Оленьи рожки и румяные щёки

      Грейнджер задумалась. Как забавно, что около десяти лет назад празднование приходящего года ощущалось совсем по-другому. Как счастье. Охлаждённый бокал шампанского с нежными пузырьками, тёплый колючий свитер миссис Уизли и аппетитный запах поджаристой индейки. Она ждала Новый год с нетерпением и верила в чудо, которое скрывалось за тем, как они по утру, в школе или в Норе, открывали подарки, принесённые совами, или лежащие под облезлой ёлкой. Шуршала упаковка, и их улыбки сияли. Атмосфера проникала в каждый закоулок — мишурой, слепленными детьми снеговиками или гирляндой, горящей тёплым светом.       Всё это имело смысл, когда они были детьми. Но почему-то перестало сейчас. Когда именно Гарри, Рон и она разделились? Когда перестали праздновать Новый год вместе? Как получилось так, что у Гарри родился сын, и выходные они теперь проводили вместе, на поле для квиддича, а не в их любимом кафе? Почему Рон предпочёл поездку в Париж её дню рождению, и теперь ждал первого снега не с друзьями, а с симпатичной француженкой? Почему она осталась одна?       Почему Гермиона сейчас стоит одна на этой остановке и потирает руки в тонких перчатках, пытаясь согреться? Почему начальник в который раз задержал её до позднего вечера? Хоть на один вопрос она знала ответ. Грейнджер позволила этому случиться, даже несмотря на то, что в день отрабатывала больше, чем любой работник в Министерстве за неделю. Потому что дома, в небольшой квартирке с потрескавшейся штукатуркой, на окраине не волшебного Лондона, её никто не ждал. Впрочем, ничего нового.       Как же ей чертовски хотелось, чтобы сейчас перед ней появился человек, хотя бы обычный незнакомец. Чтобы убедиться в том, что она осталась не одна на всём земном шаре, ведь по шоссе не ездят машины, ни одного звука, который помог бы ей вынырнуть из этого моря. И это так обидно, что боль за решёткой рёбер почти физическая.       Гермиона сгибалась под этой тяжестью. Чертовка тянула её ко дну.       Но худшим было то, что её одолевала жалость самой к себе. Девушка провожала взглядом своих коллег, видела, как они улыбаются, читая письма от любимых людей на тонком пергаменте, и стараясь быстрее закончить рабочий день, спешат к ним. Ей спешить было не к кому.       Гермиона не знала, когда именно это началось. Когда она стала отдаляться от окружающих людей. Может быть, после войны, ей стало страшно терять друзей, и её умная голова решила просто перестать с ними контактировать. Безусловно проблема сидела в ней самой. Только она одна виновата в том, что не смогла приспособиться к новой жизни. Как это сделали Гарри, Рон и все остальные. Грейнджер не имела права обвинять их в том, что они завели семьи и наслаждаются жизнью, дышат полной грудью. Но вдруг всё повторится? Может ли она позволить себе расслабиться?       Её красные щёки покалывало от сильного мороза. Она не чувствовала собственного носа. Гермиона натянула вязаную голубую шапку глубже на голову. Как странно, что снег ещё не выпал. В прошлом году его уже было по щиколотки, а сейчас ни снежинки. Периферическим зрением справа от себя она заметила тёмный силуэт. Грейнджер не спешила повернуться и завести разговор, она боялась показаться слишком настойчивой, поэтому решила просто насладиться теплом, разливающимся внутри грудной клетки.       Она точно была уверена в том, что рядом с ней ждал автобуса молодой волшебник. Они стояли не так близко, но всё же не далеко, чтобы девушка не смогла ощутить пряный аромат его парфюма. Он прокашлялся, привлекая к себе внимание. Гермиона посмотрела в его сторону.       Её карие глаза столкнулись с его серыми, и тогда она почему-то подумала, что они должны были слиться с бледной кожей и стать блеклыми, но нет, они мерцали ярче любого уличного фонаря. Странно. Странно то, что перед ней стоит Драко Малфой — её школьный враг, и даёт ей прямо в замёрзшие руки именно то, что она хочет. Гермиона не одна такая. Одинокая. Они схожи в своём одиночестве в этот морозный поздний вечер. Она не одна в этом мире.       Малфой достал палочку из внутреннего кармана чёрного пальто и взмахнул ею. Её неожиданно охватило тепло. Оно обволакивало, словно пуховое одеяло вместе с кружкой горячего молока и ложкой мёда. Вероятно он услышал её стучащие зубы и решил помочь. Мерлин. Гермиона от стыда опустила взгляд. Как же так случилось, что она напрочь забыла об этих чарах? Но из-за них девушка почувствовала себя на мягком ковре прямо рядом с камином с трескающимися поленьями, поэтому быстро позабыла о своём стыде и расправила плечи навстречу тёплым потокам.       