Тени, которые мы отбрасываем

      «Есть тьма, имя которой люди не смеют произносить. Вещь столь неприкасаемая и бесчеловечная, что будет вертеть разумом туда-сюда, во всех направлениях одновременно, в священной вечности, пока небытие не станет единственным, что может быть познано.       Ты ее чувствуешь, ведь так? Ты чувствовал, как она наступала тебе на пятки, еще с самого начала. Ты знаешь ее имя, и ты знаешь как ее позвать. Ты знаешь, что к ней можно прикоснуться, и иногда, если ты позволишь, она сможет прикоснуться в ответ.       Ощущение, как будто возвращаешься домой, не так ли?       Тот покой, этакое благодатное умиротворение пред тем, как смертельная спираль позовет тебя обратно к грехам земли.       Те существа... Другие. Люди, которые внушают страх. Их существование сыплет соль на твои раны, говорит на языке безбожников, что ломает твою сущность и приводит тебя в бешенство.       Те люди никогда не будут знать тебя. И ты никогда не будешь знать их. Потому что они более непостижимы, чем то, о чем сами же не говорят. Они забываемы. Временны.       Только ты знаешь ее имя.       И ты знаешь эту тьму лучше всего остального за ее пределами.       Ты когда-нибудь задавался вопросом, почему?       Ты когда-нибудь задавался вопросом, почему она наступает на тебя, когда вы сплетаетесь пальцами рук, с таким искренним пониманием?       Почему кара бытия так тяжко ложится на твои плечи, когда ты отпускаешь ее?       Ты знаешь, почему та тьма удерживает тебя сильнее, чем любой свет, который когда-либо был тебе знаком?       Ты знаешь. Знаешь, почему.       То имя, которое ты зовешь; то, которое никто другой не осмелится позвать, то, которое знаменует тень ушедшей эпохи и неутолимую вселенскую жажду.       Однажды оно станет тебе родным.»

***

      Чайлд сделал резкий, прерывистый глоток воздуха, подсознательно выпрямившись и потянувшись к своему бедру, где, как он знал, его ждало оружие.       Но там ничего не было. Его душа ушла в пятки, и он буквально чувствовал свой собственный учащенный пульс. Где его силы? Где его Глаз Бога? Где его Глаз Порчи? Чем еще он мог защитить самого себя? Как много времени у него было? Как много...       Где он был?       Вопреки тому, что каждая фибра его души требовала от него действий, Чайлд заставил себя воспользоваться моментом, чтобы собрать свои мысли в кучу. Он чувствовал себя таким дезориентированным, но не мог понять, почему. Что-то ощущалось неправильно. Он ощущал себя неправильным.       Чайлд чувствовал себя очень хреново.       Понадобилось время на осознание, которого было достаточно для того, чтобы все вокруг него встало на свои места.       Он вернулся в Снежную, во дворец. Чайлд был здесь уже некоторое время. Комната должна была быть знакомой, так как это были его личные жилые покои, но он так часто путешествовал в ходе исполнения своих служебных обязанностей, что нередко чувствовал себя чужим в своих наиболее постоянных жилищах. И казалось, что эта неизвестность смогла на подсознательном уровне залезть ему под кожу, как только он погрузился в состояние полусна. Чайлд был довольно дезориентированным после пробуждения, что ощущалось не намного лучше, чем очутиться в чужой стране. Но даже проснуться в таковой с подобного рода поспешностью было позорно.       Он всего лишь пытался размышлять, но в его нынешнем положении казалось, что подобного состояния внутреннего спокойствия достичь было невозможно. Его разум и тело были крайне неуправляемыми на данный момент; хоть Чайлд и сумел бы заставить свои мысли прекратить блуждать и скакать с одной на другую, он явно рисковал тем, что погрузился бы в глубокий, непродуктивный сон.       Как только адреналин в нем начал сходить на нет, у Чайлд не осталось ничего, кроме всепоглощающей усталости, которая не стала для него сюрпризом — внезапный приступ острой боли в боку, несмотря на это, был в новинку. Он зашипел сквозь зубы и тут же сбросил с себя одеяло, глядя на источник непрерывной пульсации.       Рана на его боку все еще была скрыта, весь его голый торс обмотали бинты. Но теперь начало просачиваться маленькое бордовое пятнышко. Черт. Он слишком быстро поднялся и заставил ту открыться. Чайлд поморщился от увиденного. Если повезет, повреждение не окажется таким уж серьезным. Как минимум, физическая боль была терпимее, чем тяжелый удар по его гордости, который ему нанесла обвинительная вспышка красного. Он провел рукой по волосам, откинув назад запутанные рыжие пряди, которые прилипли ко лбу из-за холодного пота.       Чайлд должен был собраться. Независимо от обстоятельств воин не мог себя так вести. Мечущийся в шоке, как рыба без воды, забыв где он, позволив своему подсознанию взять над ним верх... Ему повезло, что на этот раз он был один, когда просыпался.       Нельзя позволить чему-то подобному случиться снова. Если бы кто-то увидел его таким, это опозорило бы его статус. Опозорило бы Царицу. Опозорило бы Снежную в целом; его самую любимую Родину.       Но она уже не чувствуется таковой, ведь так?       Вдруг дверная ручка в другом конце комнаты со щелчком открылась.       Инстинктивно, Чайлд быстро накинул на себя одеяло, удачно скрывая расползающееся пятно крови на своих бинтах. Может быть, это не было разумно, но это было первым действием, что пришло ему в голову. Во всяком случае, рана почти зажила; если бы разошлись только один или два шва, он смог бы позаботиться об этом самостоятельно. Не было причин оповещать медицинский персонал, или объяснять как он умудрился оказаться в таком сложном положении, будучи на строгом постельном режиме. Но если там было больше, чем несколько незначительных швов...       Он разберется. Как только решит проблему с этим вторжением, так или иначе, разберется с раной самостоятельно. На данный момент его больше беспокоил непрошенный гость, протискивающийся в дверь. Чайлд поднял взгляд и предупреждающе нахмурил брови в знак недовольства. Медицинский персонал, который наблюдал за ним, мог приходить только в указанное им самим время, чтобы он мог быть уверен, что готов к встречи. Сейчас не был один из тех случаев. У кого хватило бы наглости зайти к нему без предупреждения?       Однако, как только взгляд Чайлда упал на нервного человека, о котором шла речь, его мрачное выражение лица полностью исчезло. Он обнаружил, что вместо этого расплывается в широкой улыбке — первой, которая смогла найти путь к его лицу за несколько дней. Чайлд уже почти забылся; в конце концов, этот визит не был таким уж внеплановым. — Ого! — бодро окликнул он. Чайлд слегка вздрогнул из-за звука собственного голоса, все еще хриплого ото сна и нехарактерно тихого. Но даже это не смогло умерить его энтузиазм. — Ты вправду пришел!       Дотторе остановился у двери, все еще покоя ладонь на ее ручке. В отличие от Чайлда, тот не улыбался. Он одарил его странным подергиванием губ, маска на чужих глазах скрывала точный смысл этого действия. После вздохнул, окончательно вошел в комнату и закрыл за собой дверь. — Ведешь себя так, как будто у меня был какой-либо выбор в этом вопросе, — сухо указал он. Его слова вкупе с медленным приближением к кровати Одиннадцатого внезапно заставили того тщательно нахмурить брови. Его улыбка быстро начала угасать. — А, — заметил Чайлд, неспособный скрыть своего разочарования. — Итак, он послал сюда тебя.       Дотторе — по крайней мере, одна из многих искусственных личностей, получивших это звание — остановился посреди комнаты, возмущенно скрестив руки на груди и бросив хмурый взгляд на него. — И что это должно значить? — с вызовом бросил сегмент. — Неблагодарный гадёныш. Тебе повезло, что он вообще потрудился послать сюда кого-нибудь. У всех нас есть дела более важные, чем присмотр за твоей койкой. — Ах... Нет, извини, — отступил Чайлд с робким смешком. Дотторе усмехнулся, все равно продолжив приближаться. — Просто... Я вроде как думал, что он нанесет более повседневный визит. Твое присутствие здесь, как бы… Больше похоже на то, что со мной нянчатся. — Кого ты зовешь няней, мальчишка? — возразил Доктор, быстро поднимая руку и щелкая по чужому лбу. — Уф, — выразил явное недовольство другой. Он почесал голову, надуваясь, когда Второй придвинул стул к кровати, плюхаюсь на тот с пыхтением. — Сказал же, извини. Просто... Чувствую себя немного неудобно из-за того, что ты сейчас здесь. — Так и должно быть, — сухо констатировал Дотторе. — Если ты неверно понял цель этого визита, значит это твоя собственная дурость. Серьезно, чего ты ожидал, учитывая сложившуюся ситуацию?       Чайлд уныло поджал губы.       Не то чтобы он непременно возражал против того, чтобы быть с одним из сегментов вместо самого Дотторе; в большинстве ситуаций Чайлд не сильно различал многих из тех. У них всех было его лицо, личность, воспоминания, и этот абсолютно чарующий подход к словам. Он даже мог бы распознать конкретно в этом сегменте одну из новых сборок — настолько новую, что тот был практически неотличим от своего создателя для всех, исключая тех, кто знал, где нужно искать. И когда медицинский персонал сообщил ему, что Второй Предвестник придет, чтобы наблюдать за его лечением, Чайлд мнимо преисполнился надеждой, что это был жест близости, а не обязательства. Но подтекст, пришедший с фактом того, что Дотторе потребовался сегмент для этой задачи, заставил что-то в его желудке перевернуться.       Чайлд поник, продолжив почесывать голову, даже несмотря на то, что незначительная боль давно утихла. — Я не знаю, — пробормотал он. — Думаю, я надеялся на иные обстоятельства.       После этого комнату окутала неловкая тишина. Чайлд старался не смотреть в сторону другого, сосредоточившись на подавлении тошнотворного чувства разочарования. Через некоторое время Дотторе решился нарушить молчание. — Ты придаешь всему слишком большое значение, — вздохнул Доктор. Чайлд краем глаза заметил, как тот пренебрежительно помахал рукой перед своим лицом. — Если честно, основная причина моего прибывания здесь не более, чем вопрос… Социальной дистанции.       Это была попытка заставить его почувствовать себя лучше, но подобное казалось лишь немного предпочтительнее наихудшего сценария. Одиннадцатый все еще не мог сдержать гримасу. — Итак, он послал тебя сюда, вместо того чтобы присматривать за мной? — Чайлд надулся. — Это заставляет меня ощущать себя каким-то прокаженным. — Ох... Пожалуйста, не будь таким драматичным, — упрекнул Дотторе. — Ты действительно так стремился распространить свою болезнь на ближайшего ничего не подозревающего прохожего? Он не может позволить себе заболеть тем, чем болен ты. Я уверен, ты был бы таким же угрюмым, если бы понял, что непреднамеренно вывел его из строя без уважительной причины. — Знаешь, как хорошо, что ты не няня. Для этого у тебя был бы ужасный врачебный такт, раз ты вот так принижаешь меня. — Никто тебя не принижает, — Дотторе раздраженно застонал. — Даже я не так ужасен, чтобы намекать, что эта болезнь результат твоей собственной неудачи; твоя иммунная система уже была подвержена риску, ведь ты злоупотреблял Глазом Порчи, и застрял в дебрях на два дня, прежде чем стало возможным медицинское вмешательство. Просто удивлен, что тебе удалось не подхватить что похуже. Эти меры предосторожности — предмет стандартного протокола. Безрассудно принимать подобное так близко к сердцу.       