. А сам кареглазый фронтмен что-то пытается ему противопоставить, пока какая-то милая девушка создаёт на его голове "взрыв". Ни дать, ни взять. Саша чувствует себя лишним в этой комнате, ведь он ещё час назад привёл себя в презентабельный вид, и не имел возможности учавствовать в общественной суматохе. И это его более, чем просто удручало. Он бы давно ушёл бродить по коридорам в поисках самого тёмного и спокойного уголка, чтоб посидеть там в одиночестве. Но оставалось одно "но" в этой гримёрке, сдерживающее его побуждение к побегу. Он бы сбежал, если бы у этого окна с ним вместе не курил Щиголев, одну сигарету на двоих. Поручик хоть и не алергик, но не красится никогда. Всем говорит, что ему это не нравится, что ему в таком амплуа не удобно, и частично это правда, но на самом деле есть причина глубже. Причина в солидарности с гитаристом. Шура обладает слишком большой эмпатией, поэтому просто не может оставить Ренегата одного таким невзрачным. Он сам не нуждается в том, чтобы выделяться из толпы. Потому предпочитает сидеть за установкой в полутьме, и смотреть оттуда, как Леонтьев счастливо улыбается в свете софитов. Хоть и без гримма, без особой одежды, без ирокеза на голове. Но ему ведь этого и не нужно, чтобы сиять ярче всех на любой сцене. Для Поручика он всегда будет сиять ярче всех. И он однажды сможет доказать Саше, что ему это всё просто не надо, чтобы быть самой ослепительной звездой. Он блещет своими умениями играть на инструменте, поэтому какого-либо дополнения даже не требуется. Леонтьев делает очередную затяжку и передаёт папиросу Щиголеву. Это последняя во всей гримёрке. А саундчек совсем скоро, поэтому никто не решился идти в ларёк за новой пачкой. Но для двух Саш это совсем не горе, они делили одну полку для сна в туре по Америке, они делили одну тарелку с пищей, и не раз, поэтому для них делить последнюю сигарету стало обыденностью. — Нервничаешь? — выдыхая клубья дыма в форточку, бормочет драммер полушёпотом, словно боится, что их кто-то услышит, хотя никому из присутствующих до них нет никакого дела. Шура с любопытством смотрит в глаза напротив, пока их внимание приковано к килту, ставшему заурядным элементом в гардеробе Поручика. — Не особо. Всё будет как обычно, я уверен, что концерт пройдёт прекрасно, — Саша поправляет очки и поднимает глаза, встречаясь с прищуром старшего. Разница всего в три года почему-то особенно сильно ощущалась в такие моменты. — Я не об этом, если ты не понял, — Поручик немного морщит нос и глубоко вздыхает, он никогда не сообразит, наверное, почему Леонтьев каждый раз и до сих пор делает вид, что его собственных проблем не существует, хотя Шура всегда старался расположить его к себе и завоевать открытость в чувствах. — Я понял, правда, — Леонтьев кусает губу, пытаясь показать своё нежелание говорить о насущном, ведь всегда рассказывает старшему одно и то же. Нового ничего нет, поэтому конкретно сегодня ему будет легче просто смолчать. Ничего не изменится от повторения всех его жалоб. Да и к тому же сегодня Саша чувствует себя особенно подавленно, до такой степени, что есть риск разреветься. А перед самым выступлением этого совсем нельзя делать, красным и зарёваным выйти на сцену равно провалу. Щиголев словно чувствует тяжёлые мысли и негативное настроение, он смотрит внимательно в лицо напротив, подмечает какие-то мелочи, которые могут свидетельствовать о подавленности. Хочет успокоить, и надеется, что Саша не отвергнет его попытку помочь. В любом случае попытка лучше бездействия. Поэтому свободная от сигареты рука Щиголева плавно ложится на чужую коленку, а через пару