Балконы напротив

«Почему ты не сказал, что когда мы трахались, за стеной твои родители мирно пили чай и ждали, пока мы закончим?!» — Если ты в курсе обстоятельств, то не стану томить и перейду сразу к сути дела, — Дазай, не отрывая глаз от Огая, медленно кивнул. — Я предлагаю вам остаться в Йокогаме, под моим присмотром, пока не уничтожим всех крыс Достоевского. А дальше тихая и мирная жизнь. Хоть здесь оставайтесь, хоть летите в другие страны. Только при таких условиях ваша жизнь будет в полной безопасности, — они сидели в небольшом кабинете Мори, а сам Огай скрестил руки за своим столом, задумавшись и сгорбившись. На него смотрели три пары глаз. С каждым произнесённым словом Осаму мрачнел всё больше, а лицо Чуи горело от гнева. — Я не спрашиваю ваше мнение, а ставлю перед фактом, — добавил он, наблюдая за реакцией сына. — Это логично, пожалуй, — пробубнил Дазай себе под нос, опустив взгляд. — Но мы можем постоять за себя сами, — голова медленно поднялась и карие глаза пристально смотрели в зрачки человека, что смдел напротив, — и вообще, кто Вы такой, раз обладаете таким могуществом, дабы противостоять ему? — Огай нахмурился, как и Чуя. — Тебе это не обязательно знать. Я готов помочь, а это самое главное, — он прищурился. — Лишние вопросы лишь продвигают тебя к Достоевскому. Не думаю, что он будет делать с тобой гуманные действия. Никогда не забывай, что я могу заставить тебя замолчать силой, — сказал он спокойным тоном. — Отец… — не успел Чуя продолжить, как ему было велено замолчать, жестом поднятой руки. — Я не заставлял Вас помогать себе. Я понимаю, что Вы сделали это ради Чуи. Меня никто из присутствующих не воспринимает в серьёз, — он сделал шаг вперёд, всё так же не прерывая зрительного контакта. — Почему я должен слушать советы какого-то старика? — Чуя перевёл озадаченный взгляд на Дазая. — Дазай, ты перегибаешь палку. Следи за языком в присутствии моего отца и матери, — сказал он с неким раздражением. — А ты, отец, не унижай моего парня, — глаза Огая медленно расширились, а рот немного приоткрылся в удивлении, но он бысто поменял выражение лица на равнодушное. — Чуя, я искренне поздравляю вас с долгожданным воссоединением, — наклонил он голову вбок и улыбнулся. — Столько лет Вы не видились. А тут так с первого взгляда полюбил он тебя. Разве это не романтично? Осаму так любит тебя, что простил все твои выходки? — Дазай нахмурился. — Чуя, о чём он? — медленно перевёл поникший взгляд вбок. — Что ты опять от меня скрываешь? — Он тебе разве ничего не рассказал? Знаешь, с новой информацией твоя память… — Довольно, — прозвучал женский голос на повышенных тонах. Коё, сидевшая рядом с Огаем, и наблюдавшая всю эту картину, посмотрела на всех с презрительным взглядом. — Вы ведёте себя, как маленькие девочки, не способные поделить куклу, — она не поворачивая головы, смотря только на Дазая продолжила. — Огай, ты никого не заставишь себе подчиняться, тем более таким способом. Если они хотят уезжать, то пусть уезжают, но нужно придумать план, по которому Достоевскому не удастся вычислить их. Ты лучше бы об этом подумал, — обращалась она так же к Мори. — А не вспоминал личные обиды, — Огай закатил глаза. — Коё, не стоит заступаться за них. Они уже взрослые люди и сами могут отстоять своё мнение, но оно здесь не требуется, — улыбался Огай. Взглядом, готовый испепелить Осаму. — Ты не можешь просто взять и заставить их остаться. Мы все знаем в кого Чуя вырос таким упёртым бараном. — Я Мори Огай, босс портовой мафии и заставить каких-то сопляков меня слушать будет