Каждое последующее слово, каким бы здравомыслящим и правильным оно ни было, просто вонзалось еще одним ножом в нутро Чайлда. Он знал, что вел себя сейчас неразумно, и что упрямое сопротивление только ухудшит его самочувствие, но гордость была уязвлена гораздо сильнее, чем при нанесении ему физического удара. В любом случае, достаточно плохо, что он попал в подобную ситуацию в горах, но вдвойне сбиться с толку из-за чего-то большего, чем обычный грипп? Если бы не это, он, вероятно, уже смог бы вернуться на поле боя. Но все тянуло Чайлда вниз; лихорадка сделала его вялым и сонным, предписанный постельный режим делал нервным и раздражительным, а заискивание других перед заставляло чувствовать себя беспомощным и слабым. Так много мелочей навалилось на плечи, но он не мог стряхнуть их достаточно быстро, чтобы освободиться от этого груза. Чайлд не чувствовал себя собой, от знания чего становилось отвратно. Он чувствовал себя незнакомо в собственном теле. Как будто потерял контроль. Было ощущение...       Ты чувствуешь это.       Не так ли?       ...будто его сейчас стошнит.       Сильно не привыкший к особенностям тех, кто страдает из-за болезни, Чайлд заметил практически слишком поздно, что тошное чувство страха, бурлящее внизу живота, на деле было лишь самой тошнотой. Немедленно вскочивши на ноги, без каких-либо слов, будучи глухим к возмущению, которое это действие вызвало у Дотторе, как только он бросился в туалет, примыкающий к его спальне.       Он едва успел это сделать — его вырвало в унитаз, когда он все еще падал перед тем на колени. Содержимое его желудка практически не было чем-то существенным: лишь неприятный коктейль из желудочной кислоты с привкусом крови, смешанный с тем небольшим количеством жидкости, которое ему удалось проглотить за последние пару часов.       Даже после того, как его желудок перестал извергать свое скудное содержимое, Чайлд лишь просто остался в этом же положении, с несчастным видом прислонившись щекой к сиденью унитаза и позволив глазам расфокусироваться где-то пред собой. — Тебе повезло, что ты не сделал это на меня, — сухой голос Дотторе донесься со стороны прохода. Это заставило Чайлда вздрогнуть, представив, как он был настолько болен, что мог стошнить на других, будто ребенок. Одиннадцатый не потрудился оглянуться на Второго, чувствуя, что, вероятно, чужое присутствие больше не стоит того. — Просто уйди, — пробормотал он. — Я не нуждаюсь в том, чтобы меня жалели. Все пройдет само по себе. — Шутишь? Это причина по которой я должен быть здесь, — ответил другой, звуча раздраженно. — Ты не способен успешно контролировать себя в этом состоянии. Конечно, желудочная болезнь сама собой не станет для тебя концом; но как бы то ни было, у нас нет времени, чтобы позволить ей медленно проходить. Ты лучше меня это знаешь. Нельзя позволить одному из наших главных бойцов слечь на дольше, чем нужно.       Чайлд прищурился с огорчением, все еще не желая поднимать голову в направлении Дотторе. Ему это не нравилось, но он мог признать, что не имел особого выбора в данном вопросе. Мужчина был прав, да и сам парень хотел вернуться к боям как можно скорее. Стыдно, что с ним нужно было возиться, как с инвалидом, но то, что это делал Второй, было, как минимум, предпочтительнее, чем позволять такое одному из своих подчиненных. — Ладно, — уступил Чайлд, вздохнув. — Тогда делай все, что в твоих силах. — Не давай мне столько свободы, мальчишка. Учитывая твою сомнительную позицию, я мог бы и принять такое предложение от тебя, — Дотторе проворчал. — А теперь встал и вернулся в кровать, чтобы я смог закончить с этим ради нашего общего блага. — Я, ах, — начал Одиннадцатый, судорожно сглотнув, что вызвало хаос в его пересохшем горле, заставив чувство тошноты вернуться. — Я бы мог, просто... Не уверен, что уже все. Минутку хоть дай. — Грх. Тогда плевать; смысла не вижу. Чем быстрее мы сможем все решить с тобой, тем лучше. Просто убедись, что твоя голова опущена, если в планах имеется сделать подобное снова.       После Дотторе подошел к нему, издав тихий звук отвращения, прежде чем дернуть за шнур на унитазе, позволяя чужой тошноте смыться в канализацию. Он неохотно присел на колени рядом с Чайлдом, уже роясь в лакированной кожаной сумке, которую принес с собой. Другой, наконец-то, немного приподнял голову, пытаясь взглянуть на то, что тот искал. Было немного забавно; пусть Чайлд всегда знал мужчину как «Доктора», вероятно, это был первый раз, когда он видел, как тот приступает к работе с намерением собрать человека обратно таким же, каким его находил. Конечно, зная Дотторе, нельзя было не почувствовать легкого укола нервозности, когда тот рылся в поисках своих инструментов. — Итак, что ты будешь делать? — предостерег Чайлд, не сводя глаз с сумки, чтобы убедиться, что в его сторону не будет брошено что-нибудь сомнительное. — То, что любой другой попытался бы сделать. Разница в том, что я не собираюсь оставлять работу незаконченной. Не более, чем... — дальше Дотторе повернул голову, его взгляд сразу же скользнул вниз. — Ох, Архонты тебя подери, какого черта ты успел сделать?       Боль в боку послужила назойливым напоминанием о том, что имел в виду другой. Словно реагируя на стыд, пульсация его раны, кажется, усилилась под пристальным взглядом Второго Предвестника. Чайлд глянул вниз, обнаружив, что пятно крови на его бинтах стало немного больше. — Эм. Ага, — смущенное бормотание. — Это... Произошло пока я спал. Хотя, не думал, что все так плохо.       Доктор бросил на него обвиняющий взгляд, и Чайлд не смог бы точно ответить, боролся ли тот с тем, чтобы прямо не отругать его за причинение вреда самому себе, или совершенно не поверил его заявлению. Это, конечно же, была не совсем ложь, но, возможно, мужчина справедливо сомневался, действительно ли все могло быть настолько просто. — Ты... — начал тот, обрываясь и явно пытаясь прийти в себя. На мгновение Дотторе выглядел немного сердитым, но сдержался, тяжело выдохнув. — Просто... Ладно. Посмотрю позже. Еще немного подними свою голову для меня.       Хотя это действие было более напряженным, чем хотелось бы признать, Чайлд сделал, как ему сказали. Вставание и хождение по комнате только лишь усилили его лихорадку, а глубокая усталость грозила заставить рухнуть на пол. Дотторе вынул из сумки стеклянный градусник и поднес его к губам Чайлда. — Открой, — резко приказал он. Сделав как сказали, Чайлд позволил цилиндрическому предмету скользнуть в свой рот. После этого его голова казалась слишком тяжелой, чтобы продолжать держать ее поднятой прямо. Он положил одну руку на сиденье унитаза, чтобы положить на нее подбородок, не рискуя полностью опуститься головой в унитаз. Взгляд задумчиво остановился на Дотторе. Второй избегал его, выглядя раздраженным, когда снимал одну из своих перчаток. С теперь обнаженной рукой, он схватил Чайлда за запястье и ткнул двумя пальцами в точку пульса.       Спустя пару секунд губы Дотторе начали дергаться вниз в странном выражении лица. Чайлд не знал, что с этим делать; он подумал было попросить мужчину снять маску, закрывающую его глаза, но после передумал. Скорее всего, его бы хладнокровно расстреляли. Но это беспокоило его, поскольку он не мог адекватно читать Дотторе. Глаза того были самой выразительной частью внешности, и, без сомнения, именно поэтому Доктор в первую очередь стал носить маску. Без этих выразительных красных очей, которые могли бы дать ему хоть какую-то информацию, Чайлд чувствовал себя оставленным в полном неведении. Тем более в его нынешнем состоянии, когда парень был почти до такой степени ослаблен, что даже, наверное, попытаться дать отчет собственным эмоциям не получится. — Что такое? — спросил он, слова неуклюже выходили из его рта с градусником. — Тихо, — только хмыкание в ответ. Прошло еще несколько секунд тишины, прежде чем Дотторе, наконец, отпустил чужое запястье без каких-либо дополнительных комментариев. Когда он снова натянул перчатку, Чайлд начал чувствовать легкое беспокойство. — Значит ты не собираешься мне рассказывать, что делаешь? — прозвучало обвинение. — Не болтай с этой штукой во рту, — ответил Второй, снова с сомнением роясь в своей сумке. — Я уже говорил. Ничего такого, чего они бы уже не пытались сделать. Не стоит беспокоиться.       Бросив лишь мимолетный взгляд, Дотторе поднял свободную руку, чтобы вынуть градусник изо рта Одиннадцатого. Он изучал его мгновение — на его лице появилось то же странное, нечитаемое выражение. Но снова никак не прокомментировал то, что заметил, тем самым заставив Чайлда начать расстраиваться. — Зачем тогда вообще сюда пришел? — подверг сомнению чужие слова Одиннадцатый. — Ты явно расстроен этим фактом. — Я уверен, что мне не нужно тебе это объяснять, Чайлд, так что я не собираюсь тратить свое дыхание, отвечая на бессмысленные вопросы. Включи голову. — Что ты имеешь в виду? С момента твоего прихода сюда, ты был лишь неприятным и расплывчатым. Если я доставляю так много хлопот, тогда, наверное, мне нужно прос-ах!       Разглагольствования были прерваны внезапным ощущением укола в правом бицепсе, вырвав у него возглас удивления. Его глаза метнулись вниз как раз вовремя, чтобы увидеть шприц с торчащей из него маленькой иглой, который, конечно же, держала рука Дотторе. К тому времени, как Чайлд отреагировал, то, что наполняло шприц, было уже полностью вколото, и мужчина быстро вытащил иглу. Парень быстро прикрыл рукой место инъекции, испуг придал ему дополнительной энергии, необходимой для того, чтобы устремить на Доктора ядовитый взгляд. — Дотторе, что за хрень?! — вскрикнул Чайлд. — Что это, черт возьми, было?! — Успокойся, — ответил Дотторе, звуча практически скучающим. — Средство против рвоты. Должно помочь с тошнотой. — И ты не мог предупредить меня заранее?! — Ну, — начал Дотторе, — Я мог бы, — его тон был так же суров, как и всегда, но Чайлд не удивился, увидев легкую ухмылку, подергивающуюся в уголках его губ. — Однако, несколько других врачей отметили, что ты испытываешь непроизвольные судороги мышц в местах потенциальных инъекций. Что-то такое показалось им довольно странным, но я не нашел это весьма удивительным. Ты всегда готов к любому конфликту, не так ли? В любом случае, было бы больше шума, если бы я сказал, что это произойдет.       Чайлд скривил губы, потирая больную руку. Хотя и было правдой, что он вскрикнул больше от удивления, чем от боли, — укол действительно причинил ее меньше, чем обычно бывало — но внезапная атака никак не улучшила его настроение. — В конце концов именно поэтому ты пришел сюда? — огрызнулся Чайлд. — Чтобы хорошенько посмеяться над пойманным врасплох мной? — Ох, прекрати, — пожурил Дотторе, его ухмылка превратилась в хмурое выражение. — Как ребенок сейчас себя ведешь, принимая все так близко к сердцу. Теперь обратно подними свою руку. — И что на этот раз ты будешь делать? — спросил Чайлд, слегка отшатнувшись при попытке Дотторе дотянуться до него. Второй раздраженно сжал челюсти, прежде чем попросту вздохнуть. — Просто собираюсь осмотреть твою рану. Хорошо? Или ты предпочел бы потенциально истечь кровью на полу без присмотра?       