Миссис Коломбо

      Входная дверь снова скрипит. «Нужно будет смазать петли», — отмечает про себя детектив, небрежно накидывая на вешалку старенький мятый плащ. Из кухни доносится манящий запах запекающейся в духовке шарлотки.       — С возвращением, Фрэнк.       Нежный, немного уставший голос. Светлая улыбка. Лучики едва заметных морщинок вокруг искрящихся доброй иронией глаз. Миссис Коломбо выходит из кухни, посмеиваясь в перепачканную мукой ладонь.       — Ты пришёл пешком? Как же так, где твой шикарный импортный автомобиль?       — В нем снова что-то барахлит, пришлось заехать в ремонт по дороге, — Коломбо с улыбкой целует жену в щеку, и та морщится с наигранным недовольством: опять не побрился. Совершенно не поддающийся воспитанию человек.       — Тебе не кажется, что этот несчастный кусочек ржавчины на колёсах давно пора отправить на заслуженный отдых в какой-нибудь музей автомобильного старья?       — Дорогая, эта машина ещё меня переживёт, и на ней будет разъезжать мой племянник, — лейтенант прищуривается, глядя на супругу, и даже эта женщина, знающая его больше двадцати лет, не может распознать, говорит он всерьёз или снова иронизирует.       Они проходят на кухню — впрочем, прежде миссис Коломбо требовательно указывает на пепельницу, заставляя мужа оставить недокуренную дешёвую сигару за пределами обеденного стола — и лейтенант выслушивает, молча улыбаясь куда-то в пространство, о том, как сложно было женщине достать тот самый, черт его возьми, перец чили, без которого её привередливый супруг не может поужинать.       О работе они не говорят. Лейтенант когда-то давно решил оставлять вне дома мысли об убийствах, крови и всей человеческой жестокости, с которой ему приходится сталкиваться ежедневно. Здесь, в этой просторной светлой кухне с нелепыми, но такими приятными жёлтыми занавесками — мысли только о хорошем. Как-то незаметно, ещё в первые годы совместной жизни, этот дом стал для них убежищем. Местом, куда можно вернуться и просто отдохнуть, отгородившись неприступной вечно скрипящей дверью от сбивающего с ног урагана всеобъемлющего человеческого горя. Здесь всегда было светло. Даже ночами, когда они оставались побеседовать за чашечкой свежесваренного какао — будто сияние исходило не от старенькой лампы, а от этих лучащихся теплотой глаз напротив, от голубого халатика в горошек и от небрежно спадающей на лицо пряди вьющихся волос.       Сейчас здесь тоже светло. И аромат шарлотки мгновенно заставляет забыть об очередном убийстве, над которым сегодня пришлось немало поломать голову. За спиной раздаётся требовательный лай, и Коломбо оглядывается, подзывая к себе старого приятеля:       — Пёс, дружище, иди-ка сюда. Миссис Коломбо ведь не будет против, если мы разделим стейк с тобой на двоих, правда?       Безымянный бассет-хаунд, уже выучившийся откликаться на хозяйкое «Пёс», лениво ковыляет к лейтенанту и жуёт угощение с совершенно блаженствующим видом.       — Знаешь, нас с тобой пригласили на ужин. Я сегодня выручил одного очень влиятельного бизнесмена и доказал его невиновность. Он, кажется, хочет выразить свою благодарность. Я пообещал, что приду вместе с женой, — Коломбо поднимает взгляд на супругу, ожидая ответа. Но его слова неожиданно повисают в пустоте. Женщина молчит какое-то время, и в её взгляде, устремленном на мужа — внезапная грусть, причины которой для Коломбо остаются нечитаемыми.       — Я не могу пойти.       Голос меняется. Мгновенно, будто кто-то щёлкнул выключателем и погасил свет, всегда до этого сиявший изнутри. Она замолкает, но все ещё смотрит, не сводя глаз с лейтенанта, и в этом взгляде — сочувствие и невысказанная печаль.       — Почему?       — Ты знаешь.       Коломбо медленно мотает головой, отрицая происходящее, пытается разглядеть что-то на дне таких родных, но вдруг затянувшихся слезами глаз напротив. Но не видит. Не понимает. Весь его талант детектива, весь его острый ум, раскрывший сотни самых запутанных преступлений — сейчас бессилен.       — Я не понимаю.       — Ты знаешь. Только каждый раз обманываешься, заставляешь себя снова поверить в обман собственного разума.       — О чем ты?       — Назови меня по имени.       Лейтенант делает короткий вдох, будто намереваясь сказать что-то. Имя готово сорваться с губ. Но секунда за секундой, отмеряемые таким внезапно громким тиканьем настенных часов, растворяются в пустоте. Коломбо не произносит ни слова.       — Ты не скажешь этого. Не назовёшь моё имя. Её имя. Потому что в глубине души ты всегда знаешь: я — не она.       — Я не понимаю…       — Не лги ни мне, ни себе. Посмотри на меня, — женщина протягивает тонкую руку, касаясь щеки лейтенанта, — Ответь себе, почему я здесь?       — Потому что мы всегда здесь жили…       — Да. Всегда. Двадцать один год, если быть точной.       — Двадцать три.       — Нет. Ты живёшь в этой квартире двадцать три года. Я — всего двадцать один. Ты похоронил меня два года назад, Фрэнк.       Женщина поднимается со своего места и делает несколько шагов в сторону, приближаясь к отдыхающему на коврике у двери Псу. Протягивает ему руку, гладит по короткой гладкой шерсти, но собака не реагирует, продолжая безмятежно спать.       — Ты заблудился. Тебе пора искать выход. Вспомни, откуда у тебя стеклянный глаз?       — На меня напали. Человек, которого я посадил, вышел и решил отомстить. Выяснил номер нашей квартиры, и…       — И пришёл сюда. Ты пытался меня спасти, Фрэнк. Но целиться в преступника после того, как его пуля лишила тебя глаза, было сложно. Не твоя вина, что его выстрел оказался точнее твоего. Прямо в сердце. Вот сюда, — женщина прикладывает ладонь к своей груди. На голубоватой ткани под тонкими пальцами расплывается тёмное кровавое пятно, — Поэтому ты так и не дал нашему псу кличку. Мы хотели выбрать имя вместе, помнишь? Не успели.       По щеке женщины скатывается слеза. Образ медленно начинает таять, будто теряет краски, и вот уже за голубым платьем в горошек проступают контуры старого кухонного гарнитура. Коломбо медленно, будто во сне, подходит к жене и протягивает руку, намереваясь стереть влажный след с её щеки, но рука проходит сквозь кожу, не встречая препятствий.       — Тебе нужно меня забыть. Пора перестать разговаривать со мной по телефону. И приготовь себе что-нибудь, ты ведь совсем ничего не ешь.       Она улыбается, пока по щекам бегут слёзы, и шепчет одними губами: «Прощай». Хрупкая женская фигура всё больше бледнеет, пока наконец совершенно не исчезает. Растворяется в воздухе аккуратно сервированный ужин, оставляя лишь покрытый слоем пыли пустой стол. Исчезает аромат шарлотки. Угасает наполнявший комнату свет, и Коломбо замечает, что лампочка давно перегорела, а солнце зашло, и кухня погружена в серый бесцветный полумрак. Жёлтые занавески выцвели и запылились, а на подоконнике вместо всегда цветущих фиалок — только сухие листья.       Тишина.       В руку лейтенанта настойчиво тычется что-то влажное. Пёс. Будто понимает, будто говорит взглядом: «Я всё ещё здесь». Коломбо опускается на колени, обнимает подошедшего к нему бассет-хаунда и прячет лицо в теплую шерсть.       — Что, Пёс, проголодался? Идём… Купим чего-нибудь поесть. Магазин ещё не закрылся.