проще простого. Даже если они будут сопротивляться, то я применю силу, — сказал он с неким раздражением, не отводя взгляда от Дазая. — Огай, они не твои подчинённые, а Чуе больше не десять, чтобы хотя бы пытаться усмирить его пыл и настрой. — Безопасность моего сына стоит выше всего остального. Если я сказал, что это опасно, то это опасно. Они не будут с ним бороться. Для этого есть мы. — Хочешь развязать войну, отец? Пока что Достоевский объявил её только мне с Осаму, а вы сюда не должны ввязываться. Как вы не можете понять, что это лишь наша война, в которой мы одержим победу. Я уже убил множество людей, ходил на множество миссий, которые заканчивались с минимальными потерями. Просто доверьтесь мне. Я ведь… — он опустил взгляд, но тут же поднял егоего прямо на отца. — Смог найти Дазая и обезопасить его. — Чуя, я не могу. Не могу потерять тебя, — он любил сына. Очень долго у них с Коё не получалось завести детей, но Чуя стал их надеждой, причиной жизни. — Я справлюсь, — своим взглядом, он пытался донести свою уверенность в этом. — Мне нужно подумать. Иди с свою комнату, — он перевёл взгляд на нахмурившегося Дазая и махнул рукой в сторону двери, разминая висок пальцем. * — Ты явно собирался мне что-то сказать. Иначе я даже видеть тебя не хочу, — они медленно шли по коридору в комнату Чуи. — Что опять за секреты? — Это всё очень сложно и долго объяснять. Понимаешь… — Чуя почесал затылок и виновадо отвернулся. — Нет. Не понимаю. Мне иногда кажется, что ты напрочь состоишь из лжи и лицемерия. Буквально сегодня ты клялся мне в любви, но…блять! — он сильно стиснул зубызубы и зажмурил глаза. Эти слова он буквально выплюнул. — Осаму, Осаму, прекрати. Ты, как и отец прав, в том что у меня есть некоторые вещи, которые я не договариваю, но это всё очень сложно объяснить. — Да, блять, что сложного в том, чтобы просто сказать, в чём ты проебался? Как мне верить тебе? Как прикасаться, зная, что ты ссышь мне в уши, даже когда мы трахаемся? — чуть ли не закричал он. — Я всё расскажу, как только мы улетим. Сегодня нужно доехать до аэропорта. Билеты я уже давно купил, зная, что твоему отцу я не понравлюсь. — Хочешь сбежать от ответа? — раздражённо сказал он. — Скорее, от отца, но и от него тоже. Я клянусь, что когда мы сбежим, ты будешь знать абсолютно всё о мне и о себе самом. — Хочу сейчас. Иначе я не смогу дальше спокойно смотреть в твои глаза, А я хочу в них смотреть. Хочу, Чуя. Я люблю тебя, но…это так сложно — доверять другим. Знаешь, меня много раз предавали, обманывали…это так больно. Я не хочу, чтобы человек, которого я люблю…так поступал со мной, — Дазай опустил голову и обнял себя на плечи. — Ты разочаруешься во мне. Настолько сильно, что больше не сможешь смотреть в глаза. — Я клянусь, что никогда в жизни не отвернусь от тебя. Даже если ты вор, убийца или ещё похуже, — он поднял на него глаза. — Я просто хочу честности в наших отношениях. — Даже если я какой-нибудь пришелец? — Особенно если пришелец, — он усмехнулся. — Да хоть скажи мне, что через месяц ты превратишься в соплю, я люблю тебя и буду любить. — Хорошо…чёрт, а ты умеешь убеждать людей. Каким бараном упёртым был, таким и остался. — Кто ещё из нас баран. Уж точно не я! — Хорошо, заходи внутрь и поговорим, — Чуя открыл дверь в свою комнату, пропуская Дазая внутрь. — Я всё никак не могу понять…ты знал меня всю жизнь? Или как это получается? — нахмурился он. — Почему я не помню этого? Почему я часто чего-то не помню? — Тише-тише, сахарок. Всё по-порядку… …Отец вообще не любит говорить о Достоевском. Став старше, я