Чайлд до сих пор смотрел на того с подозрением, но все равно поднял руку и положил ее на сиденье унитаза. Его мгновенный прилив энергии уже начал ослабевать, заставляя чувствовать себя более вялым, чем раньше. — Хорошо, — усталое согласие. — Можешь хотя бы предупредить, когда в следующий раз захочешь что-нибудь в меня воткнуть? И не смейся с этого. Я без настроения.       Дотторе сжал губы в тонкую линию, снова потянувшись к нему с усмешкой: — Чайлд, твое поведение действует мне на нервы, — он проворчал что-то себе под нос. Хотя его тон не совсем соответствовал движению его рук и тому, как осторожно те снимали повязки с Чайлда. — Знаю, ты нездоров, но я отказываюсь верить, что ты настолько обезумел, что не понимаешь, в какое положение себя поставил.       Чайлд ему не ответил. Он тихо застонал, когда бинты в конце концов были сняты с места его раны, вызвав особенно острую, пронзающую его боль. Докторские руки на мгновение замерли при этом звуке, но когда Чайлд не прекратил свое раздраженное бодрствование, Дотторе продолжил. — Мои глубочайшие извинения, если это не та чудная маленькая встреча, которую ты явно спланировал в своей голове, — саркастически говорил он дальше, — Но я ожидал, что ты будешь вести себя более ответственно, учитывая обстоятельства. Начни относиться к этому серьезно.       Слова были встречены последующим молчанием. Чайлд позволил себе расфокусировать взгляд, и когда его зрение слегка расплылось по краям, его мысли помрачнели вместе с этим. Он вспомнил, какой светлой внезапно показалась комната, когда он увидел, что Дотторе проходит в дверь. Теперь тут не было ни малейшего проблеска чего-то яркого для нахождения.       Он чувствовал себя еще дальше от света, чем до этого. — Ты не слушаешь, — голос Доктора неприятно ворвался в его мысли, с видом неоспоримого факта, который не имел право на существование. Это, наконец, побудило Чайлда ответить, хотя бы для того, чтобы доказать неправоту другого. — Слушаю, — быстро огрызнулся он. — Я не вырос тупым, и я вижу, что это довольно плевое дело. Я могу читать между строк, Дотторе. Ты пришел, чтобы повеселиться, унижая меня, ничего более. Если я стал такой обузой, то почему ты просто не держишь рот на замке и не выполняешь порученное тебе задание? После этого сможешь пойти своей дорогой.       Дотторе застыл при этих словах, как раз в тот момент, когда последние бинты были сняты с кожи Чайлда. Тот не стал утруждать себя наблюдением за чужой реакцией. Он полностью ожидал вспышки, которая наверняка последовала бы за такой неуважительной тирадой. Если повезет, это может даже побудить Доктора в гневе уйти вон, не закончив работу.       Дотторе не нужно было находиться здесь. Чайлду и раньше приходилось сталкиваться с тьмой в одиночку. Он мог сделать это снова.       Но когда он наконец заговорил, его голос был шокирующе тихим. Даже чуточку покорным. — Ты ошибся во всем, кроме одного, — сказал он. Второй снова начал двигаться, скатывая старые бинты в удобный шар в своих руках. Чайлд сердито глянул на него краем глаза. — О, да? — вызов. — И в чем же? — Я здесь, потому что это действительно плевое дело, — прямо ответил Дотторе. Он не смотрел в сторону Одиннадцатого. — Ты потерял контроль над собой. И в результате убил невинного человека. Я здесь для того, чтобы убедиться в том, что подобного не случится снова. Вот до какой степени все просто.       Чайлд попросту отвел взгляд.       Как ни странно, заявление не прозвучало обвиняюще. Все было именно так, как и сказал мужчина; это был очень простой вопрос, который не нуждался в преувеличении или преуменьшении.       Но слышать об этом не хотелось.       После недолгого молчания Дотторе встал: — Не двигайся. Сейчас приду.       Чайлд услышал, как он вышел из туалета и вернулся в главную комнату. Поскольку Дотторе сказал, что придет обратно, он предположил, что тот просто принес с собой свежие повязки. Таким образом значит, что прогнать Доктора у него не получилось.       Чайлд должен был просто и прямо сказать тому, что в конечном счете напрасно тратит свое время.       Он дал своим глазам прикрыться, погружаясь в темноту там, где сидел. Холодный пот все еще покрывал его, мраморный пол под ним и совершенно белый фарфор, на котором он повис, усиливали лихорадочный озноб, пробегающий по телу. Это напомнило ему о том, как не так давно он провел несколько изнурительных дней, укрывшись в пещере, расположенной среди кривых холмов глуши Снежной. Была снежная буря. Темнота снаружи практически свела его с ума своей резкостью, поэтому большую часть времени он провел с закрытыми глазами, спиной к стихии и лицом к неглубокой стене пещеры перед собой. Вместо света Чайлд искал тьму. Цеплялся за нее, как неумолимый лед постоянно за его обмороженную кожу.       Ощущение было, будто он вернулся домой. — Пожалуйста, не засыпай здесь.       Чайлд был вынужден снова открыть глаза, что чувствовалось словно пощечина. Он вяло оглянулся в сторону Доктора как раз в тот момент, когда тот вновь опускался на колени рядом с ним. — Я бы предпочел не тащить тебя обратно в постель самому, — продолжал Дотторе угрюмо. — Ты намного тяжелее, чем выглядишь.       Взгляд отвелся без ответа. Чайлд знал, что на этом все не закончится, но он хотел продержать еще несколько секунд тишины, если мог. Дотторе не стал больше давить, прежде чем начал залечивать его рану.       К сожалению, продлилась тишина не очень долго. — Ты правда ожидал, что этот вопрос больше никогда не поднимется? — вяло спросил Дотторе. — Потому что ты должен был знать, что это не так. Я не беру на себя вину за данный разговор. — Не знал, что ты так заботишься о гибели ни в чем не повинных жизней, — возразил Чайлд сухим, но сдержанным тоном. Жаль, но Дотторе снова был прав; он знал, ему не следовало думать о том, что его действия останутся позади. — Я и не забочусь. Если быть совершенно откровенным, мне наплевать, кто может попасть под твой прицел, а кто нет. Смерть этого доктора не колышет меня. Однако, в контексте того, как это касается твоего текущего состояния... Подобное действительно заслуживает обсуждения. — Ему не следовало заниматься какими-либо процедурами, пока я спал. Он должен был знать это. — Ты был на ногах. Говорил. Человек, в которого тебе не удалось вонзить свои когти, подтвердил это, — ответил Дотторе. Эти слова заставили черты лица Чайлда дернуться в недовольстве. — Что ему нужно было делать? Провести собеседование, чтобы подтвердить нормальность твоего сознания? Это в любом случае не то, что я пытаюсь сказать.       Чайлд рассеянно провел пальцами по краю сиденья унитаза, наблюдая за ними с заметным безразличием: — И что же ты пытаешься сказать? — Я пытаюсь сказать, что люди, которыми мы располагаем, способные подчинить тебя в случае, если ты столкнешься с подобным эпизодом, находятся далеко и немногочисленны. Число тех, которые могут сделать это в дополнение к эффективному лечению, еще меньше. Ты и так абсолютно ужасный пациент, но, учитывая дополнительные факторы риска, которые нам теперь нужно учитывать... Я уверен, ты понимаешь почему я не могу относиться к этому вопросу легкомысленно. Мое пребывание здесь — это долг. Не кого-то другого. — Я понял. Ты здесь просто потому что должен, а не потому что хочешь. — Я, черт возьми, не говорил такого.       Чайлд правда вздрогнул от напряжения, с которым эти слова внезапно обрушились на него. Наконец он посмотрел на Дотторе, предлагая ему все свое внимание. Тот лишь некоторое время тупо смотрел на него, прежде чем сжать челюсти и снова сосредоточиться на своей работе. Он выглядел взволнованным. Чайлд подумал, не хотел ли Доктор говорить это так быстро. — Всегда приписываешь мне то, чего я не говорил, — пробормотал Дотторе, качая головой. — Неважно. Единственное, что сейчас имеет значение, так это то, что твое состояние ненормально и, я вновь повторяю, катастрофически неустойчиво. Если ситуация станет еще хуже или просто вообще не улучшится, мы будем вынуждены рассмотреть более радикальные меры для обеспечения безопасности наших будущих операций.       Затем Дотторе снова поднял голову, и Чайлд почувствовал напряженность его предостерегающего взгляда даже сквозь маску, закрывающую глаза. — И я искренне сомневаюсь, что ты был бы доволен таким исходом, — продолжил он, голосом низким и тоном острым. — Так что не пойми неправильно то, что здесь происходит. Что касается тебя, то это твой последний шанс взять себя в руки. Я здесь, чтобы убедиться, что он будет хорошим. Поэтому не позволяй всему этому пропасть даром.       Чайлд чувствовал себя трусом из-за того, что бессловесно прервал зрительный контакт, но он не думал, что мог бы продолжить это. Дотторе, по крайней мере на мгновение удовлетворенный его словами, которые ему удалось выдавить, не стал больше настаивать. Мужчина просто продолжал молча перевязывать туловище Чайлда, пока Одиннадцатый сидел, несчастный, со своими собственными беспокойными мыслями.       Со всей честностью, он не чувствовал себя так уж плохо из-за этого. Конечно, не так сильно, как чувствовал бы себя некий его товарищ из другого мира, или как любые другие люди с их склонностью к хрупким и мимолетным вещам. Это была несчастливая, бессмысленная смерть; но подобные этим вещи случались каждый день. Вещи, которые были жестокими и несправедливыми, вещи, в которых нельзя было винить ни одну из вовлеченных сторон, или даже саму волю Божеств. Это было именно то, к чему так часто приводили хаотические несоответствия существования. Кто-то умирал со смыслом, а кто-то — нет.       Но более того, существовала достаточно простая причина, по которой Чайлд не испытывал особых угрызений совести по поводу самого поступка.       Он просто не мог заставить себя взять ответственность за те действия, о которых не мог вспомнить.       И он не помнил, как убил доктора, который приходил лечить его несколько дней назад. Не помнил, что смотрел за тем, как тот входил и приближался к его кровати. Не помнил, как разговаривал с ним, что он предположительно делал. Не помнил, что вызвало его рефлексы, или ощущение того, как Гидро силы призываются в его ладони, или то, как часто можно было почувствовать тяжесть предсмертного дыхания людей сквозь рукоять их оружия, гудящего от истощающегося отчаяния и растраченного потенциала, пока, наконец, не наступает конечная тишина.       Все, что Чайлд помнил: он пришел в сознание, стоя и глядя на живого человека, съежившегося в дальнем конце комнаты, пригвожденного к стене Гидро-лезвием, которое было выпущено сквозь его руку, для предотвращения побега. Он помнил, как тупо посмотрел себе под ноги и увидел другого человека мертвым — со вторым Гидро-лезвием, торчащим прямо из шеи. Оба клинка в этот же момент немедленно растворились, так как Чайлда охватило ошеломляющее, безумное чувство истощения. И последнее, что он помнил, прежде чем снова погрузиться в беспамятство: повернуться к другому мужчине, теперь свободному, но все еще застывшему в ужасе пред ним, и спокойно сказать ему, что если он все еще может ходить, ему следует обратиться за помощью. Он не думал, что сможет долго выстоять.       