ТЕНТАКЛЕХТОНЬ, или "О, чего мы только не выдумаем, когда испуганы и жаждем спасения"

Баки поднимается в Квинджет и чуть не всаживает клинок прямо в лицо Наташе. Промедли она хоть секунду — лишилась бы глаза. Но лишь пара кроваво-красных локонов задевают его лицо. Она сжимает его запястье с такой силой, что у нее костяшки белеют. Он все равно может высвободить руку, сломав ей пальцы, но теперь, когда слепые инстинкты схлынули, он уже более адекватен. — Ты напугала меня, — говорит он. Это не извинение, но ему правда жаль. Она внимательно смотрит ему в лицо, потом шумно выдыхает. Выпрямляется, отпускает его руку, и Баки не глядя прячет нож и осторожно садится, напряженно ожидая, что в любой момент все его синяки и порезы вспыхнут болью. Ничего не происходит. И это неправильно. Он помнит взрыв. Он находился в самом его сердце, угодив в ловушку Гидры. Что, впрочем, вполне подходит и для описания всей его жизни, вот только… Что ж, времена меняются. — Полагаю, ты в порядке, судя по тому, как ты весело кидаешься на всех с ножом. Это Сэм, и по его тону Баки понимает, что уставился на него скорее раздраженно, чем зло. Однажды Баки обязательно скажет ему, что Пегги одобрила бы его подход. Но не сегодня. Он все еще агрессивно жаден до своих воспоминаний. Они слишком медленно просачиваются сквозь туман, которым ГИДРА окутала его личность. Отчасти нанесенный ущерб исцеляет сыворотка, отчасти… — Я в порядке, — говорит он. – Этот взрыв… Никто не?.. Выражение лица Сэма смягчается. — Все в порядке, — мягко отвечает он. Потом хмурится, быстро оглядывая Баки. – Это тебя реально накрыло. Ты точно уверен, что не пострадал? Баки пожимает плечами и следит за тем, чтобы его лицо ничего не выражало. — Нигде не болит. Ничего не сломано и крови нет. — А следовало бы, — бормочет Наташа. – На тебя рухнула стена, Джеймс. Даже ты не можешь после такого встать и отряхнуться. Но, по факту, именно это он и сделал. Баки помнит, как падала стена. А еще яснее он помнит холодное четкое осознание собственной беспомощности. Некуда бежать. У него нет даже щита. Скорее всего он бы, конечно, не погиб. Защитил бы голову протезом. Остальное со временем исцелилось бы. Гидра очень ответственно подходила к проверке его физических возможностей, и то, что он еще сам не успел вспомнить, он узнал из файлов, рассказавших ему об испытаниях границ его выносливости и об их пределах. Но все равно он должен был пострадать. Такое просто невозможно пережить без травм. Ему должно было быть больно. Баки страшно. Он осознает очень медленно, что же произошло – вспоминает имя, слетевшее с его губ, и темноту, поднявшуюся в ответ на его призыв. — Видимо, могу, — вот и все, что он отвечает Сэму. Тот все равно осматривает Баки. Вероятно, он не сделал этого раньше, потому что Сэм не такой быстрый, как Наташа, а они все хорошо знают, что Баки может выкинуть, если его внезапно разбудить или чем-то напугать. Закончив, Сэм качает головой. — Гребанный суперсолдат, — говорит он, но его недоверие не скрывает облегчения. Баки избегает смотреть ему в глаза. Не потому что боится выдать свое волнение. Он просто не уверен, что – или кто – может смотреть сейчас на мир его взглядом. - Когда он приходит к себе домой, груз будто падает с его плеч. У Баки колени подгибаются. Чтобы устоять на ногах, приходится прижаться спиной к закрытой двери. Одиннадцать часов, но полная светоизоляция на окнах погружает помещение в непроглядную тьму, ни единый лучик света не проникает снаружи. И тьма вокруг него это одно живое пульсирующее нечто. Он в полушаге от того, чтобы просто рвануть дверь на себя и сбежать, укрывшись в солнечном свете. Но он знает, что так лучше не делать. Рано или поздно, свет все равно потухнет и придет ночь. Да это и не имеет значения. Баки носит тьму прямо в себе. Он слышит, как она колотится там, и ладони у него мокрые и горячие, но его голос совершенно спокоен, когда он произносит: — Я дома. Никто не отвечает. Баки сказал так не потому, что ждет ответа. Он отталкивается от двери, о чем тут же иррационально сожалеет в следующую же секунду. Хоть он и не собирается бежать, близость путей отступления иногда успокаивает. Возможно, все дело в иллюзии выбора. У Баки очень сложные отношения с этим понятием. Он пробирается в гостиную, не включая свет. Он знает все углы и закоулки слишком хорошо, чтобы наткнуться на что-либо в темноте. Пока он еще не