Ферзь

Когда я вижу тебя впервые, ты стоишь на коленях перед трейлером и тебе едва ли шестнадцать. Впиваешься дрожащими пальцами в жесткую землю под собой и тебя трясет от бессильной ярости. Ты привлекаешь мое внимание не сразу — я прохожусь вдоль твоих людей, покачивая битой на плече. Останавливаюсь перед твоим отцом, нависаю грозной тенью, и в ответ на меня смотрят пропитанные животными ужасом глаза. Я улыбаюсь: скалисто, смешок вырывается сам собой. Меня боятся. И мне от этого хорошо. Я опасно подношу биту к его лицу, он отдергивается и тупит взгляд вниз. — Ты Рик, верно? — я облизываю губы, горло сводит от нетерпения. — Я Ниган. Мое имя сотрясает воздух, кажется, я слышу, как бьётся сердце каждого из поставленных на колени. — Ты пожалеешь, что перешел мне дорогу, — я перестаю улыбаться. Я уже предчувствую тяжёлый запах крови, навеевающий безумие, и, перехватывая поудобнее биту, театрально объявляю: — А это Люсиль, — говорю я, — и она чертовски хороша. Прямо сейчас я выбью все дерьмо из одного из вас. Я разворачиваюсь, вальяжной походкой шагая вдоль перепуганных людей, и замечаю: они все смотрят на меня, а в глазах у них чистая ненависть и необъятный, дикий страх. А потом, я, наконец, замечаю тебя. Тебя, еще пацана, сына Рика Граймса. Ты отличаешься от остальных — ты смотришь с вызовом, щуришь единственный глаз и все тело твое напряжено, как скрученная пружина. Ты смотришь на меня так, как хищник смотрит на врага, готовый наброситься и вырвать глотку зубами. Ты отличаешься от своих. У тебя во взгляде нет страха, даже намёка на испуг. Мне это нравится. Я делаю финальные шаги и сажусь перед тобой на корточки, желая немного сравнять наши уровни. Хотя, нет, сравнять не получится, из той задницы, в которую залез твой отец, вы не выберетесь. Это я вам могу гарантировать. Я смотрю на тебя и хочу сломать, надломить, как тростинку, переломать твои молодые косточки, свернуть шею, чтобы ты не задирал голову, смотря на меня. Но вместо этого я говорю: — Угомонись, парень, — я снова улыбаюсь. — Хотя бы поплачь для приличия. Ты только сжимаешь челюсти.

***

Тебе не ведомы страх и сомнения, в чем я убеждаюсь самолично, когда ты выпрыгиваешь из грузовика с автоматом наперевес, переполненный жаждой мести. Ты держишься хорошо для своего возраста. Без колебаний наставляешь на меня черное дуло автомата и сию же секунду спустил бы курок, но что-то тебя держит. Какая-то стена в твоей голове, которую под силу разбить только тебе самому. Поэтому ты упорно продолжаешь держать меня на мушке, но не стреляешь. Святой беспризорник. Я хочу вывернуть твою душу наизнанку, прощупать каждый сантиметр истлевшего сердца, завладеть твоим разумом. Я хочу сделать из тебя своего самого лучшего бойца, преданного цепного пса, потому что знаю: вместе мы построим империю, ты поведешь людей за собой в бой. Ты всадник апокалипсиса, восседающий на лошади и возящий с собой в седле отрубленные головы мертвецов. Ты — хаос и разрушение, пламя битвы, необузданная звериная сила, льющаяся через край. Ты весь — злые слова и острые грани: смотри не порежься. Ты чуткий охотник, ты язычник. Ты сломленный маленький мальчик. Я понимаю это, когда вижу, как ты вжимаешься в кресло, напевая надреснутым голосом, пока я размахиваю битой, рассекая пустоту. Я делаю это для того, чтобы чуть поумерить твой пыл — слова и пустые угрозы тебя не берут. Ты самолично готов положить голову на плаху, принять грудью град пуль, подставить свое и без того уродливое лицо под раскалённый до красна утюг. Поэтому я без стеснения ступаю по пепелищу внутри тебя, нахожу твою слабость где-то там, у самого сердца, и с корнем вырываю ее. Я держу твои воспоминания о смерти матери в ладони и с треском ломаю их. Перетираю в щепки, и ты, наконец, затихаешь. Поддаешься моей власти, миришься с собственным положением, осознаешь, у кого ты оказался в логове. Ты попался в медвежий капкан, Карл Граймс.

***

Внутри тебя сокрыта сила, которую когда-то твой собственный отец затоптал, боясь, что ты станешь лучше него. Я хочу это исправить. Я вижу, как слаб Рик и все окружающие тебя люди. Они — пешки в нашей с тобой партии. Я хочу плавно переманить тебя на свою сторону, хочу обратить тебя против твоих же людей, но ты упрям до скрипа зубов. Кричишь о мире и всеобщем благополучии, идешь по стопам отца. Но я-то знаю, что где-то в самых ребрах таится злоба, неконтролируемое желание взять все в свои руки. О, поверь, тебе еще выдастся такая возможность в нашей с тобой войне. Поверь на слово. И когда я, прямо как в первую встречу, ставлю тебя и Рика на колени, мне хочется истерично смеяться. Все повторяется, черт подери, из раза в раз. — Сейчас я убью Карла, — шепчу я. — Я сделаю один мощный, красивый удар. Наслаждайся. А потом я заношу биту над твоей головой с твердым намерением разметать твои мозги по земле, но тигр — грёбаный тигр — появляется из ниоткуда. Наверное, это судьба. Ты выживший. Ты посланник апокалипсиса. Я хочу сделать тебя ферзем в нашей игре.

***

Я вижу тебя последний раз, когда ты взбираешься на александрийские ворота, и тогда еще не знаю, что это — конец. Ты скован до кончиков ушей и смотришь на меня долгим, уставшим взглядом. Я предвкушаю то, как скоро это место вспыхнет пламенем. Я заберу тебя в Святилище, хочешь ты этого или нет; и если будет надо — применю силу. Ты станешь будущим этого гнилого мира, я обещаю. А Рика, вдову и короля я повешу на главных воротах, чтобы отпугивали названных гостей. Ты меня возненавидишь, но потом, потом будешь благодарен. Но сейчас я больше не вижу той искры в глазах, и кажется, больше не слышу биения твоего разгоряченного сердца. Ты весь из себя сплошной кусок льда. Ты молишь меня пощадить Александрию и ее жителей и так самоотверженно предлагаешь свою голову заместо сотни чужих. Я нисколько не удивлен. Ты всегда был таким. Милосердным. Жертвующим. Только сейчас ты по-настоящему жаждешь смерти, и я не понимаю, что не так. Ты обводишь меня вокруг пальца, впрочем, как и всегда. Ты вскрываешь старые раны и давишь на больное также, как когда-то сделал я. — Ты ведь этого добивался? — ты слабо улыбаешься и тебя немного шатает; еще немного и ты свалишься. — Таким ты хотел стать? Я молчу. Черт, а ты хорош. Даже слишком. Ты победил, Карл. Наверное, последнее, что я тебе кричу — это проклятия, но мои крики утопают во взрывающихся снарядах, которые мои люди обрушили на Александрию. — Сукин ты сын, Карл! — надрываюсь я. — Я думал мы поняли друг друга, мелкий гаденыш! Я почти уверен, что ты выберешься. Не знаю как, но выберешься, как и десятки раз до этого. А мне остается только тебя найти. — Найдите его и свяжите, но не убивайте. Потом приведите ко мне. Этой ночью ты станешь ферзем.