Это оказалось правдой. К тому времени, когда на место происшествия прибыла дополнительная охрана и медицинский персонал, Чайлд уже рухнул на пол и потерял сознание, прислонившись к краю кровати. Об остальном он не слышал, пока снова не проснулся несколько часов спустя.       Так что Чайлду, по общему признанию, было трудно испытывать сильные угрызения совести из-за того, чего он просто не мог вспомнить. Но, с другой стороны, единственное, от чего не выходило избавиться, так это от того факта, что данное событие вообще не оставило о себе каких-либо следов. Небольшое отсутствие этого промежутка в его воспоминаниях, парадоксальным образом было гораздо более громким и заслуживающим внимания, чем само воспоминание когда-либо. Его упорство до этого момента являлось попыткой заставить это казаться такой же пустотой в пространстве, какой оно было в его сознании. Но Дотторе был прав, как бы ему ни было неприятно это признавать. Это что-то, что нельзя было оставить без внимания.       Чайлд не знал, почему все повернулось так. Возможно, это было потому, что место, представляющее интерес, которое ему изначально было поручено очистить, оказалось чем-то большим, чем просто грязная работа, как он сначала думал. То, что начиналось с нескольких сообщений о кучке Магов Бездны, рыскающих по каким-то руинам, оказалось полномасштабным батальоном Ордена Бездны, который ждал своих следующих приказов. У Чайлда не было возможности узнать, что именно те планировали. К тому времени, когда его небольшая группа солдат была быстро выведена Орденом, его единственной заботой было полная зачистка этого места. Это был единственный способ обеспечить себе выживание. И правда, когда он закончил, от них ничего не осталось. Но, возможно, то, над чем они работали, посеяло в нем семя Порчи.       А, возможно, это был просто тот факт, что он застрял в Форме духа на дольше, чем когда-либо прежде, что, без сомнения, привело к тому непостижимому, ужасному шепоту, который он слышал все чаще и чаще. Чайлд иногда слышал голоса в ходе обычного использования своей Порчи, но никогда те не были такими ясными и частыми. Может быть, это были простые недомогания от нее, или само Мерзкое наследие упрямо отказывалось вернуться в обычное состояние покоя. Возможно, напряженное одиночество, которое он испытал впоследствии, еще больше усугубило проблему.       Или, может быть, ни одно из данных обстоятельств даже не имело значения в общей схеме вещей. Может быть, то, что он испытал, было просто неизбежным побочным эффектом забвения, вечно гноящегося внутри него. Возможно, его потеря контроля была чем-то, чего нельзя было избежать.       Потеря контроля... Единственное, с чем Чайлд не мог смириться. То, что заставляло внутри все сжиматься и не давало ему обрести покой, то, что говорило с ним так сладко, но в то же время так сурово, когда его глаза закрывались, чтобы подумать об ироничном комфорте холода и темноты.       Чайлд не испытывал угрызений совести, теряя контроль; ни перед Царицей, ни перед Фатуи, ни даже перед своими самыми примитивными, свирепыми побуждениями. Он мог быть чьим-то самым надежным оружием, или соучастником войны, или даже бедствием на поле боя, которое убивало всех, кто стоял на его пути. Потому что, несмотря на то, что он отдавал само свое существование в чужие руки, в конечном счете это в любом случае был его выбор. Он предложил себя этим вещам ради своих чести, средств к существованию, выживания. Он все еще контролировал свою собственную судьбу. И так же часто, как становился орудием кровопролития, он сам в свою очередь использовал эти вещи в качестве своих инструментов — идеальный, хаотический симбиоз, постепенно приближающий его к концу выбранного им же пути. Путь воина; путь к завоеванию мира.       Но Чайлд никому не вверял себя, когда закрывал глаза, и неведомое забвение мягко шептало ему на ухо о сладком понимании. Он никому не вверял себя, когда его тело действовало без ментального присутствия, рефлексы отнимали жизнь, которую не должны были. Контроль в таких случаях не был у него. Он был потерян где-то в той темноте; больше никому не принадлежал. Это была просто концепция, которая больше не имела того значения, которое имела когда-то. Мрачная тень, отбрасываемая телом, которое больше не существовало с какой-либо истинной целью.       Из всех жертв, на которые Скирк научила его идти во времена пребывания в Бездне, жертва собственного контроля была единственной, к которой он не был готов. В своем высокомерии он всегда предполагал, что у него будет время приспособиться к такому исходу. Теперь Тарталья боялся, что это время приближалось быстрее, чем он мог когда-нибудь себе представить.       Но он намеревался сохранить свои секреты при себе, чего бы это ни стоило. Даже если бы Одиннадцатый захотел разделить бремя, которое нес на себе, со своими коллегами — это не принесло бы ему никакой награды. С этой потенциальной потерей контроля, если она действительно оставалась, ничего нельзя было поделать. Единственное, что могли бы сделать любопытные глаза и подслушивающие уши, это просто ускорить процесс, поскольку у него отбирали контроль все больше и больше. Чайлд не мог позволить себе быть рассмотренным так тщательно, будто под лупой.       Конечно же, Дотторе не понимал всех деталей, которые стояли на кону. Но он разбирался в секретах лучше, чем кто-либо другой, кого Чайлд знал. Он понимал, что некоторыми из них никогда не следует делиться; и вот Дотторе здесь, не зная что ему, возможно, придется или нет потерять, и не зная, в его ли это интересах, спокойно дает Чайлду шанс еще немного постоять за себя.       Чайлд почувствовал, как его грудь напряглась. Прошло так много времени в тишине, что Дотторе уже начал завязывать конец его бинтов. — Плохо выгляжу? — подал тихий голос Чайлд.       Дотторе потребовалось мгновение, чтобы ответить, возможно, он пытался понять, что именно имел в виду другой: — Насчет этого? Нет. Один шов был порван. Но рана и так почти зажила. Это не должно привести к каким-то серьезным проблемам. Мы можем проверить ее завтра снова. — Окей, — сказал Чайлд. Он долго колебался, прежде чем заговорить снова. Но следующая мысль так сильно давила на его разум, что больше не получалось удерживать себя от вопроса. — Что я говорил?       Дотторе снова замолчал. На этот раз он не смог связать все воедино. — О чем ты? — Когда доктора вошли. И я говорил с ними. Тот другой... Помнит о чем именно?       Чайлд бросил на него жалобный взгляд, слишком измученный для беспокойства о том, чтобы казаться покорным. Он знал, что должен был. Но в данный момент ему было просто-напросто все равно. Дотторе поджал губы. — По-видимому, ничего такого уж существенного, — ответил Второй. Его внимание снова переключилось на бинты парня, дважды проверяя свою работу. — Он сказал, что ты просто отвечал на вопросы другого без каких-либо хлопот. Звучал слегка шатко; но в тот момент они были просто склонны верить, что твои лекарства делают свое дело. Теперь, зная, что они не... Ну, во всяком случае, это было то, что он смог вспомнить. Если ты и второй доктор обменялись словами до того, как это произошло, он не знал бы об этом. Он уже отвернулся, чтобы приготовить тебе следующие дозы.       Чайлд слегка нахмурился, не совсем удовлетворенный ответом. В какой-то степени это почти заставило его чувствовать себя хуже от того, что он терял контроль в таких повседневных обстоятельствах. Он все еще задавался вопросом, не обострилась ли ситуация каким-то образом до его нападения на ближайшего врача. Но тревога Чайлда не была виной врачей, и, в конце концов, он полагал, что должен быть, по крайней мере, благодарен за то, что «мертвецы не рассказывают сказки».       С этой жуткой мыслью он тяжело вздохнул. Чайлд немного выпрямил спину, но только для того, чтобы наклониться в сторону и положить щеку на плечо Дотторе. Он точно не знал, что делало сегменты такими, но что бы это ни было, оно почти безупречно имитировало качества человеческого тела; тот был теплым. Несмотря на то, что Чайлд на самом деле знал, что из-за лихорадки он, должно быть, так себя чувствовал, Доктор ощущался, как первые лучи солнца росистым весенним утром. Как новорожденный лучик света после тьмы.       На мгновение Чайлд попытался закрыть глаза. Когда никакой шепот сразу же не атаковал его, он тихо выдохнул с облегчением.       Дотторе пропустил все это мимо себя без комментариев, хотя при первом контакте немного напрягся. Однако через мгновение его плечи расслабились. Он слегка прижал пальцы к позвоночнику парня, прямо между лопатками. Оттуда те начали чертить успокаивающие круги на чужой коже.       В конце концов Чайлд открыл глаза, вяло глядя перед собой, пока Дотторе потирал его спину. — Итак, что теперь? — наконец грубо спросил Тарталья, в его горле все еще было сухо.       Дотторе мягко вздохнул, звуча устало: — Просто дай последней инъекции еще несколько минут. После этого тебе нужно выпить немного жидкости, и тогда мы перейдем к твоим следующим дозам. Но поскольку ты не смог бы ничего проглотить, главная забота на данный момент — убедиться, что тебя снова не стошнит.       Чайлд нерешительно хмыкнул в знак понимания. Его желудку уже было намного лучше, но он предпочел бы, чтобы мнение другого было выше его собственного. Он потерся щекой о плечо Доктора, чтобы успокоиться. Он смотрел вниз на их колени и молча схватил свободную руку Дотторе для удержания той между ними двумя. Второй подчинился без единого слова, даже позволив Чайлду снять перчатку и положить ее на пол рядом с ними. Как только это было сделано, Чайлд перевернул чужую руку ладонью вверх, держа ту в своих, и осторожно прижал оба больших пальца к ее центру. — Я скучал по тебе, — сказал Чайлд через некоторое время, бессмысленно проводя по всем линиям на ладони Дотторе. На данный момент он, вероятно, мог бы сохранить внутри себя воспоминания о всех горах и равнинах. И, возможно, он уже. Чайлд не забывал, как возвращался в метель, оказавшись между абсолютным белым и кромешным черным, когда даже дразнящего шепота темной сущности было недостаточно для его бодрствования. В те моменты, когда он искал что-то еще, за что можно было бы зацепиться, он увидел что-то среднее между светом и тьмой. Что-то без лица, но что-то такое, к чему он почти мог, протянув руку, прикоснуться. Чайлд водил онемевшими пальцами по подобию, не осознавая, зачем делал подобное. Но это было то, что можно было делать в худшие времена, то, чего было странно приятно достигать. В каком-то смысле это было знакомо. Почти так же, как дорожка, проводимая его подушечками пальцев сейчас.       В начале Дотторе не ответил. Что бывало редко. Чайлд никогда не ожидал от него подобного в таких ситуациях, поэтому был застигнут врасплох, когда почувствовал, как Доктор сделал глубокий вдох. — Я... — Дотторе прервался резко, как будто слово застряло у него в горле. — Я... Очень рад видеть тебя снова. Независимо от обстоятельств.       