Гермионе не хотелось признаваться, но в нём было что-то такое, что казалось ей притягательным. Дело было даже не во внешности, нет. Хотя она, конечно не по собственному желанию, подметила на его лице щетину, морщинку между бровей и лёгкий румянец на острых скулах. Она вдруг поняла в чём дело. Её пронзило осознание. На его голове был ободок с милейшими пушистыми оленьими ушками, небольшим колокольчиком посередине и зелёными листочками по периметру всей красной пластмассы самого ободка. И это вызвало такой диссонанс в её сознании, что она не сразу поняла в чём именно дело.       Это будто бы разноцветные обёртки, в которые была завёрнута тягучая карамель, в карманах брюк тёмно-синего костюма Гарри. Он надевал его на собрания и важные встречи, а его сын пытался внести в рутину отца свою лепту. Или, чего уж скрывать, разговоры с Роном с подтверждением выдвинутых им теорий научными фактами, или юмор с отсылками на классическую литературу девятнадцатого века. Не совпадает. Не клеится. Слишком разные. Вызывает сначала интерес, потом дикое замешательство, а после любопытство. Такое, что не спросить будет смертельной ошибкой.       Потому что Драко Малфой, бывший слизеринец с манией чистоты крови, который на четвёртом курсе носил эти дурацкие значки «смердяк Поттер», а на втором обозвал её самым скверным и отвратительным словом, которое она на тот момент только знала — грязнокровкой, и милейший ободок с оленьими рожками — противоречие. И она была готова доказать это всевозможными известными ей способами.       Гермиона посмотрела на него исподлобья. — Спасибо, — сказала девушка, но решила, что её слова прозвучали глупо. Так, будто он сделал что-то, до чего она бы сама никогда не додумалась. — Не то что бы я сама не смогла бы… — Мне не сложно, Грейнджер, — прервал её, зная, что не сделай он этого, не отделался бы одной благодарностью. Но после, посчитав свой ответ слишком грубым, решил дополнить: Я не так часто использую магию, чтобы устать от неё. — Не так часто?       Гермиона подняла голову, и её глаза встретились с его. — Экономлю.       В его голосе звучало смущение, он будто бы выдавил из себя это одно единственное слово. Слово, которое было пронизано всем тем, о чём парень старался обычно умалчивать.       Несколько лет тому назад над его семьёй состоялся суд. Отца отправили в Азкабан. Мать помиловали, так как она помогла Гарри в день битвы, тот выступил свидетелем. На её палочку и палочку Драко наложили множество запретов, разрешались лишь базовые чары, которым обычно обучают на первом курсе Хогвартса. Также был поставлен лимит на количество вербальной и невербальной магии в день. Гермиона точно не могла сказать, но на его правом запястье должен был быть тонкий медный браслет, который контролировал его магию. В случае первой попытки нарушения данного условия его свободной жизни, браслет пускал по его телу разряд тока, а на вторую он посылал уведомление в Министерство. За Драко был закреплён Гарри. Он курировал его, как бывшего приспешника Воландеморта в программе реабилитации бывших Пожирателей Смерти.       Гермиона могла понять его чувства. Когда-то уважаемый, он, чистокровный волшебник древнего рода Малфоев, рождённый сразу с несколькими серебряными ложками во рту, сейчас должен довольствоваться лишь самой элементарной магией вроде «Люмоса».       Будто он и вовсе не принадлежит волшебному миру, будто магическое ядро внутри — не его. Она чертовски хорошо понимала Малфоя. Потому что до их победы была на его месте. С одним лишь отличием: она — маглорождённая, он — чистокровка. Да, девушка позволяла себе злорадствовать, но только первый год, потом счастье от нахлынувшей её справедливости незаметно прошло.       Именно поэтому он выбрал автобус, как средство своего перемещения, а не аппарацию. Это колдовство предполагало полную отдачу и высокий уровень сосредоточения. Ещё было довольно сложным и трудозатратным. — Приятно ощущать магию, да? Даже просто прикоснувшись к древку палочки, — говорит она.       Драко удивлённо смотрит на неё. Он будто не ожидал, что она поймёт его чувства. Скажет те слова, которые вертелись на кончике его языка всё это время. Потому что магия — их часть, без неё они не цельны. Она течёт вместе с кровью, содержится в костях вместе с кальцием. И является важнейшим сокровищем каждого волшебника. Без неё они будто мотыльки без крыльев. Да, безусловно, жить можно, но ощущать себя лишь муравьём. Жалким, безнадёжным и неправильным. Потерять её, как потерять руку. Стать беззащитным.       Это конец.       Даже слабые искры от прикосновения к палочке напоминают ему о том, что он всё ещё волшебник. И он готов до последнего цепляться за это ощущение.       Это надежда. — Да.       Гермиона подметила, что ей стало теплее. От разговора с ним. Странно. Никакие чары не сделали бы то, что смог за несколько секунд он.       Они встали друг к другу чуть ближе и слегка повернулись, чтобы было легче разговаривать. Её каштановые кудри вылезли из-под зелёного шарфа. Его ободок чуть-чуть покосился и рожки теперь смотрели влево. — Как там Министерство? Бруствер? — спросил он. — Ты стал сенсацией, Малфой, — ответила она, впервые называя его по имени.       