Пиф-паф, Такер

Раньше готы казались Крэйгу нелепыми, бесполезными придурками. Они появлялись в его поле зрения редким черным пятном, мельтешащим перед глазами — незначительная погрешность, которой можно пренебречь. Но сейчас Крэйгу начинает казаться подозрительным все. Странное пристрастие компании чертовых фриков к оккультизму и сатанистской символике — часть подростковой субкультуры или что-то большее? В любом случае, нельзя убирать их из списка подозреваемых. Есть кто-то еще на очереди? Разумеется. Примерно каждый в этом городе. Начать хотя бы с четверки закадычных друзей, вокруг которых постоянно разворачивались события настолько нетипичные для провинциального городка, что это могло показаться подозрительным даже безо всяких там петель времени и сучьих сущностей из зазеркалья. И если идти от самого неприятного предположения… Худший вариант, который только может быть? Ну конечно, Эрик Картман. Когда этот ублюдок узнал об их с Твиком отношениях, жизнь Крэйга обернулась ночным кошмаром. Крэйг был уверен, что уже на следующий день эта новость — «Крэйг и Твик — педики» станет главной сенсацией в Южном парке, что каждая последняя бродячая собака будет оповещена об этом в обязательном порядке и вне зависимости от ее собачьих желаний. Но этого не произошло. Картман молчал как вьетнамский партизан, и даже стал вежливо здороваться с Крэйгом, чего до этого не случалось никогда. Он улыбался гадливо-ласковой улыбочкой, кидал на него «а-я-все-знааю» взгляды и упорно держал рот на замке, не предпринимая вообще никаких действий. Тогда Крэйг подумал, что Картман собирается его шантажировать. Что он готовится, собирает доказательства или черт знает что еще. Просто не могло быть, что, получив такого рода компромат, мерзкий уебок бы никак этим не воспользовался. И если он не собирался растрепать это всей школе, то явно должен был искать способы получить из этого какую-либо выгоду. Крэйг расстался с Твиком. Свел их взаимодействия к минимуму. Пережив пик паники, он успокаивал себя тем, что даже если бы Картману теперь захотелось ознакомить всех с супергейскими новостями, вряд ли бы ему кто-либо поверил — потому что у него на самом деле не было ни доказательств, ни возможности как-либо их получить. Зато была репутация трепла и злостного хейтера: все знали, что слова Эрика всегда нужно делить на десять. Но Картман даже не пытался его шантажировать. Идеальный план Крэйга был разрушен по совершенно внезапной причине: Твик не собирался действовать в рамках разумного. Они могли бы предотвратить катастрофу. Крэйг бы спрятал себя за фейковыми отношениями с девчонкой, Твик мог бы сделать то же самое, или хотя бы просто спокойно оставаться в стороне. И тогда, даже если бы Картман собрался что-нибудь сообщить, это звучало бы только как похрюкивание завистливой свиньи, как не имеющие никакой смысловой нагрузки звуки, на которые никто в здравом уме бы не стал обращать внимания. А Твик решил жить открыто. Иногда Крэйгу казалось, что у того напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения, а после их расставания и вовсе окончательно сорвало тормоза. Твик боялся всего на свете, но действовал всегда до абсурдного бесстрашно — противопоставление на противопоставлении, человеческое воплощение антитезы. Крэйг был либо непробиваемо тупым, либо до смешного наивным, если решил, что может предугадать действия своего парня. Падение Твика с верхушки социальной лестницы в преисподнюю случилось резко, а ступени в ней, казалось, были бесконечными — каждый день все становилось хуже и хуже. Насмешки становились более злыми, но и ответные действия Твика ужесточались — кошмар разрастался в геометрической прогрессии. Но Эрик Картман все еще ничего не делал. Только иногда он влезал своей тяжеловесной тушей в пространство Крэйга — и это всегда был разговор тет-а-тет. Например, он мог подловить Крэйга на выходе из школы и настойчиво плестись за ним по пятам на парковку, загрязняя воздух идиотскими разглагольствованиями. Каждая секунда подобной прогулки побуждала Крэйга вести бесконечную внутреннюю войну с самим собой — измученная часть его личности хотела припечатать непрошенного собеседника лицом в бетон или хотя бы попросту убежать как можно дальше. Рациональная же половина постоянно напоминала о том, что любое из этих действий, совершенное средь бела дня при всем честном народе, станет невероятным позором. — Мне та-ак жаль, — говорил Картман, похлопывая Крэйга по плечу, — что у вас все так получилось. Этот город пропитан ненавистью и гомофобией. — Да? — сквозь зубы отвечал Крэйг, — А ты разве оставил пост главы школьной газеты? Или эти ублюдские статьи публикуют без твоего ведома? —Крэйг, Крэйг, — качал головой Эрик, — и почему ты всегда относишься ко мне так предвзято? Я уважаю вклад вашего народа в искусство и культуру. У меня даже трусы от Марка Джейкобса. Стал бы гомофоб носить трусы, созданные геем? Крэйг молчал. Ему и так не особо хотелось вести с кем-либо светские беседы, но когда этот «кто-то» оказывался Эриком Картманом, нежелание превращалось в жесткий императив. — Не доверяешь мне, да? А я ведь на твоей стороне. — Ты, — ледяным голосом отвечал Крэйг, — публикуешь на школьном портале грязные сплетни и ксенофобский мусор. — Я,— в покровительственно-ласковой манере пояснял Картман, — просто даю людям площадку для высказываний. Америка это свободная страна, а свобода слова — священное право каждого гражданина. Как я и говорил, лично я — не гомофоб, но нельзя же отбирать голос у людей, если их позиция тебя не устраивает. Плюрализм мнений это основа демократии, Крэ-эйг. — «Кровь Иисуса на руках иудеев»? «Чумные крысы двадцатого века: как геи погрузили мир в эпидемию вич»? Это дичь даже по меркам самых желтушных изданий, а не «свобода слова». — Как раз она и есть. Опять-таки, это мнение авторов, я могу быть с ним или согласен, или нет. Но сначала я не буду давать публиковать статьи, которые не нравятся геям, а что потом? Нельзя будет критиковать пережаренную картошку из школьной столовой? Всем придется давиться горелой картошкой, Крэйг. Потому что у школьной поварихи тоже есть чувства, и ей обидно читать обоснованную, подчеркну, обоснованную критику. — Уморительная аналогия. Я иногда забываю, насколько ты мудак, здорово, что ты сам всегда спешишь об этом напомнить. Картман разочарованно качал головой, от чего его желеобразные щеки упруго подрагивали в такт каждому движению. — Эх, опять ты за свое. Сам подумай, если бы я хотел как-либо тебе навредить, я бы мог растрепать твою маленькую тайну. Ну, знаешь, пустить какой-нибудь слух, найти очевидцев, или заставить кого-нибудь сделать вид, что он свидетель. Но я не такой козел как ты думаешь, Крэ-эйг. Я тоже способен на эмпатию. Прозорливость и наблюдательность Картмана не удивляла, это были качества всегда прилагающиеся к его стандартной прошивке. Он буквально озвучивал все те мысли и вопросы, которые бесконечно крутились у самого Крэйга в голове. Вот только Крэйг все же не был настолько наивным, чтобы действительно поверить в то, что Эрик проявляет искреннее участие и беспокоится о его судьбе. Но, видимо, Крэйг был достаточно тупым, чтобы так и не разгадать, зачем ему все это было нужно на самом деле. — Но вот Твик, — задумчиво продолжал Картман, — бедолага, совсем слетел с катушек, да? Как думаешь, на сколько его еще хватит? — Что ты имеешь в виду? — цедил Крэйг, малодушно позволяя себе совсем немного ускорить шаг, настолько, чтобы это было не совсем заметно. — Ну как же, — участливо вздыхал Эрик, к полному разочарованию Крэйга, не отстававший ни на йоту, — я вот думаю, что однажды ему это надоест. И, может быть, он захочет утащить тебя за собой. Крэйг резко остановился. Картман предусмотрительно остановился тоже, и одухотворенно взирал на него снизу вверх, и только тень хитрой полуулыбки ненадолго появилась на его лице, скоропостижно растворяясь где-то в пространстве двухъярусного подбородка. — Отъебись от меня, Картман. — прошипел Крэйг, — не подходи ко мне, не говори со мной и не лезь не в свое дело, жирный кусок дерьма. Крэйг продолжил идти к парковке в полной уверенности, что Картман так просто не отстанет и снова увяжется за ним. И Крэйг снова ошибся. — Удивительное дело, — Эрик остался стоять на месте, и Крэйг уже не мог видеть его лица. Но почему-то оно, это лицо, все еще стояло перед глазами, и настойчиво преследовало его ровно так же, как этот сочащийся самодовольством голос, — ты же такой лукист, Такер. Как можно требовать терпимости от окружающих, при этом оставаясь пещерным человеком, высмеивающим людей за их внешность? Крэйг только показал фак через плечо, не оборачиваясь. Не важно, что говорил Картман — Крэйг просто чувствовал облегчение от того, что тот перестал его преследовать. Еще совсем немного, и он сможет сесть в свою чертову машину, закрыть дверь, впечататься лицом в руль и просидеть так какое-то время в полной тишине. Потом он доедет до дома, перетерпит еще немного, и этот сраный день закончится. После этого, конечно, начнется новый, но об этом думать совсем не хотелось. Да и, вообще-то, картмановские упреки не имели ничего общего с реальностью — Крэйг никогда не был таким человеком, и не судил о людях настолько поверхностно. Толстые щеки Картмана и все его подбородки вызывали отвращение — но не своими физическими свойствами, а привязкой к владельцу. Будь хозяином этого богатства хоть сколько-нибудь приятный человек, то и ассоциации были бы совершенно другими. Полные щеки, возможно, казались бы вполне симпатичными, а подбородок — мощным и внушающим доверие. Так что Картман был сначала мудаком, а потом уже жирным. Если бы он был тощим, он бы был костлявым мудаком с раздражающе-острым подбородком. Если бы он был среднего телосложения — нормотипичным мудаком. Даже если бы он был сраной королевой красоты с титулом «мисс Америка 2008», начинка из плешивой душонки Эрика Картмана убивала бы всю внешнюю привлекательность — примерно так это и работало. Эрик Картман — назойливый мудак, моральный урод и в целом человек той степени неприятности, выносить которую особенно сложно. Но Крэйг все еще уверен, что он подонок мелкого пошива и к злодействам такого масштаба как искажения времени вряд ли может быть причастен. И уж точно, если бы у него и была бы подобная сила, апокалипсис должен был бы случиться уже в тот момент, как только этот мелкий говнюк научился