В твоей власти

Юнги идёт уверенно, на лице появляется коронная ухмылка, которая, он знает, привлекает внимание всех людей в зале. Софиты уже давно не режут глаза, он привык жить в их свете и даже наслаждается им. Зрители в тени, но Юнги кожей чувствует один самый жадный взгляд, тот, который под кожу забирается, который каждую клеточку тела обволакивает. Который угрожает. Сегодня он открывает показ, он — в центре, он — на вершине, и всеобщая любовь настолько ощущается, что это даже возбуждает. Здесь его хотят все, а кто не хочет — врёт себе. Мин Юнги не хотеть невозможно. Парень отточенным движением поправляет волосы, смотрит в камеры с вызовом, знает, что фото получатся горячими и сочными (о, чёрт, он их распечатает!). Когда уже завершает выход, сквозь музыку слышит знакомый голос, тот, что с первого ряда доносится, но показательно его игнорирует. Стафф немедленно начинает трудиться над его преображением, впереди ещё две проходки, и он абстрагируется от того, где находится, позволяя умелым рукам действовать по отработанным схемам. Фоном слышит, как снова его просят не трогать волосы, ибо укладывать его непослушную шевелюру — ад, но, как обычно, решает пропустить слова мимо ушей. Это его первый показ с их расставания. Боже, как он ждал этих своих звёздных минут, как надеялся, что Хосок найдет способ быть в первом ряду и будет смотреть на него снизу вверх, как на божество, как на своего личного идола. Ощущения неподвластны описанию, он и не пытается, просто понимает, что это ни с чем не сравнится. Показ завершается за мгновение, Юнги не успевает насытиться всеобщим обожанием, ему чертовски мало. Он нарочито медленно идёт в свою гримёрку, в глубине души зная, что его там ждёт. Дверь открывается, и Юнги самодовольно хмыкает: вся небольшая комната заставлена синими розами, его любимыми цветами. Запах стоит волшебный, Мин приближается к одному из букетов, невесомо касаясь бутонов пальцами, а затем, поддавшись нахлынувшей злости, отрывает лепестки и швыряет их в сторону. Потом ещё, ещё, ещё: он жесток с цветами так, как хотел бы быть с их дарителем. Юнги вне себя, мысли о Хосоке доводят чуть ли не до истерики, и он вымещает энергию, разрушая. В чувства его приводит раздавшийся телефонный звонок: коллеги заждались на афтепати. Помещение усыпано яркими лепестками, и Мин, последний раз пнув их, выходит из гримёрки, не думая даже, кто и когда займётся уборкой. Плевать, не его забота. Мин выходит из здания, написав водителю координаты, и легкий ветер успокаивает его окончательно, освежает уставшее от косметики лицо, уносит мысли далеко. Момент спокойствия для него редок: папарацци уже в клубе, его никто не достаёт, случайные прохожие и не смотрят в сторону звезды (слишком темно, чтобы узнать, а Юнги не светится). Он достаёт из кармана залежавшуюся пачку сигарет и, после нехитрых манипуляций с зажигалкой, подносит фильтр к губам. Отравляющий дым резко проникает в лёгкие, и Юнги сдерживается, чтобы не закашлять. Перерыв слишком большой, а курение — это далеко не езда на велосипеде. — Выбрось, — спокойный, ровный голос, в котором Мин всё же слышит лязг металла. Это его цепь скрипит. Модель поднимает глаза и натыкается на мрачный взгляд Хосока. Тот сидит в своём гелендвагене на пассажирском, стекло опущено, чёлка чуть спадает на глаза. — И не подумаю, — фыркает, нарочно затягиваясь ещё, пусть и горит всё внутри (не только от дыма едкого). — Дорогу не преграждай, мой водитель должен вот-вот прибыть на место. — Он не приедет, — так же спокойно произносит Хосок, будто бы это само собой разумеющийся факт. Юнги чуть ли не давится, возмущаясь. Он разворачивается всем телом в сторону машины и смотрит зло, с вызовом. — Чон Хосок, как