мгновений принимается заботливо гладить её через ткань джинсов. Поручик всегда делает подобные вещи слишком трепетно и интимно, вгоняя Сашу в краску. Но это не противоречит тому факту, что подобные действия реально его успокаивают. — Не переживай. У тебя опять получится их всех покорить, я это знаю. Ты более, чем способен. Ты более, чем достоин, — Шура немного наклоняется, чтобы перейти на шёпот, и, когда замечает наполненные трепетом и спокойствием серые глаза, а после и улыбку, вызванные такими словами, он улыбается сам. Андрей сколько угодно может на всю гримёрку басить, как важен этот большой концерт, и убеждать, что у них всё получится. Но его слова никогда не тронут Сашку так же сильно, как этот трепетный шёпот, вселяющий уверенность и смелость. От слов Поручика он чувствует себя не таким ослабленным. — Только между нами, — Шура ухмыляется, отводя взгляд в сторону толпы их товарищей, наклоняется ещё ближе к чужому уху и продолжает, — Миха с Князем могут сколько угодно изображать шутов, или королей, или королей шутов. Но я то знаю, кто тут всамделишный король шутов, — Щиголев осторожно тычет пальцем в грудную клетку Ренегата. Его глаза блестят, Леонтьев видит, что старший правда искренне верит в то, что говорит. Он верит в Леонтьева. Этой веры достаточно, чтобы сердце освободилось от пут неуверенности и страха. В благодарность за это освобождение, в силу такой близости, разумом вдруг овладевает желание изо всех сил прижаться к барабанщику, а после нежно "клюнуть" его в губы. Саша никогда не целовал старшего именно в губы. Но конкретно в этой ситуации от чего-то очень сильно захотелось поступать именно так и не иначе. И он бы так и сделал, но их прерывает голос женщины, которая настойчиво требует всех участников пройти на саундчек. Миша по привычке орёт этой женщине, чтобы она отправлялась в путешествие в тот орган, откуда родилась, и смеётся. Хотя она его и не услышала бы никогда, от этого становилось ещё забавнее. Суета подготовки переростает в суету у выхода, и Поручик неторопясь встаёт с окна. — Пойдём, если быстро закончим, может успеем сгонять в ларёк. Я б сырок глазированый заточил сейчас, — Щиголев тихо хихикает, жестом приглашая гитариста, но тот от чего-то не идёт. Мрачность с него спала, Шура её развеял очень мастерски, поэтому он был уверен, что Саша первым побежит со своим Gibson SG в обнимочку к звукорежиссёру. Но Саша оставался пассивным. — Идите, я догоню обязательно, — Леонтьев улыбается барабанщику, на что тот лишь пожимает плечами. Он сделал всё, что мог, и надеялся, что пары минут Лосю хватит на то, чтобы привести себя в порядок. Гримёрка быстро опустела. Осталась только открытая форточка, и пустой подоконник, а так же Саша с его мыслями. Он встаёт со своего места и пару раз проходит от окна к двери и обратно. Из-за мотиваций со стороны Щиголева паника быстро выветрилась, как и здравый смысл. Ренегат загорелся желанием покорить этот мир, а если не мир, то хотя бы этот зал. Отобрать у Князя и Гаврилы любое внимание, приковать его всецело к себе. Выступить идеально было недостаточно. Он всегда играл идеально. Опыт показал, что зрителям поебать на качество исполнения. Но на что же зрителю не поебать? Хотелось сотворить нечто необычное, настолько сногсшибательное и невдекватное, чтобы это нечто к чёрту затмило все выходки лидеров. Хотя бы на один день. Саше хватит и этого. Он устал быть серой мышью, неприметным лицом в обычной одежде с обычной причёской. Да, он не может позволить себе боевой раскрас, но он может позволить себе многое другое, и ему, честно сказать, порядком надоело выступать в футболке