разговаривать. Стэн, Кайл… Кенни Маккормик. Да, Кенни, в противовес своему отвратительному дружку, предположение самое приятное — если и нужно было бы выбирать одного из дебиловатого квартета, Крэйг отдал бы свой голос ему, не раздумывая ни секунды, чисто из личных симпатий. Кенни был шутом, балагуром, авантюристом и извечным нарушителем спокойствия — но все это компенсировалось списком добродетелей гораздо более обширным и весомым. Кончено, пытаться уличить Маккормика в причастности к сверхъестественной чертовщине только по причине «он бесит меньше остальных, пусть это будет он» было бы глупостью. Но, к удовлетворению Крэйга, все имеющиеся на данный момент логические доводы очень удобно складываются в пользу именно этого варианта. Кенни Маккормик… всегда был странным. Даже если отбросить тот вопиющий факт, что он — единственный человек, который с самого начала был способен генерировать новые фразы в этом чертовом бесконечном повторе. Даже без этого. Кенни Маккормик был пиздец каким странным. Крэйг снова рванул к машине Стэна. Твик говорил что-то про то, что оставил там подпись, и Крэйг не мог выкинуть этого из головы. Он мог бы просто сказать Стэну, что увидел убегающих преступников, и это был точно не Твик, а какие-нибудь наркоманы с никому не неизвестными именами, или рандомные шкодливые второклассники. Свалил бы все на несуществующих злоумышленников, и эта ложь звучала бы складно. Даже если Твик решил бы потом заявить, что это на самом деле он — никто бы ему не поверил? Но если Твик действительно отметился… Черт, Стэн был не так страшен сам по себе — в конце концов, он просто был отходчивым депрессивным мямлей, на каком-то уровне. Но где Стэн, там и Картман — ебаный псих, который точно не прошел бы мимо такого скандала. Он бы присел на уши Стэну, всей своей жирной задницей бы уселся с комфортом, и втирал бы ему, что он потеряет авторитет, если не ответит, что он должен постоять за себя, иначе никто не будет считать его за мужика, и все в таком духе, да? А потом снова был бы как будто не при делах, делая вид, что никогда не был замешан в подобных подстрекательствах. Крэйг суматошно обводил машину взглядом, пытаясь зацепиться за какую-нибудь деталь, но так и не смог ничего заметить. Ну, кроме огромного фиолетового члена — тот, к его ужасу, сверкал на солнце ярче прежнего, и никуда исчезать не собирался. Может быть, Твик действительно имел в виду, что он оставил что-то внутри? Крэйг пару раз дернул дверь. Конечно, она не открылась — печально, но Стэн не был настолько идиотом, чтобы оставлять на парковке машину незапертой. Ситуация была безысходной. Крэйгу нужно было разгадать что там на самом деле имел в виду Твик, нужно было предотвратить очередную катастрофу — и все это не больше чем за сорок минут, до того, как урок закончится и нескромное творение пока ещё никому не известного художника не стало бы достоянием общественности. Время становилось ощутимым, превращалось в песок и рассыпалось в пальцах, а мозговой штурм из раза в раз заканчивался полной капитуляцией, белым флагом и разгромом. И когда Крэйг в очередной раз перевел взгляд с осточертевшей тачки и в мрачной прострации уставился на школьное здание, он всё-таки нашел решение. У самого входа околачивался Кенни Маккормик. Он старательно поднимался по ступенькам, держась за перила. Ну, то есть полноценным поднятием эту последовательность действий назвать можно было с большой натяжкой — несчастный растекался по своей опоре желеобразной массой, в редкие моменты удачи снова собирая себя в твердое тело и делая небольшой рывок вверх. Потом его непременно клонило куда-то в сторону, и, пытаясь устоять на ногах, он снова превращался в жижу. Когда же ему всё-таки удавалось покорить Эверест высотой в четыре ступени, он с весьма удовлетворенным видом садился на перила и съезжал вниз. После этого восхождение возобновлялось — гордый альпинист упорно повторял свой бессмысленный подвиг. Зрелище было невероятно жалким, но гипнотически завораживающим: все равно что смотреть на колыбель Ньютона, лениво ожидая, когда железным шарикам надоест стучаться друг об друга. Но наблюдать за этим слишком долго Крэйг не мог себе позволить. И тогда его осенило. И да, это была очень хреновая идея — одна из тех кособоких чумных уродин, что воровато прокрадываются в черепную коробку только в моменты паники и отчаяния, когда все остальные нормальные, здоровые и симпатичные идеи уже разбежались врассыпную и попрятались по самым темным углам. Зацепившись за маякнувшую надежду и немного приободрившись, Крэйг снова направился в сторону школы. — О, дружище! Хреновый денёк? — увидев, что Крэйг приближается к нему, Кенни оторвался от своего нехитрого развлечения и приветливо протянул ладонь. — Как обычно, — Крэйг ответил на рукопожатие. — Ну я и говорю, — добродушно хмыкнул Кенни, — хреновый. После этого он скользнул рукой куда-то в глубины своей огромной ветровки и торжественным жестом фокусника вытащил оттуда серебристую флягу. — Будешь? Крэйг молча принял из его рук железную бутыль и открутил крышку. Резануло стерильным духом медицинского кабинета — наполнение фляги было совершенно очевидным. — Серьезно, Маккормик? Зачем ты вообще приходишь в школу, если все равно собираешься пить водку с самого утра? — Так это, — Кенни ловко выцепил фляжку обратно, сделал жадный глоток, утер рот рукавом — и все с такой скоростью, что в его фразе, казалось, даже не образовалось паузы, — если бы кто-нибудь угостил меня пивом, то я бы, может быть, пил бы пиво с самого утра. Как понимаешь, таких благодетелей не было. Эта топорная логика была настолько обескураживающей в своей прямолинейной тупости, что у Крэйга совсем не нашлось слов, чтобы возразить. — Да и вообще, — тем временем продолжал Маккормик, — водка — мощнейшее топливо коммунистов! Они ведь только благодаря этому в холодной войне и победили, приятель. — Блядь, Кенни, — вздохнул Крэйг, — коммунисты проиграли холодную войну. — Да? — ничуть не смутившись отозвался Кенни, — значит, в первой мировой? Крэйг покачал головой. — Или во второй, — с тем же весёлым безразличием продолжил Кенни, — в какой-то же они точно должны были победить. И вот это вот, — он постучал ногтями по металлической поверхности, — точно им помогло. — Ага. Вот оно, то самое секретное оружие русских, которого так боялся Рейган. Кенни фыркнул, зашуршал своей курткой, возвращая фляжку куда-то во внутренний карман, и уставился на Крэйга насмешливым взглядом. — Ну нельзя же воспринимать все настолько прямолинейно, дурень! Я имею в виду… Если кругом война, люди мрут каждый день, это становится обыденностью: ты просто встаешь с утра, и ожидаешь, что, может быть, кто-то из твоих близких уже сегодня не проснулся. И, кажется, ты должен привыкнуть к этому, да? Если все это повторяется из разу в раз, день за днём? Смерть всегда рядом: она дышит тебе в затылок, она больше не приходит неожиданно, она всегда здесь, таращится своими пустыми глазами, вынюхивает, ищет, кого утащить за собой. Но… На самом деле, к этому нельзя привыкнуть. Вообще. Никак. Крэйг молча выслушивал этот монолог. Глубина пьяных откровений одноклассника нисколько его не трогала и не располагала к ответному излиянию страстей душевных. Крэйг мог думать только о том, что совсем скоро урок окончится, и тогда будет слишком поздно. И все больше мрачнеть, постепенно осознавая, что его нынешний план выглядит примерно как “чтобы предотвратить последствия действий шизоида с протекшей крышей я решил обратиться к алконавту с отлетевшей кукухой, идея на миллион, план, надёжный как швейцарские часы, господи, блядь”. — И если ты все еще остаешься в живых, — тем временем самозабвенно продолжал Маккормик, — то рано или поздно начинаешь задумываться. Почему именно я? Почему я всегда выживаю, когда все вокруг… Ну, никто, вроде как, не защищён? А дальше хуже. Потому что дальше ты начинаешь чувствовать вину. Кенни усмехнулся куда-то в себя, снова пошарил в карманах, достал по мятую пачку сигарет, зацепил зубами одну, щёлкнул пальцами — она загорелась. Конечно, в его руках перед этим промелькнул спичечный коробок, но доведенное до автоматизма действие, приправленное скоростью и авантюристкой харизмой Маккормика, казалось магическим трюком. — И ты спросишь меня, — с явным удовольствием затянулся он, — как можно чувствовать вину за то, к чему ты не имеешь прямого отношения? Нет, нет, нет. Крэйг не собирался спрашивать. Крэйгу, блядь, в этот момент было совершенно кристаллически похер на все глобальные вопросы о смысле жизни и неотвратимости смерти. Его личные проблемы, может быть, были гораздо мельче и несущественнее, чем у бедолаг, переживающих войну, эпидемию холеры, фашистскую диктатуру или ядерную катастрофу. Но эти его проблемы были здесь и рядом — настоящие, реальные и осязаемые. То, о чем говорил Кенни было, безусловно, страшно — но отдавало нафталином и пожухлыми листами исторических справочников. Это было где-то так далеко от настоящего и настолько непонятно для подростка, которому посчастливилось родиться и жить в спокойные и относительно стабильные десятилетия, что казалось чем-то почти выдуманным. И то, как рассказывал об этом Кенни, вызывало сочувствие, смешанное с раздражением. В смысле, Крэйг мог быть уверен, что Маккормик — ровно такой же подросток как и он сам, выросший в мире, в котором самой страшной трагедией казалось глобальное отключение интернета. Да, семью Кенни нельзя было назвать благополучной — но сравнивать это с войной было бы слишком драматичным преувеличением. А сейчас он трепался об этом с таким видом, будто и сам был матёрым ветераном, потерявшим в битвах семью, друзей и обе ноги. — Все потому, что ты остаёшься жив, понимаешь? — продолжил Кенни, — Мертвые ведь уже ничего не могут с этим поделать. Они лежат себе спокойно и… не существуют. А ты живой — а значит, что-то да можешь. И если все продолжают умирать — ну, все, кроме тебя, — значит, ты просто стараешься недостаточно. Если ты совсем никого не можешь спасти, то в чем вообще смысл твоего выживания? Крэйг пожал плечами. — Так вот, дружище, — подмигнул Маккормик, — любая война однажды заканчивается. А значит, самое главное — дожить до ее конца, и постараться сделать все, что в твоих силах. Не впадать в уныние, вот так. И не теряться, размышляя о том, чего ты не сделал. И именно поэтому, — Кенни выразительно постучал по месту, где находился внутренний карман