Песчаные бури вскрывают секреты

Аль-Хайтам злился. Уже не так сильно, но злился. А как тут не злиться, когда ты ищешь своего несносного соседа по всей пустыне? Сначала в нëм взыграла обида. «Где ты был, когда все в Сумеру так в тебе нуждались?» Что за чушь, причём здесь вообще Сумеру? «Где ты был, когда я так в тебе нуждался?» — да, именно это хотел сказать секретарь. Теперь он, конечно, понимал, насколько эгоистично с его стороны было держать обиду на Кавеха. Архитектор пережил сансару Сабзеруса… очень тяжело, мягко говоря. Аль-Хайтам знал это, потому что сам ставил его на ноги. Нет ничего удивительного в том, что Кавех сорвался в пустыню при первой же возможности. Теперь аль-Хайтам даже радовался его побегу, ведь на стройке где-то среди песков он был в безопасности. Просто проблема в том, что секретарь всë это время не знал, куда подевался этот надоедливый свет Кшахревара. Кавех ушёл из дома, оставив ключи, но не собрав свои вещи. Даже записки никакой не было. Аль-Хайтам не знал ничего. Где он, что он ест и пьёт, в какой обстановке он спит, — всë это оставалось для него загадкой. Секретарь мог воспользоваться своими связями — именно так аль-Хайтам и делал раньше, когда Кавех внезапно исчезал. Но на этот раз ему пришлось бежать из Академии и спасать малую властительницу Кусанали, а вместе с ней и всю страну, знаете ли. Так что да, Кавех за полтора месяца своего отсутствия сильно потрепал учёному нервы. И они опять поругались, конечно же. В Доме Даэны. Когда аль-Хайтам уходил из Академии, его сопровождали сотни взглядов и шепотков. Секретарь и господин Кавех снова поссорились у всех на виду, ну конечно. Кто в здравом уме просто проигнорирует такое событие? Всем обязательно нужно обсудить это в мельчайших подробностях. «Ладно, — решил аль-Хайтам. — Ничего страшного не случилось. Поговорим дома». Дома никого не оказалось. «Опять?» — подумал аль-Хайтам. И он вспомнил, что вообще-то до сих пор хранил при себе ключи Кавеха, попросту забыв отдать их. На этих ключах висел несуразный брелок в виде маленького аранары, которого архитектор сам вырезал из дерева. Брелок странным образом успокаивал аль-Хайтама, когда он жил в деревне Аару. Вздохнув, секретарь вышел из квартиры, чтобы узнать у соседки, приходил ли Кавех. Если да, то нужно поискать его в ближайших тавернах. Но нет. Кавех не приходил. Аль-Хайтам вернулся в Академию. Уж на этот раз ему никто не помешает воспользоваться его связями. Так секретарь и оказался среди ночи в пустыне. Выяснилось, что на объекте, которым всë это время занимался Кавех, что-то случилось, и он рванул обратно. Аль-Хайтам дошёл до места стройки, но там ему лишь указали, в какую сторону ушёл архитектор. Потому что да, он уже решил проблему и ушёл. Ветер с каждой минутой становился всë сильнее и сильнее. Приближалась песчаная буря. «Наверное, надо было просто ждать его дома, — думал аль-Хайтам. — Но нет же, мне приспичило пойти за ним. А вдруг с ним что-нибудь случится, да, аль-Хайтам? — ему иногда не чужда была самоирония. Особенно когда дело касалось Кавеха и того, насколько импульсивно всегда рациональный секретарь Академии мог себя вести из-за него. — Он же не жил шесть с лишним недель в пустыне и не был тут раньше. Мало ли, что может с ним произойти». На самом деле аль-Хайтам не жалел, что пошёл сегодня в пустыню. Этими мыслями он пытался приглушить собственное волнение. Во время песчаной бури лучше