Ты даришь свет

— Я... Я… Мне так хорошо с тобой, Лиам. Ты просто не представляешь как важен для меня, — хрипло сказал Шерлок. — Я... Я так хочу быть с тобой… — еле слышно прошептал детектив, и долгожданные слова прорезали тишь, как громогласный гром. Главный шаг навстречу друг другу сделанный давным-давно, тем не менее, не освобождал от всепоглощающего волнения. Руки Холмса дрожали, по лицу стекала тоненькая струйка пота. Яркая вспышка искренности постепенно утихала и требовалось немало усилий, чтобы вновь сломать стену между ними, не дающую раскрепоститься полностью, всякий раз возникающую из ниоткуда и уходящую в никуда. Когда она уже растает, сломается, само уничтожится окончательно, спрашивается?! Только и мог думать Шерлок. — Думаю, мне бы нужно рассказать с чего всё началось. Я проникся симпатией к тебе ещё с момента того дела на корабле. Меня до глубины души поразила твоя проницательность и удивительный взгляд на жизнь, Лиам, — он нежно провел рукой по голове возлюбленного и посмотрел прямо в его полные тепла глаза. Сейчас Мориарти был похож скорее на пригретого кота, чем на человека. — Не думаю, что на свете вообще есть ещё человек, который, смотря на лестницу, обратил бы внимание на золотое сечение. Лиам, ты правда поразителен, я так рад, что могу быть рядом с тобой… — просипел детектив. Его голос в этот миг сильно изменился. Обычно быстрая, даже стремительная, громкая речь превратилась в хриплую, но настолько трепетную и нежную, звуки вырывались наружу и сплетались в медленный мотив, словно пение, несущее с собой ласковый сердечный свет. Лиам молчал. Ему все ещё не верилось в происходящее. Сложно принимать, будучи уверенным в своей убогости, какую-либо похвалу, а уж такие теплые и пронизывающие до глубины души слова тем более. Сразу кажется, что все эти бравады — ложь, в которой он самый большой лжец, ничуть не изменившийся революционер внутри. Когда-то важные победы сейчас легли усталостью на плечи и не планировали отпускать, как бы он не убеждал себя, что оставил прошлое там, где ему место. В эту минуту его мучил лишь один вопрос: достоин ли такой монстр, как он Шерри? Достоин ли счастья? Жизни? И что может предложить взамен любимому, казавшемуся сейчас воистину святым? Но, может, следует хоть раз отдаться порыву и побыть эгоистом? В конце-концов пожить для себя, сделать то что так хочется? Шерлок уже начинал внутренне ругать себя за то, что затронул прошлое и возможно расстроил Лиама, но… Математик так и не проронил ни слова, а вместо этого приблизился к нему и очень осторожно, несмело, но так мягко, как только мог, поцеловал его в щеку, щекоча ухо блондинистыми прядями. Улыбка детектива сияла так, словно он проглотил солнце, и лучи светила торчали из щелей между зубами. Холмс аккуратно положил руки на щеки Мориарти и сдавленно сказал: — Это значит "да"? — Я тоже очень хочу быть рядом с тобой, Шерри... — прошептал он ответ. Облегченный вздох, невольно вырвавшийся из груди детектива говорил сам за себя. — А, точно, подарок! — резко встрепенулся Шерлок и стремглав понёсся через всю комнату, пыхтя залез под диван и достал слегка помятую коробочку. — Извини, немного края коробки подогнулись, ничего же, да? — нервно усмехнулся Холмс. Дарить подарки ему всегда было непросто. Начиная с того случая, как чертов Майкрофт решил подшутить и презентовал ему, семилетнему, Джека в коробочке, плюющегося мертвыми тушками пауков… — Это… Ну, как бы вот, короче, на! — промямлил Холмс и всучил тяжёлую коробку Лиаму. — Спасибо, Шерри. — Но ты ведь ещё даже не