Балконы напротив

Дазай никогда не любил. Это чувство будто с каждым днём атрофировалось всё больше и сильнее. Грусть и тоска съедали, разрывали, резали его изнутри. Если смотреть в детство, то оно помнится ему очень чётко, но только после появления в их доме Достоевского. В первые полгода его пребывания Дазай испытывал самые ярчайшие эмоции в жизни. Родного отца он не помнил и мать ничего не говорила о нём. Она всегда улыбаясь, уходила с темы. Дазай не помнил лицо этого человека, но запомнились ощущения. Они были очень яркими и тёплыми. Это однозначно был хороший человек. Почему он оставил Дазая? Либо умер, либо они с мамой сейчас в одном и том же месте, либо это был плохой человек. Родителей он любил, но это детские воспоминания. Они могут в корне отличаться от действительности. Когда ты ребёнок, всё вокруг радужное и цветное, все люди прекрасны, но повзрослев, ты осознаёшь, что всё это было лишь тьмой, а никакой не радугой. После всего хорошего, всегда следует плохое. Достоевский, как только переехал к ним в дом, был очень юн. Дазай не представлял, как его мама может любить такого человека. Разница в их возрасте составляла целых десять лет. Дазай сперва даже думал, что это его никому неизвестный сводный брат, потому-что его отношение ко всем было особенным. Мать перестала обращать на Дазая внимание. Семилетнему ребёнку такого не перенести нормально. Когда он видел отца, то очень злился, подходил к Достоевскому в упор и начинал бить его с яростью своими маленькими, слабыми ручками. После каждой такой истерики отец вёл себя очень странно. Он что-то шептал на ухо матери, пока маленький Дазай кричал и бил его ногу. Каждый раз она уходила надолго в неизвестном направлении. Дазай оставался наедине с отцом. У них был особый ритуал. Это была их маленькая тайна. Достоевский говорил Дазаю идти в его спальню. Мальчик с завистью смотрел на большую кровать родителей. Сидя на краю, Фёдор ждал, пока заплаканный Дазай сообразит, что от него хотят. Подходя ближе, он смотрел либо в пол, либо на колени старшего. После того, как по ним похлопают, Дазай имел право попытаться сесть самостоятельно. После нескольких неудачных попыток, Фёдор подхватывал мальчика за талию и усаживал лицом к себе на колени. Маленькие ручки комкали его одежду на спине, когда обнимали. Его дрожащее тело прижималось к большой и тёплой груди. Чужие руки гладили его волнистый волос. Нос взрослого вдыхал ещё пахнущие шоколадным шампунем волосы. После того, как всхлипы утихали, Фёдор легонько приподнимал его голову за подбородок так, чтобы они смотрели друг другу прямо в глаза. Губы бегали по всему телу, задевая лоб, щёки, нос, шею, руки и губы. Дазай был в недоумении от таких действий, ведь такое делают только взрослые, но отец отвечал ему, что целовать нужно лишь того, кого любишь. Дазай особенный. Такие слова были подобны мёду для ребёнка. Он тоже осмеливался отвечать на такие действия, зарываясь в тёмные волосы взрослого, когда тот носом щекотал его живот. Ему нравилась такая игра. Первые полгода были прекрасны. Дазай ладил с отцом. Вместе они ездили в Токио, Киото, Канто, но мир обоих перевернулся в один несчастный день. Как известно Дазаю, родной дом Достоевского сгорел дотла. Первый раз в жизни он увидел, чтобы тот пил что-то кроме чая. Когда Дазай встретил отца, никто не обратил на него внимания. Надувшись, ребенок пошёл за ним в спальню. Из захлопнувшейся перед его носом двери он услышал какой-то незнакомый голос своего утешителя. Он вёл диалог с матерью на повышенных тонах. Дазаю это не нравилось. В узком коридоре резко поднялась температура после писклявого вскрика и глухого удара. Он не задумываясь потянул ручку двери и застыл в немом шоке. Первое, что предстало перед его глазами, полуголая, распластавшаяся на фиолетовом ковре мать, лицо её скрывал каштановый волос. Страх посмотреть на отца сковывал мальчика. Мерзкий голос произнёс его имя. Фиолетовые