изучил их, он бы, наверно, мог удачно запнуться или задеть какой-то предмет, чуть не выскочить от страха из собственной кожи, но зато уберечься от того, чтобы вышибить себе мозги от удара виском о кофейный столик. Отвлеченно он думает о безумных шутках богов. Когда он входит в спальню, то щелкает выключателем раньше, чем успеет оценить ярче ли там тени, чем были в гостиной. Ответ всегда разный, но Баки не всегда в том настроении, когда хочется знать ответ. Он раздевается и влетает в ванную. Его кожа покрыта тонкой пленкой из пота и грязи, в волосах чья-то кровь, под ногтями тоже, и на стыках его металлических пальцев. Сначала он принимает душ, тщательно смывая все это. Затем принимает ванну. В воздухе витает аромат – смесь каких-то растительных отдушек, которую дала ему Наташа. Она сказала, что это поможет ему расслабиться, поэтому он и начал использовать ее именно так, но сейчас он не уверен: эти обещания просто липа, или он испортил все сам, уже подумав об этом. В любом случае, аромат приятный. Может он и не расслабляет, но точно помогает сосредоточиться. Он снимает с себя Зимнего Солдата слой за слоем. Отбрасывает ярость и насилие. Проглатывает страх. Усилием воли заставляет свое тело стать мягким и податливым. Сейчас не то время, чтобы быть твердым; его ждет не битва. Он слышит, как громко стучит его сердце, когда он поднимается из ванной. Баки вытирается быстро, но тщательно. Потом колеблется, гадая, стоит ли ему сделать что-то еще, возможно, подготовиться… Нет. Это бесполезно. Лишняя трата времени. Он стремительно направляется из ванной, не одеваясь, и широко распахивает дверь. Свет оттуда едва проникает за порог комнаты, и погасить его - это облегчение. Баки не колеблется, когда выходит на середину комнаты. Он все еще слишком сильно ощущает себя солдатом, даже когда опускается на колени на голом матрасе. Гидра велела ему стоять на коленях тогда, в первый раз, но очнулся он на ногах, весь залитый кровью, пока тени шептали ему всякие нежности. В этот раз тени молчат, но он может чувствовать их внимание. Они липнут к его коже жаркими ласками, которые обжигают, если задерживаются слишком надолго. — Спасибо тебе, — голос звучит хрипло, и Баки приходится прочистить горло, прежде чем продолжить: — Спасибо за то, что ты спас меня. И я… мне жаль, что я столько времени был далеко от тебя. Эта миссия, она… мы нашли еще базы. Гидры. Он чувствует дрожь при звуке этого имени. Темнота стискивает Баки, жарко и удушающе. Он пытается глотнуть воздух, давится, но это длится лишь миг, а потом давление спадает, оставляя после себя лишь нежную ласку, от которой у него волосы встают дыбом. Существуют вещи, к которым просто невозможно привыкнуть. Прикосновения, которые пробирают до самой души. Люди всегда боялись темноты. — Они мертвы, — хрипит он, закрыв глаза, и это так странно, иногда видеть темноту, которая не колеблется и не извивается. – Мы убили их. И продолжаем убивать оставшихся. Нечто касается его губ жутковатым подобием поцелуя. Баки открывает рот, и оно скользит внутрь, безвкусное, теплое и основательное, прижимает своей массой ему язык и заполняет всю полость рта, осязаемое и нематериальное в одно и то же время. Баки давится, его горло горит, когда оно проникает глубже, его глаза широко распахнуты, но это не важно. Все, что он видит, это тени. Ужас сдавливает ему нутро, горячо и болезненно. Он крепко сцепляет руки за спиной, металлическими пальцами чуть не до кости впившись в живое запястье. Боль отрезвляет. Напоминает ему не сопротивляться. Ему всегда приходится хуже, когда он сопротивляется. Баки некого винить кроме себя самого. Ему следовало вернуться раньше, ему следовало… Оно отстраняется, полностью покидая его, и он давится пустотой, кашляя, пока горло не начинает резать отчетливой болью. Тогда оно снова трогает его рот, и Баки ничего не может разглядеть в сплошной массе колышущихся теней, но он все равно отчаянно ищет в них хоть крохотную вспышку синего и золотого. Он не успевает вовремя открыть рот, и тени просто силой проталкиваются внутрь. У него болит челюсть, язык горит, и крик застревает у него в горле. На этот раз оно не останавливается и больше не вытягивает наружу, и Баки воет и вцепляется в свои собственные руки. Если тени и шепчут ему, он не слышит. Все перекрывает стук его собственного сердца. Оно извивается вокруг него, зубастая темнота, ползет по его