с флягой,— это на самом деле помогает. После этого Кенни уставился на Крэйга, казалось, совершенно ясным взглядом. Выжидающе хмыкнул, явно ожидая от него какой-нибудь реакции. — Чувак, — устало вздохнул Крэйг, — у тебя что, началась фантомная третья мировая, о которой никто не знает, кроме тебя самого? Ты бы завязывал с этим, серьезно. Это самое тупое оправдание собственного алкоголизма, которое я вообще когда-либо слышал. — А я почему-то надеялся, что ты спизданешь что-нибудь умное, — хмыкнул Кенни, — но ты решил почитать мне нотации. Если тебя где-то по дороге покусала наша заботливая еврейская мамаша, то лучше сразу отрежь ту конечность, которой касались ее зубы — эта хуйня вообще не лечится. — О, если бы мне хотелось почитать тебе нотации, — протянул Крэйг, — то я бы, может быть, попробовал объяснить тебе, что не стоит набивать на своем лице сраное граффити. С недавних пор под одним глазом Кенни красовалась надпись “heroes”, под другим “sucks”, и увековечивать что-то подобное на своем лице казалось Крэйгу поступком высшей степени идиотским. Правда, Эрик Картман был в восторге, когда увидел новый образ своего дружочка — в своей, конечно, картмановской манере, и даже попросил Маккормика завещать ему кусок кожи на абажюр, после его “скорой и неминуемой смерти от какого-нибудь ещё неизвестного науке венерического заболевания”. — Может, стоит оставлять свои дурацкие каракули там, где им место? На полях в тетради, на стене заброшки, не знаю. Хоть про сосущих героев, хоть про панков, которые хой, хоть, сука, огромный, мать его, хуй нарисовать! Почему обязательно нужно делать это так… По-идиотски? — Вау! — поразился Кенни, — я и не думал, что ты так сильно переживаешь из-за изменений на этой симпатичной мордашке! Крэйг осекся. Он на самом деле переживал — вот только это было связано совсем не с Маккормиком. Чтоб его, чертов Твик со своими трижды проклятыми дружками! Может быть, это действительно был выбор Твика. Все могло было быть по-другому. Твик сам решил вести себя как придурок. Даже если Крэйг был в чем-то не прав, они просто расстались. Все. Ему должно было быть абсолютно все равно на то, как там решил изгадить себе жизнь его бывший. Но все, что чувствовал Крэйг на самом деле, было невыносимо далеко от определения “все равно”. Это выматывало. И тогда Крэйг думал, что лучше бы Твика никогда бы не было в его жизни. Каким бы простым и спокойным было бы существование простого и спокойного парня Крэйга Такера, если бы когда-то давно сюда не переехала сумасшедшая семейка сраных хиппарей! Все было бы хорошо? Все было бы нормально. Может быть, если бы не было Твика, и сам Крэйг… мог бы быть нормальным. — Блядь, — выругался Крэйг сквозь зубы. — Да не парься, — хлопнул его ладонью по плечу Кенни, — я же понял, что все это было адресовано не лично мне. Все таки особенно паршивый день? Кенни снова достал фляжку и протянул ее Крэйгу. И в этот раз Крэйг отхлебнул — потому что день и правда был настолько паршивым, что маккормиковское “секретное оружие коммунистов” уже не имело никакой разрушительной силы. Потом некоторое время они провели в тишине. Кенни, поерзав, уселся на перила и ему, казалось, было совершенно безразлично, по какой именно причине Крэйг решил составить ему компанию. Сам Крэйг думал, что время утекало сквозь пальцы, что ему должно было быть все равно на Твика, что то, что он хочет предложить Кенни — план совершенно идиотский, что подбить пьяного человека на подобное это гнусно и безнравственно, что ему должно было бы быть все равно! И прежде, чем жужжащий рой суетливых мыслей окончательно взорвал ему голову, прежде, чем Крэйг успел уверить себя в том, что план реально идиотский, он всё-таки выпалил: — Кенни, у тебя есть доступ к машине Стэна? Ты можешь открыть ее для меня, скажем, за десятку баксов? Маккормик качнулся от неожиданности, вцепился в перила и растерянно уставился на Крэйга. — Значит, вот таким человеком ты меня считаешь, Крэйг? — обиженно протянул он, — готовым предать друга за десять жалких долларов? Этого стоило ожидать. Крэйг обречённо вздохнул. — Пятьдесят зелёных, дружище, — подмигнул Кенни, — и сделаю все в лучшем виде. Крэйг недоверчиво посмотрел на Маккормика. — Значит, за пятьдесят баксов, — пробурчал он, — ты готов предать лучшего друга? Это, конечно, все ещё была неплохая сделка. И это было то, что нужно было Крэйгу. Но, почему-то, сам факт того, что Кенни так легко пошел на это, разочаровывал. Как будто Маккормик был его любимой, но паршиво играющей футбольной командой — в глубине души ты уверен, что эти лузеры как всегда проиграют, но все равно надеешься на чудо. — Точно, — сокрушенно пробормотал Кенни, — это же мой друг… Мой лучший друг Стэнли! Он покачал головой. — Двести баксов, — отбросив фальшивое раскаяние, хмыкнул Маккормик, — и вот эта твоя косуха! — И на кой хер, — опешив от такой наглости удивился Крэйг, — тебе сдалась моя косуха? Кенни спрыгнул с перил и приценивающимся взглядом скользнул по Крэйгу. — Ну смотри, — ухмыльнулся он, — у меня есть мотоцикл, и я буду выглядеть в ней как крутой байкер. А у тебя, вроде как, мотоцикла нет? Так что ты выглядишь в ней, как чувак с картинок Том оф Финлянд. Ну, знаешь, эти педики в обтягивающей кожу коже. Крэйг стянул с себя куртку и раздражённо протянул ее Кенни. — Я искренне поражен, — едко прошипел он, — твоими познаниями в области гомоэротики. Кенни накинул косуху сверху своей ветровки — и внезапно стал гораздо больше похож на заботливо укутанного мамулечкой-наседкой детсадовца, чем на крутого байкера. — Я просто очень любознательный, — он в очередной раз скатился с перил, и жестом поманил Крэйга за собой. — и если ты пытаешься намекать на то, что я любитель передернуть на гей-порно, то ты промазал. Крэйг последовал за Маккормиком не соблазнившись его способом спуска — просто сошел по ступеням, засунув руки в карманы толстовки. — Но, — продолжил Кенни, уверенно пошатываясь в сторону парковки, — если мне вдруг мне когда-нибудь захочется подрочить на смачную мужскую жопу, обтянутую латексом, я просто сделаю это. Достану хуй и буду наяривать с огромным удовольствием. А когда кончу — не буду себя ни в чем винить и париться на этот счёт. — Твою мать, — скривился Крэйг, — захлопнись, а? — Ну а что? — хмыкнул Кенни, — есть такая французская поговорка: “Не важно, на кого встаёт твой хуй. Главное, что он все ещё может стоять”. — Я почти уверен, что такой поговорки не существует. — Как это не существует? Я же только что ее придумал! Крэйг раздражённо покосился на беспечно шагающего рядом Маккормика. — Если ее придумал ты, — буркнул он, — то она не может быть французской, как минимум потому, что ты не француз. — Ну какой же ты занудный, а! Ладненько. “Не важно, на кого стоит твой ле багет. Главное, что он все ещё пытается стоять, словно ля Эйфелева башня!” Теперь это звучит достаточно по-французски? Не дождавшись ответа, Кенни начал насвистывать главную тему из фильма “Амели”. Выходило вполне сносно и узнаваемо, и, на удивление, все-таки достаточно по-французски. Этот мотив казался Крэйгу слишком нелепым остом для ситуации, но он не возражал — это было куда лучше, чем выслушивать глупые гейские каламбуры, которые слишком очевидно выводили его из себя. Когда они дошли до тачки Стэна, свист Кенни резко оборвался. Он неопределенно хмыкнул и потребовал скрепку. Крэйг расстегнул рюкзак, снял с какого-то первого попавшегося конспекта скрепку и протянул ее Кенни, даже не задумываясь о причине такой внезапной просьбы. Кенни разогнул ее, покрутил в пальцах, помял, согнул под необходимым ему углом, удовлетворенно кивнул сам себе и уверенно запихнул свежесделанную отмычку прямо в замочную скважину. — Нет, — ошарашенно протянул Крэйг, — ты же не собираешься пытаться… взломать машину сраной скрепкой? — Да, — ухмыльнулся Кенни, — именно это я и делаю. А как ты себе это представлял? — Я думал, может у тебя есть дубликат ключей, или что-то вроде этого? — Ну и зачем бы Стэну оставлять мне дубликат ключей, дурень? Теперь Кенни увлеченно ковырялся скрепкой в машине Стэна. На ней все ещё красовался огромный хуй нарисованный Твиком, и все это могло бы выглядеть невероятно смешно, если бы не было так грустно. Дальше произошло событие ещё больше потрясающее воображение — пропыхтев над замком каких-то пару минут, Кенни дёрнул дверь, и она открылась. — Да ладно, — не веря своим глазам, проговорил Крэйг, — как ты это сделал? Как это, блядь, вообще возможно? — Кенни в целом, — самодовольно промурчал Маккормик, — очень сообразительный и довольно талантливый. Жаль, что вы все редко это замечаете. — Ну это, конечно, охренеть какой талант, — маскируя искреннее восхищение под тонной иронии ответил Крэйг. Кенни упёрся рукой на машину и пристально уставился на Крэйга. — Да. Это очень полезный навык. И это, я понять не могу, я вроде исполняю твою просьбу, а ты ноешь так, будто я тебя к чему-то принуждаю. Определись уже, чего тебе от этой жизни надо, дружище. После этого он влез на переднее сидение, протиснулся между кресел и перевалился назад. Его ноги мелькнули в окне, за этим последовала возня с усердным пыхтением, и, наконец, он вальяжно улёгся сзади, растянувшись почти во весь рост. — Чего стоишь? Это предложение ограниченное по времени, вообще-то! Крэйг сел на водительское место и захлопнул за собой дверь. Теперь он сосредоточенно рассматривал пространство перед собой, пытаясь отыскать какие-либо следы твиковского вандализма. Кенни, тем временем, открыл окно рядом с собой и вывалил туда ноги. Он наблюдал за действиями Крэйга расслабленно но с явным скепсисом. — И всё-таки, на какую хуйню ты тратишь свои двести баксов! Это твое тайное хобби — пробираться в чужие машины, чтобы проводить там генеральную уборку, и ещё доплачивать за это? Крэйг успел уже обшарить кучу мусора рядом с лобовым стеклом и приступить к ощупыванию ящиков между сидениями. Это происходило неосознанно — но в процессе поисков он на самом деле возвращал хаотично валяющимся вещам условный порядок. Даже разбросанные до этого где попало пустые зажигалки теперь лежали ровненьким рядом в четко определенном цветовом спектре, от самой светлой к самой темной. И самое поганое — Крэйг даже этого не замечал. Руки действовали сами, управляясь без указаний от командного центра, в жалких попытках сохранить упорядоченность и контроль хоть в чем-то. Потому что, возвращаясь к реальности: Крэйг все