Искусство в тебе

Чуя стоит на пустой поляне, в самом центре которой красуется одинокий крест. Вокруг гробовая тишина, нет ни единого звука машин, как в городе, нет суеты и людей вокруг. Нет ничего, кроме бескрайнего неба, расписанного оранжевыми и розовыми тонами закатного солнца, сливающихся воедино, а редкие голубые просветы прекрасного пейзажного неба скоро скроет ночное время суток, но вид этих облаков, отливающих фиолетовым цветом, величественно закрывающих небольшую часть бесконечности, останется отпечатком на сетчатке голубых глаз, что пусто смотрят сейчас именно на них. Потому что вниз, на сырую свежую землю могилы опускать взгляд не хочется. Ветер такой сильный, что вся уже давно пожелтевшая трава почти лежит на холодной земле, словно не в силах подняться. Не в силах подняться и человек, что лежит теперь под этой самой промёрзшей землёй, которая теперь его не отпустит. Она станет холодным домом для него, таким же как был у него. Рука в чёрной кожаной перчатке с тлеющей сигаретой между пальцев замирает, так и не коснувшись сухих губ, на которых остались лишь солёные дорожки, засохшие уже как несколько часов. -Знаешь, - глаза к могиле он так и не опускает, - говорят, что, когда художник умирает, он раскрашивает небо в самые яркие и прекрасные цвета. Если ты не против, - он усмехается, - то я скажу, что это, - парень указывает рукой вверх, обводя, - лучшее твоё творение из тех, что я видел. Прости, что не сильно интересовался твоим художеством. Я не понимал, что для каждого художника искусство значит слишком многое... Настолько слишком, что меня последнее время тошнило от него. Чуя успевает сделать лишь одну долгую затяжку прежде, чем выкинуть истлевший окурок с такой силой, словно кидает мяч для метаний на оценку в школе. Он вкладывает в этот “бросок” всю силу и агрессию, которую не может проявить больше никаким образом. -Недавно я думал, что... - парень нервно потирает переносицу подрагивающими пальцами и с силой жмурит глаза, - Думал, что мне стоит остаться либо с тобой, либо с ним. Хотел выбрать одного из вас, - голос почти срывается, потому что мысли красной строкой бегут перед глазами, и он просто не может сконцентрироваться и собрать их в один монолог. - Я считал себя эгоистом из-за этого! Эгоистом, потому что принял бы решение сам и только для себя! Но, чёрт подери, ты решил это за меня, ты сделал это сам! Ты оставил меня! Теперь навсегда оставил... Парень кричит в красочные разводы над собой, кричит в пустоту, но отчаянно надеется, что он слышит его. Слышит и хоть немного сожалеет. -Я не смогу простить тебя, но... прости меня ты. Ты же сильнее, будь ты жив, ты бы простил, ты просто не успел, ты... Слишком много “ты”, потому что надоело слишком частое “я”. Страдания, боль и сожаления по прошлому теперь накладываются снова на то самое “я”, потому что больше он сюда не придёт и не скажет это громкое осуждающее и просящее прощения “ты”. Но осознавать это не хочется, это сложно, это больно и это снова неправильно. Эгоистично. -Прости...