не оставаться одному. Нужно было найти Кавеха как можно скорее. А нашëл он только банду пустынников, которые либо искали своей смерти, выходя разбойничать в преддверии бури, либо были слишком самоуверенны и глупы, либо не имели никакого укрытия. В любом случае, ребята попали под горячую руку. Однако в пылу сражения аль-Хайтам не заметил, что одна лихая стрела полетела прямо в сторону его сердца. Вероятно, он бы и умер сегодня вот так бесславно (а ведь жизнь в Сумеру только-только пошла в гору в том числе благодаря его стараниям), если бы кто-то не оттолкнул стрелу мечом. Ему не надо было оборачиваться, чтобы посмотреть на своего спасителя. Он и так знал, кто это. Меч, отразивший стрелу, был двуручным и принадлежал Кавеху. Этот клинок аль-Хайтам узнает из тысячи. Не сговариваясь, они встали спина к спине. Во время сражений аль-Хайтам и Кавех на удивление очень тонко чувствовали друг друга и всегда были союзниками, не противниками. Очень сильно запахло травой — дендро элемент использовался с двойным усердием. К сожалению, к внезапной атаке змеями они не были готовы. Змеиные заклинатели среди пустынников встречались крайне редко. Аль-Хайтам даже не сразу понял, что случилось, когда услышал крик Кавеха. Пустынники отступили — то ли остались довольны тем, что всë-таки сумели доставить неприятности, то ли наконец-то обратили внимание на песчаную бурю, готовую вот-вот разразиться. Аль-Хайтам обернулся к Кавеху. На тыльной стороне его ладони расцветал свежий ярко-красный укус. Вслед за стремительно удаляющимися пустынниками уползала виновница происшествия — змея. Аль-Хайтам наступил ей на хвост, чтобы запомнить расцветку. Та зашипела и хотела было броситься на него, но он размозжил ей голову сапогом. «Пустынные змеи, — вспоминал аль-Хайтам одну из лекций Тигнари, которые он посещал иногда для общего развития, — встречаются редко, но крайне опасны. Если вас укусит тропическая змея, то есть вероятность, что она не ядовита или еë яд не приводит к летальному исходу. Это всë равно не значит, что их можно недооценивать. Пустынные же змеи… всегда ядовиты. Смерть после их укуса наступает в течение двенадцати часов, если не предпринять никаких мер». «Что за день сегодня такой», — устало подумал аль-Хайтам. И это была последняя относительно спокойная мысль в его голове. Тонкая лоза, призванная дендро силой аль-Хайтама, плотно обвилась вокруг запястья Кавеха, чтобы предотвратить дальнейшее распространение яда. Архитектор, кажется, даже не заметил этого: он резко ослаб и упал на колени. Аль-Хайтам поднял его на руки. Нужно было найти укрытие как можно скорее. Секретарь бродил по пескам не так уж и долго, но ему показалось, что прошла целая вечность. Жизнь уходила из Кавеха прямо у него на глазах. Он то краснел, то бледнел; кожа его горела, подобно раскалённой печи; по лицу катился холодный пот. Песок был везде: под ногами, впереди, позади, слева, справа, даже в воздухе: его поднимали порывы сильного ветра. «Во время песчаных бурь, — думал аль-Хайтам, — просыпаются монстры». Он перехватил Кавеха крепче, прижимая его к себе. — Хайтам, — слабым голосом сказал архитектор, — брось меня. Спасайся сам. Я всë равно не жилец. Не умирай вместе со мной. — Заткнись. А то песка в рот наберёшь. — Разве не ты говорил, что в первую очередь надо переживать за собственную шкуру, а не пытаться строить из себя героя? — Кавех даже слегка ухмыльнулся. — Помолчи, — повторил