Чайлд умудрился выдавить улыбку, но та быстро исчезла перед лицом внезапного раскаяния. Тот факт, что Дотторе вообще набрался смелости сказать вещь подобную этой, уже впечатлял, даже после всех тех бессердечных вещей, которые он ему наговорил? Не хотелось принимать это как должное. — Прости за то, как я отреагировал, когда ты вошел, — угрюмо начал Чайлд. — Я действительно ценю твое присутствие.       Дотторе слегка усмехнулся, и голова Чайлда качнулась вместе с пожатием чужих плеч. — Неважно. Вполне естественно иметь желание посоветоваться непосредственно с, так сказать, исходником. Я не обижаюсь на такие заказы. И просто обхожу их стороной. — Но это несправедливо по отношению к тебе. Или к нему, — он прикусил щеку изнутри. — И обычно я не думаю о вас всех так. Просто... Ух, не знаю.       Чайлд не знал, как правильно выразиться. И вот снова это чувство, что его собственный контроль ускользает у него из рук. При этой мысли он инстинктивно сжал руку Дотторе, как будто она была единственным, что все еще удерживало его на земле. — Я просто не мог нормально мыслить с тех пор, как вернулся, — признался Чайлд. — Все кажется таким расплывчатым, далеким. И после того, что здесь произошло, я... Я даже ничего из этого не помню. Будто все это не могло быть реальным. Ничего из этого не происходило. И я просто...       Он замолчал, почти потеряв нить того, что говорил. Но парень свернул обратно, лишь чтобы почувствовать, что в процессе к нему возвращается хотя бы частица контроля. Если он не мог выразить свои чувства словами, то на что еще ему надеяться? О чем мечтать? Чего ему не хватало? Когда ответ, наконец, пришел к нему, он судорожно сглотнул. — Думаю, я действительно нуждаюсь... В чем-то настоящем, — наконец-то ответил Чайлд. Будто хрип, треснувший по краям, был достаточно хрупок для того, чтобы его унесло порывом ветра. Но воздух был неподвижен, а в комнате царила тишина. Заявление просто осело подле них, не имея других путей.       Дотторе не ответил. Чайлд от него ответа и не ждал. Это было, пожалуй, слишком незначительное и нелогичное признание, чтобы заслуживать быть затронутым, и он знал это. Чайлд понимал, что это был путь его, и только его; даже такое препятствие, как это, кажущееся неразрешимым, должно быть преодолено его собственной волей, в одиночку. Возможно, лекарства, которые давали ему медики, исцеляли его физическую форму, — хотя, Чайлд преувеличивал степень их эффективности, зная, что большинство традиционных лекарств практически не влияли на его организм, — но, в конце концов, эти глупые маленькие сомнения и ощущение наступающей темноты были результатом его больного душевного «я». То, устранение чего он не мог положить на Дотторе. Но Чайлд должен быть благодарен за то, что его слушали. И он был. Сильнее, чем это мог бы сказать его помутившийся от лихорадки разум. Чайлд громко шмыгнул носом, его носовые пазухи внезапно отекли и стали раздражены. Он только отмахнулся от этого как от побочного результата своей болезни. — Эй, Дотторе? — позвал он его, стремясь сменить тему. — Что такое? — спросил другой. Его голос был нехарактерно мягким. — Ты сказал, что находишься здесь потому, что не можешь заболеть, так? — Что было бы верным высказыванием, да.       Затем Чайлд поднял голову, выдавив из себя легкую улыбку, пытаясь казаться более игривым, чем было на деле: — Итак, поцелуйчик ничего тебе не сделает, не так ли?       Дотторе ответил на это пристальным взглядом с гримасой и закрытым ртом. — Просто потому, что ты не можешь перенести микробы в это тело, не означает, что я имею какое-либо желание поглощать остатки того, что ты только что изверг, — пробубнил он. — Если уж на то пошло, обязательно ли нам делать это перед туалетом? — Я не говорил, что поцелуй должен быть именно таким, — легко возразил Чайлд, выпячивая нижнюю губу.       Дотторе раздраженно застонал, но вскоре его рука поднялась, чтобы зажать пальцами козырек маски. Он приподнял ее частично — ровно настолько, чтобы наклониться и поцеловать Чайлда в висок. Что было слегка расстраивающе; Чайлд хотел бы увидеть его лицо, но он был слишком уставшим для испытания своей удачи. Хотя, все равно было приятно. Он позволил своим глазам закрыться, не опасаясь того, что может встретить его на другой стороне. Одно это сделало все стоящим того.       Затем Дотторе откинулся назад, убедившись, что маска плотно прилегает к его лицу, и вздохнул. — Лучше? — М-м, угум, — прогудел Чайлд. Он снова прислонился к плечу Дотторе, но его мягко подтолкнули вверх. — Нет, сядь обратно, — приказал Дотторе. — Тебе нужно немного попить, тогда перейдем к твоей следующей дозе. Чем быстрее мы сможем вернуть тебя в кровать, тем лучше.       Чайлд запросто отпустил его, зная, что чужие доводы были здравыми. Вскоре Дотторе налил ему стакан воды. Чайлд смог прополоскать рот, прежде чем жадно проглотить остатки в стакане, не осознавая, насколько ему хотелось пить, пока он этого не сделал. Он попросил еще, но Дотторе убедил его подождать; они все еще должны были быть осторожны с его желудком. Чайлд теперь был достаточно спокоен, чтобы легко воспринимать его наставления, и оставался тихим, пока Дотторе устраивался поудобнее, чтобы закончить работу.       Было сделано еще две инъекции. По словам Дотторе, одной из них было противовирусное, а другое — легким успокоительным, чтобы облегчить его боль. Все было так, как он говорил раньше; ничем не отличалось от того, что давали Чайлду до этого. Его предыдущие процедуры едва ли прошли так хорошо из-за проблем с желудком, о которых он демонстративно старался не сообщать медицинскому персоналу, хотя через некоторое время это стало слишком серьезным для скрытия. Но после инцидента с умершим врачом Чайлд отказался от дальнейшего инъекционного лечения любого персонала, не прошедшего также интенсивную боевую подготовку — никто из них, конечно, не соответствовал требованиям в его глазах. Теперь, когда Тарталья подумал об этом, он предположил, что был в некотором роде ужасным пациентом. Ему просто не нравилось, когда в него тыкали и делали уколы так часто. И пусть он никогда не мог быть уверен, что именно эти вещи привели в действия его рефлексы во время бессознательного состояния, ему хотелось перестраховаться. Теперь, однако, когда Дотторе был здесь, у него больше не было никаких оправданий, по крайней мере, чтобы не подыграть. Впрочем, Чайлд не возлагал больших надежд; он уже приготовился к тому, что лечение окажется таким же неэффективным, как и раньше. Может быть, это что-то и дало бы, конечно, — но самая сложная часть его выздоровления будет зависеть от него самого.       К счастью, эти две инъекции нельзя было просто вколоть ему безрассудно и импульсивно; Чайлд мог предвидеть все это, наблюдая за Дотторе, когда тот пытался найти вену на его предплечье. Это заняло некоторое время, учитывая, насколько обезвожен был Чайлд, но в конце концов он нашел хорошее место.       Теперь, когда он немного успокоился, было действительно расслабляюще видеть, как Дотторе занимается подобными вещами. Он был полностью сосредоточен на том, что делал, даже не поднимая глаз между первой и второй инъекциями. Его челюсть была сжата, и сейчас Чайлду больше, чем когда-либо, захотелось спросить, может ли он увидеть его лицо. Он всегда выглядел особенно красивым, когда полностью погружался в свою работу. И, возможно, у него были ужасные методы ухода за больными, но, похоже, Дотторе был удивительно хорош в этом, когда хотел — когда это было чем-то действительно важным для него.       Веки Чайлда немного опустились. Он действительно устал. Проблема была в том, что он сомневался, что смог бы спокойно выспаться, даже если бы захотел. Было слишком много неизвестного, что пришло с полной бессознательностью сейчас. Ему придется довольствоваться тихим размышлением, чтобы на какое-то время восстановить свои силы. Обычно это достаточно хорошо помогало ему справляться со всем в трудную минуту. Несмотря на то, что прошло уже больше недели с тех пор, как Чайлд хорошо высыпался ночью... На данный момент этого должно было хватить. Он не хотел больше рисковать.       Дотторе закончил последнюю инъекцию, плотно обмотав ее место, чтобы предотвратить кровотечение. Но его руки, казалось, так нежно скользили по чужой коже, что Чайлд едва мог их чувствовать. Честно говоря, он бы и не подумал, что Дотторе может быть таким осторожным. Это было так успокаивающе, что Чайлд почувствовал, как его веки становятся еще тяжелее.       Это было... Странно. Осознание поразило его довольно внезапно, пусть и глухо. Чайлд был не из тех, кто так сильно расслаблялся в присутствии другого человека. Даже с кем-то, с кем он был близок так же, как с Дотторе. Это просто было на него не похоже. Он был... Всегда готов к сражению, как и сказал Доктор. Но не сейчас. Уже нет. Что-то поменялось.       Что-то... Поменялось.       Нет. Что-то было...       Чайлд понял, что не может мыслить ясно. Все казалось запутанным. Наблюдая, как Дотторе медленно укладывает все обратно в свою сумку, он попытался поднять руку к голове, как бы удерживая ей свои мысли на месте.       Это казалось невыполнимой задачей. Когда он делал этот жест, его рука казалась одновременно невероятно тяжелой и невероятно легкой. Казалось, что у него вообще едва ли был какой-либо контроль над движением. Даже когда он успешно поднес ладонь к лицу, его пальцы просто вяло коснулись щеки, прежде чем упасть обратно на бок. Как только это произошло, его предыдущая мысль внезапно завершилась отдаленным, смутным чувством страха.       Не так.       Что-то... Было не так.       Чайлд чувствовал, как его пульс стучит в ушах, когда растущая тревога пробилась сквозь его мысленную дымку. Он попытался сесть прямее, но от этого движения у него только слегка закружилась голова. Только лишь благодаря силе воли Чайлд сложил два и два. Его взгляд упал на повязку, обернутую вокруг его предплечья, где ему только что ввели неопределенное вещество. Затем он снова посмотрел на Доктора. — Дотторе, что... — Чайлд застонал, осознав, каким огромным усилием стало говорить. Его слова были слегка невнятными. — Что за фигню... Ты дал мне?       Дотторе взглянул на него не сразу. Он просто вздохнул, закрывая свою сумку. — Это было именно то, что я и говорил, — тихо сказал Второй. После он снова поднял глаза, его черты застыли в мрачной гримасе. — Первая из них была порцией противовирусного. Второе было успокоительным. Точно такое же успокоительное, которое ты получал раньше, только на этот раз в дозировке, почти достаточной для того, чтобы вырубить вьючного яка.       Достаточной для... Чего?       Гнев поднимался у Чайлда в груди, но казался слишком далеким, чтобы быть обузданным. Он мог только нерешительно, опьяненно скрипеть зубами на Дотторе, с заплетающимся языком: — Ты... Чертовски сумасшедший?       