ещё искал непонятно что, чтобы сделать непонятно что, для того, чтобы предотвратить что-то, к чему могут привести действия его слетевшего с катушек бывшего. Для этого он предварительно подговорил местного несовершеннолетнего алконавта взломать машину: и да, тот сделал это сраной, сука, скрепкой. — Меня сейчас пытается упрекнуть человек, который согласился взломать машину своего друга за пару сотен? Кенни хмыкнул, снова зашуршал своей курткой, вытащил из бесконечного пространства внутренних карманов колоду карт и начал неспешно ее тасовать. — Ну, смотри. Мне очень нужны эти деньги — ты это знаешь, да все это знают. Но я уверен, что у тебя нет цели как-то навредить Стэну. Скорее… Причина в этом огромном живописном хуище, нарисовавшемся на капоте? Разгадка проста — ты пытаешься прибрать место преступления за своим любовничком! Предотвратить грядущие неприятности? А значит, что я совершаю благое дело, в каком-то смысле. Богоугодненькое. Только я все ещё не понимаю, какого хрена ты ищешь внутри. Или решил заранее понаставить своих отпечатков пальцев, чтобы, в случае чего, взять всю вину на себя? Крэйг замер. Оторвался от поиска иголки в стэновском свинарнике и медленно развернулся к Маккормику. — Что ты вообще несёшь? — прошипел он. Кенни, до этого увлеченно следивший за картами в собственных руках, лениво повернул голову. Посмотрел на Крэйга с хитрым прищуром. — Ну, попробуй тогда придумать какую-нибудь другую причину зачем тебе это нужно. Даю тебе пять минут, справишься? Крэйг рвано вздохнул, прикусил губу и кажется, забыл как дышать на следующие несколько мгновений. В его глазах читалась чистое концентрированное отчаяние — у него и так было слишком мало времени, а теперь Кенни предлагал потратить ещё пять минут, целых пять минут, на какую-то чепуху. Кенни что-то знал? Нет, с чего бы. Это была просто глупая шутка. Очередной пьяный бред, поток сознания Маккормика, уже не способного разбирать что он несёт. Крэйг вообще не ожидал, что ему придется объясняться. Стоило подумать об этом заранее — но это же было спонтанное решение. Именно поэтому он ненавидел незапланированные события — все всегда шло наперекосяк. И да, Крэйг не был мастером в скором сочинении лживых оправданий. Он явно не принадлежал к той когорте людей, что ловко жонглируют выдуманными историями и легко заставляют окружающих в них верить. Если Крэйг и мог солгать — то это всегда была хорошо спланированная ложь основанная на фактах, или хотя бы подмене фактов, обстоятельная, добротная ложь, в которую и самому не зазорно было бы поверить. Поэтому Крэйг и не собирался ничего выдумывать. На такой случай у него была совершенно другая стратегия поведения: тупо все отрицать. — У меня нет никакого “любовничка”, ясно? — Ну да, ну да, — Маккормик скрыл полуулыбку за веером из карт, — а в машину ты залез чисто из праздного любопытства. Кенни выглядел так безмятежно, и парировал с настолько вопиющей уверенностью в голосе, что Крэйгу начало казаться, что тот на самом деле все знает. Хотя, может быть, это уже подключилась паранойя, которая давно уже ударяла крошечным молоточком куда-то в височную область, постоянно болью напоминая о том, что Крэйг больше не в безопасности, что все уже начали что-то подозревать. Что как раньше — как раньше уже не будет никогда, и жить ему теперь в вечном страхе до самого последнего дня. — У меня есть свои причины, — сквозь зубы проговорил Крэйг, — и я не собираюсь тебя в это посвящать. — Твоя причина, — Кенни вытянул карту из колоды, — ходит с нами в один класс. Волосы светлые, телосложение худощавое, темперамент бешеный. Зовут Твик, фамилия Твик. Кстати, не знаешь, а у него есть второе имя? Может быть, тоже Твик? Было бы забавно. Твик-Твик-Твик. Крэйг с беспомощной ненавистью уставился на Кенни. Тот отвечал ему непробиваемо-насмешливым взглядом, и Крэйгу стало ясно что отрицать уже не имеет смысла. Поэтому он перешёл к следующей поведенческой стратегии, маскирующей отчаяние: агрессии и запугиванию. — Тебе, — предательски срывающимся голосом прошипел он, — никто не поверит. Ты, долбаный наркоман, вообще не понимаешь, что несёшь. Если ты только попробуешь… Кенни сгруппировался, подтянул свои ноги, до этого болтающиеся из окна, внутрь автомобиля и резко принял сидячее положение. Карты выскользнули из его рук и рассыпались по полу, но, кажется, он не обратил на это никакого внимания. — Тпру, ковбой! Спокойно, — картинно загораживая лицо ладонями, фыркнул он, — больно надо мне кому-то это говорить. Живите и размножайтесь, благословляю. Крэйг выдохнул, пересилив подступившую к горлу тошнотворую панику. Теперь он мог оценить ситуацию более трезво и уязвленно корил себя за минутную слабость, вылившуюся в вспышку агрессии. Это был всего лишь Маккормик. Не стоило так реагировать. Просто сначала Картман, теперь Кенни… Тайна, о которой знают двое посторонних, уже совсем не тайна, а сенсация в перспективе. — Кто ещё, — упавшим голосом спросил он, — кто ещё знает? — А? — Маккормик шмыгнул вниз, и теперь ползал на коленях, подбирая рассыпанные по полу карты, — Сейчас? Да без понятия. Шустро подобрав все свое добро он снова развалился на заднем сидении. — Не переживай так, приятель, — ободряюще подмигнув, хмыкнул Кенни. — Мне лично никто не рассказывал. Я просто в курсе. — Он очертил указательным пальцем круг прямо по центру своего лба, — У Кенни третий глаз, вот здесь. Кенни вообще все про вас знает. Может быть, даже лучше, чем вы сами про себя. Крэйг позволил себе немного расслабиться. Да, Кенни — это всего лишь Кенни. Незатыкающееся брехло, но в целом беззлобное. Когда-то в детстве Маккормик затягивал капюшон своей куртки так сильно, что никто не мог разобрать, что он там говорит. Кенни уже давно не имел такой привычки — но не то, чтобы от этого его стали понимать больше. И Маккормику действительно нет никакого смысла трепаться обо всем. Иначе ему пришлось бы поведать Стэну о том, как он проводит показательные экскурсии в глубины его тачки за двести баксов для интересующихся. — Это тебе карты рассказывают? — все больше успокаиваясь, фыркнул Крэйг. — Так ты пей поменьше, может быть снова станешь счастливым обладателем нормального человеческого количества глаз. — Да не, это все, — Кенни демонстративно потряс колодой, — так, чисто по фану. Кстати, давай, вытяни одну. Крэйг, едва снова приступивший к поискам, только закатил глаза. — Ну же! — продолжил настаивать Маккормик, — Тебе сложно, что ли? Давай, это бесплатно! Крэйг продолжал игнорировать Кенни. — Крэйг! Крэйг, Крэйг, Крэйг, Крэйг! — Ладно! — Крэйг раздражённо обернулся и вытащил наугад карту. Даже не посмотрев, всучил ее Маккормику обратно. — Доволен? Кенни издал неопределяемый звук, который можно было трактовать и как согласие, и как возражение, и как удивление, и как “ну-я-так-и-думал”. — Что? — устало вздохнул Крэйг. — Перевёрнутая башня, — важно ответил тот. — И что это значит? — Ну, — с беспечной улыбкой ответил Кенни, — тебя ждёт счастье, и любовь. Все такое. Крэйг снова оторвался от своих поисков и мрачно уставился на Маккормика. — Вот если ты действительно знаешь хоть что-нибудь, — монотонно проговорил он, — о моей ситуации, то должен понимать, что это звучит как очень злая шутка. “Счастье и любовь”... Уморительно. — Ну а что? — Кенни пожал плечами, — карты не врут, приятель. Но вот гадалка, — задумчиво добавил он, — гадалка довольно пиздлявая. Крэйг снова закатил глаза и вернулся к ощупыванию бардачка. Маккормик наконец-то притих, но теперь пристально следил за каждым движением Крэйга. Правда, хватило его не надолго. — Ты сбил меня с мысли! — он хлопнул себя по лбу. — Такой ты конечно болтун, совсем заговорил бедного Кенни. Так все таки, что именно ты пытаешься сделать? Может, я как-то смогу помочь тебе? Раз уж мы уже все равно соучастники этой небольшой авантюры. — Мой, как ты выразился, “любовничек”, изобразил, как ты выразился “хуище” на машине твоего друга Стэна. Теперь мне нужно, чтобы твой друг Стэн не догадался, что это был мой “любовничек”. — Ну да, — кивнул Кенни, — я вроде так и говорил. Это все ещё не объясняет, зачем ты роешься в машине. — Потому что, — теряя терпение, прошипел Крэйг, — Твик сказал, что оставил где-то записочку. Кенни нахмурился, поджал губы и, судя по всему, погрузился в масштабный мозговой штурм. — Тупость какая-то, — спустя некоторое время резюмировал он, — он что, по-твоему, взломал тачку, чтобы подкинуть записку? Может, стоило получше посмотреть снаружи? — Я же такой кретин, что сам не догадался этого сделать! Ничего там нет, — рявкнул Крэйг. Он и без комментариев Кенни понимал, что успешность предпринимаемых им действий неуклонно стремится к нулю. И чем больше он искал, тем больше осознавал что с самого начала — с самого начала это было невероятно конечной идеей. Может быть, Твик вообще ничего не оставлял. Сказал первое, что пришло в голову, просто чтобы позлить Крэйга. Чтобы заставить его волноваться. На самом деле, какой идиот будет подписываться под собственным преступлением? — Просто, — уже спокойнее добавил Крэйг, — он сказал, что никакой художник не оставит свою картину без подписи, что-то вроде этого. Ну я и подумал… Да, сейчас Крэйг ощущал себя конченным придурком. Кенни опять сосредоточенно о чем-то задумался. Потом резко протянул руку к Крэйгу и щёлкнул пальцами. — Дай мобилку! Крэйг, опустошенно прижавшийся к креслу, и погрузившийся в собственные мысли, вздрогнул. — Зачем? — Ну вот, — Кенни нетерпеливо покрутил перед лицом Крэйга своим телефоном, — у меня кончился интернет. Мне срочно надо. Крэйг с сомнением уставился на телефон Маккормика — облезший кнопочный агрегат, больше напоминавший орудие для убийства, чем средство связи. Откровенно говоря, мобильник Кенни выглядел так, словно интернет на нем никогда и не начинался. Он молча протянул ему телефон. Маккормик торопливо схватил смартфон. Крэйг не задавал лишних вопросов, но с тревогой следил за его движениями, ожидая хоть каких-то комментариев. Ожидая чего-то плохого — Крэйг давно разучился ожидать чего-то хорошего. Какое-то время Кенни вчитывался в экран, и в отраженном от смартфона свете его лицо казалось бледным и измученным, и каким-то чересчур взрослым. — Слушай, Крэйг, — наконец-то оторвавшись от экрана, осторожно произнес он, — ты вообще знаешь, как работают социальные сети? Ну, что там можно оставлять комментарии? И, в каком-то смысле, подписи? Крэйг