аль-Хайтам, сверкнув на него злобным взглядом бирюзовых глаз. — Это не геройство. Геройство — это спасение жизни постороннего человека, до которого тебе нет никакого дела. — Выходит, тебе есть до меня дело? — аль-Хайтам всерьёз удивлялся, как у этой язвы ещë хватает сил для разговора. — Стал бы я тебя содержать в ином случае? — хмыкнул секретарь. — Заканчивай с драмой, я вижу пещеру. Пещера была относительно безопасной. Она вела куда-то вниз, но аль-Хайтам сюда пришёл не для исследований. Он скинул свой плащ на землю возле каменной стены и усадил на него Кавеха. Затем занялся блокировкой выходов. Дендро лианы толстой стеной закрыли проход наружу и в глубину пещеры (мало ли, что или кто там может скрываться). Когда аль-Хайтам обернулся к Кавеху, тот выглядел так, будто готов был вот-вот потерять сознание. — Не закрывай глаза, — предостерёг его аль-Хайтам, садясь перед ним на колени и щупая лоб. — Смотри на меня. Говори со мной. Ты слышишь? Плохо дело. У Кавеха был сильный жар. Засыпать или терять сознание ему нельзя — он мог никогда больше не проснуться. От волнения у аль-Хайтама холодило все внутренности, но учëный не подавал виду. Он достал из своей наскоро собранной дорожной сумки бинты и медицинский спирт, а из сапога — кинжал. — Я соврал, — сказал Кавех, насилу открыв глаза (в кои-то веки он послушался аль-Хайтама). — Не уходи. Не бросай меня, Хайтам. Ты мне нужен. — Я и не собирался бросать тебя, — аль-Хайтам несколько смягчил свой голос, стараясь успокоить начавшего бредить архитектора. Он вылил немного спирта на кончик кинжала. — Соберись, — сказал секретарь, взяв хрупкую ладонь соседа в свою. — Сейчас будет больно. Не совершай резких движений. Я собираюсь высосать яд. Кавех лишь кивнул, давая понять, что услышал его. Аль-Хайтам сполоснул рот спиртом и сплюнул. Затем дал себе пару секунд, чтобы морально подготовиться. Но лишь пару секунд. Он чувствовал себя паршиво. Возможно, кто-то удивится этому факту, однако аль-Хайтам не дрался с Кавехом. Ни в студенческие годы, ни после них, никогда. Они правда много спорили и нередко ссорились, но только на словах. Аль-Хайтам даже защищал его. Иногда, когда у него было настроение (всегда, когда того требовала ситуация). И сейчас необходимость причинить боль Кавеху ощущалась неправильно. Даже ради того, чтобы спасти ему жизнь. Аль-Хайтам не был бы собой, если бы не смог быстро отбросить лишние сантименты и взяться за дело. Его руки всë равно слегка дрожали, когда пришлось совершить маленький надрез на месте укуса. Кавех вскрикнул от боли, но быстро заткнул себе рот здоровой рукой. Аль-Хайтам припал губами к ране. Он высасывал яд долго, часто сплёвывая кровь на землю. Этот железный привкус на языке чувствовался просто отвратительно. Приглушëнные, но болезненные стоны Кавеха не помогали. Аль-Хайтам боялся никогда не забыть вкус его крови. Он попытался абстрагироваться и представить, что просто целует руку архитектора, но это не срабатывало. Страдания Кавеха подействовали на него хуже, чем недавний удар по голове, который аль-Хайтам пережил ради спасения малой властительницы Кусанали. Когда секретарь решил, что этого достаточно, и отстранился, он обнаружил дрожащего и плачущего блондина. Остекленевший взгляд рубиновых глаз был направлен прямо на аль-Хайтама, и в нëм легко угадывался страх. Сердце пропустило удар. «Не хватало ещë, чтобы он в бреду подумал, что я представляю