я, по-твоему, должен до клуба добираться? На телепорте? Мужчина в машине беззлобно улыбается, качая головой из стороны в сторону. — Радость моя, — говорит с нажимом, с издевкой, Юнги морщит нос, — мы поедем домой и всё обсудим, незачем тебе тусоваться среди пьяных и накуренных тел. — Ты мне никто, сам решу, что делать. И я хочу, — выделяет голосом, — быть среди пьяных тел. Авось подцеплю кого-нибудь. — Не зли меня, солнышко, — Хосок улыбается ещё шире, но в глазах Юнги видит готовность убить. Вообще Мин и сам понимает, что последняя фраза лишней была, но так хочется задеть, так хочется ревность вызвать. — И в мыслях не было, — Юнги посвящает себя изучению маникюра на левой руке, игнорируя взгляд, сверлящий в нём дырку. Выбросив окурок, модель достаёт из кармана телефон, всё ещё ощущая, что за ним неотрывно наблюдают. Он даже отворачивается, потому что ему сложно это выносить. — Алло, Чимин? Да, это я, такое дело, — Мин затыкает другое ухо пальцем, ибо слышно откровенно плохо из-за музыки на фоне, — можешь попросить кого-нибудь из наших приехать, а то тут… Телефон вырывают из рук, сбрасывая вызов. Юнги узнаёт одного из охранников Хосока, должно быть, этот был в соседней машине. — Верни телефон, — Мин протягивает ладонь, — это воровство, я заявлю в полицию. Телохранитель бросает взгляд на босса, получает тихое, но мощное «нет», и пожимает плечами, мол, не моя воля. Юнги шумно выдыхает и, собравшись с силами, бросается на мужчину, пытаясь достать телефон. Тот просто поднимает руку с аппаратом вверх, стараясь игнорировать толчки и пинки от шумной модели. — Да блять, отдай уже, — Мин прыгает в очередной раз, и, с досадой, ударяет бугая в грудь. — Ты безумно милый, когда злишься, — слышится из машины, — я бы так и дальше тобой любовался, но, боюсь, ты замёрзнешь. Поехали. Юнги бросает обиженный взгляд на Хосока, понимая, что тот лишь смеётся над ним, и это сильно подстёгивает. — Ну хорошо, значит, я пойду пешком, без денег и телефона! Из-за тебя, — Мин зло тычет в сторону Хосока пальцем, разворачиваясь и судорожно пытаясь понять, куда ему идти.
Обычно он ориентируется по картам, не удосуживаясь запоминать расположения, и сейчас подступает паника. Юнги делает несколько шагов и останавливается в растерянности. Злость и обида на Хосока копится, и модель еле сдерживает слёзы. — Ну как, далеко ушёл? — раздаётся за спиной. — Главное — двигаться, и когда-нибудь ты исчезнешь из поля зрения. Мин слышит быстрые шаги, но не успевает среагировать. Хосок встаёт перед ним, беря пальцами за подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Не исчезну, Юнги. Я догоню. Ты ведь по подиуму ходишь, а не марафоны бегаешь. Хосок, наконец, замечает, что его любимый на грани того, чтобы расплакаться. Это резко его из омута выдергивает, на лице мгновенно участие появляется, он губы поджимает. Хочется просто притянуть к себе, взять на руки, и прямо на них до дома донести. Выдох. — Отпусти, — Мин пытается смахнуть пальцы с подбородка, но старший держит крепко, даже причиняя боль. Наверняка тональник смазал. Сука. Чон всё же ослабляет хватку, смотря уже чуть иначе. Ему нравится, когда Юнги с ним играет, но слёзы видит впервые, и это заставляет понять, что всё же задел он своего мальчика глубоко. Надо бы исправляться. — Иди в машину. Прямо сейчас. Мин сглатывает подступивший к горлу комок, понимая, что выбора у него особо нет. Либо он сядет сам, либо охрана Хосока это сделает за него. Оба варианта ему не нравятся, но Юнги не хочет, чтобы его трогал кто-то другой. Модель, не смотря на Хосока и даже принципиально опустив голову, идёт к автомобилю. — Умница, — Чону хочется облегченно выдохнуть, но он сдерживает этот порыв. Нужно сохранять лицо. Юнги, как