Аккерман

***

В полицейском участке ребёнку не место, Кенни привёл её в свой обшарпанный дом. Даже спустя много лет Микаса задавалась вопросом: зачем он это сделал, если оставлять её у себя он не собирался. В тот день было очень больно осознать собственную ненужность, это был удар будто ножом по сердцу, по её маленькому глупому сердечку, в котором возродилась трепетная надежда обрести потерянную семью, пусть и в лице сумасшедшего Кенни. Когда Микаса переступила порог убого жилища, облезлые стены, паутина, свисающая с деревянного потолка, въевшаяся в пол грязь её не смутили, в конце концов, было понятно, что одинокий ни то шпион, ни то убийца Кенни вряд ли тратит свободное время на уборку. Таким-то и дом, наверное, нужен только затем, чтобы поспать, пока заживают раны. Должно быть, у Кенни много ран — пусть лицо его было без шрамов, руки исполосовали белые линии, оставленные чем-то тонким и острым. Раз выжил, значит, умеет драться. Нужно будет попросить, чтобы научил и её. Да, такой человек не стал бы заниматься такой ерундой, как уборка. Родители Микасы не были богачами, а их охотничий домик был скромен, но всё же уютен, благодаря стараниям мамы. Микаса знала, на что шла, она не ждала шикарных особняков или сказочных замков, но всё же где-то в груди сердце окатило волной горечи, не из-за грязи, конечно — она знала, чувствовала, что это момент начала её новой жизни. Взрослой жизни. Воспоминания об утраченном доме заставили Микасу встрепенуться — что ж, она тоже постарается. Однако запал утих, стоило ей поднять глаза и встретиться с расчётливым взглядом Кенни. Он присел перед ней на колени и протянул свои большущие в тонких шрамах и мозолях руки к её лицу. Микаса хотела было отшатнуться, но пальцы, ловкие и грубые, как бросок змеи вцепились в её подбородок: Кенни, наплевав на сопротивление, повернул лицо Микасы то одним боком, то другим. — Ну просто красотка, — довольно цокнул. — За такую красоту на золотые монеты не поскупятся. И снова деньги. Конечно. Будь они прокляты. Глаза стало жечь, дышать тоже вдруг стало необъяснимо трудно. И всё же она не проронила ни слезинки. — Продаёшь меня, дядя? — спокойно поинтересовалась Микаса, когда Кенни легонько отпихнул её от себя. На самом деле и это можно было предугадать. Все люди разные, они думают по-разному, желают разное. Будь они такими, как она, Микаса, то её родителей не убили бы. Никто никого бы не убивал. Она поняла это совсем недавно. То, что склад ума Кенни отличается, что в его понятие «семья» входит лишь он сам, и что понятие семьи с Микасой он не разделяет, печально. Что ж, бывает и так. — Осталось найти покупателя, — развесёлым голосом поделился он планами. — Желающих-то будет много, но нам ведь нужен кто побогаче, а? Да уж, мелкая, тебе не позавидуешь! Прости, но у меня нет времени на подтирание соплей маленьким очаровательным принцесскам, а вот золотишко нужно каждому и желательно всегда. Кенни-мяснику никогда не стать добрым дядюшкой, да и не хотелось особо, если честно. Он поправил шляпу, и уверенной походкой направился к двери, на ходу бросая, что вернётся завтра утром с покупателем. Микаса подошла к окну, голому, без выцветших занавесок и уж тем более без намёка на горшок с засохшей геранью, к примеру. Ну хоть стёкла были целые: тёмные и запылённые; на подоконнике валялись высушенные солнцем трупики мух. На небе светили тусклые звёзды, луны не было видно. Внизу по брусчатке шёл за покупателем Кенни. Неожиданно он обернулся. Микасе на миг показалось, что он уставился, казалось, прямо на неё. Затем он снял шляпу, отвесил издевательский поклон, уже без сомнений предназначавшийся Микасе, а после продолжил свой путь. Родители всегда говорили, что она красивая, папа, потирая затылок, смущённо добавлял, что она вся «в маму». Если бы только Микаса раньше знала, что красота принесёт столько зла, тогда бы она пожелала родиться уродиной. «Интересно, кого приведёт Кенни?» — размышляла Микаса, на шагу проводя пальцем по стене. Под ноготь забилась грязь. Она подошла к столу, он был крепким, деревянным. Раскрыла все полочки и хлипкие шкафчики. — «Будет очень забавно, если он приведёт тех самых работорговцев… Хотя нет, это точно будут не они — недостаточно богаты». Кем бы ни был этот покупатель, он явно из числа мерзких уродов, без которых этот мир был бы куда лучше. Как можно быть такими отвратительными? Грустно, что надежда на Кенни не оправдалась. Но, увы, её никто не обязан был любить. И, вглядываясь в лезвие лежащего на её ладонях ножа, Микаса радовалась тому, что выход есть всегда.

