Больше нечего терять

Съёмочный павильон быстро пустел, унося с собой шум, вездесущие затворы камер и необходимость держать на лице улыбку. С последним ушедшим с катка для съёмок человеком расслабилась последняя напряжённая мышца на лице Ани. Наконец она может позволить всему тому, что поселилось внутри ещё с середины февраля, вновь взять верх над её сломленной душой. Никаких софитов, никакой музыки, только тишина, открывающая дорогу голосам в голове. Их нестройный хор выбивал из-под ног последние столпы, веля падать в пучину неизбежной скорби. Однако сейчас хор молчал, словно потеряв нужную партию. «Что же вы молчите? Почему вместо уже знакомой песни, плешивеющей парочкой явно фальшивых нот, вы украшаете вечер молчанием? И почему сердце всё же сменило свой темп и ритм, отбивая какую-то какофонию в груди?» — крутилось в уставшей голове. Грудная клетка ноет то ли от выступления своего заключённого, то ли от ужасно давящего платья, мешая сосредоточиться на тишине и поиске пропавших вокалистов. Аня тянется к лифу платья, поправляя его в надежде облегчить свои страдания. Не помогает. Уставшие ноги плавно движутся по льду в сторону пульта и ноутбука с музыкой. Внутри отказываются давать концерт, значит устроим его снаружи. Взгляд быстро находит нужный трек, и уже через пару мгновений зал заполняется музыкой. Она должна прокатать эту песню. С первыми нотами она плавно выезжает на центр льда, встаёт в импровизированную позу. Всё, что я видела — оно моё. Ладони очерчивают замысловатые фигуры в воздухе, рисуя понятную лишь ей одной картину. Портрет. Всё, что знаю я — оно со мной. Глаза закрыты. На лице за время одной строчки отражаются эмоции, поглощавшие её многие месяцы. Всё, что я чувствовала, глядя на рассвет — оно во мне. Первые шаги, скольжение, поворот. Создаваемый полетом ветер треплет распущенные волосы, омывает всё тело, словно сбрасывая с него цепи. В груди разливается раскалённый металл от воспоминаний ледяного пекинского рассвета. Каждая эмоция отражается на фарфоровом лице фигуристки, и даже сквозь темноту льда, освещаемого лишь несколькими софитами, можно прочитать по её движениям историю. Её историю. Их историю. Никаких прыжков, только плавные дуги по льду и вращения, высвобождающие рвущуюся наружу правду, что так долго приходится скрывать — не переболело. Изящные ладони рассекают воздух, сжимаясь в кулаки на особо значимых строках Всё, что тобой сказано — это заповедь. В голове метелью кружат обрывки слов и фраз — когда-то нежные, когда-то острые, и те, пропитанные гневом и болью, замораживающие Аню изнутри, от самого сердца. Всё, что с тобой связано — это золото. Руки складываются в замок на груди, словно пряча невидимую медаль от посторонних глаз. И пусть сейчас в зале никого, эту медаль она до сих пор укрывает в самых глубинках своего шкафа, прячет даже от своего взгляда, лишь бы не напоминала её. Всё, что я чувствую, глядя на тебя — это любовь. Эта строчка всё же срывается с пухлых губ, растворяясь в глубине звука и смысла. Каждая буква наполнена воспоминанием, оборачивающимся вокруг шеи шарфом и удушающим её. Глаза всё ещё закрыты, но из-под опущенных век проливаются мысли и чувства. Мне больше нечего терять, кроме одной твоей любви, ценою во весь мир. Единственный прыжок врывается в её катание именно на этой строчке — просто перекидной. Специально срывает, оказываясь на льду — ноги не держат, сила эмоций усиливает гравитационную, и сопротивляться притяжению земли смысла нет. Лёд такой же холодный, как и она тогда. Ладони неприятно покалывает, но она не убирает их, не прячется от этого холода, получая мазохистское удовольствие от своей боли — ещё немного, и она потеряет связь с реальностью, боль — её единственный маяк, разожжённый ею в далёком Пекине. И