и джинсах. Времени у него было катастрофически мало, на адекватные размышления понадобилось бы больше. Но он находился под влиянием очень смелых и толкающих вперёд слов, поэтому позволил себе один раз поступить импульсивно. Поступить так, как не смог бы в спокойном состоянии, но жажда адреналина ударила в голову, заставив выискивать любые пути для достижения цели. Ренегат понимал, что он в какой-то степени зависим от чужого внимания, и что это неправильно, пытаться затмить всех вокруг, слишком эгоистично для гитариста и бэк-вокалиста. Но нужда в признании перебивала все адекватные размышления. В голове почти сразу родился целиком весь план действий, но для его осуществления нужно было первым делом стереть остаток адекватного мышления. Бренди, открытый, недопитый, стоял в углу столика, у стены. Накатить от души он бы себе не позволил, поэтому накапал пол стопки. Этого хватило вполне, чтобы сохранить слаженность движений, но при этом прекратить любые взывания совести. Ренегат не хотел делать ничего плохого, и активно успокивал себя этой мыслью. Он никому не навредит, и не станет завоёвывать признание на почве чьих-то страданий. Он не такой человек. К тому же, Поручик убедил его, что он достаточно талантливый и особенный, чтобы покорить всех своими силами, не в ущерб другим. А гардеробе у Машки он находит тот самый метод достижения всех своих целей: её короткое красное платье в клетку на тонких лямках и новые, даже не распакованные, колготки в сетку. Глаза загораются, когда Саша убеждается в том, что сзади есть завязка почти на всю длинну платья. Он боялся не влезть, ведь Машка гораздо мельче его в размерах тела. Она наверняка на него очень сильно обидится, если он возьмёт его без спроса. Но он мысленно успокаивает и себя, и возникшую в его воображении осуждающую Машку, что он обязательно его постирает или даже купит ей новое, точно такое же платье. И колготок он ей этих накупит хоть тонну. Осуждающая Машка после этих обещаний быстро покидает его мозг. Рене запирает двери, чтобы ни одна живая или мёртвая душа не застала его в таком виде до выступления. Он хочет заинтриговать всех. Даже в ущерб звуку хотелось сохранить интригу. Саша планировал опоздать на саундчек, а может быть и вовсе не явиться до начала самого выступления. Похуй на то, что это их первое выступление в Олимпийском. Похуй на то, что из-за него может всё провалиться. Саша хочет воплотить свою задумку в жизнь, ведь даже если зритель разочаруется, а вся группа налетит на него с кулаками и весь концерт сорвется, Саша уверен на все сто, что Поручик не даст никому обидеть его. Он всем глаза выбьет своими палочками, но защитит, любой ценой. Страшно, конечно, неймоверно. Страшно именно стать всеобщим разочарованием и с позором вылететь из коллектива после такой выходки. Но с другой стороны оно того стоит. Посмертная слава тоже слава. Платье, как ни странно, садится почти идеально, хоть оно и кажется Ренегату черезчур коротким. Не смотря на это оно удобное, и Леонтьев чувствует необычное удовлетворение, когда крутится возле того самого зеркала, пытаясь рассмотреть себя со всех сторон и привыкнуть к новому амплуа. Колготки тоже порадовали, в них было достаточно комфортно. Саша ожидал худшего, ему часто было очень неприятно носить новую одежду. Но под действием бренди это ощущение очень сильно притупилось. Оно и к лучшему. Подходящей обуви он у Машки бы точно не нашёл, поэтому пытаться не стал, и без того задерживался сильно. Но от чего-то он был уверен, что Яха на саундчеке сделает всё за него. Гитару-то они его забрали с собой. Должны догадаться, что нужно делать.