***

«Если девка не дура, значит сбежала куда подальше», — думал Кенни, поднимаясь по ступеньками. Спину настойчиво жгло солнце, удивительно жаркое для осенней поры. Кенни дал своей новоявленной родственнице все пути для свободной, вольной жизни — некоторые, кстати, об этом только и мечтают. Он совершил довольно благородный поступок и до сих пор не мог перестать удивляться сам себе. Только не было в этом удивлении самолюбования — лишь покрытая пеплом печаль. Кенни не понимал чувства людей, не умел сострадать, но всей своей прогнившей душой он стремился к этому, ведь, как показал Ури, милосердие способно быть великой силой. Кенни мечтал приблизиться к пониманию мира таким, каким его видит Ури; он хотел понять каково это: прощать, любить и быть любимым? Возможно, когда-нибудь даже такой отброс как он, Кенни, сможет стать чем-то большим, чем просто бессердечный убийца. «Бессердечному убийце не понять родительских чувств, ему не стоит становиться отцом. Никогда», — таковы были слова Кушель, сказанные ему в последнюю их встречу. Удивительно точные, верные слова. От девчонки, внезапно свалившейся на его голову, нужно избавляться. Было бы лучше, если бы девка спокойно померла себе в канаве, а Кенни даже не подозревал об её существовании — так он избежал бы этой знатной нервотрёпки. Но нет: вот вам то работорговцы, то полицейские ублюдки, бросающие подозрительные взгляды, явно задумав срубить на девчонке-сироте деньжат. Кенни сделал всё, что мог: временно избавил от ненужного внимания, а теперь дело за мелкой — все дороги перед ней открыты. Если башка варит, пусть прикинется пацаном, целее будет. Хотя и это не щит от всех бед… Впрочем, как она будет выживать больше не его проблема. В конце концов, здесь даже не Подземный Город — вот там действительно начинается ад! Да уж, и в самом деле! Настроение немного приподнялось. И как всё-таки он аккуратно всё уладил: слегка припугнул мелкую красотульку и избавился от неё, обойдясь даже без крови. Хотя, стоит отдать должное, малая в чём-то даже забавна, но… семья? Маленький ублюдок, то есть племянник, Леви — единственный спиногрыз, взращенный когда-либо Кенни. Так оно и останется. Сложись всё иначе и будь Кушель покрепче, а жизнь — посправедливее — ни за что бы он не взял на себя этот гемморой, но всё случилось так, как предрекал Кенни. Он до сих пор не понимал, почему Кушель его не послушала? Гордая, глупая Кушель... В той яме единственной ценности его сестры и единственному её напоминанию в одиночку было просто не выжить, а Кенни не был настолько испорчен, чтобы обрекать родную кровь на медленную мучительную смерть. Так он остался с мальцом до тех пор, пока не удостоверился, что тот способен выжить без него, после чего с чистой совестью Леви покинул. Кенни открыл дверь. В воздухе отчётливо несло кровью. Он, не сдержавшись, выругался, увидев, как бессознательная тушка девчонки, которая оказалась всё-таки дурой, обмякла, сидя на полу и опираясь плечом о стену. Лицом она уткнулась в колени, а с обвисших изрезанных рук натекла лужа крови. Вдруг эта кучка идиотизма зашевелилась и подняла голову. — Ну как, Кенни Аккерман, я всё ещё красивая? — убийственно спокойно спросила малая. Левая сторона её лица была исполосована, кровь кое-где запеклась и покрылась коркой. Глаз был цел, да и раны, если приглядеться, не особо глубокие, хотя шрамы останутся. Сначала Кенни решил, что маленькая идиотка решила на прощанье оставить ему свой труп, но тут явно более тонкая игра. — Мне очень жаль, что ты потеряешь своё золото за мой вид. Кажется, такой называется «не товарный»? Брови Кенни взлетели вверх и губы сами растянулись в ухмылке. Отчего-то стало весело. — Ай да мелкая ты чертовка! — воскликнул он, стукнув кулаком по стене. Девчонку громкий звук испугал, хотя она и попыталась выглядеть бесстрашной. Кенни, хмыкнув, подошёл ближе. Маленькое чумазое исчадие ада глядело на него в ответ, в её тёмных глазах не было злобы или какой-то тупой детской обиды, там отражались горькая серьёзность и бесконечная усталость. Это было похоже на дежавю. — У тебя взгляд, как у него, — пробормотал Кенни, а после, криво ухмыльнувшись, он с задором произнёс: — Нашу породу так просто не просрёшь, а? Аккерман, за версту чувствуется. Он засмеялся, небрежно сев на пол у стены напротив. — У него? Как у кого? — проявила любопытство мелочь. — Да так, был тут один сопляк, — ответил Кенни, опуская шляпу на кончил носа. Он оказался совершенно не готов к тому, как его сухое чёрствое сердце наполняет какое-то распроклятое, абсолютно ему не нужное чувство. Было ли это состраданием, которое он так мечтал познать, захлёбываясь слюнями от зависти к Ури? Нет. Это была печаль. Чёрная, горькая печаль, отравляющая его и без того искалеченную душу. — И куда ты его дел? Кенни снова хмыкнул, развеселившись постановкой вопроса. — Он задавал много глупых вопросов. Я его поджарил и сожрал. — Ты что, титан в человеческом обличии? — От удивления Кенни чуть не поперхнулся воздухом. Опа, а мелочь уже шутки шутит. — Осторожнее, мелочь. Что я только что говорил о глупых вопросах? Возможно, он об этом пожалеет. А возможно это судьба… но обучение мелочи тому, как правильно здороваться с соседями, какой стороной держаться за нож и как позаботиться о себе, не должно отнять много времени.