обычно, не пристёгивается, садясь на сиденье прямо за Хосоком. Тот всю дорогу поглядывает на него в зеркало заднего вида, надеясь заметить хоть мимолетный ответный взгляд, но попытки тщетны. Для Юнги он будто не существует. Автомобиль (и свита за ним) заезжает на территорию особняка. Хосок почти сразу выбегает, чтобы открыть для Юнги дверь, но тот, презрительно фыркнув, показательно выходит через другую. На белых кедах обнаруживается грязь, и Мин наклоняется, вытирая её прямо большим пальцем. Любая мерзость, лишь бы отсрочить момент входа в дом. Чон ждёт его у крыльца, руки убраны в карманы: ведь без него заходить не хочется. И ничего не хочется. В чём вообще смысл этого «без него»? Он стал слишком слаб. — Я заранее подготовил тебе сюрприз, знал, что показ пройдёт великолепно, — произносит Хосок, как только входная дверь за ними закрывается любезным швейцаром. Юнги слышит, как стучит его собственное сердце и, наконец, смотрит на своего спутника. Он долго пытался избегать, но это мука для них обоих. Мин видит в глазах напротив одновременно власть и желание подчиниться, любовь и угрозу, желание и нежность. Так умеет только Чон Хосок. Юнги кутается в эти ощущения, мурашки бегут по коже, и ему хочется пересохшими губами коснуться венки на загорелой шее. — Сюрприз? — голос свой не узнаёт. В горле пересохло. Хосок с трудом контакт зрительный разрывает, но находит силы, чтобы в гостиную пройти. Знает, что Юнги за ним идёт, каждый невесомый шаг чувствует. 
Горят десятки свечей, мраморный стол накрыт белоснежной скатертью, в вазе со льдом — бутылка любимого Луи Родерер (Юнги жить без него не может чуть меньше, чем без Хосока), тарелки полны фруктами и закусками, все названия которых и вспоминать не хочется. Пару недель назад Мин бы завизжал и кинулся обнимать любимого — так редко им удавалось проводить вечера вместе, — но сейчас он стискивает зубы, чтобы глупую улыбку сдержать. — А это, — Хосок подходит к одному из стульев, отодвигая его, коробку подарочную доставая, — самое главное. Он приближается к модели, на ходу открывая упаковку, желая скорее реакцию получить. Юнги видит гравировку «JK», и удивлённо глаза округляет, рот приоткрывает. — Ты серьёзно? — смотрит с восхищением, коробочку беря, смотря на сияющий бриллиантовый браслет ручной работы. Такое не принять нельзя. — Это же тот самый мастер, у него ведь очередь на год вперёд, как ты…? — взгляд тускнеет, мысли с реальностью сталкиваются. — Отличный подарок на расставание, Чон Хосок, ничего не скажешь. Напряжение между ними осязаемо, искры летают. Юнги жалеет уже, что в машину сел, надо было сбежать, спрятаться. Он хотел этой встречи так сильно, надеялся, что страдания Хосока его успокоят, но нет. Мин их часть себе забирает, не может иначе. — Я не расстался с тобой, Юнги. Не принял твоё решение, — достаёт украшение из коробки, открывая застежку. Смотрит вопросительно, ожидая. Юнги понимает: если сейчас руку протянет вперёд, вместо браслета вновь оковы получит. Вновь себя отдаст за ничто. — Пора уже принять. Две недели прошло. — Тринадцать дней и семнадцать часов, милый. Давай не доводить до четырнадцати. И без того самая долгая наша разлука. — Окончательная, — больших усилий Юнги стоит на украшение не смотреть. Это не картье, но это то, что Юнги хотел, то, о чём он лишь один раз вскользь сказал Хосоку. Даже без намёка (сам в очередь на изготовление записался, покорно ждал). И этот поступок (Мин уверен, встал жест в круглую сумму) цепляет, но обиды не перекрывает. — Не верю тебе, — Чон наблюдает, как Юнги неспешно к столу приближается, рукой по приятной ткани проводит, — мы не можем друг без друга. Мин снова его игнорирует, перебирая пальцами влажный виноград. Он отцепляет