***

Оставалось десять минут до концерта, когда он сидел и завязывал шнурки своих берц, нарочно медленно это делая, чтобы уж точно подоспеть к самому началу. Зрители уже наверняка собрались и ждут, так как женский голос начал ещё настойчивее звать Леонтьева на сцену. Его действительно потеряли, пару раз даже кто-то пытался вломиться в закрытые двери, но быстро оставлял эту затею. Его искали, и очень нервно. Но это его мало беспокоило, он считал, что всё держит под контролем. Предвкушение вызвало такой адреналин, что раньше Леонтьеву и не снилось. Он не может даже вообразить себе общественную реакцию на его внешний вид. Ему действительно интересно, что же будет, когда он появится на сцене. И ему дико хочется посмотреть в глаза каждому товарищу по оружию. В особенности Поручику. Хочется верить, что он будет впечатлён, что будет в шоке, Саша того и хочет добиться, сказать по правде. Ведь он его переплюнет во всех смыслах. И Шура наверняка не обидится на него. Но он точно будет потрясён и впадёт в ступор с первых мгновений. Это мотивирует довести дело до конца и не отступать ни в коем случае. Когда концерт уже начинается, Леонтьев медленно выбирается из изоляции. Он специально дождался самого начала, чтобы не столкнуться ни с кем по пути. Смелости едва хватило на то, чтобы открыть дверь и выйти в таком виде. А пустой коридор встретил его сквозняком, от которого оголённые плечи и ноги покрылись мурашками. Непривычно и от этого ещё страшнее. Машку он совсем перестал понимать. Как она трезвая добровольно на себя подобные вещи надевает и не жалуется на такой мерзкий холод? За стуком собственного сердца он ничего не желал замечать. Саша шёл уверенно, стремительно, широким шагом. За этот травестизм ему однозначно прилетит по шапке от Михи. Осознание этого почему-то пришло только когда он оказался за кулисами, откуда было прекрасно видно нервных друзей и часть зала. Они играли первую песню без него и хотели приступить уже ко второй. Как эфектно появиться на этом поле боя, он не знал, забыл даже подумать об этом. Его гитара стояла как раз недалеко от него, только вот настроена ли она, Леонтьев не знал. Но и медлить было нельзя, Яков один не вывез бы весь концерт. Цвиркунов заметил Сашу первым, правда только его голову, такую растерянную. Кивком Яков попытался пригласить Леонтьева, мол, всё готово для твоего появления. И хватило пары секунд, чтобы без раздумий решиться, взять инструмент и наконец выйти в свет. В тот момент он слышал любые звуки так, будто находился под водой, путь от кулис до своего законного места не занял слишком много времени, но оно словно замедлилось, и каждый шаг был отдельной историей. Операторы и осветители отреагировали не сразу, но через десять секунд после того, как пропажа плавно появилась на сцене, его залили светом, от чего у него заслезились глаза, и показали крупным планом на экране, хоть это и не было предусмотренно заранее. Ко второй песне никто так и не приступил, поэтому у Рене появилась возможность подойти к своей стойке с микрофоном и скромно заявить: — В рот я ебал ваши гендерные стереотипы, — настолько холодно это прозвучало, настолько уверенно, он сам не мог подумать, что именно так сможет произнести эту фразу. И, не дав народу оправиться от полнейшего шока, начал играть. Смотреть в глаза никому уже не хотелось, было просто страшно, поэтому Леонтьев их закрыл и погрузился в ноты и аккорды. Ни о чём другом думать не хотелось, он перебирал струны и пытался никого не слышать, кроме своих же звуков, но все остальные играли вместе с ним. Он только успел уловить боковым зрением, как у Нефёдовой из рук выпал смычок. И он её понял в этом смысле. Как ни странно, кулаками его никто не бил, а зритель лишь сначала затих, видимо никто не поверил в увиденное, а после они начали кричать в раз десять громче, чем обычно. Это оглушало, но оно того стоило. Больше всего согревала уверенность в том, что в спину ему, на эту шнуровку, смотрит Поручик со всем своим теплом во взгляде. Он им гордится. Леонтьев знал, что гордится. Потому что Саша действительно смог порвать этот концерт в клочья. Он порвал всё. Свою неуверенность, комплексы, страхи, нервные клетки фанатов, психику Горшенёва, а в конце и платье порвал. Лямка не смогла сдержать всю мужественность его плеч.

