От танца до любви 2

      Уже на первой репетиции на следующий день Эмма наконец поняла, о чем говорила хореограф. Конечно, она хотела всё сделать идеально ради репутации группы и Реджины, только вот отклик был минимальный. Как оказалось, брюнетка не зря психовала и выходила из себя: ситуация была не из лучших. В техническом плане номер был отработан идеально, приём так, что комар носу не подточит. А вот с эмоциями были конкретные проблемы. Оказавшись на месте хореографа, Эмма действительно начала замечать те детали, которые не видела раньше. Сейчас она была ответственна за всё, но нравилось ей далеко не всё.       Реджина же ничего не предпринимала и буквально всем своим видом показывала, чтобы блондинка действовала самостоятельно. Коллектив был осведомлён, что их управленец на время сменился, и некоторые были этому искренне рады, объясняясь другой обстановкой и её пользой. Поэтому сейчас она просто стояла в стороне и наблюдала за балаганом.       –Вот скажи, Грэм, тебе разве сложно сделать так, как я прошу? –Эмма была раздражена.       –Я просто не вижу смысла в этом кривлянии. Мы же… статуи.       –Ожившие статуи, –поправила Хамберта блондинка. –Неужели ты не понимаешь, что тут есть драма и даже трагедия.       –Разве это так необходимо?       –А разве сложно сделать так, как я прошу? И не только я, заметьте. Между прочим, из-за вас это всё сейчас происходит.       –Ладно, Эммс. Мы правда постараемся, –пыталась утихомирить ребят Руби. –Если это действительно так важно, тогда хрен с ним–сделаем.       –Такой настрой нужен был раньше, –буркнула Эмма. –Так, всё. Времени всего ничего, а нам ещё нужно всё прогнать ещё несколько раз.       Реджина по-прежнему молчала. Однако, у неё появилось чувство гордости за любимого человека. Блондинка довольно неплохо справлялась, учитывая отсутствие опыта в подобных делах. Тем не менее, хореограф была довольна работой своего временного заместителя.       Чуть больше часа прошли довольно однообразно: отработка эмоций и повторение постановки. Всё прошло бы уж слишком скучно, если бы не незваный, но приятный гость.       –О, муза моя! –в зал тренировок вальяжно вошёл Джефферсон. Как всегда немного странно одетый и с неизменной улыбкой на лице. –Как продвигаются дела? Я не хотел вас тревожить, но не мог не поздороваться перед открытием.       –Ты не помешал. К тому же, можешь считать меня свободной. У меня что-то вроде выходных.       –Рад это слышать! Наконец-то наш трудоголик хоть немного расслабится. Но я не за этим.       –Если хочешь знать, всё хорошо. Думаю, к открытию всё будет идеально.       –У вас точно не возникнет проблем со временем? Стоять недвижимо очень сложно, –искренне волновался мужчина.       –Всё в порядке. Раз в полчаса мы будем менять позы, иначе точно свалимся.       –Хорошо. Не забудь, что я ещё завтра посмотрю твоё творение на вилле. Я тебе всецело доверю, но так же хочу побывать на генеральной репетиции.       –Конечно, –улыбнулась хореограф, кинув быстрый взгляд на немного смущенную группу. –Ты будешь в восторге.       –По-другому и быть не может. Главное–натуральность. Остальное меня волнует куда меньше. Потому что, знаешь, иногда всё так деревянно, но всё равно что-то цепляет, –воодушевленно говорил Джефферсон. –Вот на это я и рассчитываю.       –Это я прекрасно понимаю. Можешь не переживать на этот счёт.       –Ты чудо! Вы все моё чудо! Обожаю вас, но мне пора. Увидимся завтра, моя муза, –немного поклонившись, мужчина вышел из зала так же стремительно, как и появился.       Хореограф окинула коллектив нечитаемым взглядом. Только Эмма могла понять, что он значит. Нельзя сказать, что выражение лицо выражало какую-то определенную эмоцию. Всё было немного смазано, хотя довольно четко выделялось некое разочарование, но к всеобщему спокойствию, этого никто не заметил. Кроме Эммы, конечно, потому что девушка знала хореографа достаточно хорошо, чтобы понять, что та чувствует. И да, осознавать это было неприятно.       –Довольны? –спросила Реджина. –Впрочем, это уже не моя проблема.       –Мисс Миллс…       –Вы не меня можете подвести, а его, –перебила хореограф чье-то обращение. –Может, я вам и насолила за все эти четыре года работы, но с Джефферсоном мы сотрудничаем недавно. Если вы хотите его разочаровать–вперед. Тогда ни о каких выгодных контрактах с ним можно и не мечтать.       –Мы всё понимаем. Еще есть немного времени, всё исправим и доведем до приличного вида. Ты только немного расслабься. Ты права, и это уже не твоя проблема. Я всем займусь, –успокаивала брюнетку Эмма. Она надеялась на то, что Реджина перестанет дуться и позволит всему идти своим чередом. Во всяком случае, она действительно хотела освободить ее от работы хоть на какое-то время.       –Хорошо, ладно. Тогда не будем терять время.       * * *       Времени на доработку действительно было немного. Тем не менее, за короткий срок качество работы действительно улучшилось. Сработали то ли слова хореографа, то ли свежий взгляд Эммы, подгоняющей ребят, когда те расслаблялись. Хореографу нравился промежуточный результат, который отличался от того, что было в самом начале.       Помимо этого отношения девушек вышли на новый уровень буквально за несколько часов. За это время Реджина увидела в Эмме новую сторону, которая ей очень понравилась. Если бы ей не хотелось быть с ней каждую минуту своей жизни, назначила бы управляющей нью-йоркской студии. Робин брюнетку больше, чем устраивал, но Эмма была чем-то большим. У нее есть потенциал, который можно было бы реализовать в подобной деятельности.       Реджина гордилась своей девушкой, смотря на уверенное лицо и особый блеск в глазах, появляющийся каждый раз, когда она видела то, что нравится. Она знала этот взгляд. У самой он был такой же, когда только начинался творческий путь «Regal Studio».       Хореограф была абсолютно счастлива каждый раз, когда предлагали контракты, пусть даже сначала и небольшие. Её глаза блестели с азартом, принимая брошенный вызов ей и её команде. Конечно, это никуда не делось и по истечению четырех лет совместной работы, хотя теперь запросы были значительно выше. На мелкие контракты хореограф уже не смотрела, требуя только лучшего.       Сама команда ее устраивала до такой степени, что отпустить кого-то было бы непосильной задачей. Она стала для Реджины семьей, заменившей ту, которую у нее отобрала жизнь. Конечно, если бы кто-то захотел уйти по каким-либо причинам, она бы отпустила, перед этим вытряхнув всю душу. Даже голубки Бланшар-Нолан ее раздражали до такой степени, что без их нежных приторных взглядов друг на друга, от которых хочется освободить желудок, не смогла бы провести и месяца. То же касается и Джонса, его ехидных комментариев, смазливых выражений лица и похабных шуточек. Каждый член команды–особенный человек, который стал родным за это время.       И, конечно, кто бы мог знать об этом? Никто. На людях хореограф холодна, требовательна и даже немного жестока. Это именно то, что она хочет показывать окружающим. Реджина никогда не была хороша в том, как выразить и показать свои эмоции, поэтому действовала тихо. Для примера вспомним Белл и её махинации. Хореограф была готова вцепиться той в глотку на глазах у двух групп прямо в коридоре. За своих она порвет каждого. Эмма прозвала ее львицей, защищающей своих детёнышей. Со стороны это так и выглядело. В СМИ тоже неоднократно писали подобные статейки, в красках описывая ту или иную стычку с конкурентами. И, естественно, Реджина Миллс всегда выходила сухой из воды, с гордо поднятой головой и победоносной улыбкой на губах.       * * *       –Я так волнуюсь! –в который раз воскликнула Эмма. –А что, если что-то пойдет не так? Почему ты такая спокойная?       –Всё пройдет хорошо. Джефферсон остался доволен на репетиции, забыла? Ты справилась со своей задачей.       –Да, ты права. Надо выдохнуть. У нас есть пара часов до открытия, и мне нужно просто расслабиться.       –Именно.       Разговор девушек прервал короткий стук в дверь. Через секунду оттуда показалась светлая голова и широкая улыбка давней подруги.       –Кэтрин? Какими судьбами? –улыбнулась хореограф, обнимая её.       –Я была проездом здесь, в Майами. Когда узнала о выставке и специально приглашенных звездах, не могла не прийти. Спасибо твоему другу за пропуск в гримерку. Джефферсон приятный мужчина, правда, странный.       –Есть такое. Но он действительно хороший.       –Боже, девчонки, как давно мы не виделись? С июля! Это слишком долго, Реджи. Как будете в Нью-Йорке, мы обязаны сходить куда-нибудь.       –Хорошо.       –Тогда я побежала. Там потихоньку выносят шампанское и закуски. Я не могу упустить королевских креветок!       Через минуту Катрин и след простыл.       –Она под стать Джефферсону со своими резкими появлениями и уходами, –улыбнулась Эмма.       –Это точно. Из них вышла бы эффектная парочка, –поддержала брюнетка.       * * *       Вилла, в которой проходила выставка, постепенно наполнялась людьми. Различные картины висели на стенах, и небольшие группки посетителей собирались вокруг них, обсуждая то или иное мнение о каждой. Причудливые экспонаты так же привлекали внимание светского общества. Возомнившие из себя великих ценителей современного искусства, люди то нахваливали, то ругали их, называя автора либо гением, либо бездарностью.       Официанты сновали туда-сюда с подносами алкоголя и закусок. Бокалы с шампанским постепенно пустели и заменялись новыми, которые так же быстро расхватывали гости, которые решили выпить чего-то хорошего, а не давиться дешевкой из круглосуточных магазинов, потому что нормальные по ночам закрыты. Контингент был довольно разнообразным. Конечно, основную массу приглашенных составляла элита светского общества, но не обошлось и без тех, кто решил пойти вместе с другом, у кого в приглашении значилось «плюс один». Как выяснилось, таких «плюс один», которые не знали меры в алкоголе, оказалось немало. Но хозяину выставки было плевать, кто и сколько пьет. Главное, чтобы отзывы от лучших критиков страны были положительными.       –Дамы и господа, минутку внимания! –обратился Джефферсон к гостям через десять минут после официального открытия. –Сегодняшняя выставка посвящена классике и современному искусству, а также тому, как одно влияет на другое. А что, если объединить их в одном? Поэтому мне хотелось бы представить вашему вниманию нечто необычное, но безусловно захватывающее. Прошу любить и жаловать, звезды всей Америки и не только, «Guards»!       Красные полотна, скрывающие часть помещение, распахнулись под аплодисменты публики. Кэтрин, будто малое дитя, радовалась больше всех. Взору гостей предстали статуи, замершие в эстетичных античных позах. Кожа артистов, как и сами костюмы и волосы, были выкрашены в бело-серебристый цвет, будто они–творение древнегреческого мастера. У каждого был свой образ, свой костюм, своя поза.       Расположение живых статуй выстроилось полукругом на пьедесталах, имитирующих греческие колонны. На пяти из них стояли пары, замерев в позах то ли возлюбленных, то ли случайных знакомых. Лишь хореограф величественно возвышалась над остальными на самой высокой колонне, подобно богине всея действа, что отчасти было так. Она была олицетворением жизни, любви и страсти. Полотно, служившее ей одеждой, открывало руки и одно плечо, скрыв под собой всё сокровенное, притом оно не делало из нее монахиню. Открытой кожи было достаточно для фантазии, но недостаточно для человеческого взора.       Все стояли недвижимо, пока люди их рассматривали. Казалось, что никто из артистов даже не дышал, потому что их грудные клетки не двигались. Единственное, что двигалось–веки. С закрытыми глазами стоять очень сложно, поэтому решили видеть мир во имя искусства. Глаза–единственные цветные пятна на бело-серебристом фоне, но выглядели они так, будто нарисованные. Зрачки оставались статичны, устремившись в одну точку за людьми, на стене, либо на ком-то из коллег.       Медленная мелодия полилась из динамиков. (1) Фортепианные ноты раздались по залу недостаточно громко, чтобы постепенно увеличивать громкость вместе с темпом музыки. Статуи медленно начали двигаться, будто пробуждаясь от долгого сна. Словно настала полночь, и у них наконец появилась возможность отмереть на несколько счастливых минут.       