коже, нежно вдавливаясь в его плоть. Тени скользят по груди и обвиваются вокруг шеи, вокруг бедер – полосы странного пульсирующего тепла. Завитки оборачиваются вокруг его мягкого члена. Баки издает жалкий беспомощный звук, заглушенный толстой массой, заполнившей ему рот. Оно не движется, оно просто остается там, горячее и тяжелое, проникшее в каждую складочку. Иногда Баки думает, что просто сменил щупальца Гидры на другие. Но эти же добрее, ведь так? А потом он ощущает ледяной комок у себя на дне желудка, когда щупальца скользят дальше, к основанию его члена, по яйцам и за них, надавливая и пробуя с пугающей целеустремленностью. Он тяжело дышит, быстро засасывая воздух. Перед глазами начинают плясать белые точки, короткие яркие вспышки в темноте. Только благодаря им он понимает, что все это ненастоящее. «Пожалуйста», — хочет попросить он. Его счастье, что он не может. Его сдавленный стон душит темнота. Оно проникает ему внутрь. Оно тонкое, тоньше пальца, и не причиняет боли, если не считать шокирующего ощущения вторжения, но постепенно оно растет, становясь больше и больше, удваиваясь, утраиваясь в размерах в течение одного вздоха, и Баки хочется кричать от беспомощности и ужаса. Звук вырывается наружу, сломанный и высокий, когда щупальце у него во рту выскальзывает наружу. Оно тут же толкается обратно, и Баки кусает его, ничего не соображая от страха, но это так же бесполезно, как кусать плотное облако – совершенно бессмысленно, как и всегда, но при этом оно реально, и оно внутри него, скользит все глубже и глубже, пока он давится и сжимается, пронзенный с обоих концов. Человеческие пределы не преграда для теней. Баки скулит, придушенно и хрипло, когда щупальце у него в заднице, встретив сопротивление, лишь давит сильнее, настойчиво прорываясь в места, не предназначенные для проникновения извне. Второе в это время так глубоко скользит в его горле, и Баки не понимает, как ему до сих пор удается дышать. Он плачет от беспомощного облегчения, когда они замирают, но это лишь короткая передышка. Они не движутся, но Баки чувствует их внутри себя, разбухшие, растянувшие его внутренние проходы, проникающие кажется в кровь и кости, потоки жара, которые он не должен был ощущать, потому что их не было в реальности. А потом они начинают трахать его. Боль отступает довольно быстро, сменяясь постоянным, безжалостным давлением, тени скользят сквозь все его нутро, и Баки сам не замечает, когда именно в его сдавленные всхлипы просачивается наслаждение, когда змеящиеся в нем тени начинают доставлять удовольствие. Он ощущает свой член, оплетенный тенями, будто лозой, но при этом каким-то образом возбужденный, пульсирующую тяжесть, которая с каждой секундой становится все жарче, превращаясь в болезненно знакомые узлы у него внутри. Не прекращая двигаться в нем, трахать его, тени поднимают Баки с матраса и переворачивают, шире разводят ему ноги, и будто в тумане он осознает, что еще больше вдавливаются ему внутрь, заразой проникая в его кровь, перед его взором снова мелькают белые пятна, становясь все больше с каждым его сорванным вскриком. Это всегда так заканчивается, если не считать того, что все вовсе не закончилось. Он бурно кончает, острое удовольствие опаляет его кровь и взрывается под кожей, и он извивается в захвате теней, прогибаясь и вздрагивая, пока они надежно держат его, крепко, но не жестоко, и продолжают трахать на протяжении всего его оргазма, поглощая его изнутри и снаружи. Ни одна капля семени не падает на его кожу. Ни одна капля семени не тратится понапрасну. Отростки на его члене непрерывно пульсируют, поглощая и поглощая все до последней капли. А потом он падает на матрас, плашмя на спину. И он пуст внутри, так что почти стонет от облегчения. Это преждевременная радость. Тени обвиваются вокруг его щиколоток и тянут, поднимая нижнюю часть его тела с матраса. Они раздвигают ему ноги до неприличия широко, прохладный воздух остужает его разгоряченную кожу. Он обостренно осознает то, какой он открытый и истертый, и знает, что будет дальше, но неожиданное теплое проникновение все равно заставляет его дернуться. Щупальце совсем тонкое на конце, но быстро растет, проникая глубже в него, пока Баки не начинает скулить на каждом вздохе от тупой боли и странного удовольствия, пронзающих его тело. — Подожди, — просит он. Теперь он может, его рот свободен, чего бы это ни