угрозу для него», — одна только мысль об этом внушала секретарю настоящий ужас. — Кави, всë в порядке, — сказал аль-Хайтам осторожно и ласково. — Я ничего тебе не сделаю. Дыши. Глубокий вдох и выдох. Давай вместе. Кавех, к большой радости аль-Хайтама, повторил за ним и после нескольких упражнений на дыхание постепенно успокоился. Секретарь воспользовался этим, чтобы быстро продезинфицировать его рану и наложить на неë бинты. Теперь… теперь больше ничего нельзя было сделать. Оставалось только ждать конца песчаной бури. Аль-Хайтам бережно стëр слëзы с его лица. — Хайтам, — через какое-то время тихо сказал Кавех, — я хочу пить. Ну конечно. При отравлениях очень быстро наступало обезвоживание. К счастью, аль-Хайтам взял с собой бурдюк с водой. У Кавеха не было сил, чтобы держать что-то в руках, поэтому секретарь сам поднëс к его губам ёмкость с жидкостью. Однако архитектор чуть не захлебнулся. Аль-Хайтам вздохнул. — Не верю, что говорю это, — произнëс он, — но прошу меня извинить. Аль-Хайтам набрал в свой рот воды из бурдюка и рукой разомкнул челюсти Кавеха. Он посмотрел ему в глаза и дал себе буквально секунду на то, чтобы решиться. Затем припал губами к его губам. Он почти насильно впихнул язык в рот Кавеха, который в попытке оттолкнуть вцепился здоровой рукой ему в плечо, и влил в него воду. Архитектор инстинктивно проглотил, но слабо пихнул секретаря ладонью в грудь, когда тот отстранился. — Нет, нет, подожди, — сбивчиво проговорил Кавех. — Не делай этого. Зачем ты это делаешь? — он всхлипнул. К его лихорадочно блестящим глазам снова подступили слëзы. — Я даже не могу сопротивляться. Ты знаешь, как это называется? Аль-Хайтам, ты же не такой. «Не такой». О, секретарь знал, какой смысл архитектор вложил в эти слова. Однажды Кавех, ещë будучи юным и подающим надежды студентом Кшахревара, сказал ему, аль-Хайтаму, кое-что. «Я ненавижу мужчин, пытающихся ко мне подкатить. Не то чтобы я против любви между мужчинами, но одно дело — любовь, а другое — эти сальные взгляды, которые я ловлю на себе по несколько раз на дню. Они не видят ничего, кроме моей внешности, и не хотят увидеть. Для них я просто кусок мяса, не более. Сам посуди, когда девушка пытается познакомиться с тобой, она обычно так застенчиво себя ведëт, какая прелесть, а когда с тобой пытается познакомиться мужчина… Мне в таких ситуациях хочется просто ему врезать». Эти слова… Да, вероятно, они ранили аль-Хайтама больше, чем он готов был признать. Они с корнем вырвали только-только начавшую расцветать надежду на взаимность из сердца студента Хараватата. Но чувства, к сожалению, остались в его груди и крепли с каждым годом. — Я. Не делаю. Ничего. Такого, — отчеканил аль-Хайтам, сглотнув подступивший к горлу ком. Он давно научился подавлять свои чувства. Давно научился игнорировать разбитое сердце. Он не заплачет. Ни за что не заплачет. — Я просто не хочу, чтобы ты захлебнулся или умер от обезвоживания, вот и всë. Ты всë ещë хочешь пить или как? Кавех замер на несколько секунд, пытаясь понять смысл его слов. Думать ему сейчас было тяжело, но, по крайней мере, он пытался. Блондин долго смотрел на аль-Хайтама и, кажется, начинал осознавать, что происходит. — Да, — слабо кивнул Кавех, — я хочу пить. И аль-Хайтам продолжил передавать ему воду изо рта в рот. Кавеха мучила сильная жажда. Одним Архонтам было известно, сколько он выпил воды в этой пещере на краю света. Губы секретаря