Рот Дотторе недовольно скривился. — В некотором роде, да. К сожалению, это еще одна причина, по которой потребовалось конкретно мое вмешательство; ожидалось, что ты не одобришь такие методы. Никто из наших сотрудников не хотел быть тем, кто пойдет прямо против приказов Предвестника... Или тем, кто даст Предвестнику потенциально смертельную дозу. — Значит ты хотел сделать это? — укоризненно зашипел Чайлд. — Нет, Чайлд. Дело в том, что доза была бы смертельной для любого другого человека. Но те же самые опасения не обязательно должны относиться к тебе, не так ли? — после Дотторе покачал головой, почти в недоверии. — Как бы то ни было, извини. Но я не мог ждать, пока ты дашь свое согласие. Ты бы все равно этого не сделал, и это для твоего же блага. Твоя лихорадка достигла небывалого пика с тех пор, как спала. Твой пульс зашкаливал до небес. Ты не должен быть в состоянии функционировать так. Ты даже не должен быть все еще живым.       Чайлд съежился от этого заявления, изо всех сил стараясь держаться прямо, когда Дотторе наконец встал рядом с ним. — Зная тебя, я не полагаю, что ты когда-нибудь добровольно раскроешь кому-либо, как это могло быть на самом деле, — продолжил Второй. — Именно поэтому было необходимо обмануть тебя. Я не знаю, что с тобой происходит, но совершенно ясно одно: если твое положение не исправиться, в лучшем случае твой собственный метаболизм в конечном итоге съест тебя же заживо. В наихудшем... Что ж, на данном этапе, я полагаю, только ты мог бы знать.       Чайлд хотел защититься, но слова не выходили. Может быть, даже в своем мраке, на определенном уровне, он знал, что Дотторе был прав. Или, может быть, он был так взбешен, что просто не мог должным образом выразить свою ярость. Независимо от причины, чувство и логика, стоящие за всеми этими вещами, просто скользили назад. Каждая эмоция была тусклой и мимолетной. Сейчас, более чем когда-либо, ничто не казалось реальным. Имело ли вообще что-нибудь из этого значение, если он позволил так легко застать себя врасплох?       Но что-то вроде инстинкта удерживало Чайлда на ногах, даже когда его зрение начало сужаться. Он смутно осознавал, что Дотторе теперь помогает ему подняться на ноги. Он говорил что-то еще. Чайлд пропустил первую половину этого, прежде чем ему пришлось сознательно вернуться в настоящее. — ...не знать большего, это единственный оставшийся вариант, — продолжил Дотторе. Он закинул руку Чайлда себе на плечо, чтобы помочь ему удержаться в вертикальном положении, и тот мог видеть, как мужчина озабоченно поджал губы. — Настоящая, полная перезагрузка системы — не самый лучший выбор, но... Как я уже сказал, это последняя возможность, которую я могу тебе предложить. Тебе может не понравиться, но я могу гарантировать, что это гораздо лучше, чем то, что последует, если подобный вариант не сработает.       Чайлд уже почти ничего не мог понять. Он боролся за то, чтобы не заснуть, и быстро проигрывал. Дотторе теперь практически тащил его через комнату к кровати, ноги подкашивались каждый раз, когда он пытался сделать шаг вперед.       Нет. Это не могло произойти. Это было будто неправильно. Он был будто неправильным. Его тело будто не было его собственным. Он потерял... Он потерял контроль снова.       Дотторе не понимал. Он не понимал, что Чайлд мог потерять от этого. Все должно было исчезнуть. Он должен был исчезнуть.       Только не это. Не так. Ох, Архонт, только не сейчас.       Чайлду хотелось закричать об этом во всю глотку, но он не мог собраться с эмоциями, чтобы дать им волю. Его гнев и чувство предательства, казалось, уже давно остались позади. — Долбанный... Мудак... — пробормотал он невнятно. Это была последняя капля неповиновения, за которую он держался, и как только он это сказал, она тоже, казалось, вытекла из него, как будто он был сито.       Вскоре, единственное, что осталось — страх.       Чайлд смутно ощутил, как его осторожно опустили на кровать. Дотторе снова заговорил, но он не слышал ничего из этого. Теперь он почти ничего не видел и не слышал. Он даже не был до конца уверен, что его глаза все еще открыты. — ...сто нужно поспать. Это...       Нет. Нет. Дотторе не понимал. — ...ишишь меня? Не сопротив...       Что, если на этот раз у него ничего не получится? — ...хорошо. Просто ид...       Что, если на этот раз тьма не отпустит? — ...прямо здесь.       Чайлд больше не мог с этим бороться. Вскоре им овладело неестественное, вызванное лекарствами забытье.       Он будто снова падал.

***

      Чайлд мог вспомнить, каково это — все еще иметь свет в своих глазах.       Это было не то, что можно было осознать в один момент — не то, что можно было бы описать любым языком, известным человеку, или даже теми, на которых он никогда не мог говорить. Но это то, что можно почувствовать на каком-то сложном, непостижимом уровне. Что-то, что лепит тебя. Что-то, что определяет сам смысл того существования, которое тебе было даровано.       И ты не узнаешь этого, пока оно не исчезнет.       Но он вспомнил это чувство сейчас, в муках бесформенного и пустого мира грез, вспомнил, что он все еще чувствовал в тот момент давным-давно, когда его тяжелые веки дрогнули, открываясь там, где он лежал на полу. Черное встретилось с черным; в Бездне было не так уж много пейзажей. Так было всегда. Но когда его глаза привыкли к темноте, он вскоре обнаружил, что Скирк, его учитель, наблюдает за ним.       Он сражался со свирепым существом задолго до этого, как часть своего обучения. И он победил; но битва была настолько тяжелой, что он потерял сознание в тот момент, когда его адреналин иссяк.       Когда он проснулся, Скирк сразу же сообщила ему, что они попали в засаду второго зверя, как только он задремал. Она сама справилась с ним и привела их обоих в безопасное место.       Затем она сказала ему, что воин никогда не должен терять сознание на поле боя, независимо от того, как отчаянно тело борется за то, чтобы отключиться. Потому что, как воин, каждый выбор, который ты делаешь в битве, является тяжелым; он решает, будешь ли ты жить или умрешь, и поступишь ли ты с честью или нет. И даже потеря сознания была выбором, который все воины делали для себя. Ты можешь либо поддаться порыву и обречь себя на беспомощную, бесчестную кончину, либо бороться с этим зубами и ногтями. Сражайся с честью — даже если ты сражаешься только за свой последний вздох, чтобы быть тем, кто испустил дух в праведном неповиновении.       Она сказала ему, что если он когда-нибудь снова потеряет сознание в бою, она не придет ему на помощь во второй раз. Она сказала ему, что если это повторится, то она убьет его сама. Она сделала бы это из милосердия; ибо, если бы он добровольно сделал этот выбор во второй раз, стало бы известно, что у него нет того, что необходимо, чтобы выбраться из Бездны живым. Она положит конец его страданиям прямо здесь и сейчас. И точно так же его бурные испытания были бы напрасны.       Он предположил, что именно поэтому он так боялся снова погрузиться в глубокий сон после инцидента с доктором. Несмотря на то, что он давно покинул поле боя, потеря контроля заставила его почувствовать, что внутри него ведется какая-то невидимая война. Так что он не мог позволить себе отдыхать. Он не мог позволить себе вернуться в то место. Если бы он это сделал, пришлось бы выбирать; он бы предпочел позволить себе исчезнуть. И даже если он очнулся от такого сна с исцеленными телом и разумом, возможно, он не имел права заслуживать бодрствования.       Возможно, было бы более уместно погрузиться во власть вечной тьмы.       Хах... Как противоречиво, теперь, когда думаешь об этом. Он так боялся сделать выбор в пользу пассивности, что был ослеплен страхом. Слишком слеп, чтобы понять, что путь, по которому он шел, был самым пассивным из всех. Конечно, он не смог бы восстановить контроль, если бы не дал своему телу то, что ему было нужно для исцеления. Покой, лекарство, комфорт — ничего этого у него не было во тьме Бездны. Так зачем же ему искать такой помощи сейчас?       Но он предположил, что при свете все просто выглядело иначе, чем в темноте. Он до сих пор отбивался от этой идеи. Хотя все еще хотелось, чтобы она гордилась им, путь, по которому он шел сейчас, отличался от того, по которому он когда-то шел со Скирк. То, что когда-то было пассивным, позже не являлось зафиксированным во времени; постоянно менялось и развивалось вместе с его собственными способностями.       Но все равно напрашивался вопрос: если правильный выбор извечно менялся у него на глазах, то куда в конечном итоге приведет его дорога воина? Что случится, когда он доберется туда?       Каким был бы правильный выбор, когда тьма угрожала утащить его вниз раз и навсегда?       «Пока еще невозможно постичь то, что ищется. Эти глупые загадки смертных — всего лишь отвлекающий маневр, чтобы держать зверей на расстоянии. Такие дискуссии высмеивают то, что ведет тебя вперед.»       Значит, он просто слишком много думал об этом? Как неинтересно. Чайлд почти почувствовал себя немного разочарованным результатами. Хотя, знаете ли, некий ворчливый голос в его ухе определенно не помогал.       «Не говори легкомысленно о том, куда вторгаешься. Ты ничего не знаешь о тенях, которые отбрасываешь, о том, что однажды отбросит тебя в свою очередь.»       Если просто еще не пришло его время, можно было сказать это с самого начала.       «Незначительная чушь. Ты ведешь себя так, как будто твои лекарства имеют какое-то значение. Ты не шторм, который может быть заменен солнечным теплом с востока. Ты — око всего этого. Отсутствие пространства, определяемого только обильной расплатой, которая его окружает. Ты выживаешь благодаря хаосу, который она порождает, а не наоборот.»       Ауч. Не нужно бить ниже пояса.       «Раздражающий мальчишка.»       Но это означало, что однажды ему все равно придется потерять себя, не так ли? Может быть, не здесь, может быть, не сейчас... Но когда-нибудь.       «Ты излишне поверхностно размышляешь о неизбежном.»       Он знал об этом.       Хорошо знал.       Он знал с самого начала.       Но... По крайней мере, если бы он сейчас был на свободе, не могла бы она хотя бы попытаться не связываться с ним без причины? Вся эта перебранка у него в ухе была тем, из-за чего ему было так трудно расслабиться.       «Ты зовешь ее по имя, и она отвечает.»       Да, но она отвечает уже слишком долго. Кто-то не очень хорошо понимает намеки...       «Неужели твоя наглость не знает границ, дитя?       Это не имеет значения. Связь снова исчезнет, когда твои разум и тело восстановятся. Что тоже неизбежно.»       Неизбежно то, неизбежно се. Он уловил суть. Теперь, если ты не возражаешь, немного времени, чтобы по-настоящему восстановиться, напоминали рай прямо сейчас. Он мог бы больше беспокоиться обо всем остальном позже.       «Волнуешься? Значит, все еще предпочитаешь бояться?»       Ну, и что с того, если это так? Может быть, он устал притворяться, что не боится. Может быть, сделать выбор бояться этого было лучше, чем не делать никакого выбора вообще.       «...Ты дурак. Но делай, что хочешь. Твое тщетное оправдание не имеет никакого влияния на то, что однажды случится.»       Он знал это. Не нужно говорить ему дважды.       Просто уйди. И скатертью тебе дорога.       «Ты тот, кто позвал.»       И ты та, кто злоупотребила своим гостеприимством.       «Говоришь такие вещи с переизбытком уверенности... Но разве ты не слушал все это время? Глупое буйное дитя, говорящее само с собой загадками.       То имя, которое ты зовешь... Однажды, оно станет тебе родным.       И в тот день не останется даже страха.»