***

— Как ты до этого додумался, господи? — восклицает Яков, как только они все покидают сцену. Перед зрителем семёрка старалась держать лица и хорошую общую картинку, но за кулисами никто не мешал им наброситься на гитариста и растерзать к чертям. Он этого ждал. Но они от чего-то медлили. — Снизошло, — отвлечённо улыбается Саша и неловко ведёт оголённым плечом, прижимаясь спиной к стене, ищет среди всех взглядов коллег взгляд именно драммера, но все его загораживают, все мешают увидеть именно эти карие глаза, которые до конца выступления смотрели на его спину, подпитывая Леонтьева энергией. —Это была тупая, но гениальная затея, — улыбается Балунов, проходящий мимо, и даже останавливается, чтобы подробнее рассмотреть этот эксклюзив, — Машк, он тебе платье покалечил, — блондин хмыкает и треплет пострадавшую брительку, которая висела там на добром слове. — Это было моё любимое платье, — удручённо вздыхает Нефёдова, изображая разочарование, чем вызывает сильное чувство вины и неловкость у Саши. Она почти сразу же начинает смеяться, и Саша понимает, что она просто утрировала. Больше всего он боялся её расстроить. — Его и зашить можно, на самом деле, — Улыбается Шурик в попытке прилепить брительку на место, но она, как на зло, отрывается совсем, чем вызывает общий взрыв смеха, и даже сам Леонтьев, который только-только начал отходить от всех пережитых им эмоций, тихо и расслабленно засмелся. Они не злились на него. Это было главнее всего прочего. — Ты, конечно, дебил полнейший, с такими затеями. Но зал был в восторге, это ж круто, — Горш тоже лыбу тянет, отсвечивая выбитыми зубами. Понятное дело, что никому их них эта выходка по вкусу не пришлась, но её последствия были вполне приятными, — Жёлтая прэсса тебя, конечно, запишет в радужные ряды, но эта слава уже на твоей совести, — напоследок гыгыкает Миха и они от Сашки отклеиваются. Все устали, всем хотелось отдохнуть, кому присесть, кому прилечь, а кому и напиться до беспамятства. Ренегат тяжело дышит, раздувая ноздри, слегка ухмыляется, провожает взглядом толпу, но сам за ними не спешит. От чего-то казалось, что с Поручиком ему необходимо сейчас остаться тет-а-тет. Ведь Щиголев специально стоял за ними всё это время, не говоря ничего. Не может же быть так, что ему нечего сказать и нет слов, какими можно подобное прокомментировать. По его бедру вдруг снова скользит чужая рука, это даже неожиданно. Пока Леонтьев провожал спины взором, Шура подкрался к нему вплотную, настолько тихо и быстро, что мог бы и убить при таком раскладе, Леонтьев бы умер, не успев испугаться. Но он лишь проводит ладонью по коже, обтянутой крупной сеткой, и ухмыляется слишком хитро. — Вот вам и новое платье короля, — Щиголев обводит младшего внимательным взглядом ещё раз, ведь только сейчас появилась возможность рассмотреть его полностью, — А тебе очень идёт, если говорить откровенно. То, что сделал ты, гораздо круче любого моего килта, — Шура стоит напротив, так близко, что почти слышит беспокойное сердцебиение Ренегата. У Леонтьева перехватывает дыхание от таких слов, да и в целом эта близость выбивает у него почву из-под ног. Но он чувствует себя по-настоящему счастливым именно сейчас. Ни собственный вид в зеркале, ни вопящий зал, ни улыбающиеся друзья не вызывали у него этого счастья. Это была лишь радость, смешанная с адреналином, он получал от неё гораздо меньше душевного удовлетворения. Именно в этот момент Саша понял, что боролся он не с алергией, и делал это всё не ради признания общественностью. Ему хотелось подражать Поручику. Ему хотелось понравиться Поручику. — Только дурачок ты. Ну не нужны тебе эти краски, эти блёстки и пёстрые ткани. Ты и без них любое сердце покоришь, — Поручик мягко улыбается, легонько одергивая Лося от стены, чтобы обнять изо всех сил, крепко сжав, будто в тески, — По крайней мере моё ты давно уже покорил, алергик несчастный, — шепчет он совсем тихо, на ушко, а после хихикает так, что это больше похоже на мурчание. Обнимать гитариста ему было всегда приятно до одури. Это ни с чем несравнимо. Саша никогда не слышал от старшего именно этих слов. Тот часто говорил, что Леонтьев ему приятен, симпатичен, комфортен