***

Несколько суток назад. -Знаешь, кто крысит? - глаза Чуи полезли на лоб, а спина автоматически выпрямилась, тело напряглось. -Мм, я не уверена, - Гин сжала пальцами виски, усердно о чём-то думая, - проблема в том, что в этой истории действительно есть люди, совершенно не относящиеся и незнакомые даже. Моя девушка может знать об этом... Девушка аккуратно открывает глаза, выглядывая из-под чёлки, понимая, что не зря насторожилась. Чуя хмурит брови и щурит глаза, сжимая ладони в кулаки. -Что? Твоя девушка? Причём она здесь? - тон твёрдый, не терпящий возражений, требующий срочного чёткого ответа. Гин сама выпрямляется и тоже пытается звучать твёрдо. -Видишь, я же говорю, что замешаны совершенно левые люди. -Да, мама говорила то же самое, - он складывает руки на груди, всё ещё ожидая объяснений. Девушка тяжело вздыхает. -Нет, я не буду сейчас ничего говорить, но, - она переводит взгляд точно в голубые глаза напротив, - Я поговорю с ней, не говоря подробностей, ладно? Меня настораживает имя Фёдор, которое я определённо слышала от неё. На самом деле, - девушка пристально смотрит на парня, - тебе бы хорошо отдохнуть... -Пф, это ты так намекаешь мне, что я хреново выгляжу? - Чуя изгибает одну бровь, но после устало опускает голову на стол, словно одёрнув себя, чтобы не надевать масок и не скрывать чувств перед Гин, - Да, я знаю... Я... не могу пока себе это позволить. Наотдыхался за этот год, знаешь ли. Горький смешок и на большой кухне повисает молчание, но оно не напрягает, оно словно даёт поддержку и старается придать сил, которые ему действительно сейчас очень нужны. Силы, чтобы сейчас встать и пойти к человеку, что разбил его на кровавые осколочки, которыми пропитывается сейчас всё вокруг Чуи. Он сам пропитывает его, чтобы не было настолько одиноко. Эгоистично выливает свою боль на окружение одним своим существованием. Год назад такого не было. Это не должно было произойти с ним, но факт остаётся фактом - Чуя отравляет всё вокруг и себя в том числе, но разве так же не делал Дазай? Сломленные люди так похожи. Но что их может разлучить, если даже сейчас Накахара собирается идти к нему и выслушивать оправдания? Что заставит их уже наконец отстать друг от друга? Смерть? Чья? Смерть их душ, сплетённых уже в одну, которая на протяжение всего года была неполноценной. Если её снова разделят надвое - умрут обе её части...

***

Лифт останавливается и двери разъезжаются в стороны, открывая взору такую знакомую дверь. Связка ключей в руках снова дрожит, пальцы не хотят слушаться, а в голове мысль “нужно бежать отсюда, пока не поздно, просто отпустить, просто оставить”. -Зачем я пришёл, - Чуя смотрит на дисплей нового телефона, думая, что если разобьёт и этот, купит стационарный и поставит просто дома, - почти два часа ночи, он уже спит или мало ли какие у него вообще дела, чего я буду мешать ему, - шёпотом на грани срыва быстро тараторит и смотрит на дверь перед ним, потом оглядывается на лифт и собирается уже сделать шаг назад к нему, как в бок тычется морда собаки. - Нет, ну а что, - Чуя готов поклясться, что видит в глазах Хатико осуждение, - Я же не знаю, чем он там занят, может, он вообще не один там или его вообще нет дома самого. Чуя всё же разворачивается и делает шаг в сторону лифта, собираясь вызвать его назад, чтобы уйти. -Зря мы пришли, малыш, - Чуя смотрит вбок в ноги, где обычно садится его верный друг, но его там нет. Он поворачивает голову назад и видит пса на том же месте около двери квартиры. Он предупреждающе фыркает и показательно поднимает морду, мол, не собираюсь я уходить отсюда, и ты сюда иди, трусливый нервный комок, - Эй! Нет, нет, друг, идём отсюда. Нам здесь делать нечего, - парень всё же нажал кнопку вызова лифта и двери призывно распахнулись, - Хатико, домой! Вместо того, чтобы послушаться хозяина, в гробовой тишине широкого длинного коридора пёс начинает надрывно лаять, поворачиваясь корпусом прямо к двери квартиры. -Нет! Фу, малыш! - Накахара пулей подлетает к собаке и старается закрыть ему пасть, второй рукой гладя по голове. Тот, будто протестуя, машет головой, скидывая руку с себя и снова лая. - Блять... Дверь напротив открывается и широко