горели от поцелуев. Одна мысль, малодушная и эгоистичная, посетила его: «Пусть этот момент никогда не заканчивается». В какой-то момент… Аль-Хайтам не сразу понял, что произошло. Но Кавех снова схватился за его плечо. На этот раз не чтобы оттолкнуть, а чтобы притянуть к себе. И поцеловал его. По-настоящему. Без воды. Он просто поцеловал. И аль-Хайтам ничего не смог сделать, кроме как поцеловать в ответ. Чувства, сдерживаемые столько лет, сыграли с ним злую шутку. Захлебнувшимся среди них двоих оказался аль-Хайтам. И захлебнулся он не водой, а любовью к Кавеху. Секретарь просто физически не мог прекратить поочерёдно сминать то нижнюю, то верхнюю губу блондина между своими или перестать горячо толкаться языком ему в рот. Проходили минуты, а аль-Хайтам не останавливался. Он целовал Кавеха со всей страстью, на которую только был способен. Учëный обнаружил, что изнывал от жажды все эти годы. И напиться теперь просто не получится. Если бы сумерцы, когда ложились спать, видели не только черноту, то аль-Хайтам знал бы, что порой самые прекрасные сны превращаются в ужасающие кошмары. Неизвестно, откуда в нëм вдруг взялась сила, но Кавех оттолкнул его. Жар всë ещë не спал, как было видно по красному лицу архитектора. Но взгляд алых глаз окончательно прояснился. Он пришёл в себя. — Как ты там оправдывался? — тихо сказал Кавех. — Просто хочешь меня напоить? И всë? Ну и как? Напоил? Аль-Хайтам в ужасе замер. Неужели… Неужели то, что он принял за взаимность, произошло из-за не вполне адекватного состояния Кавеха? Как вообще можно было додуматься целовать человека в бреду? Как можно было принять его согласие за чистую монету? И что теперь он скажет, глядя Кавеху в глаза? — Это не то, — выдавил из себя аль-Хайтам, так и не осмелившись поднять голову, — что ты думаешь. — Не нужны мне твои оправдания, — жёстко перебил Кавех. — Просто скажи, зачем ты это сделал. — Хочешь, чтобы я сказал вслух? — аль-Хайтам вдруг подумал, что они будто бы снова спорят, и это придало ему уверенности. — Хорошо, — он посмотрел на него. — Будь по-твоему, светоч Кшахревара. Я люблю тебя. Очень давно. Доволен? Теперь можешь потешаться над моими чувствами столько, сколько твоей душе угод- Аль-Хайтам резко замолчал на полуслове. Потому что Кавех вдруг притянул его к себе и обнял здоровой рукой, вжавшись лицом в широкое плечо. Послышался подозрительный сдавленный всхлип, и аль-Хайтам почувствовал нежные губы возлюбленного на своей коже. — Дурак, — прошептал Кавех. — Дурак, дурак, дурак, ты дурак, аль-Хайтам. Я же тебя тоже… — секретарь ощутил что-то мокрое на плече, в которое утыкался Кавех. — Я же тебя тоже люблю… Хайтам… Кавех плакал. Плакал и признавался ему в любви. Аль-Хайтам судорожно вздохнул и крепко прижал его к себе. Он зарылся носом в светлые волосы и нежно поцеловал их. Одинокая слеза, которую секретарь наконец-то позволил себе, скатилась по его щеке и исчезла в золотых прядях. — Ну почему? Почему ты всегда такой? Почему мне нужно было оказаться на пороге смерти, чтобы ты показал мне свои чувства? — Кавех в его руках всхлипывал и дрожал всë сильнее и сильнее. Секретарь мягко гладил архитектора по волосам, пытаясь утешить его. Он лениво думал, что ответить Кавеху и стоит ли вообще отвечать. Сейчас, когда он наконец-то смог объясниться в своих чувствах и получить взаимность… Разве так уж сильно важно было то, почему аль-Хайтам хранил молчание все эти годы? Да