Пары постепенно спускались со своих пьедесталов, вслед за их покровительницей, плавно сошедшей с колонны к центру зала. С наращиванием скорости музыки, ожившие статуи начинали двигаться всё быстрей и резче. Каждый ловил момент, чтобы молча что-то сказать любимому, посмотреть в живые глаза и кратко улыбнуться, получив такую же нервную улыбку в ответ.       У них было всего три минуты на то, чтобы оказаться в мире людей: настоящих, теплых и живых. Всего три минуты на то, чтобы прочувствовать жизнь в движении до того, как снова застыть бездушной статуей на долгое-долгое время. Может быть, это их единственная возможность за всю жизнь, пока их не выбросят или не запрут где-нибудь в подсобке старого музея. Сейчас эти минутки кажутся им настолько короткими, но в то же время ощущаются вечностью. Счастливая и горькая вечность жизни до безвременного ухода в небытие. Потом будут лишь неподвижные мраморные изваяния, на которые будут с восхищением смотреть, даже не подозревая о теперь уже несбыточной мечте жить.       И пусть эта короткая жизнь выражается сейчас, в изучающих и напуганных взглядах, в неуверенных и счастливых улыбках, в немного дерганных движениях, но это всё равно жизнь. Единственная и неповторимая. Такая, какой её уже не будет. Но они всё равно ею наслаждаются. Каждый счастлив, просто смотря на окружающий мир, друг на друга. Умение двигаться заставляет их жить, пусть и так мало.       Настоящая трагедия для оживших статуй в моменте, когда все понимают, что осталось слишком мало времени. Слишком мало взглядов, слишком мало улыбок и прикосновений. Им мало трех минут на то, чтобы прочувствовать жизнь. В этом они завидуют людям, у которых не несколько мгновений, а много-много лет. Люди могут наслаждаться каждым днем и каждой минутой своего существования, чего статуям не дано. Они могут радоваться изо дня в день каждой мелочи, закрыв глаза на проблемы, которые рано или поздно решатся. У людей есть выбор. У статуй его нет.       «Смертная минута» приближалась с каждой нотой, с каждой октавой, отмеряя последние секунды жизни. Они прощались. Молча, без улыбки, смотря друг другу в глаза, надеясь запомнить их оттенок. Они молили богиню о пощаде, но та лишь взглядом извинялась, не в силах что-то изменить. Она смотрела на каждого живыми карими глазами, в которых плескалось отчаянье с надеждой на то, что эта ночь когда-нибудь повторится.       Ей было жаль тех, кто был сейчас рядом. Особенно девушку с проникновенным взглядом, которая смотрела на неё, ни разу не моргнув. Лишь перед тем, как навсегда расстаться, она слегка улыбнулась, будто обещая что-то несоизмеримо чудесное и прекрасное. Эти зеленые глаза останутся в памяти богини, даже если потом никто ничего не увидит и не почувствует. Ощущения были сравнимы с первой встречей двух незнакомцев. Робкая улыбка смогла растопить лёд в сердце перед тем, как его разбить своим исчезновением. Только здесь исчезнут они обе. И каждое треснутое сердце останется в груди до тех пор, пока судьба не подарит им еще хотя бы три минуты на то, чтобы жить.       Статуи двигались всё медленней, возвращаясь на свои места, которые стали их мраморными клетками без решеток. Только злой рок судьбы мешал им жить. Сама судьба поступила с ними жестоко, отпустив на несколько мгновений и дав надежду на счастье, прежде чем забрать её навсегда. Счастье превратилось в трагедию. На лицах выражалась крайняя скорбь вместо неверящих улыбок в начале. Все понимали, что это конец.       Они смотрели на девушку на самом высоком пьедестале с надеждой в глазах, что, может быть, что-то можно изменить, но та лишь опустила взгляд, не в силах смотреть на то, как один за другим медленно застывают на месте. Она лишь украдкой взглянула на обладательницу зеленых глаз, из которых уже исчезла жизнь, да так и застыла, выдохнув.       Мелодия закончилась, а вместе с ней и жизнь статуй, обреченных стоять на мраморных пьедесталах. И неизвестно, повторится только что произошедшее, или они будут вынуждены быть лишь объектом прекрасного для тех, кто не наслаждается моментами, заботясь лишь о материальном.