раскрытые коньячные глаза выглядывают со страхом из-за неё. Хатико же, снова пользуясь моментом, не обращая внимания ни на одного парня, ни на другого, просто проскальзывает рысью мимо Дазая внутрь квартиры. Тот провожает его ахреневшим взглядом и, тяжело сглотнув, переводит взгляд назад на Чуб, что всё ещё сидит на корточках и бормочет что-то себе под нос. Его глаза сверкают злостью ровно до того момента, как он переводит взгляд на парня, стоящего в полный рост в клетчатых штанах. И тогда до него доходит, что он здесь вообще забыл. Часть души тянется к своей второй половине сама... -Чёрт, - крехтя, Накахара поднимается на ноги и нарочно смотрит на свои кеды, словно интереснее них нет ничего на свете, а если и есть, то это точно не Дазай. Хатико лает из глубин просторной квартиры дважды, пытаясь отрезвить своего безмерно глупого хозяина. Но отрезвляется Осаму, отчаянно ища взгляд голубых глаз, которые снятся ему каждую ночь, на себе. Но не найдя его, оглядывается назад, туда, где вальяжно расселся пёс и смотрит на него, словно свысока. А Дазай понимает, что собака эта намного умнее некоторых людей, кхм, их самих то есть. Да, поэтому он находит повод начать диалог: -Твой пёс чувствует себя здесь, как у себя, - тихий голос свидетельствует о страхе, что парень напротив просто уйдёт, а удержать он его не сможет. -Да, - кеды всё ещё кажутся синим глазам такими необычными, - не сочти за наглость, но он бывал тут довольно часто. -Не сочту, - он переминается с ноги на ногу, а потом отходит чуть, открывая дверь совсем широко, - Зайдёшь? - парень почти шепчет, боясь получить плевок в лицо или того хуже - молчание и игнорирование. Чуя поднимает глаза от обуви, но смотрит не на Дазая, а в глаза своему верному другу, лежащему в отдалении от них, он ищет в них поддержку и находит в навострившихся ушах и в вилянии хвостом. Тогда он наконец поднимает глаза выше, молясь всем высшим силам, чтобы не утонуть в коньячных омутах и остаться в здравом уме, чтобы они смогли... смогли что? Всё вернуть? Окончательно поставить точку? Переубивать друг друга? Эти вопросы заставляют нахмуриться Чую и, о боже, наконец-то, устремить острый режущий взгляд в него. -Зайду, - он складывает руки на груди, словно собирается защищаться, - Только после того, как скажешь мне, что ты собираешься делать. Если ты начнёшь говорить что-то вроде “я не хотел оставлять тебя”, “так было нужно” или, не дай бог, “это ради твоего же блага”, я вмажу тебе прямо с порога. Дазай задумчиво кивает и твёрдо смотрит на парня, зеркаля его позу: -Я не собираюсь оправдываться и выгораживать себя. Просто выслушай, а потом решишь, хочешь ты меня выкинуть с окна или просто оставить. -Тогда условие, - Дазай с опаской на это кивает, - Ты сам сказал, что я решу после того, как выслушаю. Если я решу оставить тебя - ты оставляешь меня в покое навсегда, - парень подходит ближе, намного ближе, и смотрит снизу вверх, - Ты больше не появишься в моей жизни. Осаму стоит больших усилий не возражать, потому что он понимает - либо так, либо он его потеряет. Снова. Тяжело сглатывая, парень кивает и первый проходит внутрь квартиры, зная, что теперь Чуя последует за ним. Проходя мимо пса, он специально прошёл как можно дальше от него, почти прижавшись к стене. Пёс на это фыркнул. Будь он человеком - закатил бы глаза. Дазай подошёл к огромным окнам и уселся на пол, по-турецки складывая ноги. Чуя сел справа от него, чётко следя за тем, чтобы между ними была дистанция. -Как ты назвал его? - темноволосый указывает большим пальцем назад, имея в виду пса. -Хатико, - краем глаза Чуя увидел, как Осаму выпрямился и напрягся, вспоминая свои шутки про “Хатико” год назад. Будь он псом - стыдливо поджал бы хвост. -Слишком символично... -Да, но он, по крайней мере, оправдывает своё имя. Собака вдруг поднялась со своего налёженного тёплого местечка и теперь устраивалась ровно между ними. Чуя на автомате положил ладонь на его спину и начал гладить, успокаивая себя и мысленно уже в который раз благодаря за такую поддержку. Но у Хатико в планах было придать уверенности другому человеку, поэтому он оторвал морду от пола и повернул влево, кладя её на правое колено Дазая. Тот