ей больше нечего терять, потому что она потеряла и её любовь, и себя. Аня осталась там, в третьей неделе февраля, в семнадцатом числе, рассыпавшаяся в ледяную крошку на кровати номера. Лучше бы, подобно Камиле, она рассыпалась на льду. Но фарфор оказался сильнее огненно-рыжей стали. Кто бы знал, что фигуру из фарфора, такую холодную и на первый взгляд хрупкую, не разобьют ни бушующее пламя, ни металл, пусть и золотой, ни многотонный груз со стороны, однако она падёт ниц перед простым порывом ледяного ветра. Ветра, созданного ею самой. Спустя время песня заканчивается, лёд вновь погружается в тишину, прорезая которую из её груди вырываются выдохи с клубочками пара. Ногти впились в ладони до кровавых полумесяцев, она даже не понимала, насколько сильно сжаты руки в кулаки, пока не увидела, что собственные ладони, белые от напряжения, сливаются со льдом. На лице замёрзли капли слабости, превращаясь в частицы окружающей её стихии. Сил подняться не было. Хотелось остаться здесь, на родном и привычном льду, отдаться во власть морозу и замёрзнуть, слившись с катком воедино. Задержав дыхание в попытке восстановить его, она слышит чрезмерно громкое дыхание рядом. Но оно принадлежит не ей. Аккуратно поднимается со льда, бегло вытирая щёки рукавом. Расфокусированный взгляд ищет себе опору вокруг, но не может зацепить за что-то конкретное: вот на большом экране всё ещё пестрит заставка шоу, а на судейском столе кто-то забыл бутылку воды. Внезапно пробежавший по залу софит выхватил из темноты одинокую фигуру. — Прошу прощения, съёмки уже окончены, вы заблудились? — Прокашлявшись и поняв, что её поймали с поличным, прохрипела Щербакова. Она медленно подъехала к фигуре, готовясь воевать за отстаивание личных границ, если её терапия попала на видео или фото. — О нет, я просто ждала тебя, — отзывается фигура, поднимаясь на ноги и делая шаг по направлению к Ане. Щербакова застывает на месте после первой буквы, заместившей обращение к ней, но такой родной. Фигура делает ещё один шаг, медленно въезжая в освещаемую проектором зону. Поразительно — это перый шаг, который она сделала к Ане после Пекина. — Ты… — Прости, что без приглашения, сейчас это всё действительно выглядит жутковато, но убивать тебя я не планирую, — Саша подняла руки в сдающемся жесте. Саша Трусова. В сдающемся жесте. Аня всё ещё не может понять, какой факт сейчас дестабилизирует её и так шаткое состояние сильнее. — О, не стоит, ты сделала это полгода назад, — легко парирует Аня, даже не следя за вырывающимися изо рта словами. Слишком много эмоций, слишком много боли, слишком много всяких «слишком». — Что? Аня хмыкает, видя настоящее удивление на лице напротив. Ситуация похожа на нелепый цирк. — Я не буду повторять дважды, Трусова, ты прекрасно всё слышала, — стальные нотки в голосе Ани поразили даже её саму, что уж говорить об опешившей Саше. Однако Трусова вновь предприняла попытку привести их разговор в форму: — Ань, пожалуйста, мы можем поговорить? Зелёные глаза без устали пытаются выловить карие, не желающие сдаваться в плен. Один факт про Сашу правда — она готова разбиться о лёд на пути к своей цели. Только сейчас лёд это сама Аня, а цель девушки напротив ей неизвестна, что не может не пугать. — Хм, история действительно циклична, — Вдруг ухмыляется Аня, легко покачивая головой. В карих омутах блестят слёзы, красивое лицо пересёк шрам боли, однако улыбка превращает всё это месиво в довольно ироничную картину. — Если честно, я совсем тебя не пони… — Ты говоришь в точности то, что я твердила тебе тогда. Абсолютно, вплоть до каждого звука. «Саша, я ждала тебя», «Саша, давай поговорим», помнишь? Слова прозвучали абсолютно идентично той пекинской ночи. Лицо рыжеволосой мгновенно преобразилось — в голове явно зажглась