для него. Но он никогда не говорил, что любит. И Саша считал, что это у них такая странная крепкая дружба, слегка выходящая за рамки обычной. Он думал, что Щиголев не придаёт особого значения всем этим прикосновениям и взаимодействиям, что обниматься так крепко, придвигаться так близко, изредка целовать в лоб или щёку, курить одну сигарету на двоих было для Поручика чем-то обыденным. Но после такого признания он начал стремительно осознавать, что у Шуры ни с кем не было таких взаимоотношений, и к Леонтьеву он относился действительно по-особенному. Он вдруг понял, что мог не сдерживать своих порывов страсти, когда ему в то или иное мгновение так сильно хотелось поцеловать барабанщика. Это чувство его захлестнуло. Он столько упустил. Столько возможностей протекло, как вода. И в это мгновение Ренегат не знал, как можно иначе ответить на признание в чувствах, кроме как схватить ударника за грудки, и вложить в поцелуй столько эмоций, сколько он только может отдать. Щиголев этого и ожидал, сказать по правде, он привстал на носки, продолжая приобнимать горячо любимого гитариста за талию, и потянулся к нему навстречу, в то время как тот лишь немного наклонился, сжав в кулаках воротник чужой футболки. Время словно остановилось, и адреналин снова ударил со страшной силой. Казалось в этот момент, что поцелуй поставил их жизнь на паузу. Ничего, кроме близости присутствия друг друга, тесного контакта, как физического, так и душевного, они не ощущали. Всё прочее стало невзрачным и размытым, никому не нужным. А губы у Поручика оказались мягкими и очень вкусно пахли. Он наверняка успел сходить в ларёк перед концертом, и съел несколько любимых глазированых сырков. Их ванильный привкус так отчётливо чувствовался, что хотелось замычать в поцелуй от удовольствия, как мычат дети, когда съедают долгожданную сладость. Ренегат никогда бы не подумал, что ему вкус каких-то сырков будет так приятен, пусть он и ощущался отдалённо. Но именно этот привкус сделал поцелуй особенным. Слишком долго это счастливое мгновение не продлилось и Саша нервно дёрнулся назад, когда до него дошла вся суть происходящего. Вдруг захотелось всё свалить на усталость, на затуманенный алкоголем разум, на порыв страсти. Ведь не может так быть, чтобы они безнаказанно целовались в этом пустом коридоре. Это не совсем правильно. И плевать Ренегату на то, что он вытворил по отношению к коллективу на концерте, эта правильность его не так сильно волновала. — Нас точно запишут в радужные ряды... — на выдохе бормочет Лось и сильно отклоняется от Щиголева, словно бы отказываясь от всех своих тёплых романтических чувств и помыслов по отношению к барабанщику. Он вдруг почувствовал, как его мысли и чувства десинхронизировались, расслоились, и весь он целиком стал двойственным. С одной стороны очень хотелось дать волю тому, что копилось внутри, но с другой же он слишком распереживался о правильности выражения подобных чувств. — Да пусть хоть в предателей родины запишут, мне плевать, — Поручик не даёт отдалиться, ко всему прочему, сильно мешает стена. И Леонтьев, будучи почти двухметровым лосем, мог бы спокойно вырваться из этой ловушки, но нечто сдерживало его. Щёки побагровели, но настойчивать Щиголева, честно сказать, очень льстила. — Нет, так не будет. Нельзя. По многим причинам, — аргументировать свои страхи Саша никак не может, от того бессвязно бросается первыми попавшимися словами. Он вдруг понял, что он действительно испугался того, что произошло. Он никогда не думал, что это может случиться взаправду. Мечты должны были остаться мечтами, а не ожить на яву. — Ты ещё на какие-то призрачные "нельзя" смеешь ссылаться? Да ты буквально рвёшь все шаблоны и ломаешь все рамки, всегда, по всем фронтам. Всё, что нельзя, Ренегату обычно можно. Ты ведь именно такой, — и Щиголев тысячу раз прав, он слишком хорошо знает протестную натуру, скрытую за скромными вещами и нелепыми очками. Рука Поручика тянется к чужим очкам и стягивает их с носа, бережно так, очень осторожно. Леонтьев не противится. Он молча ждёт всех следующих убеждений, ему очень хочется, чтобы Поручик вновь его убедил, вновь толкнул в нужную сторону, избавив