лишь дёрнулся, но ничего не сказал и не сделал. Наблюдать за ночной Йокогамой потрясающе, от этого нельзя устать, но она не способна сейчас успокоить двух молодых людей, что не могут собраться с мыслями и собрать по кускам себя, чтобы сложить всё воедино. -Ты, наверно, теперь знаешь, что люди, работающие на Огая, которые осмелились предать, автоматически стирались. Словно их не существовало, словно они не рождались вовсе. Тебя убирают из всех документаций, закрывают за тобой все пробелы, тебя забывают. Ты никто. И если ты попадёшься на глаза кому-то из организации... Тебя уберут. Когда мне об этом говорили, я мог думать лишь об Озаки-сан и о том, что с ней сделают, если найдут. Я был уверен, что она не крыса. Но в этом уверен был я один... Даже ты считал свою мать предателем. Я чувствовал, как начинаю сходить с ума. Я не привык к такому обилию проблем, навалившихся в одно мгновение. Они навалились и на тебя, я знаю, но... думал я тогда только о себе. Полтора года назад для своего отца я был никем, был невидимкой, спокойно учился факультете искусств, неплохо зарабатывал, продавая свои картины, жил в своё удовольствие, а потом вдруг это объединение организаций через меня и Коё, господи, какой же тупой предлог они нашли, чтобы обезопасить вас с Озаки-сан. Закрутилось всё неслабо, а как из этого выкручиваться, никто так и не понял. -Почему ты сбежал? - оба сидели в напряжении, совершенно не шевелясь. -Потому что испугался. Я решил, что могу поступить так, как думают все, как поступила Коё. Только в ней я был уверен, в себе же нет. Я полностью потерялся в себе, а чувства к тебе толкали меня в спину, что я всё испорчу. Я был уверен, что тебе будет лучше без меня. А сам сутками напролёт рисовал тебя. Я пытался начать жить самостоятельно, знакомился с людьми, пытался общаться, но... не так как с тобой или Одой. Каждый видел меня по-разному, а потом я стал путаться, с кем я должен вести себя так, а с кем по-другому. Тогда я уехал и оттуда, снова сбежал, но сначала я сжёг все рисунки, все портреты, всё, что у меня было. Пообещал, что забуду тебя, оставлю тебя и твой образ в покое. В новом городе от нечего делать я начал беспросветно пить, как не в себя. Напиваясь, я снова рисовал тебя, сам того не понимая. Утром просыпался и выкидывал или снова сжигал, чтобы наверняка. Но не помогало, я стал зависимым от тебя. Чувствовал себя маньяком, но продолжал выводить черты лица и заливать радужки глаз небесно-голубым, таким светлым и чистым. Я утопал в ненависти к себе, понимая, насколько же я низко пал. Когда стало до одури ещё и одиноко, я перестал пить, снова уехал намного дальше, но с целью, что найду себя. Но мне была нужна помощь в этом, хоть какая-то. Понял я это, когда меня откачивал хозяин квартиры, в которой я жил. Я тогда как-то на автомате надавил на лезвие слишком сильно и отключился. Долго проклинал, что позже очнулся. Тогда я позвонил маме впервые за девять месяцев, спросил про сестру. Оказалось, что Акико сама хотела найти меня, уехала в Йокогаму, а потом и Ацуши к себе забрала, представляешь? Я вернулся около четырёх месяцев назад. Словно домой с командировки приехал, у меня появилась семья в виде сестры и брата, но я продолжал грезить лишь тобой. Тогда я сам поставил себе цель - найти Озаки-сан. Очень редко я позволял себе следить за тобой. Ты весь день проводил на работе и шёл... сюда. Тогда я начал оставлять тебе рисунки, которые ты скоро стал ненавидеть. Я это понял, когда ты стал просто игнорировать их, но не перестал таскать их сюда. -Если ты здесь четыре месяца, почему не объявился раньше? -Боялся. -Чего? -Твоих глаз цвета искусства... -Но всё равно решился? Почему? - Чуя вполоборота сел слегка ближе, выискивая чужой взгляд. -Я сказал, что искал себя. Ты это и так понимал, я помню... Только находил я себя и согласие со своими мыслями, лишь когда шёл за тобой по пятам, смотрел на тебя издалека, невзначай дотрагивался, как неаккуратный обычный прохожий. Но, глядя на твою прямую осанку и вздёрнутый подбородок, я тобой восхищался. Ты сильный, ты справлялся со всем этим и держался на плаву лучше, чем кто-либо... -Рассказать, как я “справлялся”? - он грозовой тучей нависает