недоумевающе нахмурил брови. — Нда, — с прямолинейной жалостью произнес Кенни, протягивая ему телефон, — ну ты и деградант. — Ты хотел сказать, ретроград? — Крэйг все ещё не мог рассмотреть, что было на экране. — Я в душе не ебу, что значит “ретроград”, — пожал плечами Кенни. — Я хотел сказать деградант, я и сказал. Дружище, это фиаско. Дальше все было как в тумане. Ватными пальцами Крэйг схватил протянутый ему телефон. Фотография на стене их школьной группы в Фейсбуке. Ухмыляющийся Твик с баллончиком одной руке. Другой рукой он указывает на злополучный нарисованный хер — так, что кажется, что он лежит у него на ладошке. И, конечно, подпись. “Порадуемся за Стэна, котики. Наконец-то у него появился член впечатляющего размера. Хоть где-то.” Хохо. Твик. Крэйг уставился в экран неморгающим взглядом. Будто если он продержится достаточно долго и только потом моргнет, то это перезапустит матрицу, и все это — весь этот безумный день, и ещё с десяток таких же дней, просто исчезнут, сотрутся из сохранения. — Все, Крэйг, нам пора! — Маккормик боднул его головой, пытаясь перелезть на переднее сидение, — давай-давай, аттракцион больше не работает, сматывается! Потом он настойчиво потянул его за собой, и они внезапно оказались на улице, Кенни ещё закрывал дверь, и, наверное, как-то вернул беспорядок Стэна в его исходное положение — так, чтобы тот ничего не заметил, потому что Стэн действительно потом ничего не узнал о том, что кто-то был внутри его машины. И они как-то оказались на заброшенной детской площадке — условно заброшенной, конечно, и давно уже не детской. Просто площадка была такой старой, и так угрожающе скрипела своими шатающимися качелями и горками, изъеденными ржавчиной до дыр, что не вызывала интереса ни у детей, ни у их обеспокоенных за безопасность родителей. Но как раз по этой причине это место было облюбованно подростками — по вечерам здесь часто собирались компании юных бездельников. Утром же площадка была совершенно безлюдной, и только пустые пачки от чипсов и банки от энергетиков, валяющиеся то тут то там, напоминали о том, что это место все еще обитаемо. Крэйг сидел на качелях в полной прострации. Маккормик расположился напротив него: он примостился на углу песочницы и выводил пальцем на песке что-то среднее между собакой и обнаженной девицей. Тишина не была зловещей — она была совершенно пустой, бесцветной и бессмысленной. — Слишком много паришься, — внезапно выдал Кенни, — Ничего с ним не случится. Твик… Этот парень одним выстрелом трёх зомбаков завалить может. В смысле, — осекся он, — смог бы. Я думаю. Крэйг оторвался от созерцания собственных шнурков и с усилием поднял голову. Казалось, что мозг стал свинцовым, и, если он сделает слишком резкое движение, то шея просто переломится от напряжения. — Кенни, — тихо ответил он, — я устал от твоего бреда. Какие, нахрен, зомби. Если ты чем-то вставился, мне не интересно. Просто замолчи. Просто перестань пороть чушь. — Да подумаешь, — совершенно проигнорировав все слова Крэйга продолжил Кенни, — подумаешь, нарисованная пиписька. Тоже мне, трагедия. Я потом сам перекрашу Стэну машину, так она даже лучше новой будет выглядеть. Ещё и подзаработаю. Крэйг всматривался в лицо Маккормика, снова казавшееся безмятежным, и, почему-то, не мог злиться на него по-настоящему. Кенни виделся ему такой же жертвой обстоятельств, как и он сам — только Маккормик, казалось, полностью отделился от осточертевшей реальности, выковырился из своей телесной оболочки и давно уже обитал где-то не здесь. Может, виной тому частично был алкоголь или что-то ещё — но Кенни явно жил в своей выдуманной вселенной. И вот там, вероятно, существовала и третья мировая, и зомби-апокалипсис, и вообще все, что угодно. Не за долго до этого Кенни подрался с тенью. Прямо посреди школьного коридора — пинал воздух, валялся по полу и материл своего невидимого соперника на чем свет стоит. Кайл пытался оттащить его, но Маккормик яро сопротивлялся, не желая сдаваться — после этого Брофловски пару недель ходил в темных очках, скрывая здоровенный фингал под глазом. Ясно было одно — американская трагедия разворачивалась не только между Крэйгом и Твиком. Что-то мрачное накрывало Южный Парк целиком, но Крэйг тогда не мог этого заметить — его маленький мир концентрировался на Твике, ограничивался на Твике, начинался и заканчивался тоже на Твике. — Может просто скажешь своему дружку, чтобы он отвалил от Твика? — Может просто скажешь своему любовничку, чтобы он перестал разрисовывать чужие машины? — Славно поговорили, — сплюнул Крэйг. Кенни встал, отряхнулся от песка и вытащил из кармана пачку сигарет. Теперь он выглядела ещё более помятой, и когда Кенни попытался найти хоть одну целую сигарету, у него этого не получилось — все папироски были поломаны. Он раздосадованно цокнул, но достал обломанную, поджог, и закурил прямо так, без фильтра. — Ты так сдохнешь, Маккормик. — Вот ещё, — хмыкнул Кенни, — я бессмертный, ты что, не в курсе? Он затянулся с непринужденным блаженством, будто всасывал в лёгкие не концентрированный табачный дым от дешёвых сигарет, а альпийскую свежесть горных вершин. А Крэйг сидел, почти уронив голову на колени, и думал, что ему делать дальше. Считанные минуты — и урок закончится. Изголодавшиеся по свежим сплетням школьники зашуршат своими рюкзаками, зашелестят карманами, доставая мобильники и ноутбуки. Блюдо, что приготовил Твик, точно придется им по вкусу. Стэн получит очередную дозу поддержки и сочувствия, и даже, возможно, действительно будет втайне рад этому нарисованному члену: оказаться в центре внимания даже не прикладывая усилий, ну что за праздник посреди учебной недели! А потом под фото начнут появляться комментарии. Десятки, а то и сотни: ободряющие, поддерживающие — для Стэна, и столько же оскорблений и пожеланий смерти — для Твика. И неважно, насколько это будет искренне: от всего сердца поддерживающие товарищи Стэна, его тугодумные фанатки, подхалимы, пытающиеся подмазаться, или мимо проходящие нормисы, праведным гневом пылающие от вопиющего факта порчи чужого имущества. Все они сольются в один единый тысячеглазый организм, не способный к рефлексии. Коллективное сознание упростит все, исказит все оттенки смыслов до чёрно-белой картинки. А злодеем, злодеем окажется Твик. И, с точки зрения этого уродливого, сотканного из переплетений неокрепших разумов, чудовища, все будет оправдано. Если один раз сказать “чокнутый педик”, и человек промолчит; Если второй раз сказать “чокнутый педик”, и человек попытается оправдаться; Если третий раз сказать “чокнутый педик”, и человек в ответ набросится с кулаками… “Ну вот” — тогда со знанием дела многоголосо протрубит чудовище, “Посмотрите на него! Чокнутый педик, и правда. Мы же говорили. Мы знали. Мы были правы.” Крэйг ненавидел этого монстра так сильно. Твик умел видеть в людях что-то хорошее. В каждом неидеальном человеке усмотреть задаток таланта, что-то скрытое, доброе и искреннее. Это всегда казалось Крэйгу милым. Милым, наивным и невероятно далеким от реальности. Потому что сам Крэйг думал совершенно иначе. Жалкие показушники стремятся к тому, чтобы вывалить на витрину все самое лучшее. И если это — самое лучшее, то что там, внутри? Что остаётся в погребе? Гниль, что-то высохшее и невостребованное. В лучшем случае — паутина и пустота. Крэйгу так сильно хотелось защитить Твика. Вгрызаться в каждого, кто посмеет вывалить свою внутреннюю слякоть наружу. Быть на его стороне, даже если он неправ во всем, даже если действительно слетел с катушек, даже если творит хаотично-идиотские поступки, даже если назло самому Крэйгу. Но на самом деле Крэйг не был героем. Кем он был? Фальшивым королем в прекрасных сияющих доспехах? Натянувшим турнирные латы поверх своего изъяна? Чудовище будет благоговеть перед королем до тех пор, пока не поймет, что там, внутри доспеха, фальшивка. Если оно обратит внимание, что король ведёт себя как-то не так, то оно всмотрится всем своим множеством глаз, и однажды обнаружит подлог. И тогда оно проглотит лжеправителя не сомневаясь. Единственный шанс противостоять этому — играть по правилам. Расхожее заблуждение, приписываемое Дарвину: “Согласно закону эволюции, выживает сильнейший”. Верный тезис: выживает тот, кто лучше приспособится. Но Твик отказывался мимикрировать. Он, будто, отказывался и быть самим собой, предпочтя стать разрушительной силой — и, в первую очередь, зачем-то разрушал сам себя. Но, даже если Твик был самой яркой вспышкой во вселенной, этого все ещё не было достаточно, чтобы противостоять коллективному монстру. Битва Твика изначально была проиграна. Крэйг застрял в рамках своей роли, прирос к доспехам, и не мог сделать ни шагу. Если бы они могли сбежать с поля боя… Куда-нибудь далеко-далеко, в место настолько несуществующее, что там неоткуда взяться чудовищам, куда-нибудь на край плоской земли? Тогда Крэйг бы лежал на коленях у Твика и смотрел на звёзды. А Твик увлеченно рассказывал бы ему о всяких пустяках: о том, что соседская кошка такая смешная, когда чихает. О том, что он нашел в старом учебнике послание от школьников из восьмидесятых: они верили что у них, в двухтысячные, уже будут летающие машины. О средневековых трубадурах, жертвоприношениях древних кельтов или римских завоевателях. И это было бы навсегда. — Слушай, приятель, — Кенни точно сказал что-то подобное. Правда, Крэйг не помнил, в какой именно момент тот снова обратился к нему, ну, это же не могло быть настолько в унисон его собственным мыслям? — может, заберешь своего бешеного и свалите отсюда? Крэйг только отстраненно шаркнул ногой по земле. У Кенни всегда все было так — до смешного просто. — И зачем мне это делать? — Ну а что тебе делать в этой дыре? Только не говори мне, что ты супер-пупер-мега патриот краев родных. Крэйг вздохнул. Несмотря на свое навязчивое романтическое желание совершить побег от цивилизации, он понимал, что ни за что так не поступит. До окончания школы оставалось чуть больше полугода, а нормальная жизнь нормального человека включала в себя выпускной, поступление в университет, получение квалификации и так далее, и тому подобное. Житие бородатым отшельником в лесной избушке отклонялось от нормы примерно так же, как пышная гейская свадьба в сраном Лас-Вегасе. — До выпускного полгода осталось, — сухо ответил Крэйг, — как-нибудь потерпи меня ещё немного. Кенни хмыкнул. — Да не в этом дело, дружище! — охотно