одну ягодку и перед тем, как съесть, нарочно пошло проводит ею по губам, слыша, как шумно задышал Хосок. — Я смогу, — поворачивается, раздевающим взглядом наслаждается. — Мне нет смысла быть с тем, кто не принимает ни себя, ни меня. Устал скрываться, устал видеть на сайтах твои фото с этими фейковыми девчонками. Ты не представляешь, как мне противно каждый раз. — Мне тоже, Юнги, — начинает, было, Хосок. — Нет. Не сравнивай нас. Ты печешься о своей репутации — вот с ней и оставайся. Дай мне дышать, Хосок. Я четыре года задыхаюсь в твоей ненависти к самому себе. — Ты же понимаешь, что мой бизнес будет под угрозой. Глава такой корпорации — гей? Половина партнёров контракты разорвёт, от грязи не отмыться будет. — От грязи, забавно — усмехается Мин. — Ты говорил мне это сотни раз. Не в бизнесе дело. Сейчас двадцать первый век, откажутся одни, но поддержат другие. Но тут важнее то, что в твоей голове. И я это не исправлю, как бы ни пытался. И любить себя не заставлю. Откровенная провокация, Юнги знает, что с огнём играет. Хосок больше всего бесится, когда его слова под сомнения ставят. Или чувства. — Не смей, — только и произносит Чон, чувствуя боль, разбиваясь. «Не смей говорить, что не люблю». Знает, что Юнги тоже было больно. Всё это время. Они познакомились в отеле у моря, тогда их обоих случайно заселили в один номер. Хосок влюбился ровно в тот момент, когда Юнги, будучи лишь в полотенце, нещадно материл его, попутно обзывая извращенцем (тогда ошибка персонала ещё была не известна). Они провели волшебные выходные вместе, вдали от людей и городской суеты, а потом Мин пропал, не оставив даже номера телефона. Но Чон Хосок — человек серьёзный. С ним так поступать нельзя, даже если потом и выяснилось, что парень просто испугался своих чувств. Юнги он нашёл, и тогда, трахаясь с ним в машине, решил, что больше никогда не потеряет. Скрываться было сложно. Юнги строил карьеру модели, Хосок развивал бизнес, и оба они непременно были на виду. С самого начала Чон предупредил, что каминг-аут делать не собирается, и Юнги (ещё подростком признавшийся родителям и друзьям) принял условие, надеясь, что эта фаза у его парня пройдёт. Фаза не проходила, а вот у терпения в итоге нашёлся конец. Тайные свидания (в основном, у кого-то из них дома), невозможность даже взяться за руки в людном месте, только тонированные машины, полёты разными рейсами, заселение в соседние номера — по началу всё казалось безумно романтичным и классным, но с каждым месяцем подобной жизни Юнги глубже погружался в размышления и боль. Его не принимают, его стыдятся, он не из тех, кого познакомят с родителями. Тогда, через год, случилось их первое расставание, и оно продлилось менее двух часов. Получив несколько десятков прощальных смс от Юнги, Хосок прилетел к нему из другого города, наплевал на рабочие дела. Мин поверил каждому слову, ведь его поставили в приоритет. Дальше — больше. У Хосока появилась навязчивая мысль, что их вот-вот раскроют, и в момент он решил устраивать шоу, изображая свидания с рандомными девушками. Так за ним закрепилась слава бабника, и это для него казалось лучше, чем проклятое слово из трёх букв. Юнги терпел. Впитывал каждую их совместную минуту, целовал самоотверженно, бежал по первому зову, даже если был показ или съемка. Плевать, ведь это время с любимым. Для него, имевшего репутацию светской дивы, это было даже немного унизительно, ведь куча ухажёров, не стеснявшихся себя, сторожили дверь гримёрки. Они ссорились, страстно мирясь, но две недели назад Хосок пересёк черту, и Юнги понял, что лимит на прощение исчерпан. Чон Хосок на камеру поцеловал набирающую популярность актрису. Когда Юнги открыл новостной сайт, то до последнего момента