начал понимать его. Когда события происходят на твоих глазах — это лучше запоминается. У Достоевского и моего отца была очень тесная связь. Они были буквально, хоть и не родными, но братьями. Достоевский приходил в наш дом каждую неделю, в субботу. Я уже привык к этому, привык и к тому, что отец тогда считался лишь с его мнением. И это сейчас не про какие-то бытовые вопросы, а они были связаны с папиной организацией. Очень часто Достоевский, не стесняясь абсолютно никого, давал советы в сексе с мамой и моём воспитании, на что все громко хохотали, сидя за круглым столом. Но я всё понимал. Мне было противно от этого человека. Я не мог смириться с тем, что папа ничего не видит перед своим носом. Даже то, что его организацией посредственно управляет юный Достоевский. Когда он первый раз пришёл не один, мне было шесть. Маленький мальчик, прятался за его штаниной, испуганно выглядывая. Сначала я подумал, что он такой же, как и его отец, но Достоевский, как оказалось, вообще не родной ему. Дазай значительно отличался от него, от матери, от отца, от других ребят, с которыми я общался на тот момент. Он был застенчив и молчалив, когда они только вошли в дом. Мама перед их приходом сказала вести себя максимально дружелюбно. Я, конечно ничего не мог обещать, ведь был гиперактивным ребёнком, да ещё и агрессивным. Подчинённые папы готовы были пойти на смертельную миссию, лишь бы не оставаться со мной один-на-один. Осаму был исключением. Несмотря на комментарии моего отца по поводу моей агрессии, когда мы пошли ко мне в комнату, подальше от взрослых разговоров, он протянул мне руку. По-настоящему, не так, как кто-то бы его заставил, а искренне. Я даже не сдержался и улыбнулся очень широко, показывая все свои молочные зубы. Впереди не хватало двух передних верхних зубов. Осаму не засмеялся, он с пониманием отнёсся ко мне. Говорите сколько угодно, что я псих и не мог в шесть лет запомнить это всё, но трепетные ощущения остались со мной и никуда не уходили. Я с гордостью назвал своё имя, а он мне своё. В этот день я решил, что Осаму будет моим лучшим другом до конца жизни. С Достоевским он всё время изменялся в лице, становился угрюмее, молчаливее. Но рядом со мной он приобретал румянец и самую красивую на свете улыбку. Я хотел, чтобы Дазай всегда улыбался, чтобы его никто не заставлял грустить. Я увлечённо показывал игрушечные пистолеты и ножи. Хотелось, конечно настоящие, но я понимаю отца. Осаму явно они не нравились, но он не показывал вида. Делал увлечённо лицо, внимательно слушал и пытался запомнить все модели, которые я ему показывал. Никто ещё не проявлял такого большого интереса к моим увлечениям. Родители, конечно, интересовались, но не так сильно. Они самые лучшие и у меня на них нет вообще никаких обид. Осаму стал моим солнцем. Через несколько таких суббот, он пришел без Достоевского. Пришёл, не потому, что его заставили или он вынужден, а из-за меня. Он хотел увидеться со мной. Не с кем-то другим, а со мной. Такие действия со стороны сверстников заставляли моё сердце биться чаще, смотря на Осаму под другим углом, не так, как на других людей. Он мне позволил восхищаться собой. В тот день он не просто молчал, но и уже заговорил со мной. Я сидел на сером ковре и изумлённо наблюдал, как он называл абсолютно верно все модели моего игрушечного оружия. Тогда я понял, что Дазай меня ценит. Я значу что-то важное для него. Осаму стал приходить ко мне всё чаще. Вот уже он практически жил в моём доме. Ночевал со мной на одной кровати. За прошедший год, проведённый со