стоило. – Подожди, пожалуйста… Тени внутри него замедляются, затем замирают и медленно, так медленно, что скольжение по его внутренним стенкам будто вонзается крючками в его нутро, начинают скользить наружу. Какую-то безмолвную вечность между мгновениями Баки кажется, что ОН послушался. Его освобождают полностью, каждое тянущееся прикосновение исчезает, и на мгновение Баки ощущает лишь дезориентирующую пустоту, а потом его вновь заполняют одним жестоким рывком. Баки выламывает, спина прогибается крутой аркой, и тени скользят вокруг него, извиваясь и поддерживая, они будто бы полностью окружили его, касаясь каждого дюйма его кожи, поглотив его полностью. И оно трахает его, щупальце в его заднице. Никаким другим словом этого не опишешь – резкие толчки и плавное скольжение наружу, но Баки смутно помнит секс из обрывков своих воспоминаний, и его разум яростно протестует против сравнения того, что происходит с ним, со сладостным слиянием человеческих тел друг с другом. Это не секс: это пожирание, обладание. Может быть, жертвоприношение. Ведь он еще никогда не был так близок к богу. Его снова заполняют с болезненным удовольствием, его член все еще слишком чувствительный после оргазма. Баки пытается дотянуться до него, но его руки тоже ловят тени, в то время как другие обхватывают его член теплыми петлями, плотно сжимающимися по всей его длине, как мягкий жаркий рукав. Его бедра толкаются вверх, беспомощно и отчаянно, удовольствие нарастает в основании спины. Баки воет снова, и снова, и снова, ничего не может с собой поделать, дрожит и извивается, уже не убегая от теней, а двигаясь им навстречу, и все ощущения смешиваются воедино: горячее давление на его члене и пронзающее тепло внутри него. Теперь это ощущается иначе: они больше не пожирают его живьем изнутри, но он не уверен, что прикосновения стали хоть капельку милосерднее. Они вырывают из него удовольствие, будто напоминая Баки обо всех тех моментах, когда он не прикасался к себе в течение нескольких прошедших недель, хотя и мог: никто из Мстителей не ночевал с ним вместе на миссиях, и Баки был один по ночам, когда его тело изнывало и сердце колотилось так сильно, будто хотело выскочить из груди, но он ни разу, ни разу… — Пожалуйста, — всхлипывает он. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Он кончает, давясь всхлипами, слезы обжигают ему горло, щиплют язык. Тени трахают его, пока его отпускает, крепче сжимают его обмякший член, и Баки дрожит от холодного ужаса отходняка. Легкие прикосновения трогают его щеки, челюсть, раскрытый рот, и Баки слабо скулит, сжимая губы, чтобы прижаться дрожащими поцелуями к ускользающим щупальцам. Хватка на его члене слабеет, тени ускользают прочь, в то время как то, что забралось ему внутрь намного глубже, чем мог бы проникнуть любой человеческий член, остается неподвижным мягким теплом, не проникающим в его кровь и его кости. Усик такой тонкий, что он едва ли чувствует его поначалу – просто булавочный укол ощущений под его крайней плотью. Осознание поражает, безжалостное и острое, и на какую-то наэлектризованную секунду, Баки пытается закричать и вырваться, охваченный чистым животным инстинктом, но его мускулы слабы, а держащие его тени неодолимы. Оно проникает в его член. Баки давится воздухом, его конечности непроизвольно сокращаются, но пожирающая его темнота не знает пощады, и ему остается лишь медленное, ровное растяжение, выжимающее его страх до капли. Он обмякает, и тени с ужасающей легкостью подхватывают его вес; он еще не настолько ушел в себя, чтобы не заметить, что их хватка тут же смягчилась, как только он перестал сопротивляться, и снова превратилась в те же ленивые ласки, что были раньше. И все это время, оно пробирается ему внутрь, его задница и член пульсируют от странного, острого тепла. Баки смутно помнит, как ему ставили катетеры. За столько десятков лет он несколько раз был близок к тому чтоб откинуться: полученные повреждения оказывались слишком серьезными даже для него, чтобы выжить без медицинского вмешательства. Гидра никогда не стремилась избавить его от боли или стыда, но они не любили разводить грязь и ратовали за эффективность. Подобные воспоминания кажутся мутными вовсе не из-за обезболивающих, а из-за разрывающей боли, вызванной их отсутствием. Но все же он помнит достаточно, чтобы точно знать, эти ощущения ничуть не похожи. Щупальце в его члене делает что-то, и