хотел верить, что это просто тёзка, какой-то другой владелец одной из крупнейших корпораций Кореи. Но нет. Сколько бы Хосок ни говорил о том, что это ничего не значило, Мин был непреклонен. — А то что? Бросишь меня? — в голосе модели тоска. — Юнги, пожалуйста, прости меня. Я не могу без тебя, — пауза, — не хочу. Давай сядем, поужинаем. Я с радостью узнаю, как твои дела. — А что, детективы твои не докладывали? Всех просёк, убери их. Я не твой больше, хватит меня оберегать и контролировать. — Сядь за стол, — Хосок готов зарычать и заплакать одновременно. — Да пошёл нахуй твой стол, — Юнги устал от приказов, устал от того, что его не слышат, — и ты тоже. И всё это. Мин, сам от себя не ожидая, на эмоциях дергает скатерть, роняя тем самым несколько тарелок на пол. Одно яблоко катится в сторону Хосока, он останавливает фрукт ботинком, почти не удивляясь. — И что тебе еда сделала? Юнги смотрит зло: не любит насмешки. Одним рывком он сметает почти все остатки со стола, видя, как бутылка любимого шампанского разбивается вдребезги. Брызги яркие, осколки — мелкие, переливаются в свете свечей. Это единственное, о чём он жалеет сейчас. Хватая оставшийся на столе нож, Юнги, набравшись смелости, направляет его в сторону Хосока, получая в ответ приподнятую бровь. — Я сейчас выйду из дома, а ты прикажешь охране выпустить меня. И не преследовать, — Чон делает несколько шагов в сторону Юнги, у того немного трясутся руки. Нож он сжимает до побеления костяшек. Такой взгляд Хосока — это страшно. — Как ты там меня спросил? — ещё шаг, слышен хруст стекла. — Точно: а то что? — он подходит настолько близко, что острие ножа почти касается ткани пиджака. — Устрою драку с применением холодного оружия, — голос чуть дрожит. Не надо было начинать такую игру, ему не выйти сухим из воды. — Напугал кота сметаной, — Хосок упирается грудью в то самое оружие, и Юнги резко поднимает руку вверх, касаясь тонким лезвием уже шеи. Он видит, как Чон сглатывает. Чувствует. — Отпусти меня, — рука трясётся сильнее. — Пропади из жизни, не тревожь больше. — Ты сам этого не хочешь, — понижает голос, облизывая пересохшие губы. Хосок может сейчас просто перехватить нож ладонью, отбросить его в сторону, притянуть парня к себе. Но он даёт ему свободу. — Я в твоей власти. Был, есть и буду. И не в ноже дело, Юнги, — шепчет, пуская возбуждение по чужому телу. Мин уже не знает, от чего его трясет. Он вдавливает лезвие в кожу сильнее, смотря Хосоку в глаза, пытаясь напор выдержать. Проводит, наконец, вниз, и тут же нож из рук выпускает, не веря. Звук падения слишком звонкий на фоне их сбивчивого дыхания. На шее кровавый след остаётся. Юнги касается раны кончиками пальцев, чуть смазывая кровь, а Хосок не двигается, лишь следя за ним. Мин погружает пальцы себе в рот. Солёно. Вкусно. Он слизывает каждую капельку, наслаждаясь чернотой глаз напротив, понимая, как сильно хочет Хосока. Не трахнуть, нет, это желание и без того всегда есть. Сейчас Юнги хочет слиться с Хосоком, дышать с ним в унисон, забраться под кожу. Терять его невыносимо. Не сдерживаясь более, Юнги делает первый шаг, привстает на носочках, хватает его за затылок, к шее загорелой припадая, зализывая рану, вкус в себя впитывая. Хосоку не нужно слов, он обнимает в ответ крепко, запах волос вдыхая, как одержимый, по телу руками скользя. Они вновь становятся кислородом друг для друга, сливаясь в поцелуе, больше похожем на борьбу. Юнги специально больно делает, мстя за всё, кусая сильно, уже не понимая, откуда именно привкус крови во рту. Он скучал, блять, как же он скучал. Хосок довольно в поцелуй улыбается, принимая каждый укус, даря страсть в ответ, но не перебарщивая. Губы Юнги сухие, и Чону нравится их текстуру языком