посмотрел! — Всё, все, открываю, — мягко ответил одаренный и потянул за конец большого красного банта. Коробка с замудренной конструкцией сразу распалась, обнажая содержимое. В ней стопкой лежали шикарно отделанные книги: кожаные переплёты, атласное ляссе, глянцевые обложки, изящная гравировка с позолоченными буквами выглядели великолепно. Но ещё больше впечатлил автор. — Мне, бедняку, всё царство — книги, — усмехнувшись процитировал Мориарти, поглаживая приятные на ощупь корешки, собрания произведений Шекспира. — Спасибо, Шерри. — Лиам, там ещё кое-что есть внизу, посмотри под «Гамлетом», — произнес Шерлок и попытался помочь приподнять не хилый такой груз. — Давай вместе, — Уильям приподнял другой конец нижней книги и достал со дна черный бархатный мешочек. Немного повертев его в руках, он развязал верёвку на верхушке и достал черные блестящие запонки из обсидиана. — Шерри, как ты?... — удивлению математика не было предела. — Как ты это сделал? На ладони лежали наипрекраснейшие запонки в его жизни, с гравировкой M-6! — Да так, сходил в один ювелирный магазин и заказал. Я знаю, ты скучаешь по ним так же, как и я по Джону, вот и подумал что тебе бы понравилось… — пустился в объяснения Холмс. — Шерриии! — протянул в-сердце-всегда-глава-M-6 и буквально повис на Шерлоке обхватив его шею руками. — Я тебя чем-то обидел? Все нормально? — Да что ты, наоборот! Спасибо, Шерри. — Ты меня так часто благодаришь, мне даже как-то неловко. — Прости, прости, не смог удержаться, — Уильям расцепил руки, дав детективу возможность потереть онемевшую шею. За окном уже светало. Небо объятое пламенем зари выглядело восхитительно на фоне домов и земли, укрытых белым покрывалом снега. На улице радостно зазвенели колокола рождественской службы, а некоторые безумцы уже вовсю сновали по сугробам, делая снежных Ангелов. — Кто последний к вешалкам, тот вонючка! — весело крикнул Холмс и по-ребячески показав язык понёсся к выходу. Ну, а Мориарти что? Мориарти побежал его догонять! Морозный воздух освежал и перебивал желание спать. Недавно выпавший снежок забавно хрустел под ногами. Шерри и Лиам сцепившись за руки и мотая их, как качели туда-сюда, смешно ковыляли по направлению к самому большому сугробу. Внезапно лицо Шерлока исказила хитрая улыбка. Когда они подошли к сугробу, он усмехнулся и в мгновение ока подставил Уильяму подножку так, что тот полетел спиной в пушистый снег. — Пу-бум, — вскрикнул «стрелок» во время маневра. Ну, а что? Билли можно, а ему нельзя? Математик на секунду растерялся, но, придя в себя, оглушительно расхохотался. "Лиам смеётся второй раз за сутки — чудо, не иначе! Как же тепло стало на душе. Всё, звуку щёлканья зажигалки, мелодии скрипки и шуму дождя пора подвинуться для победителя в соревновании любимых звуков" — думал Холмс. Внезапно «поверженный» вытянул руки вперёд, добыча ожидаемо наклонилась и… Пу-Бум-Шерлок оказался позорно захвачен в объятия Уильяма, перевернут и обескуражен. Теперь уже Лиам нависал над Шерри. — Пу-бум! — прошептал победитель на ухо проигравшему и, видимо копируя сосиску на гриле, откатился от любимого фунтов на пять. — Ну, может ангелочков уже поделаем? — невинно изрёк Мориарти и принялся водить руками и ногами по рыхлой поверхности. Ангелочков. Ага… Холмсу сейчас было совсем не до ангелочков. Сердце в который раз отплясывало чунга-чангу, но натянув пальто пониже, ему ничего не оставалось, как нелепо и неловко разводить руками туда-сюда. Билли, вышедший на улицу ради вкуснейших имбирных печенек и чая и стоящий за стволом огромного дуба, уже не стоял, а бился в истерике.