лампочка, освещая нужное воспоминание, забитое в уголок сознания, туда, подальше от света и ежедневного использования. Они обе прятали что-то из Пекина в закоулках кто-то памяти, кто-то — шкафа. — Ань, я… — Нет, стоп, — Аня выставляет одну руку вперёд, опуская взгляд вниз, стараясь не смотреть в эти чертовы глаза. Только сейчас горячий от слёз шоколад натыкается на белоснежные коньки на ногах собеседницы. Из груди вырывается полувздох-полустон — они слишком знакомы. Саша на удивление Ани молчит, хотя по напряженной позе и наклону в сторону кареглазой ясно, что она еле сдерживает вырывающуюся наружу речь. Однако Аня больше не хочет позволять ей убедить её в чём-то — однажды уже поверила, и оказалась здесь, в пустом павильоне с пустой душой. — Я бы хотела узнать, зачем ты здесь, но часть меня говорит не делать этого, и в этот раз я ей поверю, — спустя несколько минут молчания и проглатывания тихих всхлипов, говорит Аня. — У меня только один вопрос: почему ты пришла сейчас? Саша молчит, сбитая с толку неожиданным вопросом, пока Аня обхватывает себя руками, словно пытаясь поддержать и не дать упасть. Или потому что на катке холодно, а она в одном платье, что совсем не мешало ей лежать на льду минуту назад. Подумав о втором варианте, Саша быстро снимает с себя куртку и дрожащими от страха и волнения руками протягивает её Ане. Та лишь смотрит на куртку, так и не подняв взгляд на её хозяйку, но в руки не берёт, просто качает головой, отказываясь. Надевать обратно нет ни сил, ни желания, хотя ей самой очень холодно, и дело во все не в том, что она на льду. Одежда безвольно повисает в опустившихся руках Саши. Что ж, Аня очевидно опустила руки раньше. — Ань, я не знаю, — всё же отвечает на поставленный вопрос Саша. Щербакова тихо хмыкает. — Послушай, я не буду утверждать, что всё то, что я тогда сказала и сделала, было только из-за эмоций и я не имела в виду всё то, что выплеснула на тебя, я не буду врать, не умею. Но я имела в виду все те вещи только в тот момент. Ты знаешь, я импульсивная и резкая, не умею я держать язык за зубами и фильтровать всё то, что крутится в голове. Там я… там я просто сорвалась. И это было ошибкой. Моей второй пекинской ошибкой. Но она куда важнее, потому что первая лишила меня золота, вторая — тебя. А ты важнее золота, и это я тоже поняла лишь тогда, когда стало поздно. Аня всё же подняла глаза и сразу врезалась в буйную зелень напротив. Кристально чистую зелень. Саша права как минимум в одном — она не умеет врать. Особенно Ане. — Почему ты здесь сейчас? — Шепчет Аня, не отводя взгляд. — Мне больше нечего терять, кроме твоей любви, — срывающимся голосом шепчет в ответ Саша. Зелень и её лицо расплываются перед взором Ани, затуманенным слезами. Это слишком личный удар. — Почему ты думаешь, что ещё не потеряла её? — Потому что ты всё ещё здесь. Аня отшатывается от Саши и её обжигающих слов. Врать и скрывать бессмысленно — Саша только что была свидетелем её признания самой себе и, как она думала, пустому павильону. Но что делать? — Что я должна делать с этой информацией? — Озвучивает вопрос из головы Аня. — Я не знаю. Но пришла я потому, что мы договаривались решать вопросы о нас только разговорами. — О нас? — После нескольких минут молчания переспрашивает Аня. В голове полнейший хаос, мысли спутались следами коньков по льду и невозможно разобрать, где начинается одна и заканчивается вторая. — Если ты захочешь и позволишь. Аня молчит. Ей больше нечего терять. И она хочет оказаться в мире спокойствия и ясности, где нет ни страхов, ни опасностей, ни холода. Хочет раствориться в чём-то светлом и тёплом, чувствуя себя ледяной Снегурочкой перед буйным костром — точно сожжёт. — Обещай, что согреешь, а не сожжёшь, — шепчет Аня после долгого молчания. — Обещаю.