ощущать, сминать. Они стоят, упиваясь друг другом, и это вкуснее любого шампанского, да и пьянит, на самом деле, быстрее. Модель на секунду отрывается, вглядываясь в любимое лицо, получая в одном лишь взгляде все самые настоящие извинения и самые пылкие признания мира. Нет, Мин абсолютно точно соврал: без него не сможет. Опаляя ухо тёплым дыханием, Юнги почти мгновенно начинает ласкать внутри языком, вызывая у своего парня стон, чувствуя, как отвердевший член в бедро упирается. Мин двигает тазом, намеренно мучая Хосока, с ума его сводит. Чон сжимает в ладонях его ягодицы, наслаждаясь мучительно медленным (всё ещё в наказание) языком. Спускаясь обратно к шее, Юнги кусается, будто мало ей сегодня досталось. Мешающий пиджак, наконец, падает на пол, а пуговицы на рубашке Хосока парень расстёгивает, совсем не понимая, машинально. Ключицы такие же вкусные, как и две недели назад, Юнги цепляется зубами, кожу оттягивает. Он бы всего его искусал, господи. Съел бы. Кажется, Хосок бы разрешил. Гладит по плечам, сжимая мышцы, толкаясь бёдрами сильнее, заставляя их члены соприкасаться через одежду, дразня и себя, и его. Толкает Чона в сторону дивана, вновь слыша хруст стекла под ногами, стягивая уже обувь, не боясь пораниться. Больнее не будет. Хосок притягивает его к себе на колени, стягивая тонкую футболку. Облизывается, обводит грудь и пресс руками, чувствуя мурашки подушечками пальцев. Зарывается ладонью в волосы, оттягивая назад, шею светлую открывая. Целуя жадно. Юнги стонет от каждого тягучего касания, он ногтями плечи царапает, следы глубокие оставляя, впиваясь по максимуму. Хосок шипит, но лишь сильнее кожу всасывает, синяки даря. Обычно Мин ему запрещает, но сейчас плевать. «Мой». С трудом отстраняясь, Юнги находит в себе силы встать и без промедлений стягивает брюки и бельё с Хосока. Тот не теряется: тоже берётся за работу. Полностью обнаженные, полностью близкие, полностью заведённые. Чон замечает, как Юнги сглатывает, сфокусировав взгляд на его стоящем члене. По нему скучал тоже, видимо. Однако почему-то медлит — Хосоку хочется снова его к себе притянуть, но Юнги отходит в сторону, получая обеспокоенный взгляд. Неужели сбежит сейчас?.. Мин берет одну свечу с подставки, и до Чона доходит: он довольно ухмыляется, на спинку дивана вновь откидываясь. Голый Юнги ещё лучше, чем Юнги в тряпках от Прада или Гуччи. Изящный, совершенный, будто скульптура. А со свечой в руке похож на явившегося взору ангела: Хосок готов молиться, пусть и атеист. Юнги садится меж его ног на колени, и этот взгляд снизу — то, о чём Чон думал всё время их разлуки, самый развратный в мире и невинный одновременно, заставляющий каждую клеточку тела трепетать. Горячий воск опаляет кожу на бедре, но тут же язык Юнги рядом влажно проходится, создавая яркий контраст. Свободной рукой парень обхватывает член Хосока, не двигаясь, лишь чуть сжимая. Мучая. Чон пытается поддаться тазом, на что получает злой рык и сощуренные глаза. — Блять, — сдаётся он, откидывая голову назад, стараясь не двигаться, давая любимому свободу действий. Тонкая струя воска обжигает живот, Хосок шумно выдыхает, получая в награду за терпение успокаивающие влажные поцелуи и несколько медленных движений рукой. Все его чувства обостряются, он не знает, чего ждать, и это заводит, сводит с ума. Каждое касание — как яд, мучительно и сладко, Хосок теряется в ощущениях, погружаясь в них, забыв кто он и где. Есть только нежные руки Юнги, его язык, его тихое дыхание. Юнги, Юнги, Юнги. Чон не слышит, как парень гасит свечу. Лишь влажность и теплота рта Юнги на его члене даёт понять, что мучительное наслаждение сменило форму. Обсасывая сначала головку, Мин резко опускается на максимум, расслабляя