возразил он, — Ты мне нравишься, вообще-то. И Твик. И Лео — ты, кстати, всё-таки выбил ему зуб тогда, что я совершенно не поддерживаю. Кайл, Стэн, Венди, Бебе, вообще все вы… Даже Эрик, в какой-то степени. Но ведёте вы себя в школе как полные говнюки. И что с этим может поделать несчастный Кенни? Маккормик развел руками, невербально подытоживая, что поделать он ничего не может. — Но школа — это же не самое страшное. Этот город в целом… Паршивое место. — И что же ты сам тогда здесь торчишь? — Так это, — голос Кенни обрёл редкую для владельца серьезную интонацию, — ты же знаешь, опеку можно оформить только после восемнадцати лет. Крэйг смерил его опустошенным взглядом. Кенни застыл в его воображении безжизненной фотокарточкой — прямо так, в дешёвой синтетической куртке вырвиглазного цвета, с накинутой поверх косухой. С какой-то безумной, отчаянной надеждой в глазах. Ностальгическое фото из школьного альбома, на котором его одноклассник ещё верит в то, что где-то за горизонтом скрывается счастливая жизнь. Почему-то Крэйгу тогда показалось, что он смотрит на Кенни из будущего, где на самом деле ничего хорошего — только воспоминания об упущенных возможностях и несбывшихся мечтах. — Разве не после двадцати одного? — безучастно спросил Крэйг только для того, чтобы поддержать разговор. — Это смотря в каком штате, — со знанием дела отозвался Кенни. И Крэйг снова почувствовал раздражение. Это накладывалось на общее его опустошенное состояние, всасывалось во внутреннее ничего и оседало там кислотой на стенках, разъедая остатки самообладания. Маккормик улыбался своей этой простецкой улыбкой, и смел наивно полагать, что его утопический жизненный план осуществим. Что ему, малолетнему спивающемуся придурку, висевшему на волоске от исключения из школы, кто-то в здравом уме позволит оформить опеку над сестрой. — Если бы тебе на самом деле было это так важно, — мрачно проговорил Крэйг, — ты бы старался для этого чуть больше? Ну, знаешь, хотя бы не приходил в школу ужранным в сопли с самого утра? Кенни это замечание вообще никак не задело. Он даже бровью не повел, и имел вид все тот же добродушный. — Крэйг, Крэйг, ну ничегошеньки ты не понимаешь. Все так удачно совпало… Вы же все свалите отсюда, правда? Все равно в Южном парке нет ни одного университета. Вот за этим Кенни точно проследит — чтобы вы все свалили. В Америке столько прекрасных штатов, столько разных городов, ну! Или можно уехать в Италию? В Австралию, дружище, это так далеко отсюда! Да хоть в Африку, спасать детишек от голодной смерти. Просто доживите хотя бы до выпускного! Черт! Кенни зашипел — в процессе своей пламенной речи он не успел заметить, как сигарета в его руке догорела до основания и обожгла пальцы. — Ай, ну и ладно, — он раздражённо махнул рукой, — кому я рассказываю. Вы же всегда начинаете мне верить только тогда, когда уже слишком поздно. Крэйг вздохнул, и это был очень тяжелый вздох. — Ну а во что я должен поверить, Кенни? В то, что нужно сваливать отсюда, потому что это паршивый город? Так я верю, чувак. Просто это не рационально — делать это сейчас. Маккормик сделал резкий шаг вперед и ухватился обеими руками за цепи, на которых держались качели Крэйга. Того порядочно встряхнуло, и он было собрался выразить свое недовольство, но, взглянув на Кенни, почему-то передумал. На лице Маккормика больше не угадывалось и тени прежней безмятежности. Он выглядел очень взволнованным — так, будто изо всех последних сил собрался постараться донести свою пьяную мысль до адресата. — Да, дружище! Черт, да! Это было бы самым рациональным решением в твоей жизни — оторвать жопу прямо сейчас, убедить всех, кто тебе дорог, поехать с тобой и свалить! И бежать, бежать до тех пор, пока не увидишь перед собой табличку “Въезд в Южный парк”! А потом… Не оборачиваться. Никогда. Забыть эту дыру как страшный сон! Кенни замер, выжидающе глядя на Крэйга. Тот только угрюмо нахмурился. — Объективная причина? Все воодушевление Кенни моментально сошло на нет. Он растерянно моргнул и снова неловко улыбнулся. — Ну да. У меня нет никакой… Как ты это там сказал… Объективной причины. Крэйг кивнул. Кенни шелестнул курткой, достал фляжку и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. Скривился, зажмурился, вздрогнул — это даже немного удивило Крэйга, ему уже начинало казаться, что Маккормик наловчился употреблять спирт беспристрастно, точно колодезную водицу. — Ничего, — снова воспрянув духом, хмыкнул Кенни, — может ты и прав. Чей-то это я… Перебздел. Может быть, в этот раз все действительно будет в порядке. Чертов, сука, Кенни Маккормик! Теперь, когда Крэйг вспоминает последние попытки общения с ним, все приобретает совершенно иное значение. Учитывая новые обстоятельства… Бессвязные речи безнадежного беспризорника оборачиваются предостерегающей проповедью теневого героя? Плоская картина мира, обрастая новыми деталями, становится объемной? Бескрайний, леденящий душу, пиздец. Уроки 3d-моделирования для червей с задержками в развитии. Внезапно смысл нашелся там, где искать его хотелось меньше всего. Чертов, сука, Кенни Маккормик! Крэйгу не совсем нравится думать в этом направлении. Потому что за этим осознанием по цепочке тянется другое. Если Кенни что-то знал, если Кенни о чем-то предупреждал, если Кенни, на самом деле, не спившийся безумец, а сраный провидец или что-то в этом духе… То значит, велика вероятность того, что он на самом деле сейчас здесь. В десятом декабря. Существует не обнуляясь, в режиме полного погружения. То есть, видя то, как Крэйг бесчисленное количество раз пытается понять, что вообще делать, Маккормик решил стоять в отдалении не предпринимая вообще никаких действий. Приходил к школе как ни в чем не бывало, лыбился дебильноватой улыбкой, выдавал рандомную фразу. Притворялся несведущим, растерянным и невинным. Все это время. Срань. Срань! Кенни, конечно, что-то знает. Твик, возможно, что-то знает. Может и Токен, и Клайд с Джимми, и вообще все что-то знают — кроме него самого. А если никакой это и не день сурка на самом деле, а, мать его, шоу Трумана? Крэйгу стоит помахать в камеру? На всякий случай он показывает средний палец куда-то в сторону неба. В ответ его не пронзает молния, не обрушивается град размером с яйцо, и на небе даже не появляются огромные буквы, складывающиеся в трагическое “Game Over”. В общем, не происходит ничего сверхъестественного и экстраординарного. Это немного успокаивает. В конце концов, что бы там не говорил ему Кенни, до сегодняшнего дня, точнее, до конкретно этого его повторения, Крэйг, может быть, и прислушиваться бы не стал. Теперь он обязательно прислушается. Сначала, конечно, вежливо убедит Маккормика рассказать все. А потом — очень, блядь, внимательно прислушается. Крэйг со злости пинает рядом стоящее дерево. Несчастная ель внезапно оказывается способным постоять за себя соперником и обрушивает на него сбитую снежную шапку, по ощущениям ведра в два снега. Крэйг отплевывается — и убеждает себя отказаться от внезапно вспыхнувшей в голове суицидальной идеи разбить голову о дерево, проснуться в завтрашнем десятом декабря, добежать до школы и допросить с пристрастием подозрительного Кенни Маккормика. Нельзя хвататься за все сразу: завершенность и последовательность дают куда более прогнозируемый и убедительный результат. Сначала Крэйг доберется до края Южного парка и попробует узнать, что произошло там. Тем более, он почти у цели. Крэйг идёт по лесу, по пустой трассе — желающих гонять по ночным дорогам нет совсем. Антураж, конечно, жутковатый. Стемнело, а под кронами деревьев и вовсе видно только отрывки темного неба да кусок мертвецки-синеватой луны. Фонари, расставленные по дороге в вопиюще хаотичном порядке, дребезжат светом, то отключаясь на секунду-другую, то снова загораясь. Тишина. Случайным порывом ветра отломанная ветка падает на хрустящий снег громко и тревожно, создавая иллюзию присутствия кого-то постороннего. А Крэйг просто продолжает идти дальше, мимо деревьев, мимо одинаковых дурацких фонарей. В какой-то момент ему даже начинает казаться, что вся эта дорога такая же бесконечная, как и само десятое декабря. А потом он видит расплывчатое серебристое пятно. Крэйг чувствует воодушевление — пока ещё не в полном объеме, потому что не совсем уверен, что это пятно не приходится кровным родственником тем грезам, которые обычно видят измученные жаждой путники в пустыне. Но чем ближе он подходит, тем более конкретные и знакомые очертание принимает это самое пятно. Это его машина. И Крэйг так рад ее видеть. В обстоятельствах десятого декабря, конечно, тачка не представляет собой никакой материальной ценности: хоть жги ее, хоть взрывай, хоть топи, на утро она снова оказывается в привычном рабочем состоянии средней паршивости. Но здесь важно другое: наконец-то хоть какие-то прогнозы Крэйга начинают исполняться в условиях новой версии реальности. Он предположил что машина будет стоять здесь — и о, вау, так и произошло! Эврика, небольшое торжество логики над всепоглощающим хаосом. А значит, Крэйг потихоньку начинает врубаться во все происходящее. Теперь на его лице возникает довольная торжествующая ухмылка. Он ускоряет шаг — и пятно становится всё ближе, все больше, все конкретнее. Но на этом метаморфозы не заканчиваются. От большого серебристого пятна отделяется красное пятнышко поменьше. Оно тоже имеет знакомые очертания. — Крэйг! Я здесь! — пятно радостно оповещает о своем присутствии. Крэйг останавливается. Красное пятно стремительно приближается но не несёт с собой никакой угрозы — это всего лишь Клайд. — Я капец как околел, пока ехал сюда! Так что я пожег немного твоего бензина чтобы согреться, извиняй! Клайд поправляет съехавшую набекрень шапку и прислоняет ледяную руку к щеке Крэйга. Тот вздрагивает, но не отстраняется — что, конечно, оказывается стратегической ошибкой — вторую ладонь Клайд тут же кладет на другую щеку Крэйга. — Дубак жесть, — комментирует он, — видишь? Крэйг не собирается с этим спорить, только высвобождает свое лицо из дружеского захвата. — Ты вообще… Как здесь? — Я это… Ты в курсе, я пытался тебе дозвониться? — возмущенно начинает Клайд, — Ну, потом до меня дошло, что ты сюда собрался, ну я и… Вообще-то я попытался выкрасть ключи от машины у бати, и у меня это почти получилось, прикинь! Но он поймал меня на лестнице! Я попробовал объяснить ему, что у меня вообще-то очень важное