это похоже на то, когда его трахают, но в то же время совершенно иначе, то же удовольствие и боль, но острее. У Баки нет сил, чтобы кричать, но он не может перестать скулить, слабо и жалко, будто звуки сами рвутся из глубины его души. То, что в его заднице, снова начинает двигаться, но иначе на этот раз, он может чувствовать это: намерение, пропитывающее тени, извивающиеся в каждом уголке спальни. Нечто теплое скользит по его шее, задержавшись там, где под кожей пульсирует вена, а потом поднимается выше, к губам, обретая форму, которую он уже хорошо изучил своим языком. — Пожалуйста, — хрипит он, отворачиваясь, бесполезно сжимая кулаки в призрачной хватке теней. Щупальце следует за ним, давит на его сомкнутые губы, будто уговаривая, убеждая подчиниться. И те, что внутри него, замедляют свои движения и меняют угол, чтобы давить на места внутри него, от прикосновения к которым у него кровь бурлит. Он скулит, поддаваясь нарастающему удовольствию, извиваясь, сжимаясь, наполовину в ужасе от того, чтобы кончить с щупальцем внутри члена, но тени безжалостны, они трахают его сладко, глубоко и медленно, свиваясь и давя на места, которые он и не представлял себе, что можно трогать, и Баки стонет, позволяя тыкающемуся ему в губы щупальцу проскользнуть в открывшийся рот. Он давится, вздрагивает, но это не имеет значения: они все равно движутся, вокруг него, внутри него, проникая сквозь его плоть, пронизывая до мозга костей. Опаляющий жар сворачивается вокруг основания его члена и, сжимаясь, движется вверх по его длине, в то время, как другое щупальце все еще остается внутри, и получается, что Баки был не прав. Он все еще может кричать. Тени туго смыкаются вокруг его члена. Его мир взрывается в ослепляющей вспышке. И это продолжается так долго. Баки трясет, пока у него не кончаются силы, и он может лишь слабо подрагивать, в ушах звенит от его собственного придушенного воя. Его живот ощущается единым тугим узлом, нижняя половина тела онемевшая и слабая, сотрясаемая болезненными спазмами удовольствия. Но ему и не нужно быть сильным. Они держат его, обернувшись вокруг его тела, и они не оставят его. Его бережно опускают на матрас. Тени отдаляются, выскальзывая из его члена и задницы, но он знает, что они по-прежнему внутри него, смешанные с его кровью и оплетенные вокруг костей. Баки чувствует поцелуй, сначала как едва уловимое прикосновение, как и раньше, а потом жарче, мягче, приобретая форму знакомых губ, изогнутых в широкой, довольной улыбке. — Баки, — говорит ОН, и имя дрожит в темноте. – С возвращением домой. Баки открывает глаза. Тени поглощают все вокруг, слишком плотные даже для улучшенного зрения Баки, чтобы что-то разглядеть, но ОН яркий и живой в самом их сосредоточении, сияющий как золотой бог. Потому что так и есть, Баки знает. Когда он смотрит на Тора или других асгардцев, он не думает: Боги. Они слишком привычны в своем плотском облике, слишком подобны людям в своих потребностях. Но это существо, улыбающееся Баки глазами, которые сияют, как солнце, и смотрят так, что у Баки все слова застревают в горле, его он может назвать Богом. — Стив. Улыбка Стива становится еще шире и ярче, и Баки закрывает глаза, чтобы из них не потекла кровь. Так уже случалось раньше, и с его ушами тоже, когда он впервые спросил имя и услышал ответ, заставивший его с криком рухнуть на колени. Стив не кажется реальным, и только в этом он может считаться безопасным – и это при том, что Стив всегда опасен, не важно, насколько нежны его руки, убирающие волосы Баки со лба, или как сладки его губы, оставляющие легкие поцелуи на щеках. Потом он целует веки, сначала правое, потом левое, и Баки открывает глаза, потому что больше не может выносить того, что не видит Стива. Тот так прекрасен, что зрелище обжигает. — Я скучал по тебе, — говорит Стив, и его голос звучит теперь обычно, тени больше не дрожат позади каждого звука. — Прости, — хрипит Баки. – Ты был… ты был голоден? Стив смеется. Звук отзывается в позвоночнике Баки волнующе и болезненно. — Голоден? – повторяет Стив, очевидно забавляясь. – Я всегда голоден до тебя. Баки поднимает дрожащую руку. Стив следит за его движением, но ничего не делает, не склоняясь ни навстречу, ни прочь. Он возвышается над Баки, его бледная кожа прорезает тьму своим сиянием, он кажется нереальным. Но его тело под ладонью Баки ощущается настоящим, кожа горячей. Баки отдергивает