над Дазаем, даже не обращая внимания на пса на колене парня, - Я вливал в себя литрами твой любимый виски, выкуривал по несколько пачек в день твоих любимых сигарет, забывался в девушках, которые слишком похожи на тебя внешне, я искал тебя везде и во всех. Ты стал моим центром вот здесь, - пальцем одной руки указал на голову, - и здесь, - палец другой уткнулся в грудь, - Справлялся? Каждый день, выезжая на миссию Портовой мафии я почти жаждал чтобы мне в голову засадили пулю, но либо они в упор не попадали, потому что косые, либо магазины резко пустели. Интересно всё совпадает, да? Я знал, что не смогу порешить себя сам, но жить я не хотел. Не для кого. Поэтому я подставлялся везде, в любых горячих точках был я. но сейчас я здесь и всё ещё живой, хотя таковым себя не ощущаю. Это ты называешь справлялся? -Лисёнок... -Ты говоришь, что находишь себя рядом со мной, а я потерялся в тебе, Осаму, - небольшие подрагивающие ладони ложатся на широкие плечи и сжимают, когда Дазай поворачивается к Чуе корпусом, - Словно ты огромный круговой лабиринт, из которого не найти выхода, но, если добраться до самого центра, там я мог найти огромную, крепкую и надёжную статую твоей души из самого прочного дорогого и красивого мрамора, который скульптор превращает в искусство... Но, как оказалось, я не смог добраться до неё тогда, поэтому застрял где-то на самых краях этого лабиринта. -Но скульптор моей души это ты. Когда я ушёл, эта скульптура стала плакать кровавыми слезами в поисках своего творца, но не могла сдвинуться с места. Она рассыпалась с каждым днём, - забинтованные руки тянутся вверх, а длинные пальцы еле касаются щёк, укладывая на них ладони, - Я не имею права просить о таком, но не мог бы ты заняться её реставрацией, если она ещё не до конца разрушена..? -Как я могу знать, в каком она состоянии? -Ты её создатель, ты можешь её чувствовать. -Могу... - синие глаза опускаются вниз, голос становится тише с каждым словом, - Но я пообещал себе забыть все основы скульптуры, как только твоя от меня ускользнула... -Она лишь в твоих руках. Всегда была. -Она искусственная... -Человек влюбляется не в искусство, а в саму его идею, потому что без неё не было бы смысла. -Та статуя и есть идея? -А ты влюблён? -А ты искусство? -Нет, - взгляд синих широко раскрытых глаз встречается с коньячным, излучающим обожание и нездоровую одержимость, а тихий до этого бархатный голос переходит на шёпот, пробирающий до каждой косточки, - Искусство в тебе. Тела друг напротив друга. Одинаковые отзеркаленные позы, словно клоны изучают сами себя в себе напротив. Это крик и прихоть их половин единой души. Одна половина - скульптура, плачущая кровавыми слезами, а другая - искусственно-настоящий цвет тех самых плачущих глаз. Как сталкиваются их взгляды, так в следующую секунду сталкиваются их сухие губы. Так же, как взгляды, по инерции, резко и со страхом. Как взгляды половин души. -Искусству свойственно разрушаться, - между короткими поцелуями проговаривает шёпотом Чуя, после целуя напористее и углубляя. Языки сплетаются и тела прошибает разрядом удовлетворённости. Словно доза определённого наркотика после долгой ломки. Наркотик под названием “трагичная любовь”. А как она может быть другой у сломленных людей с половинчатой душой и сердцами, болезненно бьющимися в унисон. Поцелуй становится солёным, когда у обоих стекают дорожки слёз по щекам. Они цепляются друг за друга, как дети, не умеющие плавать, за надувной круг... Но чтобы научиться, им всё же придётся его отпустить. И кто-то действительно поплывёт, потому что отчаянно хочет жить, а кто-то пойдёт ко дну, даже не сопротивляясь, потому что на берегу его всё равно не ждут. Кто-то поступает рационально и думает “А не будет ли дальше хуже, если не отпустить?” А кто-то боится и думает “А что будет, если отпустить?” Паника и состояние тревоги не отпускают. Так же, как и парни, сплетающие языки, сминающие и облизывающие чужие губы. -Ты бежишь от себя и забираешь себя у меня. Это будет повторяться, - Чуя отрывается и встаёт на ноги, смотря на Дазая сверху вниз, - Реставрация и создание скульптуры - не то же самое. Если я её создал и не сумел сделать крепкой, что она