***

— ...ечены улучшения. Подозреваю...       Темнота, казалось, медленно рассеивалась. — ...еперь уйди.       Но Чайлд все еще не мог открыть глаза. — ...не советую делать это.       Он слышал голос. — ...не думаю, что просил о...       Очень смутно. — ...теперь можешь идти. Твое...       Не шепот забвения на этот раз, хотя тон был таким же приглушенным. — ...не собирается просыпаться.       И это нельзя было отнести к чему-то, кроме ослепительной яркости дня. — Тем больше причин не...       Это было нечто без лица, но что-то такое, к чему он почти мог протянуть руку и прикоснуться. — ...уже были...       Не свет, не тьма. — ...неважно.       Но что-то между ними. — ...Ты знаешь, что лучше.

***

      Чайлд проснулся, ощущая тепло.       Это было первое, что он почувствовал, когда его веки дрогнули, открываясь, и единственное, за что ему пришлось ухватиться, чтобы прийти в сознание. Но когда его глаза наконец открылись, он не знал, что делать с тем, что видел. Это был расплывчатый набор форм без краев, и в комнате было совершенно темно. Его глазам нужно время, чтобы привыкнуть к недостатку света. Однако, до того, как это произошло, он каким-то образом все равно распознал источник тепла. Он был сосредоточен на его лбу — пара губ нежно прижалась к его коже в поцелуе. Он также чувствовал руку в своих волосах, приглаживающую челку в том месте, где она закрывала его лицо. На матрасе рядом также была впадина, где сидел кто-то еще.       Дотторе отстранился от него и сразу же замер, как только встретился с затуманенным взглядом Одиннадцатого. Затем его лицо исказилось от недовольства. — Дерьмо, — сказал он тихо.       Чайлд прищурился, глядя на него. Несмотря на то, что он смотрел прямо на чужое лицо, на котором теперь не было никакой маски, Чайлду было трудно сосредоточиться на том, что он видел. Образ казался слишком далеким. То, что необъяснимым образом запечатлелось в его глазах, не имело смысла в его сознании: — Дотторе? — Как, черт возьми, ты вообще можешь бодрствовать? Это... — Дотторе оборвал себя, неопределенно покачав головой. Он бормотал это скорее себе, чем Чайлду, но решил на время отбросить свое недоумение. — Просто снова засыпай, ладно? Тебе еще не следовало просыпаться. — Дотторе? — снова спросил Чайлд, нахмурив брови и поднеся руку к собственному лицу. Он прижал ладонь к глазнице, как будто думал, что это прояснит его голову. Что-то было неправильно. Почему он не мог разобраться в том, что было прямо перед ним? Все ощущалось... По-странному. — Я не... Что-то не так. Не имеет смысла... Ты... Это не имеет смысла. — Ты все еще под сильным воздействием лекарств, — быстро сказал Дотторе, по-видимому, не обращая внимания на неудачные попытки Чайлда проявить себя. — Просто ты никогда раньше не получал эффективного успокоительного. Но если испытываешь чувство нереальности, то это совершенно нормально.       Чайлд слушал, но заняло слишком много времени, чтобы полностью осмыслить слова. Он поднял другую руку, потирая теперь оба глаза. Лечение... Успокоительное... Все это очень медленно возвращалось к нему в виде несогласованных фрагментов. Точно. Ему дали успокоительное. На этот раз по-настоящему. Это был первый раз, когда он почувствовал что-то подобное. Это было почти как быть пьяным, но... Хуже. Гораздо, гораздо хуже. — Мне не... — ему все еще было трудно говорить, и он продолжал запинаться в своих словах. — Блин. Мне... Не нравится это.       Чайлд чувствовал себя менее встревоженным, чем когда потерял сознание, — несмотря на то, что в тот момент он не понимал почему, — но ощущение, как его до такой степени сильно накачали лекарствами, все еще не давало ему покоя. Было слишком воздушно; тревожно нематериально. Однако в то же время все его тело, казалось, было сделано из свинца. Он не думал, что у него получилось бы встать, даже если бы он попытался. Чайлд все еще беспрестанно тер глаза, но теперь это было просто потому, что именно там на него давила гравитация. Сама мысль о том, чтобы снова попытаться пошевелить руками, изматывала его до глубины души.       К счастью, в этот момент Дотторе легонько схватил его за запястья и прижал их по бокам. — Не делай этого, — попросил он. — Ложись обратно спать. Ты почувствуешь себя лучше, как только лекарство полностью выйдет из твоего организма.       Чайлд снова открыл глаза, и его зрение было полно маленьких белых пятнышек. Даже в своем неподвижном состоянии он был настолько дезориентирован, что потолок, кажется, начал постепенно клониться в сторону. Чайлд почувствовал, как у него участился пульс, и судорожно сглотнул. — Ох. Мне это не нравится, — его голос звучал так тихо и чуждо для собственных ушей, но было как-то все равно. — Я знаю. Извини, — Дотторе ответил мягко. Если бы Чайлд был в здравом уме, то, возможно, был бы поражен тем, насколько искренне звучали извинения. Но теперь эти мелкие детали появлялись и исчезали слишком быстро, чтобы за ними можно было уследить. — Просто закрывай свои глаза.       Чайлд так и сделал, просто потому, что не мог придумать, чем еще заняться. Его веки все еще были тяжелыми, и они почти захлопнулись в тот момент, когда он позволил им это. Чайлд попытался сделать глубокий вдох, но получилось наоборот. Его сердце все еще билось наперегонки с любым лекарством, которое пыталось сдерживать его.       Внезапно Чайлд почувствовал, как Дотторе переместил свой вес. Его глаза распахнулись, и он вслепую кинул руку, чтобы поймать Второго за запястье, прежде чем даже смог понять, почему это движение вызвало у него панику прежде. — Нет! Нет. — Чайлд... Черт, расслабься чуть-чуть, — тихо зашипел мужчина. Чайлд не понимал, что он имел в виду, пока тот не начал с большим трудом вырываться из капкана его руки. Чайлд держал его практически мертвой хваткой. Он смог собраться с духом, чтобы сдержать свои силы, но не смог позволить себе расслабиться. — Хорошо. Ладно, — голос Чайлда стал пронзительным от паники, когда тот заговорил. Он отчаянно, неуклюже хватал ртом воздух с каждым словом. — Просто... Ты же не уйдешь, не так ли? — Нет, не уйду. Успокойся. — Хорошо. Ладно. Пожалуйста, не уходи. — Я не буду. Я прямо здесь. Тебе нужно успокоиться, родной.       Хватка парня, наконец, ослабла. Дотторе смог выскользнуть из нее, но только для изменения своей позы так, чтобы крепко держаться за руку Одиннадцатого. Сжав центр ладони, он снова поднес другую руку к лицу Чайлда, мягкими и ласковыми движениями приглаживая волосы на затылке.       В итоге, Чайлд смог снова начать контролировать свое дыхание. О, Архонты, это было ужасно. Именно поэтому он не потрудился сказать кому-либо, что наркотики, которые ему вкалывали, ничего не делали. Небольшая боль и недомогание, в конечном счете, ничего для него не значили, и их отсутствие не перевешивало неприятное, отстраненное чувство, охватившее его сейчас. Возможно, Тарталья почувствует себя немного по-другому, когда все это пройдет, но в его теперешнем сознании он попросту обменял одно несчастье на другое.       Но, по крайней мере, Дотторе был здесь. В глубине души Чайлд немного удивился тому, как легко он заимел возможность быть тем, за кем ухаживали. Обычно он не позволял себе этого, и уж точно не в характере Дотторе было проявлять чрезмерную заботу. Но Чайлд был слишком безумен для мыслей о том, чтобы позволить своей гордости разрушить этот единственный источник утешения. И, несмотря ни на что, Дотторе ощущался самым крепким, самым реальным существом, за которое он мог схватиться.       Его разум начал блуждать в странном темпе; туманные воспоминания о последних моментах, которые можно было припомнить, прежде чем он погрузился в глубокий сон, проигрывались не по порядку, начиная и останавливаясь в не тех местах. Он вспомнил, как сказал Дотторе, что скучал по нему, и Дотторе — по-своему — ответил ему тем же.       Прошло много времени с тех пор, как они в последний раз видели друг друга. Оба были так заняты, что имели не очень много возможностей даже побыть в компании друг друга. И все это время прошло только для того, чтобы Чайлд появился довольно сломленным после путешествия, из которого большинство человек не выбрались бы... Чайлду даже в голову не приходила мысль о том, что Дотторе мог беспокоиться о нем. Конечно, тот ничего подобного не говорил. Но как бы хорошо мужчина ни заговаривал зубы, его действия обычно говорили больше, чем когда-либо могли сказать слова.       Внезапно всплыло еще одно воспоминание, заставившее сердце Чайлда сжаться от сожаления. — Я назвал тебя мудаком перед тем, как уснул, — выпалил он резко, все еще тупо уставившись в потолок. Затем Чайлд посмотрел на Дотторе, который, казалось, был немного озадачен этой случайной вспышкой.       Однако, через мгновение Второй лишь весело фыркнул: — Безусловно, так и было.       Теперь Дотторе улыбался, хотя Чайлд мог только хмуриться. — Я извиняюсь, — выдал он тихо. — Не нужно, — ответил Дотторе со смешком. — Это прямо-таки проницательное наблюдение.       Чайлд прикусил щеку изнутри. Доктор был достаточно весел в этом плане, но лучше ему от этого не становилось. Ибо какими бы сомнительными ни были его методы, Дотторе сделал все, что было в его силах, чтобы попытаться поступить как положено — и даже действуя наобум, ему удалось сделать все правильно.       Дотторе, вероятно, максимально выиграет от раскрытия секретов, которые хранил Чайлд. И тот не сомневался, что у этого человека, пожалуй, был хотя бы намек на подозрение, что так оно и будет. Но он все равно старался изо всех сил, чтобы у Чайлда был шанс выбраться без какого-либо радикального, назойливого вмешательства. И Чайлд боролся с ним почти на каждом шагу этого пути. — Нет... — попытался запротестовать Чайлд. — Ты...       Дотторе заставил его замолчать, прежде чем смог продолжить. — Все нормально, Чайлд. Правда, — настаивал Доктор. Затем он вздохнул, на мгновение убрав руку от чужой головы, чтобы устало провести ею по собственным волосам. — Тебе действительно стоит сейчас снова заснуть.       Прикусив нижнюю губу, Чайлд боролся с желанием начать спорить. Он все равно сомневался, что сможет должным образом проявить себя в таком состоянии, продолжая спотыкаться о каждое последующее невнятное слово, которое ему удавалось произнести. И, по крайней мере, он знал, что, поскольку Дотторе поступил правильно по отношению к нему, теперь он обязан делать то же самое. Чайлд мало что мог таким, но если все, что нужно было, чтобы успокоить Дотторе — это дать ему хорошенько выспаться ночью, то самое меньшее, что можно сделать, — следовать инструкциям другого. Однако, он все еще чувствовал себя немного взвинченным. Его беспокойство не совсем стихло. — Хорошо. Просто... — Чайлд вздрогнул, пытаясь разобраться в своих путающихся мыслях. Он не хотел больше волновать Дотторе, поэтому попытался придумать и сказать что-нибудь обнадеживающее. — П-полагаю, сейчас я в порядке. — Это... Вероятно, немного преувеличение, — ответил Дотторе с неловкой усмешкой. — Но твоя температура сейчас спадает. Я уверен, что к утру ты уже вернешься к попыткам вызвать проблемы. — ...