и вообще… Кавех мог и сам признаться первым, если уж на то пошло. Аль-Хайтам же не упрекнул его за бездействие. Но возлюбленный проливал горькие слëзы ему в плечо, и секретарь не мог это игнорировать. Он мог игнорировать чьи угодно слëзы, но не его. К тому же, никаких сомнений в искренности Кавеха у аль-Хайтама никогда не возникало. Каждая его эмоция исходила от чистого сердца. Когда он плакал, секретарю всегда хотелось пожалеть архитектора или сделать так, чтобы это прекратилось. И если первый вариант в течение долгого времени вплоть до сегодняшнего дня ему был недоступен, то второй — активно использовался. Подумать страшно, сколько обидчиков Кавеха пострадало от тяжëлой руки аль-Хайтама… Но сейчас, кажется, одного тактильного утешения недостаточно. — Разве ты сам не говорил, что терпеть не можешь мужчин, которые находят тебя сексуально привлекательным? — осторожно сказал аль-Хайтам. Вышло… немного не то, что он хотел. Прозвучало так, будто секретарь обвиняет в этом Кавеха. На самом же деле он желал произнести немного другие слова: «Я думал, что тебя не интересуют мои чувства к тебе, поэтому молчал». Но ведь архитектор умел читать между строк, правда? — Ты… — Кавех шмыгнул носом и поднял голову, чтобы взглянуть ему в глаза. — Только не говори мне, что до сих пор помнишь те слова… Я… Я вообще не то имел в виду! Я сказал, что просто ненавижу, когда ко мне пристают, разве это так странно?! Я не говорил, что… Не говорил, что мне не нравятся мужчины… Мужчина! Тем более… — Кавех то громко и эмоционально говорил, то запинался на полуслове, а под конец своей речи вообще сдулся, и губы его дрожали. — Тем более? — переспросил аль-Хайтам, аккуратно стирая дорожки его слëз. — Тем более, что тогда ты уже мне нравился! — выпалил Кавех. Аль-Хайтам не выдержал и поцеловал его снова. Кавех закинул руку ему на шею и ответил без промедления. Целовались они долго, лишь иногда останавливаясь, чтобы глотнуть воздуха, а затем снова припадали к губам друг друга с жадностью и страстью. Через какое-то время, впрочем, их настроение изменилось. Поцелуи стали совсем лëгкими и нежными, очень-очень ласковыми и такими невинными. Они с трудом оторвались друг от друга, и аль-Хайтам прижался лбом ко лбу Кавеха. Глаза их были закрыты. Возлюбленные пытались отдышаться. — А ты… Ты, вообще-то, повторял за мной, пока мы целовались, — через какое-то время лениво сказал аль-Хайтам, не меняя их позы. — И инициатива была моей. — Ты!.. Не порть момент… — Кавех поджал губы. — Ты нагло украл мой первый поцелуй, пока «поил» меня, а теперь… — Твой первый что? — аль-Хайтам резко распахнул глаза и чуть отстранился, чтобы ошарашенно взглянуть на Кавеха. — Ты удивлëн? — довольно хмыкнул Кавех. — Ты моя первая и единственная любовь, аль-Хайтам. Влюбил меня в себя по уши, а теперь удивляешься? Чему? Не можешь понять, что я в тебе нашëл? — он слегка поддел его, но совсем не злобно. Аль-Хайтам молчал. Секретаря одолевали довольно противоречивые чувства. Кавех тоже был его первой и единственной любовью, поэтому, конечно, ему приятно получить взаимность. Но он не мог с чистой совестью сказать архитектору об этом. Аль-Хайтам не отдал ему свой первый поцелуй. У него был период в жизни, когда он пытался забыть Кавеха. Аль-Хайтам тогда немного выпил для храбрости и познакомился с какой-то блондинкой. В ту же ночь они пошли к нему домой. И всë случилось. Аль-Хайтаму не понравилось. Физическое