мной, Осаму очень изменился. Мне кажется, что я как бы раскрыл его. Он стал вести себя более открыто. У него явно есть проблемы с доверием, но он это скрывает. Мы были лучшими друзьями, были единственными у друг друга. Часто он приходил ко мне. Не говоря ни слова, Дазай крепко обнимал меня. Я не знаю, что происходило у него в стенах того, другого дома, но уверен, что Достоевский — это причина его слёз. Ненавижу Фёдора. Когда он приходил и забирал Осаму, я не мог ни оскалиться, на миг, но сопротивлялся. Но…когда это происходило, Дазай, как по щелчку спускался к нему. Его лицо становилось просто нечитаемым, пустым. Как заворожённый он брал Достоевского за руку и, не обернувшись, уходил прочь. Я просил отца забрать Осаму, говорил, что Фёдору нельзя доверять. Словно кидать горох о стену. Мои протесты всегда игнорировались. Я пытался расспросить Осаму о всём, но он молчал. Мне так жаль, что я ни чем не мог ему помочь. Слабак и тряпка. Я любил Осаму. Любил, как брата. Отец прекратил общаться с Достоевским, когда мне было двенадцать. Достоевский больше никогда не переступал порога нашего дома, в отличии от Осаму. — Ты не готов к контрольной? — спросил я, смотря на потолок моей комнаты. — Как ты узнал о ней? — наивный. Я просто знаю твоё расписание на ближайший год, когда именно ты ходишь в туалет, сколько раз ты пообщался с кем-то. — Сталкер! — Интуиция, — ухмылка появилась на моём лице. — Ты нервный. Значит, не готов. А о контрольной ты сам сейчас же подтвердил мои слова, — соврал я, зная, что причина его плохого настроения — Достоевский. — Я всегда готов, — и правда. Это иногда пугает. Знать материал лучше сверстников не каждый сможет. Сколько же часов в день он занимается? — Просто есть небольшие разногласия с отцом. Меня это раздражает. — Догадка подтвердилась. — Если честно, то он мне не нравится, как и отцу, — сказал я, с опущенной головой. — Ты ведь… — Молчание. — Я что? Отец не такой уж и плохой, — его голова была отвёрнута от меня. — У нас в семье всё нормально, просто небольшая ссора, — почему он лжёт мне? — Прекрати вести себя так, как будто ничего не происходит, — я был в ярости. — Расскажи мне, что тебя тревожит. Доверься, — моя рука невольно потянулась к его макушке. Я люблю его волнистый волос. Он долго молчал, расслабившись от моих прикосновений. Ещё пара минут и Дазай медленно опустил голову, засыпая. Я опустил его голову на мои колени и продолжил перебирать локоны. — Какой же ты кретин. — Сам такой, прошептал он. — Так ты не заснул? — Я просто хочу полежать у тебя на коленях, — я мягко улыбнулся. — У тебя прекрасные руки. Хочу, чтобы они принадлежали мне, — пробубнил он, разглаживая кисти моих рук. — Нет. Хочу, чтобы ты полностью принадлежал мне, — Осаму всегда знал, как заставить меня краснеть и часто этим пользовался. — Если ты действительно хочешь этого, то я могу стать твоим, — я чётко понимал, что говорил. За все годы, проведённые вместе, мне удалось полюбить Осаму. Нет. Не путайте мою любовь с той любовью, о которой все думают. Он стал второй половинкой, дополняющей меня. Моё солнце. Несмотря на то, что я могу ослепнуть, смотря на него, мне не больно и не страшно. Я готов сгореть, если Осаму этого захочет. Можно смотреть на него сквозь солнцезащитные очки, но тогда я не смогу ощутить его полностью. — Но тогда и ты должен принадлежать только мне, — словестный ответ был не нужен, когда его губы коснулись моих впервые за наше знакомство. С этого момента наша жизнь перевернулась с ног на голову. Достоевскому явно не нравилось то, что мы стали парой.. .