горло, позволяя Хосоку толкнуться в ребристую стенку. Слёзы против воли выступают на глазах, и парень замирает, отдаваясь во власть сидящего. Запуская пальцы в волосы Юнги, Чон трахает его рот, набирая темп. — Смотри на меня. Юнги приказ выполняет, покорно смотрит, щёки всасывает, вызывая очередное «блять». Слёзы текут без остановки, волосы взмокли, но Хосок насаживает всё так же глубоко, не жалея. Как они оба любят. Мин, не отрываясь от дела, ладонь Чона своею находит, их пальцы переплетая. И это для Хосока оказывается слишком, его так накрывает от жеста, что он, не выдержав, кончает резко, мощно. Юнги кашляет, но проглатывает сперму всю, без остатка. Она гораздо вкуснее крови, но Мину мало, он выпускает член изо рта, губы облизывая, стараясь ни одной капельки не потерять. Хосок затягивает его, взмокшего, в поцелуй, поднимает с пола, сажает снова на себя. Гладит покрасневшие коленки, стараясь боль забрать, член твёрдый животом чувствует. — Себя касался? — шёпотом. В ответ — отрицательное мотание головой. — Тогда ты заслужил. Возьми меня. Юнги мгновенно энергичнее становится, целует напористее, укладывая Хосока уже на диван полностью. Ногтями проводит по его бёдрам, разводя, снова располагаясь между ними. Погружает палец в рот Чона, и тот сосёт жадно, голодно. Юнги улыбается, пересекаясь с ним взглядом, и всё не понимает, как от этого можно было отказаться. Осторожно разведя ягодицы Хосока, парень неспешно находит анальное отверстие, толкаясь туда на одну фалангу, проглаживая стенки изнутри, помогая расслабиться. На самом деле, входит довольно легко, и у Юнги появляются подозрения. — Ты готовился? — с ухмылкой. Отведённый в сторону взгляд отвечает на все вопросы. Хосок ждал, что Юнги его трахнет сегодня. Он хотел этого изначально. Осознание этого возбуждает ещё сильнее, Мин уже трахает его пальцем, вызывая очередные стоны от давления на нужные точки. Добавляя второй, Юнги любуется своим парнем: прикрытые глаза, трепещущие ресницы, лёгкий румянец на щеках, закусанная в удовольствии губа. — Надеюсь, смазка рядом? — трахает его уже тремя, не в силах больше ждать, видя, как член парня снова затвердел. Ненасытный. — Забыл, — после паузы, — похуй, давай так. Я хочу тебя в себе. Не могу. Юнги бы плюнуть (в буквальном смысле) на всё, поддаться страсти и взять того, кто так желает этого. Но нет. Он под разочарованный вздох Хосока вытаскивает пальцы, быстрым шагом идя в коридор. Стратегический запас из второго ящика комода наконец пригождается. Выдавив из тюбика гель, Юнги вновь погружает смазанные пальцы внутрь. Хосок сначала сжимается от прохлады, но привыкает, изнемогая от ожидания. Мин не жалеет смазки, растирая её по своему члену. Головка упирается в колечко мышц, и Юнги снова переплетает их пальцы, смотря любимому прямо в глаза. Сглатывая, он, наконец, толкается, ощущая поглотившее его тепло, приятную узость. Весь мир сосредотачивается на них двоих, больше, кажется, никого нет. Что может быть ближе, что может быть интимнее? Мин замирает, давая партнеру время, а затем начинает неспешно двигаться, каждый раз входя до упора, стоны толчками добывая. С Хосоком хорошо. Он поддаётся навстречу, активничая даже снизу, смотрит с обожанием и любовью, открывается полностью и даже больше. Ногами обвивает его талию, влияя на темп, пальцы чуть ли не до хруста сжимая. Юнги трахает его остервенело, каждым толчком доказывая, как скучал, каждой оттяжкой наказывая. Хосок двигается вместе с ним, принимает скорость, не уступает. Руки расцепляет, на плечи давя, заставляя Юнги сменить положение. Тот к шее припадает с поцелуями, понимая. Оказавшись сверху, Хосок дразнит, все движения в миг прекращая. Его очередь. С членом внутри он лишь слегка бёдрами