от оков бессознательного страха, коим Ренегат бы переполнен порой. Хотелось, чтобы Поручик от этого спас очередной раз. Но тот больше ничего не говорит, а Ренегат ничего больше не видит, тупо пялится на слегка размытое лицо напротив и нервно дышит носом. Лицо Поручика видно лучше всего, оно ближе всего остального сейчас, и это помогает сконцентрироваться только на нём. Щиголев приближается, а Сашке некуда деваться, он замирает, когда губы барабанщика касаются кончика его носа. И в этом он тоже находит нечто очень интимное и волнующее. Следующий поцелуй ложится на щетинистую, немного колючую щёку, а третий приходится на висок. Губы Поручика слишком мягкие, но их нежность лучше всего ощущается другими губами. Леонтьев всегда мечтал именно так их прочувствовать, и он почти так себе и представлял ощущения от поцелуя с ударником. Все ожидания были оправданы даже в большей степени. — Тебя ведь всё сейчас устраивает, если бы это было не так, ты бы мне ебальник снёс, — ехидно подмечает драммер и слегка закусывает губу, смотря прямо в глаза напротив, — Но почему ты боишься? — Не знаю. Но я не хочу этого бояться, — Леонтьев резко набирает воздух в лёгкие и проглатывает пару последних звуков, подбирая слова, какими можно описать ту бурю, которая в нём происходила, — У меня никогда раньше подобного не было, и я не знаю, насколько нормально то, что я к тебе испытываю. Но ты для меня больше, чем друг, уже достаточно долго... Мне хотелось тебя впечатлять и нравилось твоё ко мне внимание. И сейчас нравится. И, наверное, это не просто так, — гитарреро переминается с ноги на ногу, опустив взгляд. Ему неловко вскрывать то, что он пытался прятать так долго. Но нужно было сказать нечто подобное, пока Поручику не пришла в голову мысль о невзаимности его чувств. — Буду считать это положительным ответом на предложение сломать нашу дружбу, — мурлычет Щиголев, натягивает собеседнику на нос его квадратные очки и, схватив зажатого Сашку за запястье, начинает бежать, и для Леонтьева ничего не остаётся, кроме как переплести их пальцы и бежать следом, хоть это было не так просто делать в платье-мини. Бегут они в непонятном направлении, и их шаги с оглушающим грохотом ралетаются по пустому коридору. Поручику просто очень сильно хотелось сбежать куда-нибудь вместе, чтобы где-то там, в тихом и уютном углу, он рассказал Леонтьеву обо всём, что у него только есть для него. Где-нибудь там, где они найдут уединение, он ему всё расскажет, и обязательно предложит ему встречаться, причём крайне официально. А после отметит этот день в календаре. Обязательно именно так и будет. Если раньше он не мог выбрать удачного момента, то именно в этот день всё сложилось именно так, как ему бы хотелось. Рука Леонтева, плотно сплетённая с его собственной, так гармонична и до того хороша в переплетении пальцев, что казалось греховным даже думать о какой-то бредовой неправильности подобных отношений. Даже если весь мир против них ополчится, они будут вместе, двое против всех. Они будут лишь сильнее держаться за ручки. Ренегат начинает счастливо улыбаться от полного осознания и принятия. Ему легко и радостно видеть бегущего рядом с ним Шуру, ему хочется, чтобы они бежали вот так всегда, весь остаток их жизни, и даже дальше, где-то там, куда бессмертные души попадают после гибели в этом мире. И совершенно не важно, куда именно они бежали. Слишком давно этот трепет в отношении тёзки завладел им целиком. Он не мог думать о ком-либо другом, а если и думал, то почти всегда это косвенно касалось ударника. Ради него он пытался быть лучшим, выделяться из толпы, ради него он душу вкладывал в музыку и вкалывал на репетициях и концертах так усердно. Ему хотелось ещё больше внимания от старшего, и сейчас, когда он всецело его завоевал, он мог бы только пищать от счастья. Он почувствовал себя ещё моложе, чем он есть, ещё легче, чем он есть, и ещё счастливее, чем он когда-либо был. Всё произошло по случайности, но Рене будет считать, что их свело именно это платье. Он его Машке не отдаст ни за что. Он душу продаст за право сохранить его. Платье, в котором он действительно почувствовал себя самым настоящим королём шутов.