***

Наконец, наша парочка зашла домой. Все мокрые, грязные, но такие счастливые… Стоило им переступить порог дома, как желание спать накрыло с головой. Побросав как попало вещи в прихожей, они завалились в спальню и легли на диван. Спать так хотелось, но почему-то совсем не получалось. Шерлок то и дело, что ёрзал и никак не мог улечься поудобнее, а Лиам… Со спины казалось, что спит. Но, увы, совсем нет. Сейчас его голову наполняли не самые радостные мысли. Зачем? Зачем я согласился? Я ведь просто ничтожен, ничего не могу изменить в себе, как был монстром, так и остался, так и не заплатил за свои грехи, вместо этого лишь развлекаюсь. Как мне по возвращении в Англию смотреть Льюису и Альберту в глаза? Как такой отвратительный и неполноценный человек, убийца, смеет посягать на любовь? Я ведь её не достоин. Я недостоин такого хорошего человека, как Шерри. Он достоин большего… Зачем ему я? Почему? Уверен, пройдет время, и он во мне разочаруется. Его любовь не должна растрачиваться на убийцу и грешника. Так ещё и уродливого полуслепого. Как я посмел дать ответ, основываясь на эгоистичных побуждениях? Нет, я не могу, не могу! Но мне так хорошо с ним... Я, я, я запутался... Не хочу расставаться с ним, но и обманывать тоже. Что же делать? Я никогда в своей жалкой жизни не испытывал такого безграничного счастья, как сегодня… Впервые появилось что-то сильнее поглощающей боли. Но разве я достоин наслаждаться этим? Я ведь не более, чем пустая оболочка. Даже не человек. Но его чувства так искренни, разве допустимо мне их осквернять? Я ведь так люблю его, так не хочу отталкивать, но и принять положение дел – значит обмануть, он наверняка думает что я совсем не тот человек, каким являюсь… Почему мне настолько больно думать об этом? Почему так тянет в груди? Даже решаясь на прыжок в Темзу, не было так тяжело, почему трудно дышать? Я так хочу быть с ним рядом, так хочу защищать его, обнимать, помогать… Но скован по рукам и ногам. Я отвратителен. Не достоин даже смерти. Смерть — высшее искупление, святой дар для того, кто взял на себя роль бога и решал кому жить, а кому нет, пусть и во благо общества. В пожаре же наверняка погибли и мирные жители, или медленно умерли от отказа лёгких, или сгорели заживо… Разве это похоже на высшую цель свержения классовой системы? Нет. Совсем нет. Так как такой монстр может рассчитывать на любовь? Как? Я не могу, не могу, но почему больно, больно, больно! Невыносимо! Чудовищно страшно! Лучше вырвите моё сердце, вонзите ножи, линчуйте кожу, поджарьте! Лучше я буду страдать от такой боли, чем от того, что происходит сейчас! Я не могу больше так, не могу! Я не хочу отвергать его, но выбора нет! У меня нет и никогда не было выбора! Как я могу выбрать между любовью всей моей жизни и искуплением грехов? Сердце стучит как бешеное. Перед глазами двоится, от самого себя физически тошно, слезы сами собой льются, окропляют подушку темными узорами, зубы сжаты до предела в попытке сдержать стенания, всё тело дрожит и горит в агонии, мысли в панике скачут и оглушают своим неподъемным грузом, дышать не получается, рот жадно хватает недостающий кислород прерывистыми резкими вдохами, нос хлюпает, башка раскалывается, страх и боль сковывают бесполезную тушу… — Лиам, почему ты плачешь? Шерлок проснулся, услышав звуки сдавленных стенаний. Он перевернулся на другой бок и обнял трясущегося Уильяма, прижав его голову к груди, как делал это уже много раз после ужасающих кошмаров, преследовавших возлюбленного. Но в этот раз Холмс нутром чувствовал: всё гораздо серьёзней. Несколько минут он просто гладил Лиама по голове, бормоча успокаивающие фразы, но похоже, это нисколько не помогало. Рыдания