руку, каждый раз изумляясь, хотя ему бы уже давно следовало привыкнуть. Прошел уже почти год, и Стив, во всем его ужасающем величии, может считаться самым старым другом Баки. Он вцепляется ногтями в грудь Стива. На безупречной мышце остаются лунки, которые тут же исчезают, как только Баки убирает пальцы, и кожа снова становится гладкой, будто мрамор. Он мог бы поцарапать до крови, но результат будет тем же. Стив реален, но не так, как Баки. Да и о чем он? Не так давно Баки и сам был не то чтобы реален в том плане, в котором это имеет значение. — Спасибо, — произносит он мягко, — за то, что спас меня. Стив прижимает палец к его губам, убеждая замолчать. Баки невольно слабо вздрагивает от того, как это прикосновение опаляет его и без того пересохшие губы. — Не благодари меня, — говорит Стив. – Я спас тебя, потому что я всегда буду спасать тебя. Такова моя природа. Несмотря ни на что Баки невольно улыбается. — Потому что я твой. Он может чувствовать собственное дыхание на пальцах Стива. Это на удивление уютно. Его сердце успокоилось и больше не рвется вылезти из груди через горло. Страх почти полностью исчез, он всегда растворяется, когда Стив является ему во плоти, а не одними тенями. Какая-то часть его по-прежнему сжимается в страхе, ожидая, что его растерзают, но с этим Баки ничего не может поделать так же, как Стив ничего не может сделать, чтобы стереть ужасы, цепляющиеся за края его сущности. Баки всегда очень внимательно следит за тем, чтобы не вглядываться слишком пристально в тени после того, как Стив является ему в человеческом теле. — Да, — отвечает Стив, явно польщенно расправляя грудь. – Ты мой. Баки знает, что это лучше, чем принадлежать Гидре, хотя именно она и отдала его Стиву. Просто они совсем не это планировали. «Идеальный сосуд, — сказал Пирс за несколько часов до того, как его разорвали на куски. – Пустой разум и улучшенное тело. Ты сформировал это столетие и теперь твое время пришло…» Стив подцепляет его пальцем за подбородок и поднимает его голову. Стив целует так, будто хочет проглотить Баки целиком, и это всегда захватывает, так что Баки сдается его властному рту и отпускает своих призраков. Он снова трогает Стива, гладит ладонями его грудь, его плечи, спину, не обращая внимание на жар, излучаемый его золотистой кожей. Тени должны быть холодными, темнота – похожей на мрачное алчное болото, но Стив сияет ярче, чем солнце. Влажные ласки его языка разжигают огонь в венах Баки, а его пальцы клеймят кожу там, где дотрагиваются до нее. Стив прижимается ближе, целует сильнее, и Баки забывает обо всем, кроме Стива, его губ и зубов, его ладоней и его кожи. Резкий рывок – и руки Стива подхватывают его бедра, в то время как теплые щупальца обвивают ноги и плечи, и вот Баки уже сидит, оседлав Стива. Каждой клеткой кожи он ощущает Стива, и это почти больно – быть так близко к его обжигающему жару, но Баки не может отстраниться, да и сам этого не хочет. Пальцы Стива зарываются в его волосы на затылке и гладят вниз, соскальзывая на спину. Огонь следует за их прикосновениями, и Баки влажно выдыхает Стиву в рот. Странно ощущать пальцы после касаний теней, их разом и слишком много, и слишком мало, когда они вдавливаются в него. Проскальзывают глубоко и легко, два, а потом три. Они длинные и толстые и растягивают Баки совершенно иначе, чем до этого делали тени. Он мокрый внутри из-за того, что было перед этим, хотя он и не понимает, что там за влага, да и не хочет этого знать, никогда не хотел. Внезапно его поднимают. Он по-прежнему ощущает руки Стива, пальцы одной растягивают его внутри, другой – поддерживают его за затылок. Они двигаются вместе с Баки, их тепло совершенно иное, чем у щупалец, обернувшихся вокруг его бедер. Баки вцепляется в плечи Стива, впивается ногтями в его кожу, хоть крови и нет. Баки воет, удушливая смесь облегчения и ужаса бурлит в нем, когда его опускают на член Стив. Это совсем не то же самое, что тени. Его тело знает об этом из мутных путанных воспоминаний: это реально. Стив не человек, но его член, вскрывающий Баки и проникающий глубоко в его плоть, ощущается человеческим. Он обмякает, насаженный на Стива и заполненный им до отказа. Эта близость обжигает его внутри и снаружи. Это едва выносимо. Но он все равно прижимается ближе, вцепляется Стиву в волосы и прячет лицо у него на шее, отчаянно вцепившись в Стива. Тот мурлычет, и его грудь