дело, но он, блин, даже слушать не стал. Сказал, что единственное важное дело, которое может быть у меня в моем возрасте это получение образования, и для этого дела мне, типа, не нужна машина. И мне пришлось ехать сюда на велике, чтоб его! Клайд возмущенно указывает рукой на сугроб из которого торчат два колеса. — Так а зачем вообще… ты поехал сюда на велике? — Я же ключи нашел! Крэйг без особого понимания следит за движениями Клайда — тот быстро засовывает руку в карман и вытаскивает из него связку его, Крэйга, ключей от машины. — И? — все ещё не вразумляя, что именно до него хочет донести Клайд, переспрашивает Крэйг. — Ну что “и”? Чувак, не врубай полено! Ты же говорил, что мы с Джимми поехали в Денвер, а я был уверен что нет! А потом мне показалось что ты, типа, умер! А потом я пошарился в карманах и нашел ключи! Клайд переминается с ноги на ногу, растирает руки, и нетерпеливо кивает Крэйгу в сторону машины. — И к чему же, — саркастично тянет Крэйг, — в конечном итоге привела тебя эта занимательная логическая цепочка? Клайд сердито фыркает, и не дождавшись никаких действий от Крэйга, первым направляется обратно к машине, всем своим видом демонстрируя, что дальше разговаривать на таком морозе решительно отказывается. Крэйг идёт за ним. Появление Клайда оказалось внезапностью, но не разочаровывавшей или выбивающейся из общего потока отборной дикости, зашкаливающего сегодня. В ситуации общей эмоциональной перегрузки Крэйг испытывает даже какой-то пассивный интерес к пока ещё слабо понятной болтовне друга. Они залезают в машину — Крэйг аккуратно прикрывает дверь до щелчка, Клайд размашисто захлопывает свою. Клайд смотрит на Крэйга с явным нетерпением, почему-то не решаясь возобновить разговор. Потом он все-таки шумно вздыхает и начинает вкрадчивым полушепотом: — Я нашел ключи. В кармане. Но если я на самом деле был в школе, а не собирался ехать в Денвер, то откуда они у меня? — Может быть, я тебе их подкинул? Чтобы разыграть вас? — подхватывая атмосферу нелепой секретности, так же тихо шепчет Крэйг. Ну, если бы Крэйг оказался в подобной ситуации, он бы именно так и подумал. Очевидно, мыслительный процесс Клайда был устроен совершенно по-другому. Клайд сосредоточенно хмурится и качает головой. — Когда ты мне позвонил потом… Я же хотел сказать, типа, “Бро, сорян, я сморозил ту чушь, про то, что Твик тебя убил, потому что ты же сам говорил с утра что-то о том, что он пришел к тебе с ружьем и все такое… Ну и меня, наверное, именно поэтому и заклинило.”А потом я понял, что ты мне ничего такого не говорил. Но я, типа, помню это! Прикинь? — Клайд удрученно потирает лоб, заминается на долю мгновения, — Короче, я вообще не знаю как это, типа, объяснить! Как будто все это было сегодня, но на самом деле ничего не было! Теперь Клайд смотрит на Крэйга так, как будто тот — его последняя надежда на подтверждение собственной адекватности. Крэйг может понять этот взгляд полный муки и потерянности, он наблюдал подобный в зеркале бесконечное количество раз. — Все это было сегодня, — как можно спокойнее произносит он, — Твик застрелил меня, и приходил ко мне с ружьем, и мы были в школе, и прогуляли школу, чтобы поехать к Токену. Это было сегодня… но не совсем одновременно. Клайд молча пытается переварить услышанное, но, в конце концов, сдается. — Я вот вообще ничего не понял. Крэйг вздыхает. Он ясно осознает свою ответственность за смятение друга — в конце концов, он почти что использовал Клайда как лабораторную крысу для экспериментов над пространственно-временной аномалией. Будто мало ему было Твика, которого он затянул сюда до этого, не хватало ещё и чтобы Клайд начал сбоить в матрице. — Знаешь, — не надеясь на успех произносит Крэйг, — я застрял в этом дне. Каждое сраное утро я просыпаюсь в одно и то же время, а вы все говорите одни и те же фразы. В конце дня я умираю каким-нибудь дебильным способом, и просыпаюсь снова, десятого декабря. Такие дела. Крэйг ожидает, что Клайд сейчас окончательно обидится, скажет что-нибудь вроде: “Окей, ты меня совсем за дебила держишь, да?”, сердито хлопнет дверью, залезет на свой велосипедик и сердито покатится обратно домой, проклиная себя за то, что подорвался посреди ночи в какую-то лесную глушь, чтобы послушать, как его бессердечный товарищ над ним насмехается. Крэйг рассказал ему это не для того, чтобы в чем-то убедить — по крайней мере, он уверен в том, что ни один человек в здравом уме не поверит в подобное. Может, ему нужно было выговориться — просто бессмысленно поделиться с кем-то ношей безумного груза, которую он вынужден тащить в одиночку. Клайд сосредоточенно молчит, уставившись куда-то в пространство. Хмурится, поджимает губы. — Да, — наконец совершенно серьезно выдает он, — я кажется понимаю. Это что-то да объясняет. Теперь Крэйг пялится на Клайда в совершенной ошарашенности. Сначала он пытается убедить себя, что что-то не так расслышал. Потом — что где-то за произнесенными буквами затесалась ироничная интонация. “Это что-то да объясняет” но озвученное саркастично меняет свое значение на противоположное, и переводится примерно как “Чё за хуйню ты только что пытался мне впарить”, так ведь? Но, к все большему удивлению, чем больше Крэйг смотрит на бесхитростно-ясное лицо своего товарища, тем больше понимает, что за этой фразой не скрывается никаких тайных смыслов. Клайд действительно сказал то, что хотел сказать. — Ты серьезно? Ты в это, блядь, поверил? — шипит Крэйг. — А что? Не надо было? — возмущается Клайд. — Да какой дебил вообще может в такое поверить? Клайд резко меняется в лице. — Знаешь что, Крэйг, — обиженно шипит он, — да пошел ты на хер. Можешь не приглашать на свои похороны, или что там у тебя типа, блин. После этого он дёргает ручку — с первого раза дверь отказывается открываться, но Клайд настойчиво продолжает до тех пор, пока ему это не удается. Он выползает наружу и сердито бредёт в направлении к сугробу, в котором покоится его велосипед. Крэйг, выругавшись про себя, только собирается отправиться вслед за ним, как Клайд резко останавливается, разворачивается и бежит обратно к машине. — Я же уже говорил тебе, чтобы ты перестал считать меня дебилом? — открывая дверь нараспашку спрашивает он. — Говорил, — подтверждает Крэйг. — И это было… Сегодня дома у Токена? — Ага. Сегодня, дома у Токена. Клайд обреченно плюхается на сиденье, так же обреченно хлопает дверью. Сжимает ладони в кулаки — тоже с повышенной степенью обречения. Крэйг наблюдает за всем этим с нехорошим предчувствием. Он же не сделал ничего такого, что заставит Клайда застрять в десятом декабря таким же поганым образом? Разделить подобную участь Крэйг не пожелал бы даже самому злостному врагу, чего уж говорить о лучшем друге. — Так ты серьезно… считаешь, что я дебил? — выпалив это, Клайд недоверчиво косится на Крэйга. — Вот это действительно тот вопрос, — не удержавшись от сарказма ворчит Крэйг, — который, в сложившейся ситуации, интересует тебя в первую очередь? Клайд хмуро кивает. Крэйг потирает переносицу, пытаясь унять фантомную головную боль, возникающую от непрерывной перегрузки мозга. — Слушай, — пытается оправдаться он, — я здесь черт знает сколько времени. Наедине с собой. В сраном десятом декабря. А вы все — разговариваете одними и теми же фразами. Изо дня в день. Понимаешь? Я вообще растерял все навыки нормального человеческого общения. Так что прости, если как-то тебя обидел — я этого не хотел. Клайд бурчит себе под нос что-то вроде “как можно растерять то, чего никогда не находил”, поворачивается к Крэйгу и произносит четко и твердо: — Ты не ответил. Крэйг заминается. — Тогда объясни мне, — не выдерживает Клайд, — зачем ты вообще со мной тусуешься? Ну, если я такой дебил. Крэйг откидывается на кресле, сдерживая откуда-то возникшее желание по-волчьи взвыть прямо в хлебальник мертвецки синеющей луне. Умение Клайда расставлять приоритеты находилось на каком-то запредельно абстрактном уровне. Что там на повестке дня? Бесконечная адская петля, стирающая память всем подряд? Тот факт, что нечто заперло их в Южном парке как сраных рыбок в аквариуме? И что же больше всего интересует Клайда в этот момент? Ну да. Степень крепости и нерушимости их дружбы. Клайд щурится и упрямо не сводит с него взгляда. Крэйг мысленно считает до пяти, малодушно надеясь, что Клайду первому надоест ожидать от него внятного ответа, он махнет рукой и разговор сам собой потечет в какое-нибудь нужное русло — к чему-нибудь более похожему на неполадки со временем и менее похожему на выяснение отношений. Клайд, в свою очередь, не сдается. Если он что-то вбил себе в голову, то будет стоять до последнего — а там хоть потоп, хоть второе пришествие. Если бы упертость можно было бы считать талантом — он точно был бы гением своего поколения. И в чем же сложность ответить на этот простой вопрос, покончив с раздражающими недомолвками? Ну, Крэйг не то чтобы считает Клайда совсем дебилом. Настолько, насколько это возможно. Конечно, все зависит от интерпретации и контекста использования самого этого понятия. В каких-то вещах сам Крэйг тот ещё дебил. Например, в этой самой петле он чувствует себя максимальным идиотом. Или во всей этой романтической трагедии с Твиком — таким конченым, что, наверное, легко мог бы получить золотую членскую карточку “vip-дебил”, если бы почетный клуб дебилов вообще существовал в реальности. Но что касается академических знаний… Ну, перед ним сейчас сидит человек, который не так давно сморозил на уроке географии, что главный язык в Австралии — немецкий. И это было не сделанное пальцем-в-небо заявление от незнания. К этому выводу вел четкий алгоритм рассуждений: Гитлер родился в Австралии, следовательно Австралия — это бывшая немецкая колония, следовательно там все говорят на немецком. В общем, в неполных семнадцать лет Клайд сделал великое географическое открытие, узнав, что Австрия — это реально существующая страна, а не упрощенное название Австралии. Или взять Прошлогоднее Происшествие. Поэму о величайших буферах, ставшую золотой классикой литературы старшей школы Южного парка. Да, все думали, что это изначально была спланированная шутка — мол, Клайд решил выступить против порядком подзадолбавшего всех препода таким эксцентричным способом. Вот только Клайд совершенно искренне считал, что написал что-то вполне себе достойное, и даже готов был изначально отстаивать свою точку зрения. От вселенского