и карие глаза встретились. Эту безобразную улыбку психопата он запомнит на всю оставшуюся жизнь. Взлохмаченный Достоевский оглядел его с головы до ног. Присев на корточки он подозвал к себе мальчика, но тот не среагировал. Казалось, тогда Фёдор испытал весь спектр эмоций, но закончилось всё на злости. Мальчик не смог сдержать всхлип и внезапный оскал, смотря на лежащую без сознания мать. Голос снова его зовёт, но уже настойчивее. Дазай не откликается. Он не шевелится и дрожит как осиновый лист. Эту гадость сделали не с ним, но ощущения ужасные. Это не его отец, не тот добрый человек, что любил его. Достоевский остаётся услышанным, когда значительно поднимает голос. Дазай нервно сглотнул. Фёдор, обошёл женщину и сел на своё излюбленное место. Дазай среагировал как по щелчку пальца. Ноги сами вели его. Преодолев комнату, он встал перед отцом. Мальчик дёрнулся, когда холодная рука легла на его макушку и спустилась на щеку, приподнимая голову так, чтобы карие глаза встретились с фиолетовыми. Безобразная улыбка не сходила с лица Фёдора. Его пальцы подцепляли кудри мальчика и закручивали их. В один момент он начал опускаться ниже, ловко расстёгивая пуговицы и оголяя бледную грудь. Мальчик был сам не свой. Такие действия не вызывали ничего хорошего, лишь непрекращающуюся дрожь во всём теле. Он доверял отцу, поэтому просто смотрел на его последующие действия. Фёдор прильнул к губам мальчика. Он целовал очень легко, почти невесомо. Холодные ладони гладили бледный торс и прижимали ближе, пока Дазай не оказался меж его колен. Аккуратно спустившись на пол, Фёдор вёл губами по тонкой шее мальчика и прерывисто щекотал его выдыхаемым воздухом. Дёрнувшись, Дазай попытался отстраниться, но его только сильнее прижимали. Фёдор спустился на его торс. — П-почему вы д-делаете это? — еле сдерживая слёзы и дрожь, он прошипел это сквозь зубы над темноволосой макушкой отца. — Осаму, ты невероятно особенный для меня, — чуть весёлый голос выдавал сильное опьянение. После того, как Дазая облапали во всех местах кроме интимного, Фёдор застыл на месте, размышляя и рассматривая все родинки на теле мальчика. Паника подступила совершенно внезапно слёзы беззвучно скатывались по щекам. Дазай смотрел ровно перед собой. Его дыхание заметно участилось. Он уже не сопротивлялся, будто представляя, что его ждёт дальше. Хоть ему было восемь, он догадывался, что идёт после таких безумно настойчивых ласк, но Достоевский не спешил. Он смотрел в карие глаза и гладил пушистый волос. Нет, Фёдор вообще не предпринимал никаких действий, ведущих к близости. Всё заканчивалось лишь поцелуями и чуть сбитым дыханием взрослого. Фёдор отпускал Дазая, когда он уже совсем не мог сдерживать свои похотливые руки и член. Достоевский не желал показывать такое мальчику, пытался не сломать его раньше времени. Главное слово — пытался. Дазай не хотел этого всего. Он лишь хотел вернуть того отца, который мягко обнимал его и гладил по голове. Тот, что не позволял себе поднятия руки на женщину. Он всегда говорил, что это низкий и неблагородный поступок, так нельзя поступать в первую очередь из-за принципов и морали. Может, этот человек хотел лишь показаться святым на первый взгляд, но сейчас понятно, что в душе и жизни он один большой сгусток негатива и неприятных ощущений. Прежнего Достоевского никто больше не увидит. Ведь, любой рассмеется, если ему скажут, что этот человек когда-то был отличным отцом. Фёдор Достоевский начал вызывать у Дазая лишь отвращение, сменявшее злость и страх. Смотря на трезвого отца, ему хотелось убежать, скрыться где-нибудь в лесу, чтобы его никогда не нашли, но каждый раз он снова, преодолевая нарастающую панику, шёл в его холодные объятия. В этом мире остались лишь они вдвоём. Дазай — копия своей матери, но она перестала его любить. Их общение сошло на нет. При каждом пересечении их взглядов, эта женщина презрительно фыркала и уходила прочь. Любой