мягко вибрирует под щекой Баки. Это должно успокаивать, и так и есть, даже несмотря на то, что у Баки все тело дрожит от этого звука. — Мне этого не хватало, — произносит Стив низким довольным голосом, и воздух дрожит вокруг их соединенных тел. – Не хватало этой плоти. Его ладони гладят Баки, одна из них размазывает влагу по его бедрам. Она успевает полностью высохнуть, когда поднимается к его лицу. Нежными прикосновениями убеждает Баки выбраться из его укрытия на груди у Стива. Стив сияет, как маяк среди извивающейся вокруг него темноты. Белки его глаз почти полностью поглощены ослепительно синим, и именно поэтому Баки понимает, что Стив близок к тому, чтобы потерять контроль, несмотря на то, что до сих пор играет с Баки в терпение. — Мне тоже, — говорит Баки, и несмотря ни на что, он не врет. – Не хватало этого… Не хватало тебя, Стив. Стив улыбается. На мгновение его лицо меняется: темнота, голубой и золото втекают друг в друга, и Баки зажмуривается, чтобы не видеть, как они окончательно перемешаются. Стив издает мягкий, мелодичный звук, и его большие пальцы очерчивают жаркие полумесяцы под глазами Баки. — О, да, ты скучал по мне, — произносит Стив гордо и благоговейно, продолжая трогать лицо Баки. – Я чувствую это в твоем запахе. Твою жажду. Нутро Баки слабо сжимается. Его член и задница пульсируют, грубо вытягивая его обратно в ощущения тела. Стив поглотил все прочее, как и всегда, но теперь оно начинает просачиваться обратно тупой пульсацией в заднице и острой болью внутри члена. Ладонь сжимает его вялые гениталии, и Баки широко распахивает глаза от шока. — Подожди, — шепчет он. – Мне больно. Стив издает озабоченный звук и целеустремленно сжимает еще крепче, и тени, обернувшиеся вокруг бедер Баки, тоже стягиваются кольцами, их становится все больше вокруг его ног и рук. Они полностью принимают на себя вес его тела, не связывая его. — Не надо… Член Стива обжигающе горячо скользит по влажным мышцам внутри, а его рука сжимается на члене Баки, посылая мучительный разряд жара вверх по позвоночнику. Баки прогибается в спине, его плечи и бедра напрягаются в держащих их петлях теней. — Мне больно, Стив, — повторяет он слабо, и это звучит жалко даже для его собственного слуха, и, когда он моргает, то чувствует влагу у себя на ресницах. — Это я тоже чувствую, — подтверждает Стив. – Твой страх. Ты всегда так напуган. Он говорит это нежно. В его словах нет ни насмешки, ни издевки, но и жалости тоже нет, нет сочувствия. Иногда Баки думает, что Стив не способен испытывать такие эмоции, он чужд всего человеческого. Но не чужд секса – наслаждение пылает в яростной голубизне его глаз, пока его член врывается глубоко в Баки. Сам Стив неподвижен, но не его тени, и Баки вздымают и насаживают на его член снова и снова, поднимают и дергают вниз, будто игрушку. Не чужд он и собственнической страсти, которая воспламеняет прикосновения его рук к лицу и горлу Баки, то, как его пальцы вцепляются Баки в волосы или вдавливаются еще глубже. Уже очень давно никто не любил Баки, и он забыл, как это ощущается, хотя и не думает, что кто-то когда-либо любил его так же, как любит его Стив. Стив любит так, будто его желание способно пожрать миры. Но все, что у него есть, это Баки; разве одного человека может быть достаточно? — Тебя достаточно. Баки не уверен, задал он вопрос вслух или Стив снова проник в его разум какими-то невообразимыми, неизъяснимыми путями. — Слов недостаточно, — говорит Стив, прижимаясь своими губами к губам Баки, и рот его пылает. – Достаточно тебя. Баки содрогается, сжимаясь вокруг члена Стива. И слышит резкий выдох, чувствует тепло на своих губах, а потом ощущает то, как тонкие щупальца давят на его дырку, пытаясь пробраться внутрь его ануса там, где он туго растянут вокруг огромного члена Стива. — Стив, — шепчет Баки мольбой и предупреждением. — Шшшш, — успокаивает его Стив. Его рот изгибается улыбкой у челюсти Баки, и тому кажется, что эта улыбка предназначена рвать кожу и мясо до самых костей. – Не надо бояться. Но ему страшно. Рука Стива оставляет его член, и ее мягкое давление сменяется знакомыми извивающимися тенями. Баки кричит, когда они оплетают его, но Стив поглощает этот звук поцелуем, на этот раз раня его до крови. Тени пульсируют вокруг него, змеящимся жаром, а потом… — Нет, нет, – выдыхает он, путанно и приглушенно. – Пожалуйста… Его член открыт, и тень скользит