удовольствие он получил, но не моральное. Он даже не запомнил еë имени и называл свою случайную любовницу «Кави». Это была их первая и последняя встреча. После неë аль-Хайтам даже не пытался найти кого-то ещë. Теперь секретарь очень жалел о том, что совершил такую глупую ошибку. — Хайтам? — Кавех, обеспокоенный долгим молчанием, аккуратно погладил его по щеке. — Ты любовь всей моей жизни, Кави, — аль-Хайтам заставил себя говорить. Он поймал руку Кавеха и поцеловал еë. — Я никого до тебя не любил. Но… — он вздохнул и отвëл взгляд. — Я должен признаться… Я был с женщиной. Не по любви. Один раз. Я не горжусь этим поступком. Кавех какое-то время хранил молчание, и аль-Хайтам не смел смотреть в его сторону, пока не послышался новый тихий всхлип. Тогда секретарь просто не мог не взглянуть на него. «Неужели я так сильно его расстроил? Может, не стоило говорить это сейчас?» — сердце аль-Хайтама заболело: видеть слëзы Кавеха было невыносимо. Архитектор вырвал свою руку из его хватки, но только для того, чтобы прижать еë к груди секретаря с левой стороны. Он заговорил быстрее, чем аль-Хайтам успел хоть как-то среагировать: — Ты… Ты принудил себя, да? Считал свои чувства ко мне неправильными? Не отвечай! Я знаю, что да, — из его глаз снова потекли слëзы. — Если бы я только… был более решительным… или хотя бы не говорил тебе те глупые слова! — Кави, — аль-Хайтам обхватил нежную ладонь архитектора, так и оставив еë над своим быстро бьющимся сердцем. — Только не вини себя, ладно? — он лëгкими поцелуями касался его скул, чтобы стереть дорожки слëз. — Это больше не имеет никакого значения. Ты же теперь со мной… Кавеха, кажется, успокоили слова аль-Хайтама, и он постепенно затих в его руках. Они долго-долго обнимали друг друга, наслаждаясь их новоприобретённой близостью. Момент был чудесным, но секретарь ни на миг не забывал, что над жизнью Кавеха всë ещë нависала угроза. — Песчаная буря закончилась, — через какое-то время сказал аль-Хайтам. Его голос звучал немного хрипло после долгого молчания. — Нужно идти. Дойдём до Караван-рибата, а там найдëм торговцев с вьючными яками. До рассвета должны успеть к Гандхарве, — насчёт конечного пункта назначения он не сомневался. Тигнари быстро поставит Кавеха на ноги, а вот врачам из Бимарстана аль-Хайтам никогда не доверял. — Хайтам… — несколько смущённо проговорил архитектор, пока учëный кутал его в свой собственный плащ. Всë-таки ночью в пустыне было довольно холодно. Аль-Хайтам решил, что сам он уж как-нибудь обойдётся, а вот усугублять состояние Кавеха ему не хотелось. — Я же не смогу идти… — он ощущал такую сильную слабость, что встать на ноги ему казалось чем-то невозможным. — А я сказал, что тебе нужно идти? — вскинул одну бровь аль-Хайтам. Он поднял Кавеха на руки и, убрав с дороги дендро лозы, вышел из пещеры. — Ты собираешься идти вот так до самого Караван-рибата?! — воскликнул Кавех. Архитектор, конечно, не был против: здоровой рукой он уже вцепился в аль-Хайтама. — Ну да. А что? Какие-то проблемы? — секретарь даже слегка ухмыльнулся. — Я… я же тяжëлый… — Вовсе нет. Всë равно что держать в руках пару виноградин. — Ты!.. Только Кавех и песок стали свидетелями искреннего смеха аль-Хайтама. Он плохо пережил дорогу до Гандхарвы. Лихорадка никуда не делась, и ему становилось всë хуже и хуже. Кавеха бросало то в жар, то в холод. Он мучился от жажды, и губы пылали от поцелуев: аль-Хайтам