I will wait for you

Громкий стук лошадиных копыт заглушала земля, сменившая брусчатку, шум разговоров горожан остался где-то позади, и пейзаж сменился с лабиринтов серых зданий на просторные луга. Слишком быстро кэб приближался к месту назначения, заставляя Льюиса нервно сжимать ладони, на которых оставались красноватые следы ногтей, и чувствовать неприятную слабость, разливающуюся по ногам. Он не сразу понял, что они остановились, только перевёл растерянный взгляд на окошко, за котором виднелись деревья и небо, больше не размывающиеся в одно пятно. Выйдя из экипажа, младший Мориарти развернулся к кэбмену, протянул несколько монет — больше, чем требовалось, — и попросил его подождать. Мужчина забрал вознаграждение, радуясь отменной прибыли, и кивнул, но, к его удивлению, аристократ, не дожидаясь ответа, ушёл. Оставалось лишь недоуменно глядеть на удаляющуюся вниз по тропинке фигуру. И что ему понадобилось в такой глуши? Льюис приходил сюда далеко не первый раз, но легче не становилось, наоборот, казалось, что к его ногам привязали груз, с каждый шагом становящийся всё тяжелее. Видеть могилу Уильяма, пусть на самом деле пустую, впиваться взором в надпись на ней и не верить своим же глазам — худший кошмар, от которого до сих пор по-детски хотелось очнуться, воплотился в реальность. Мраморная плита под раскидистым деревом, спрятанная от чужих глаз и рук, непременно попытающихся осквернить её в попытках выплеснуть свой гнев на почивший "кошмар всей Британии", с одиноко лежащей рядом розой, лепестки коей уже увяли, став темно-бордовыми. Он смотрел на неё, но будто глядел в пустоту, такую же гулкую и пугающую, как разверзшаяся там, где билось его сердце, разнося болезненное эхо. Льюис стоял в паре метров от могилы, не решаясь приблизиться, пока ветер резким порывом не подул в его спину, будто подталкивая вперёд. Он опустился на землю, не страшась испачкать брюки зеленью травы или намочить их капельками росы, и убрал несколько листочков с надгробия. Задержавшись на нём, опустил руку чуть ниже, к высеченным имени и дате. Провёл кончиками пальцев по каждой букве и цифре, обрисовывая контуры. Холод гладкой поверхности, заточенными ножами врезался в самые кости. Прикасаться было больно — всё равно что нырнуть рукой в раскалённые угли. Ладонь мелко подрагивала, но он не отнимал ее ни на секунду, позволяя ледянному отчаянию пробираться под кожу. — Тебя здесь нет, — надломленным голосом произнёс Льюис. Во рту пересохло, и каждое слово давалось с трудом, царапая горло и срываясь с искусанных губ. — Нет, хотя бы потому, что это даже не твоё имя, не настоящее, не то, которым я называл тебя в детстве. Голова раскалывалась от сдерживаемых слез и тяжких дум, которые чёрными воронами кружились над ним и клевали страшными предположениями измученное сердце. Конечно, он верил в то, что Уильям жив, всеми силами старался поддерживать огонёк этой веры, не позволяя ветрам сомнений его потушить. Но этого было слишком мало, чтобы успокоить Льюиса, чтобы дни больше не казались одним серым пятном, а бессонные ночи — непрекращающейся пыткой. Смотреть в глаза товарищей и сталкиваться с сочувствием, благородно спрятанным в глубине зрачков, ходить по краю пропасти, балансируя на кончиках пальцев в особо острые минуты, когда разговор подбирался опасно близко к негласно затабуированной теме. Уильям — безмолвная опора. Уильям — связующая нить, проходящая через их души. Уильям — запретная территория, на которую лучше не соваться, если хочешь сохранить голову в здравом рассудке. Но молчать, по правде, было ни капельки не легче, а открывать кому-то душу не хотелось — не поймут всю степень его боли. Каждый из них, по-своему сломленный, испытывал горечь утраты, но Луи потерял не только Уильяма, он потерял свой свет, свой смысл жизни, огромную, жестоко отнятую часть себя. Всё это кануло в Темзу вместе с братом, быть может, покоилось на самом ее дне. Не так всё должно было завершиться... Остаться одному и блуждать во тьме, которой конца и края не было, стараясь