Драко Малфой проходит стажировку в Аврорате. Да, он, имея при себе слабую палочку, которая окажется в дальнейшем бою помехой, а не оружием, практикуется наравне с остальными. Но самым странным было то, что его тренировал Гарри — всеми признанный глава Аврората. Поттер сам настоял на том, чтобы Драко попробовал обелить себя таким образом в глазах остальных волшебников. Ситуация усугубилась тогда, когда выяснилось, что её друг не собирался ей об этом рассказывать. Гермиона узнала, когда по отделу начали ходить сплетни. Не самые лестные между прочим. — Ничего удивительного. Мне придётся потрудиться, чтобы ослепить противника этим, — проговорил он, достав из внутреннего кармана твидового пальто волшебную палочку. Её кончик засветился белым огоньком, а после, кажется, не по желанию парня, потух со снопом искр.       Грейнджер приподняла уголок губы. Этот жест не остался без внимания с его стороны. — Малфой, — зовёт она. Парень вопросительно кивает головой, — хотела спросить, почему на тебе оленьи рожки?       На самом деле этот вопрос мучал её с самого начала. Драко на мгновение застывает, будто обдумывая слова девушки. Потом вспоминает об ободке, поднимает взгляд вверх, пытаясь рассмотреть. Поняв, что это бесполезно, он срывает украшение со своей головы одним рывком и прячет вглубь кармана.       Он явно был смущён. — Был у Пэнс и Блейза в гостях. Забини сказал, что могу остаться на ужин, но я отказался. Он назвал меня оленем, а Паркинсон подумала, что это (он показал на голову, на которой ранее был ободок) очень смешно. Я уже и забыл об этих рожках, — объяснил Малфой, и после дополнил: – Я просто знаю, что когда двое твоих друзей являются молодожёнами, ты автоматически становишься лишним в их праздновании. Понимаешь?       Гермиона понимала. Но она не представляла как так вышло, что время замедлилось и их глаза встретились — они говорили о том, о чём словами слишком больно. Как так получилось, что снег в них был скорее пропитан искрящейся нежностью, чем холодом. Как это возможно, чёрт возьми?       Они были едины в своём одиночестве, и понимание того, что они — такие различные, так схожи в чём-то настолько личном, было похоже на простую истину, о которой она ранее не знала. Как хурма, вяжущая под языком. То, чего она так долго искала. Такого же потерянного человека, пытающегося жить обычной жизнью. Они оба пытались подобрать свои шестерёнки, чтобы механизм заработал. — Да, Драко, понимаю, — согласилась она. — я, на самом деле, пытаюсь как можно дальше оттянуть момент, когда переступлю порог своей квартиры. Меня там никто не ждёт. Понимаешь?       Грейнджер переступила с ноги на ногу. Он молчал. Она не смела взглянуть на выражение его лица. Это её откровение. Гермиона считала это платой за его тайны, пусть даже так, но всё же на самом деле это было её освобождением. То, что девушка носила внутри себя, то, что не говорила даже Гарри, который стал её поддержкой в годы войны.       Показала Малфою. Смешно и нелепо. Тому самому гордому слизеринцу, любимому сыночку своего отца. Но это казалось таким правильным, как ничто другое во всём мире, что она не жалела. Возможно, впервые в жизни. Гермиона не взвесила это решение, не разобрала на мелкие детальки, просто поверила. — Понимаю.       Одно. Простое слово.       Первая снежинка коснулась кончика её носа, потом следующая и следующая. Они задерживались на каштановых кудрях, но таяли на красных щеках и слегка потрескавшихся губах. И это было чудо — первый снег. Такой мягкий и чистый. Именно так она себя и чувствовала рядом с ним. Белым листом, готовым к написанию сценария рождественской романтической комедии. Девушка улыбнулась и посмотрела на него.       Драко улыбался. Так искренне. И этот его поднятый уголок губы, такой фирменный, наглый, но в то же дружелюбный. Гермиона поняла, что хотела бы видеть его по утрам, днём и тёмной ночью. Всегда и навечно. Он казался ей таким родным. — Малфой? — Грейнджер?       Снежинки собрались на его светлых ресницах и не собирались уходить. Грейнджер впервые поняла, что когда идёт снег не холодно, холодно будет, когда он растает. — Не хочешь поужинать? — Сегодня?       Ей хотелось ответить, что и сегодня, и завтра, и через год, но пришлось ограничиться одним: — Новый год, — выпалила она. — Хорошо. — Адрес отправлю совой. — Хорошо.       Хорошо. Понимаю. Малфой так легко их говорил, так спокойно, что это его спокойствие передалось ей. Она понимала, что после будет думать о них всю ночь. Гермиона ворвётся в свою квартиру, встанет рядом с зеркалом, сжав щёки ладонями, и задастся вопросом, как так получилось, что она пригласила Драко Люциуса Малфоя на ужин.       Кухня, спальня и ванная комната больше не будут наполнены одиночеством и её безразличием к жизни. Даже та же самая автобусная остановка, чёрт возьми, приобретёт свой смысл.       И это будет её счастливым концом.