теперь рушится, значит я не тот. Не я должен был лезть в середину лабиринта... Парень разворачивается на пятках и топает к выходу из холодной тёмной квартиры, где его уже ждёт Хатико с опущенной головой и поджатыми ушами. Он мелко подрагивает, словно содрагается от слёз, совсем как человек, и глаз на подошедшего хозяина не поднимает. -Чуя, - Дазай подбегает сзади к Накахаре, резко разворачивая его и прижимая к себе, стискивая в крепчайших объятиях. На секунду Чуя теряется и уже забывает, что он собирался делать. Потому что тепло, потому что нежно, потому что ласково, потому что любимо. Лишь на жалкую секунду, которую оба впитывают в себя, готовясь к худшему, - Я люблю тебя, - шёпот дрожит, а руки обхватывают сильнее. Нос зарывается в рыжих волосах, губы шепчут ещё слова любви, повторяя, - Ты моё всё... А Чуе больно. -Осаму, - Чуя пытается говорить тихо и спокойно, но внутри так же дрожит в надежде не разреветься, - Я тоже люблю тебя. Люблю больше жизни. Бесконечно сильно, - парень чуть отстраняется, заставляя посмотреть на себя, - Но мы разрушим друг друга до конца своей любовью. Я начал это делать больше года назад одним махом, а ты делал это постепенно на протяжении этого года. Мы должны отпустить друг друга. Отпустить, как... Глаза напротив разбиваются на миллионы осколков, страшно представить, что же с той статуей. Но Дазай понимает. -Надувной круг. -Надувной круг. Голоса звучат одновременно, сталкиваясь в звенящей тишине. Мысли. Они совершенно идентичны. Слишком похожи, слишком влюблены, слишком разбиты, слишком одинаковы. Они переняли друг от друга всё. Чуя выходит. Пёс трётся мордой о ногу Дазая и следует за рыжим. Но, стоя у лифта и ожидая его, до парня долетает фраза. -Прости, но, - Чуя оборачивается, - Я не смогу отпустить круг. Я буду тонуть с ним. -Только если тебе будет проще... Двери лифта уже раскрыты и ожидают, а он стоит. Но мысли не дают опомниться, он заходит внутрь с собакой в самый последний момент и даже не оборачивается, когда лифт закрывается. -Уверен, что не зря отказываешься от его любви? Чуя поднимает глаза и видит перед собой старушку, что пристально на него смотрит и даже не кажется сумасшедшей. -Да, Аямура-сан, так будет лучше. Это пройдёт, нужно лишь подождать и забыть друг друга. Старушка делает маленький шажок вперёд и щурит и без того узкие глаза. -Ты не прав. Настоящая любовь никогда не пройдёт. Это не болезнь. Она часть тебя, считай, ещё один жизненно важный орган. И даже если ты сможешь прожить без этого органа, жизнь пройдёт в муках и боли. -Неважно... -Важно, молодой человек. Любовь окутывает полностью, прилипает к сердцу и мозгу. Любовь становится душой. Она становится смыслом, - она выдыхает и, чуть улыбаясь, продолжает, - Его любовь безумна. Но лишь потому, что он художник. Он ранит так, как раним сам. Он творец своих картин и творец своей жизни, но для него это всегда будешь ты - муза и вдохновение. Звенит звонок и двери лифта распахиваются на первом этаже. Чуя широко раскрытыми глазами со слезами во всю смотрит на старушку, сумасшедшую старушку Аямуру, гоняющую всех жильцов небоскрёба и живущую со своей маленькой и страшно отвратительной собакой. Сейчас же она подмигивает парню, в шоке не смеющему сказать и слова. Подмигивает и выходит из лифта, быстро направляясь к только зашедшему в здание мужчине. -Эй! Вы! - она тыкает в него своей палкой и громко причитает, - Да-да, вы! Вы кто такой? Зачем вы здесь? Я полицию вызову и вас посадят! - на рыжеволосого парня она больше не оглядывается. Ему это и не нужно. “Это не болезнь. Она часть тебя...” “Любовь становится душой.” “Его любовь безумна.” “Он ранит так, как раним сам.” “…для него это всегда будешь ты - муза и вдохновение.” Слова Аямуры прокручиваются раз за разом. Не видя ничего перед собой, парень выходит из здания, плетясь по ночным улицам яркой Йокогамы. Наверно, ему нужен отдых. -Здравствуй, Чуя-кун, - перед глазами появляются чьи-то ботинки, - Может, поговорим? -Фёдор? - парень поднимает глаза и тут же улавливает рычание сбоку. Этот человек не нравился большому догу с самого начала. Чуя приходит в себя, заглядывая в глаза напротив. Они пустые, но живые, - Да, думаю стоит...