найти тот самый путь искупления для них всех, — сущий кошмар. Не этого хотел Льюис, никогда не желал занять места братьев. Он не мог придумать столь же гениальный план, как Уильям, и одним взглядом и голосом объединить толпу; он не мог, подобно Альберту, похвастаться превосходными навыками общения и умением расположить к себе. Он был просто Льюисом, который мечтал идти с ними плечом к плечу, защищать и заботиться, перестав казаться им хрустальной статуэткой, которую непременно нужно спрятать от мира и оберегать от невзгод. Почему Уильям так поступил? Почему позволил себе нести этот крест в одиночку? Почему эгоистично забрал все их грехи себе, нацепив личину всеобщего зла, уподобляя себя дьяволу? В груди зародились рыдания, и Льюис уже не пытался сдерживать всхлипы и льющиеся градом слезы, крупными каплями орошая землю, сжимая пальцами ни в чем не повинную траву, рвущуюся в его руках. Кажется, он никогда не понимал брата так, как хотел, не мог пробраться в его душу, закрытую от всех, постоянно натыкаясь на стену из толстого стекла, — смотреть, но не иметь возможности помочь. Холодно, невыносимо холодно и одиноко, и глупое сердце болело уже далеко не от недуга. Алые очи всегда смотрели на него любяще, но будто видели вечного ребёнка, который нуждался в защите. Хотя Льюис мог не хуже него держать в руках клинок и карать аристократов. И неважно было, что запятнает чистоту своей души, — сдалась она ему без брата... Страдать — вместе, идти к цели — вместе, сражаться — вместе. Всё, что было ему необходимо. — Где ты сейчас? — тихо спросил Луи, вглядываясь в гравировку, будто она под его пристальным взором оживёт и соберётся в образ Уильяма, присядет рядышком и прижмет к груди, утешая родными объятиями. Шанс на то, что они выжили был небольшим, но он цеплялся за него трясущимися пальцами, как за единственную опору, не дающую затонуть в глубинах собственной боли. Шерлок должен был спасти, ведь обещал, и, даже несмотря на неприязнь, Льюис верил ему. Потому что, в конце концов, ему ничего не осталось кроме веры. Мориарти поднял голову к небу, подставляя мокрое от слез лицо прохладному ветру. А может он там, в бескрайних высотах? Там, где нет боли и страданий. Смотрит на него сквозь пелену облаков, и не в силах дотянуться и вымолвить хоть слово касается этим ветерком. И вовсе не солнце освещает землю, а его ласковая улыбка лучится и греет продрогшее тело. Луи отрицательно покачал головой. Нет. Не мог Уильям так просто покинуть своих братьев и этот бренный, совсем его не заслуживающий мир. — Ты жив, — твёрдо произнёс Льюис, порывисто вытирая глаза. — И я буду ждать столько, сколько потребуется. Он прислонился лбом к надгробию, прикрыв веки, и, глубоко вдохнув сырой воздух, задержался в таком положении, прежде чем подняться на ноги и со светлой печалью улыбнуться. — Надеюсь, ты счастлив, дорогой брат, где бы сейчас ни был. Льюис развернулся и медленно зашагал к тропинке — пора было вернуться к реальности, идущей своим чередом, к друзьям, ожидающим его. Он и так позволил себе слабость сбежать сюда от насущных проблем и обязанностей. Но от него ждали решительных действий, и Луи был не вправе их подвести, поэтому с уверенностью посмотрел вперёд, не позволив себе обернуться. Но взгляд его наткнулся на Фреда, стоящего невдалеке, в тени дерева. Сколько он увидел и услышал? Впрочем, это было совсем неважно. Проходя мимо, он подметил печальное выражение его лица, плохо скрытое парнем, покрасневшие уголки глаз, бледные поджатые губы. Фред держал в руках багровые розы, заботливо выращенные им самим, — Льюис не раз наблюдал, как он уделял особое внимание именно этому сорту, возился с ними с утра до ночи, в любую свободную минутку убегая в розарий. Луи на несколько секунд остановился, положил руку на плечо Порлока, легонько сжимая его, и тепло произнёс, когда их глаза встретились: — Спасибо. А после торопливо ушёл — было не лучшей идей опаздывать на встречу со старшим Холмсом, возможно, единственным человеком способным понять его в полной мере.