внутрь намного легче, ранит меньше, а ноет больше, и Баки следовало бы уже привыкнуть к этому, следовало бы запомнить, но он всегда будто в тумане после этих встреч, все слишком похоже на сон, и он никогда не бывает достаточно подготовлен. Член Стива горячий и основательный, толкается наружу и внутрь плавными мощными толчками, но тени извиваются вокруг всей его длины, они повсюду, давят на сжимающийся сфинктер Баки и трепещут внутри его члена: удовольствие и боль смешиваются в один сплошной жар. Он плачет имя Стива, когда они врываются в него, заполняя его нутро сверх всякой меры, и Стив пьет эти звуки с его губ, жестоко и яростно. В следующий миг Баки уже лежит на спине и не осознает, прошла минута или же час; все, что он знает, это Стив, его вкус и его жар, проникающие в него, чтобы брать, и брать, и брать. Баки вцепляется в Стива, ослепленный и полубезумный, и понимает, что шепчет ему, умоляя и путаясь, и половина из произнесенных слов – имя Стива. Это жертвоприношение, теперь он точно уверен; вот только Стив пирует не только его плотью. Он кончает, крича, пока не срывает себе горло, ногтями впиваясь Стиву в спину, хоть ему и не удается пролить ни капли его крови. У того будто бы и нет крови. Но Баки чувствует ее ток под своими ладонями, внутри жаркого тела, принимающего формы, которые ни одному человеку не следует видеть. Стив не перестает двигаться, трахая Баки мощно и глубоко своим членом, оплетенным тенями, в нем больше нет ничего человеческого. Баки трогает его, не может перестать прикасаться к нему, и его руки не узнают то, что они осязают, но Баки знает, что это Стив. Это всегда Стив. Он ныряет в поцелуй, и в воздухе вокруг него витают слова, они в его голове, сладкие нежности на языке, непредназначенном для человеческого слуха, и, возможно, Баки просто и сам уже больше не совсем человек, но все еще достаточно для Стива, проникающего, будто чернила, в его душу. Баки, слышит он свое имя – единственный знакомый звук в шепчущей тьме. Мой. Твой, эхом вторит он, его губы горят, все его тело горит, и Стив все так же в нем и на нем, вскрывает Баки, чтобы сделать его домом для себя. Баки шепчет имя – имя того, кого призвал на базе, рушившейся вокруг него, имя, которое забывает тут же, как произносит его. И пускает Стива в себя. - Когда он просыпается, слабый свет просачивается в комнату, мужское тело прижимается к нему сзади, сильная рука лежит у него на талии. Золотистые волоски на предплечье Стива темнее, чем у него на голове. Все в этой его форме ощущается человеческим, вплоть до того момента, когда уже нет. — С добрым утром, — говорит Стив. – Ты крепко спал. Ничего удивительного. Он всегда отрубается после того, как Стив закончит с ним. Веки до сих пор тяжелые, и он знает, что запросто проспал бы весь день. Он кладет свою руку поверх руки Стива и переплетает их пальцы. Это его правая рука, и сейчас они оба кажутся до боли обычными. Губы касаются его затылка. Они больше не жгутся. Стив теплый и уютный, и если Баки обернется к нему, то обнаружит красивого мужчину, улыбка которого не слепит глаза. Он не оборачивается, но крепче сжимает пальцы Стива, и тот сильнее обнимает его в ответ. — Сколько у тебя есть времени? – спрашивает Баки. — Достаточно, — отвечает Стив, хотя это вовсе и не ответ. — Стив… — Шшш. Не важно, Бак. Главное, ты здесь. — Прости меня. — Ты всегда такой милый, — произносит Стив, и Баки слышит в его словах улыбку. – Я же говорил тебе, что я не против. Но я мог бы просто пойти вместе с тобой в следующий раз. Баки забывает дышать. Затем медленно выдыхает, его сердце грохочет в ушах, а в животе стягивается холодный комок. Он пытается представить встречу Стива с Сэмом и Наташей. Вопросы Старка и внимательные глаза Бартона. — Есть и другие, — говорит Баки. – Они не поймут. — Люди редко понимают. Твои прошлые хозяева так и не смогли. Нет. Не смогли. Иногда, когда Баки засыпает обычным способом, где-то не дома, ему снятся мертвые глаза Пирса и его искаженное ужасом лицом. — Ну, это просто предложение, — говорит Стив. – На самом деле это не важно. Я всегда с тобой, Бак. — Я знаю, — шепчет Баки. – Вместе до конца. Он не сопротивляется, когда его веки снова смыкаются, и Стив ничего не говорит ему, он ничего не слышит, но он думает, что чувствует эхо собственных слов в своей голове, слов, которые он никогда не услышит, но всегда знает в самой глубине своей души.