их диалог заканчивался ссорой и успокоительными для матери, что вскипала от любого действия со стороны Дазая. Сам он сохранял спокойствие, иначе всё обернётся хуже. Несмотря на их непростые, даже напрочь испорченные отношения, она ему была родной. Раньше такого не было. Дазай не глуп, даже очень развит для возраста восьми лет на тот момент. Он понимал, что Фёдор промыл ей мозги и сделает это со всеми близкими. Дазай не любил, не мог себе этого позволить. Он не хотел обрекать любимого человека на муки и страдания. Никто не знает, что взбредёт в голову этому психу в голову. Тьма всегда была его лучшим другом. После ссор и скандалов. Он просто садился на пол или кровать и очень сильно затыкал уши ладонями, сжимая зубы от злости и боли. Спустя годы ничего не изменилось. Сейчас он тоже сидел в кромешной тьме на кровати их с Чуей комнаты. Дазай ждал его, чтобы поговорить по душам, но прошло уже очень много часов, а так никто и не пришёл. Почему он так противен Чуе? Да, они почти не знакомы. Ну, по крайней мере, про Дазая ему ничего неизвестно, кроме имени и фамилии. Он впервые испытал такие сильные чувства. Что это, если не любовь. Похожее он испытал впервые оказавшись в объятиях отца, но это совсем другое. Пытаться понять свои чувства — гиблое дело. Дазай лишь знал, что любит Чую, остальное вообще не волнует его. — Дазай? — деревянная дверь приоткрывшись, пропускала жёлтый свет из коридода прямо на лицо шатена. — Ты чего в темноте сидишь? — пройдя чуть вперёд он щёлкнул выключатель. — Дазай, что случилось? Чуя наклонил голову набок и вопросительно приподнял брови. — Прошу, не ври, скажи мне правду, — его глаза всё так же были опущены на синее покрывало. — Где ты был весь день. Я понимаю, что мы ещё мало знакомы, но вечером ты обещал рассказать мне о Шибусаве. — Дазай, — Чуя медленно подошёл к его кровати. — Я был у Тачихары. Ты всё-таки выселил моего друга, — сев рядом, Чуя потянул руку к бледной щеке, но остановился в миллиметре от неё. — Мы пол дня рубились в приставки, я чуть пальцы себе не сломал, — он чуть усмехнулся и опустил руку. — Прости, что я так остро реагирую. Просто ты очень дорог мне. Это твоё право, быть где захочешь. — Дазай, подожди, — чуть прикоснувшись к острому подбородку, он приподнял его голову и смотрел ровно в зрачки. — Не влюбляйся в меня, а если уже поздно, то просто выкинь эти мысли. Забудь. Они должны испариться. В меня нельзя влюбляться. — Чуя, скажи, я совсем тебе не нравлюсь? — его ладонь накрыла чужую. — Ты нравишься мне, но только в роли хорошего друга, — расчитывать на большее я тебе не позволю, прости. — Я всё равно добьюсь своего, — он поднёс чужую руку к губам и невесомо коснулся её. — Понимаешь, я первый раз испытываю подобные чувства. Мне сложно рационально думать. Прости, — опустив руку, он отвернул голову. — Я растался с Шибусавой. Он просто больной извращенец, — Чуя улыбнулся во все тридцать два. — Да? Правда? — повернувшись обратно, Дазай придвинулся ещё ближе, — Что этот подонок сделал тебе? — Я ничего не чувствовал во время секса, — показав большим и указательным примерную длинну, он продолжил. — У него вот такой! Я в таких условиях не могу жить. — Чуя, дорогой, я рад, что ты избавился от этого недостойного человека! С такими параметрами лучше не встречаться, даже если тебе предложат все деньги мира, — ещё раз встретившись взглядами, они оба начали хохотать. — Я рад, что ушёл от него. Он мне вообще не нравился. — Тогда почему ты начал эти отношения? — Не бросай в меня тапками, но на то были корыстные цели, — он поднял руки вверх. — А какие, я тебе не скажу, — Чуя отвернулся, сложив руки в замок. — Ну, Чуя, расскажи! Пожа-а-алуйста! — Дазай стал наклоняться все ближе к нему. — Мне так интересно тебя слушать. Обрывистый звон телефона Дазая заставил обратить на него внимание. Они оба замерли в той же позе. Дрожь пробила нависшее тело. На этот раз, это точно не Рампо.