позора его тогда спас Джимми, всегда с точностью отъявленного медиапрогнозиста умевший улавливать направление общественного мнения. “К-конечно, Клайд прос-сто хотел вывести его из себя” — уверенно бросил он в толпу, и толпа решила считать Клайда отважным борцом за права угнетенного ученического класса. Ладно, Крэйг, возможно, и считает Клайда немного дебилом. Но его скромных познаний в этикете общения хватает, чтобы понимать, что конкретно в этот момент говорить подобное не стоит. Небрежно бросить в разговоре “ну ты дебил” в ответ на какое-нибудь идиотское действие — это одно. Говорить это в лицо своему товарищу, так отчаянно желающему услышать обратное — совершенно другое. Крэйг не может сказать “нет” — потому что Клайд, стоит признать, знает его как облупленного и легко раскусит эту незамысловатую ложь; Крейг не может сказать “да” — потому что… Ну, у Крэйга нет цели оскорбить своего друга. Да и к тому же, этот ответ тоже будет не совсем правдой. Но третий вариант ещё хуже предыдущих. В третьем варианте Крэйг говорит что-то вроде “Ну да, я считаю тебя немного дебилом”, а потом снисходительно поясняет, почему именно он так считает. И завершает все фразой наподобие: “Понимаешь, Клайд, это не то, чтобы мое мнение, это объективная истина”. И вот это вот все — верный способ не поговорить по душам, а окончательно оборвать все дружеские отношения. Пусть даже на один день, черт бы побрал это десятое декабря, но Крэйгу все равно не хотелось бы этого делать. И на минуточку: петля времени, сраный зеркальный демон, Твик, сбежавший с ружьем, Токен, пытающийся перепрошить его сознание. А теперь Клайд, который вроде как сумел запомнить что-то из прошлого, решил вместо посильной помощи доконать его окончательно. — Блядь, Клайд, — стонет Крэйг, так и не определившись, какой из трёх неверных ответов стоит пометить галочкой, — ну вот какого хрена ты начинаешь, а? Клайд хмурится, дёргает за ручку двери, та не поддается, Крэйг хватает его за локоть. — Ну смотри, — лихорадочно пытаясь как-то выпутаться из ситуации, говорит Крэйг, — давай, назови какое-нибудь мое самое раздражающее тебя качество? — Твое? — охотно отвечает Клайд, уже распаленный возмутительной неспособностью Крэйга прямо ответить на вопрос, — Окей. Ты самодовольный, высокомерный, заносчивый, надменный козел, Крэйг. — Принимается, — кивает Крэйг, — конечно, ты мог бы обозначить все это одним словом, а не перечислять синонимы… — Окей, — гневно перебивает его Клайд. Окей. Ты самодовольный, высокомерный, заносчивый, надменный, ЗАНУДНЫЙ козел, Крэйг. — Ну вот, — нетерпеливо произносит Крэйг, — и зачем же ты со мной дружишь? И в этот момент Крэйг достаточно доволен собой. Ему кажется, что он наконец разрушил эту дурацкую черт знает oткуда возникшую преграду, они все выяснили, Клайд сейчас успокоится и подавит свой внутренний бунт. Но нет. Клайд смотрит на него с такой степенью разочарования, будто… Ну, будто Крэйг наконец-то признался, что он гей, или что-то вроде этого. — Ты, блин… решил ответить вопросом на вопрос? И вот теперь Крэйг не выдерживает. Это пустое словоборчество все больше и больше напоминает ему размазывание каши по тарелке в детстве — когда жрать это поганое хрючево настолько не хочется, что лучшим вариантом кажется провести часа три за ковырянием ложкой в липком месиве. Но есть и другой выход — разбить осточертевшую тарелку об пол. — Да, Клайд, — с непробиваемо спокойной интонацией соглашается Крэйг, — знаешь, я иногда считаю что ты дебил. Иногда ты меня пиздец как бесишь. Вот конкретно сейчас, например. Клайд ожидаемо поджимает губы, но пока не порывается снова выламывать дверь. — Отвечая на вторую часть твоего вопроса, — продолжает Крэйг, — когда ты меня не бесишь, мне действительно нравится с тобой тусоваться. Знаешь, может быть мне по душе твой вечно позитивный настрой. И твои комментарии ко всякой ерунде — я нахожу их достаточно забавными. Мне нравится зависать с тобой, играя в тупые игры, потому что даже в тупые игры играть с тобой весело. И ты охренеть как круто рисуешь, знаешь — я думаю, что твои любительские комиксы уже выглядят лучше большей части того, что сейчас продается в магазинах. Клайд замирает, протянув руку к двери. — Мне что, дверь тебе помочь открыть? — вздыхает Крэйг. Но Клайд, кажется, больше не стремится вырваться наружу. Теперь он смотрит на Крэйга, так, как, может быть, только Мария Магдалина смотрела на вылезающего из гробницы Иисуса. — И почему ты не говорил мне этого раньше? — Ну, ты вроде не спрашивал? — Ты это… — сконфуженно тянет Клайд, — обязательно скажи все это следующему Клайду, ну, тому, который будет из завтра и все забудет. — Ни за что! — теперь уже смущается сам Крэйг, — в отрыве от ситуации… Блядь, это и так звучит слишком… Ну, по-гейски. Клайд хмыкает. — Да для тебя все классные вещи в мире либо гейские, либо лузерские. Назревающий было конфликт исчерпал сам себя. И Крэйг и сам не совсем понимает почему это вообще его волнует — чтобы не случилось сегодня, это не приведет ни к каким последствиям? Но поведение Клайда слишком странное. В смысле, слишком странное даже для Клайда. Он не только поверил в то, что существование петли времени вообще возможно. Он ещё и включился в игру моментально. “Передай Клайду из завтра приветик, Крэйг!”. А теперь Клайд просто пялится в стекло и молчит. Вечный шумогенератор внезапно заглох в самый интригующий момент и больше даже не пытается задавать никаких вопросов. Сидит, и греет ладони над печкой, и упорно молчит, будто бы тянет время. Конечно, Крэйг мог бы снова мысленно сказать себе “а почему бы, блядь, и нет?”, и благополучно забить. В конце концов, проглотивший язык Клайд это не самое странное из последних событий. — Чувак, — всё-таки решает обратиться он к Клайду, — серьезно, мне сегодня жить осталось минут тридцать. Если у тебя есть какие-нибудь замечания и комментарии, может всё-таки выскажешься? Я имею в виду, — на всякий случай решает уточнить Крэйг, — про повторяющийся день, или, там, про то что Твик стрелял в меня из ружья, или про то, как вы с Джимми приезжали сюда? Клайд поворачивается настолько медленно, что это движение кажется вымученным. С усилием пытается улыбнуться, но все ещё упорно молчит. Кажется Клайд, человек сначала-говорю-потом-думаю, решил изменить своим принципам. Кажется Клайд, человек открытая-книга, собирается поделиться каким-то совершенно сокровенным секретом. — Ты, — пораженно произносит Крэйг, — что, действительно знаешь что-то об этом? Клайд протестующе качает головой. —Да… Нет… Типа, не совсем. Я просто подумал… Он делает очень глубокий вдох, задерживает дыхание до тех пор, пока его лицо не становится пунцовым, и шумно выдыхает. И на выдохе начинает скороговоркой: —Типа-если-я-сейчас-скажу-кое-что-очень-безумное-сделай-вид-что-не-слышал! Крэйг уверенно кивает. Он точно не собирается делать вид, что не слышал. Просто он уверен, что его границы в определении безумия уже настолько расширились, что, что бы там Клайд не сказал, это вполне себе компактно влезет в определение приемлемого. — Короче, — продолжает Клайд, — помнишь, классе в пятом я рассказывал вам, что эти придурки, ну, Картман, Кайл, Стэн и Кенни, выкололи Баттерсу глаз сюрикеном? А вы потом ржали надо мной? Крэйг снова кивает, теперь уже с меньшей уверенностью. Что-то такое действительно было. Клайд прибежал тогда чуть ли не в слезах, и пытался убедить их, что, мол, Стотчу вмазали сюрикеном прямо в глаз, и там были реки крови, а потом его обваляли в собачьей шерсти и он обратился в собаку и теперь его везут усыплять. Это, конечно, и тогда казалось полным бредом — но, все таки, они поперлись проверить эту версию. Ожидаемо, с Баттерсом ничего не случилось, он все ещё оставался человеком и оба его глаза были в полном порядке. — Так вот, — продолжил Клайд, — было так же, как сейчас, понимаешь? Я… Как будто помню две версии событий. Нормальную и… Ну, вот эту, с сюрикеном. Клайд снова затихает, и неуверенно косится на Крэйга в поисках его одобрения. — И что ты думаешь? — осторожно спрашивает Крэйг. — Потом были ещё некоторые… Вещи. — наконец выдавливает из себя Клайд. — И я, уже, конечно, ничего никому не рассказывал. Потому что, ну, я и так выглядел полным дебилом. Тогда. Вот. И это… блин, не очень-то и приятно чувствовать себя ненормальным. — Согласен, — эхом отзывается Крэйг, — не очень-то и приятно. — Ну и потом я читал всякое… Типа, что это, может быть, просто фальшивые воспоминания из детства, которые кажутся реальными. Вот ты, когда мелкий, берешь палку, чтобы поиграть в отцов-основателей. И правда ведь веришь, что это никакая не палка, а лошадь? Крэйг неуверенно ежится. Он почему-то вообще не может вспомнить, что там конкретно казалось ему в детстве. Но почти уверен в том, что и тогда палка для него была всего лишь палкой. — В общем, — продолжает Клайд, — я просто решил думать, что у меня слишком богатое воображение. Что я сначала сам себе это напридумывал, а потом поверил. Но где-то внутри… Мне всегда было страшно однажды четко осознать что это не так. Что я на самом деле, — он снова переходит на полушепот, — псих какой-то. Дебил, блин. Клайд прикусывает губу и смотрит себе под ноги, не осмеливаясь поднять глаза обратно. И Крэйг понимает, насколько сложно даётся ему это признание. Сейчас Клайд, этот добродушный адепт качалки и куриных грудок, выглядит так, будто ожидает, что Крэйг его вот-вот ударит, или, как минимум, плюнет ему в лицо. — Крэйг, — все так же уставившись себе в ноги, тихо произносит Клайд, — это же правда? Ну, ты же сейчас не пытаешься надо мной посмеяться, или что-то вроде этого? — Чувак, — грустно усмехается Крэйг, — если бы я попытался рассказать тебе все, что происходило сегодня, это ты бы подумал, что это я псих какой-то. Но Баттерс... У него же тогда даже шрама на осталось. Клайд поднимает голову. Теперь он, кажется, полон решимости. — А у тебя? — резко спрашивает он, — у тебя остался шрам? Или, если я сейчас позвоню Джимми, Бебе, Рэд или Стэну и спрошу, умирал ли ты сегодня, что они ответят? А они ведь все там были, да? — Думаю, они скажут, что мы дебилы. И психи, — усмехается Крэйг. — Я клянусь тебе, чувак. Я уже чувствовал подобное. Один в один. И если я не псих, и не придумывал себе все это, а ты действительно сейчас застрял во временной петле. То есть, если такое, типа, вообще возможно... То, может быть, это не уже не первая такая петля?