Угу, — Чайлд издал натянутый, невеселый смешок. Это заставило его затуманенное зрение колебнуться. — Я... Полагаю, теперь в порядке.       Он в волнении нахмурил брови. Это должно было быть правдой. Он больше не чувствовал той непреодолимой тяги к чему-то темному. Не чувствовал себя таким уж потерянным. Но это было похоже на ложь. Ложь, которую он не хотел говорить. — Ну, — Чайлд задумчиво прищурился. — Нет.       Дотторе поднял бровь, тени на его лице выражали беспокойство: — Что не так? — Я... Я не в порядке, — признался Чайлд. Нет. Это тоже было не совсем верно. Черты его лица сморщились от огромного усилия, которое потребовалось, чтобы просто подумать о том, с чего бы начать. Было так трудно объясниться подобным образом. — Я в порядке, но и нет. Мне нехорошо, но я... Я здесь.       Последнее утверждение, казалось, вернулось обратно, как только слетело с губ. Оно плотно прилегло к его груди и заставило сердце сжиматься. — Я здесь, — повторил Чайлд шепотом. От понижения голоса не стало легче говорить. Это также не было препятствием для логического вывода, который, чего он еще не осознал, так тяжело давил на его разум. — По крайней мере, пока.       В комнате воцарилась тишина. Пока Чайлд сидел с тревожным открытием, которое в данный момент нельзя было переварить, он почти забыл, что рядом с ним был Дотторе. — Чайлд? — мягко позвал мужчина, напоминая Чайлду о своем присутствии. Теперь тот действительно казался обеспокоенным. Конечно, парень умудрился облажаться в том, чтобы не беспокоить его.       Но, может быть, на этот раз он действительно хотел, чтобы кто-то беспокоился за него. — Мне... — голос Одиннадцатого надломился. Маленькие уколы горячего дискомфорта начали пощипывать его глаза. — Мне не нравится это. — Я... Я Знаю. Тебе просто нужно... — Я боюсь.       Это заставило Дотторе остановиться и не уговаривать Чайлда снова лечь спать. Какое-то время он явно не знал, как реагировать. Рука, державшая руку больного, слегка дернулась от удивления, и на мгновение Чайлд испугался, что ее отпустят.       Но этого не произошло. Вскоре Доктор усилил хватку, пока не стал держать Чайлда за руку еще крепче, чем раньше. Затем, в конце концов, он лишь спросил: — Чего ты боишься?       Ничего такого, что Чайлд мог бы выразить словами, по крайней мере, когда их было так трудно подобрать. Ничего такого, что не выдало бы секретов, которые никогда не следует разглашать, особенно когда эти секреты только посеяли бы раздор между Чайлдом и человеком, который в настоящее время держит его в безопасности, пригвожденным к земле.       Ничего такого, чего бы не случилось в любом случае, как бы сильно Чайлд ни боялся.       Он знал. Он знал это с самого начала.       Было бессмысленно тратить на подобное хоть какое-то время. Это было то, из-за чего он попал в эту путаницу в первую очередь.       Но в настоящее время у Чайлда осталось не так уж и много здравого смысла, за который можно было бы ухватиться. — Дотторе? — он поймал себя на том, что зовет другого, как будто Дотторе мог успеть куда-то уйти за то короткое время, что Чайлд погрузился в тревожное молчание. Конечно, он этого не сделал. Он нежно сжал его руку, словно желая доказать, что это не так. — Да? — Ты... — Чайлд умолк. Он смутно осознавал, как его глаза наполняются слезами, но не потрудился остановить их. — Ты когда-нибудь задумывался о том, ради чего все это делаешь? И ты знаешь, что это то, чего ты хочешь, и ты знаешь, что это правильно, и ты знаешь, что это то, что должно произойти. Но... Даже когда ты знаешь, что это то, чего ты хочешь... И-и ты знаешь, что это единственный способ добиться этого... Ты все еще беспокоишься, что к тому времени, когда ты сделаешь это, от того, чем ты начинал, ничего не останется?       Позже, когда наступит новый день и его разум будет кристально чист, Чайлд поймет, что ему не следовало спрашивать.       Потому что среди Предвестников он был далеко не единственным, кто хранил секреты.       И он не мог быть единственным, кто рисковал затеряться в отбрасываемых им же тенях.       Но, несмотря на это, он также был бы благодарен за то, что все равно задал этот вопрос.       Но теперь ни одно из этих откровений не было видно сквозь бредовый туман отчаяния или клонящийся потолок, который, казалось, был готов обрушиться около него. Когда Чайлда встретила оглушительная тишина, он не подумал достаточно о том, чтобы увидеть, какое выражение сейчас было у Дотторе на лице, или отказаться от своих слов, как от чепухи, которой они были. Он просто позволил тишине затянуться, пока это не стало невыносимо. — Дотторе? — Да.       Его ответ был резким, но не грубым. Он был просто маленьким. Но эта незначительность была упущена Чайлдом, как и все другие мелкие детали — то, как Дотторе слишком сильно сжал его руку, и то, как хриплый голос заставил его казаться старше, чем было на деле. Единственное, что Чайлд мог по-настоящему распознать — это мрачное чувство подтверждения. — Угу, — сказал он, словно идиот. Его запас недосказанных вещей иссяк. Чайлд почувствовал, как слезы начали капать с его ресниц и стекать по вискам, но он чувствовал себя оторванным от них. — Ага.       Между ними прошло еще несколько мгновений молчания, прежде чем Дотторе нарушил тишину. Не говоря ни слова, он подтянул ноги к кровати, устраиваясь поудобнее, пока, наконец, не оказался лицом к лицу с Чайлдом. Он лег рядом с ним, и Чайлд использовал остатки его воли, чтобы подвинуть свое ватное тело, освобождая место. Дотторе просунул одну руку под него, чтобы Чайлд мог положить на нее голову, а другая оказалась на его груди, притягивая его ближе.       У Чайлда даже не было сил перевернуться на бок, и он смутно осознавал, что, возможно, это не очень хорошая идея с его травмой, поэтому просто повернул голову в сторону, чтобы хотя бы взглянуть на другого мужчину. Их лица были достаточно близко, чтобы соприкоснуться носами — глаза Доктора, к счастью, были единственным, на чем он мог сосредоточиться.       Тарталья шмыгнул носом, когда Дотторе начал вытирать слезы, все еще свободно текущие из его глаз. Его мысли снова блуждали; но, наконец, он почувствовал, что они делают это к чему-то более мирному. Его веки отяжелели, и теперь, когда он был заключен в объятия Доктора, его тело казалось менее склонным унестись ветром. Это заставило его вызвать в воображении идею, которая была слишком абстрактной, чтобы ее можно было правильно понять, и все же, тем не менее, он чувствовал себя обязанным сказать это. — Может быть... Может быть, было бы даже немного лучше, — заметил сонно Чайлд. — Может быть, если бы где-то... Что-то осталось от нас в конце, тогда этого было бы достаточно. Ты можешь держаться за что-то от меня. И я буду держаться за что-то от тебя. И... Что бы ни случилось... Таким образом, мы оба будем здесь.       Дотторе посмотрел на него с чем-то в глазах, чему Чайлд сейчас не мог подобрать слов. Но в них было что-то теплое. Что-то настоящее. — Было бы неплохо, — тихо послышалось в ответ.       Чайлд хотел сказать больше, но ход его мыслей быстро сбился с верного пути. Он не мог вспомнить, что именно хотел дать Дотторе; ту теоретическую часть себя, которая гарантированно доживет до конца его путешествия, независимо от того, что еще произойдет.       Что бы это ни было, он был уверен, что у Дотторе оно уже было. Возможно, у него самого было что-то от того.       Но когда Чайлд в последний раз закрыл глаза, он не был озабочен тем, чтобы разбираться в этом. Это было не тем, о чем нужно было беспокоиться прямо сейчас.       Сейчас они оба были здесь.

***

      Хотя Дотторе ушел к тому времени, когда Чайлд проснулся на следующее утро, Одиннадцатый в конце концов смог встретиться с ним несколько дней спустя во дворце. К тому времени Чайлд, наконец, полностью выздоровел. Увидев сегмент, который был у его постели во дворе, он подошел к нему с бодрой позицией и неистовой злобой.       После того, как он, по-видимому, напугал того до полусмерти своим шумным подходом — что Чайлд счел достаточно странным само по себе, поскольку ни Дотторе, ни его сегменты не пугались легко — он отметил, что клон был чрезвычайно резок и раздражителен с ним. Не только это, но и его реакции казались немного медленнее, чем обычно, и он трудно сосредотачивался. Это, естественно, заставило Чайлда спросить его, в чем дело, на что доверенное лицо Второго поначалу отмахнулось.       Однако, после небольшого подстрекательства сегмент почти мстительно признал, что он работал не с максимальной эффективностью — его внешние директивы были временно приостановлены, чтобы предотвратить разгон скомпрометированной когнитивной сети. После того, как объяснение не было встречено ничем, кроме пустого взгляда, он сформулировал проблему по-другому.       В настоящее время сегменты работали на чистом автопилоте. Хотя для них было возможно действовать таким образом, их предназначение состояло в том, чтобы действовать как активные доверенные лица своего создателя, и поэтому для поддержания их бесперебойной работы была необходима определенная степень постоянного психилогического вмешательства.       К сожалению, Дотторе таинственным образом заболел легкой болезнью, из-за которой был не в состоянии эффективно поддерживать стабильную телепатическую связь с сегментами. На некоторое время его обязанности были приостановлены, и он должен был соблюдать строгий постельный режим до своего выздоровления.       Сегмент просто-напросто сказал Чайлду делать с этой информацией все, что тот пожелает, — и, что, если «он» так сильно хотел сохранить все это в тайне, «он» в первую очередь не должен был настаивать на вмешательстве. И в гневе умчался, оставив крайне сбитого с толку Чайлда самостоятельно собирать кусочки воедино.       Но, в конце концов, Чайлд вспомнил ту ночь, когда Дотторе наблюдал за его собственным выздоровлением. Он помнил, как проснулся в головокружительном, одурманенном наркотиками состоянии и сразу же столкнулся с присутствием, которое неописуемо озадачило его. Он смог отмахнуться от этого только после быстрой и осторожной настойчивости другой стороны — но у него было странное ощущение, что он смотрит на другого человека, а не на того, на кого смотрел непосредственно перед тем, как заснуть.       Чайлд улыбнулся сам себе, стоя посреди двора.       У него еще не было никаких новых заданий. Это была бы прекрасная возможность заглянуть к Доктору и попытаться немного скрасить его день. Одиннадцатый, конечно, не мог предложить так много в плане медицинского вмешательства, но, возможно, он мог бы, по крайней мере, приготовить немного супа, пока находится там, если Дотторе был в состоянии для этого. Если нет, он мог хотя бы провести день с ним в постели. Чайлд был бы не прочь просто побыть там — ему не о чем было бы беспокоиться, если бы он мог заболеть в тесном помещении.       В конце концов, он, вероятно, не стал бы гнаться за тем, что у него уже есть.