сотрясали ровную спину только сильнее, от чего пропорциональный силуэт математика складывался буквой "зю" почти вдвое и он казался маленьким, беспомощным уличным котенком. Лиам в отчаянии хватался за рукава пижамы Шерлока, прерывисто дышал, и беспрестанно звал на помощь как… Утопающий. Казалось, он тонул в крови пролитой им когда-то, горел изнутри, кусал щёки и губы, пытался царапать шею, извивался и трясся, как будто под его кожей ползали и извивались змеи, но лежал на месте, придавленный грузом совершенных преступлений. Грузом принятых и не принятых когда-то решений, лишь изредка всплывал на поверхность, но тут же опять скрывался в потоках крови… — Лиам, Лиам, что случилось? Почему, почему, скажи мне, Лиам, пожалуйста, прошу! Мы справимся вместе, обязательно справимся, пожалуйста, пожалуйста дай мне тебе помочь, Лиам, Лиам, ты меня слышишь? — обеспокоенный Шерлок изо всех сил старался растрести Лиама, привести его в себя, как-то помочь, но ничего не выходило. Становилось действительно страшно. Перед ним словно сейчас был не обычный Лиам, а вывернутый наизнанку, захлебывавшийся своими потаенными за бесчисленными масками страхом и болью, искареженный жестокой жизнью, сложной судьбой, сломанный вынужденными поступками, страхами за близких, за себя, за него, за весь мир, который хотел исправить и сделать справедливее, за вечный стресс по поводу своей неминуемой смерти в конце плана, за всё то дерьмо, что успел повидать за короткое существование. Безумная, нестерпимая боль была повсюду, проникала под кожу, заражала сердце, поднимала волосы дыбом, заставляла, как подожженного, гореть заживо внутри, распространять какой-то абсолютно невозможный черный огонь по жилам, спалив всё нутро, нырнуть в пучину отчаяния, так же переживать это всё, сходить с ума, безумно… Сочувствовать? Поддаваться животному ужасу и панике. Чувствовать тоже, что и он. Одни мысли на двоих. Одни чувства. Одно объятое болью и страхом тело. — Я… Я... действительно не достоин жить, Шерри? Я правда такой отвратительный? Я правда мерзкое чудовище? Я ведь не заслуживаю любви, не заслуживаю, я не могу, не могу! — еле как выдавил из себя Лиам, хилым голосом, прерываясь на всхлипы, хватаясь за рубашку, пытаясь разрушить огненное раскалённое кольцо, сковавшее слабую грудь. — Нет, Лиам, послушай меня, конечно нет! Ты не отвратительный, не мерзкое чудовище, ты сделал то, что должен был, у тебя не было выбора! Лиам, услышь меня, ты прекрасен, ты заслуживаешь любви как никто другой, Лиам, послушай меня, Лиам! Я люблю тебя, и никто, и ничто не может изменить этого, Лиам, ты меня слышишь? Ответь, прошу! — Я… Я лгу тебе, Шерри! Я не такой, каким хочу казаться, что если окажется, что ты меня совсем не знаешь? Что если я чудовище, скрытое за маской человека, Шерри? Я неполноценен, я ничтожен, я убийца, Шерри, открой глаза, уходи пока можешь, я не хочу тебе навредить, уходи, прошу, у тебя впереди ещё целая жизнь, я хочу тебе всего лучшего, брось такого неполноценного морального урода, как я, пока не поздно, Шерри, прошу, оставь меня! — сорванным голосом отчаянно просил Лиам. — И не подумаю, — Шерлок притянул к себе окончательно замученного самим собой Уильяма. Он сам уже ревел, как белуга. Как Лиам может о себе так плохо думать? Это все он, верно? Как он мог не заметить, что его боль гораздо глубже, чем кажется? Как он допустил страдания любимого? Почему не может помочь? Похоже, последнее сказанное им всё-таки возымело эффект. Лиам затих, посмотрел на свой выбор очень грустными глазами, вымученно улыбнулся краями губ и, уткнувшись в Холмса, неразборчиво пробормотал с такой страдальческой надеждой, как помилованный перед казнью: — Точно? — Точно.