из стороны в сторону качает, руки расположив на груди своего парня, поглаживая, упиваясь дикостью во взгляде. Мучать долго не может — самому тяжело. Приподнимается немного, сразу же садясь обратно, а потом начинает ускоряться. Контроль пьянит. Юнги его за ягодницы хватает, рулить пытается, и потому удары по рукам получает. Ускорившись максимально, двигаясь со всей отдачей, Хосок ловит момент, когда Юнги на грани, и тут же останавливается, получая разочарованный стон и шлёпок по бедру. Мину плохо, он хочет глубже, быстрее, жёстче, но у Хосока свои правила, и он вновь играется с ним, чередуя темп, доводя до исступления. Юнги чувствует всё и ничего, он погружается в забытье, говорит какие-то глупости и просто надеется, что партнёру так же хорошо, так же безумно. Хосок стонет, шипит, матерится, и Мин, пойдя против установленных правил, хватает его ягодицы, трахая медленнее, но сильнее. Чон кончает второй раз, не выдерживая, изливаясь на живот Юнги, сжимая его член внутри. От вида Хосока в оргазме, от тесноты и близости, тот кончает следом. По телу проходит лёгкая судорога, Юнги прижимает любимого к себе, не вытаскивая из него член, оставляя их соединенными. Оба, утомленные, они тяжело дышат, приходя в себя. Юнги в очередной раз понимает, что трахать такого человека, который в обычной жизни имеет в подчинении десятки тысяч людей (и его самого, что уж тут) — это особый уровень удовольствия, который редко где можно получить. Он, наконец, выходит из Хосока, не переставая обнимать. В комнате пахнет сексом, любовью и шампанским. Они оба молчат, и лишь тяжелое дыхание нарушает создавшуюся тишину. — Отличный прощальный секс, — в горле сухо, Юнги говорит с трудом. Хосок приподнимается на локтях, злобно смотря на возлюбленного. — Ага, конечно, прощальный, — произносит с нажимом, — не беси меня, Юнги. Я сегодня сделал всё, чтобы ты остался со мной. Тебе больше не будет больно. — Ты считаешь, что секса достаточно? — хочется рассмеяться. — Конечно, нет. Но и телефон у тебя забрали не просто так, милый, — загадочно улыбается, — я боялся, что его разрывать будет от уведомлений, а это должен быть сюрприз. Юнги хмурит брови и встаёт с дивана. Хосок любуется: тени от свечей красиво играют на белоснежной коже. — Хватит с меня сюрпризов, тебе так не кажется? — ищет своё белье в непонятной куче вещей. — Это было помутнением рассудка, я еду домой. Хосок притягивает его к себе, заставляя всё так же голым сесть обратно. Он приближается губами к уху Мина, дыханием своим мурашки по коже запуская. 
 — Ровно в тот момент, когда входные двери за нами закрылись, была опубликована статья, где раскрываются наши отношения. Юнги цепенеет, не веря в то, что только что услышал. 
— Тогда зачем ты продолжал надо мной издеваться, зачем говорил эти вещи? — радость от новости перекрывается непониманием. 
 — Должен был понять, что для тебя это действительно не конец. Даже без моих признаний. Ты знаешь, мне сложно говорить, сложно открываться. Я человек дела. И тогда, тринадцать дней и восемнадцать часов назад, я понял, что больше не хочу страдать. А больнее мне, когда страдаешь ты. — Но твоя семья… — шепчет Мин, осознавая, наконец, сделанный Хосоком шаг и его последствия. — Ты — моя семья. Юнги прикрывает глаза. Он так долго этого ждал, и сейчас не может поверить, не может осознать, куда гора с плеч делась. Дышать будто бы легче, он улыбается, зная, что Хосок сейчас тоже. Мин меняет позу, на колени любимого садясь, лицом к лицу. Он видит расширенные зрачки Хосока, его нежность во взгляде, приоткрытые губы, чувствует тёплые ладони на спине.
Снова смотрит, как на божество. И Юнги поступает, как самый главный греческий бог, целуя смертного, душу ему свою даря. Любя.