продолжил поить его тем же способом, который они облюбовали в пещере. И это было ещë не всë. Кавех, конечно же, боялся смерти. Особенно теперь, когда аль-Хайтам бережно держал его в своих сильных руках, когда он признался ему в любви. Архитектор не позволял себе говорить об этом вслух, но к секретарю прижимался так сильно, как только мог, будто бы одни только объятия возлюбленного могли исцелить. Он искал защиту. И находил. Расчёт аль-Хайтама оказался верным: они прибыли в Гандхарву за два часа до рассвета. В доме Тигнари, на удивление, всë ещë горел свет. В самой деревне было тихо — непохоже на то, что у лесных стражей рабочий день начинался в такую рань. Секретарь, впрочем, не придал этому особого значения: мало ли, каким исследованиями занят фенек. Он постучался… Ему довольно долго никто не отвечал, но за дверью отчётливо слышалась какая-то возня. Затем Тигнари всë-таки вышел. Весь какой-то… помятый. И за его спиной стоял Сайно. Злой. И тоже помятый. Оу. Что ж. Аль-Хайтам даже несколько гордился тем, что ему удалось сорвать весëлую ночь генерала махаматры. — Кавеха укусила змея, — сказал секретарь прежде, чем Сайно успел возмутиться. Он даже показал на бинты на ране архитектора. — Ядовитая, пустынная. Она была жëлтой, с чëрными вкраплениями. — Я даже не буду задавать вопросов, — вздохнул Тигнари. — Идëм. Я догадываюсь, что это была за змея, но всë равно нужно на всякий случай осмотреть место укуса. Что же касается противоядия… Да, думаю, в Гандхарве есть все необходимые ингредиенты для него. Тигнари отвëл его в пустой домик, который, по всей видимости, специально использовался для лечения пострадавших в лесу Авидья путников. Аль-Хайтам бережно уложил Кавеха на кровать и, немного поколебавшись, вышел. Всë остальное нужно было оставить на Тигнари. Он ведь ничем не мог ему помочь. Полчаса аль-Хайтам провëл в полном неведении. И это было ужасно. Зато он буквально почувствовал, как гора упала с его плеч, позволяя вздохнуть полной грудью, когда Тигнари вышел к нему и сказал: — Всë в порядке, жить будет. Ему уже лучше. Можешь зайти к нему, но, — учëный из Амурты чуть сощурил глаза, — никакой физической активности. Ему сейчас нужен полный покой. Всë ясно, аль-Хайтам? — Что ты имеешь в виду? — вскинул бровь секретарь. — Придержи свою ширинку застёгнутой, вот, что я имею в виду, — фыркнул Тигнари и, не давая аль-Хайтаму возможности ответить, развернулся и ушёл. Грубо. Но справедливо. Кавех, кажется, уже уснул. Очень устал, должно быть. Аль-Хайтам тихо подошёл к нему. Архитектор всë равно услышал его и распахнул свои прекрасные карминовые глаза. — Хайтам, — тихо сказал он, — иди ко мне. Кровать была тесной для двоих. Но секретарь сейчас не испытывал ни малейшего желания спорить с Кавехом (кому скажешь — не поверят). Он скинул сапоги и лëг в постель, обнял архитектора за талию, тесно прижавшись к нему. Блондин трогательно прислонился лбом к его лбу. Только сейчас аль-Хайтам почувствовал, как же сильно устал сегодня. — Хайтам, — снова подал голос Кавех, — мы же теперь в отношениях? — Разумеется. Разве я недостаточно чётко выразился? — Ну кто так отвечает на такие вопросы? — мягко рассмеялся Кавех. — Только я? — предположил аль-Хайтам. — Да. Только ты. Я тебя люблю. — Спи давай, — сказал аль-Хайтам, накрывая их обоих одеялом. — Я тоже тебя люблю. В объятиях друг друга они заснули очень быстро. И никто из них никогда ещë не спал так крепко.