Анабиоз

…наш последний день. Я иду домой — к тебе. cigarettes after sex — our last day

      Теперь Эмер понимает, о чём говорила сестра. Шум проезжающих машин раздражает — приходится закрывать окна в невыносимую жару. Только дело далеко не в звуках ноющего горячего асфальта и скользящих шинах, а в том, что резкие голоса чувств оглушают. Этэйн тогда, будучи достаточно эмоциональной и принимающей, страдает от внешних раздражителей; Эмер же, сдержанная, засыпает спокойно.       Но сейчас Мак-Аластер ворочается из стороны в сторону, осознавая простую истину: чем больше людей она любит, тем сильнее ощущает одиночество. Весь июнь женщина проживает с сестрой в старой съёмной квартире, пока Этэйн требуется уход. Мак-Аластер из-за своей профессии, находясь в чужой стране без необходимой операции, вынуждена подолгу быть на ногах, что сказывается на состоянии коленей. Эмер даже допускает мысль о третьей степени инвалидности, которую могут приписать женщине, однако по приезде в США ей предоставляется хирургическое лечение. Она стойко выносит испытания, делится планами, рассказывая о своих будущих поездках с Юргеном; говорит о том, что им всем следует проверить своё психическое здоровье, чтобы не затеряться в днях смертей и выстрелов и постараться жить менее беспокойной жизнью.

Meine liebe. Мы каждый раз видим всю эту хрень: кровь, трупы. Когда я пришёл, чтобы попросить лечение, на самом деле мне просто нужно было побыть с тобой. Сейчас думаю, что действительно стоит… провести несколько сеансов с тем психотерапевтом. Не хотел бы, чтобы ты смотрела на меня так же, как в тот раз.

      Этэйн планирует переезжать в другую квартиру, поначалу не зная о решении лейтенанта не проводить отпуск с Эмер. И когда Мак-Аластер интересуется по поводу Саймона, то сильно удивляется подобному стечению обстоятельств и думает остаться ещё на месяц. Становится обидно за близкого человека, с трудом пережившего долголетнее насилие, затем впустившего в своё сердце кого-то на неё похожего и такого же закрытого, что рано или поздно оказалось бы преградой в их отношениях.       Когда сестра съезжает, Эмер остаётся одна. Стены, на которые смотрит женщина, тоскливые; окно, к которому она без цели подходит, тоскливое. Как и походы в магазин, просмотр фильмов и прогулки в одиночестве вокруг комплекса. Спасают телефонные разговоры с Этэйн, её частые приезды в июле, и Мак-Аластер рада слышать, что у женщины и Кёнига всё хорошо, однако чувственные рассказы напоминают о Саймоне, который никак не проявляется уже второй месяц.       Вскоре наступает август, когда Этэйн уезжает к Юргену; она всё так же звонит и беспокоится. Не давит и особо не расспрашивает, чтобы не вгонять Эмер в ещё более угнетённое состояние.       Ведь она до сих пор одна.       План обыденных дня и вечера до тошноты однотонный. Подойти к окну с кружкой кофе или тарелкой риса, посмотреть куда-то вдаль, затем сфокусировать взгляд на людях возле её дома в ожидании увидеть нужного человека. Но проходящее время сопровождается вязкостью и солью на губах, и тревожная мысль цепляется за другую, образуя беспощадное вскипающее коловращение. Потому что томительное ожидание сменяется внутренним колебанием. Чаще думает о том, как произойдёт их встреча через три месяца, как начнётся разговор, как обнимут друг друга, если это случится. Если он вообще жив, выбрав не отпуск, а стабильную, исключающую экспансивность и включающую упорядоченность, работу. Эмер знает, что ему так проще: без бурного проявления чувств и размышлений о будущем; именно поэтому Саймон сейчас не с ней.       Однако, не стали ли они ближе, не были ли нагими, что можно было сосчитать каждый нанесённый кем-то шрам? Не влюбились ли столь трудно и приватно, что любая приобретённая эмоция — тяга к луне и солнцу? Жжётся из-за точных и одновременно неподходящих слов, из-за предвкушения тёплых встреч, из-за тесного соприкосновения тел. Охлаждает из-за достигнутого спокойствия, из-за запоздалого осознания подстерегающего конца, из-за сильного колючего ветра — бессильных страхов, окутывающих двоих.       Она влюблена, и её организм даёт знать об этом. За пройденное время спустя несколько лет наступает менструация, и тело наконец перестаёт испытывать стресс. Ощущение медленно развивающихся отношений без отсутствия эмоциональных качелей порой тяготит из-за старой привычки с предыдущим партнёром быть, как на скачках, но Эмер справляется с этим. Учится доверять, принимает факт сближения, приспосабливается к тишине. И потом случается чёртово лето и чёртов отпуск, разделяющий их. Тогда к Мак-Аластер возвращается чувство вины, и по этой причине женщина начинает думать, что дело в ней. Вдруг она что-то не так делает или говорит, из-за чего Гоуст отказывается от возможности провести хотя бы лето с ней. Эмер затухает, скучает, однако старается направить силы на выполнение домашней работы; встречается с некоторыми старыми знакомыми в кафе и парках, перечитывает книги, иногда по вечерам заказывает еду и с головой уходит в просмотр музыкальных шоу и сериала «Карнивал Роу», где главные героиня и герой — одинокие странники, нашедшие друг в друге успокоение, живя в пепельном, неправедном мире.       Что ранит сердце — должно смываться слезами.       Конец третьего месяца лета уныл, но сносен. Мак-Аластер просыпается, ставит чайник на плиту, чтобы позже приготовить кофе, собирает волосы в хвост. Выпивает напиток, идёт в ванную, думая о своём сегодняшнем скудном времяпрепровождении. Вскоре женщина надевает домашнюю одежду, пишет сообщение Этэйн и включает телевизор. Сестра сообщает о том, что они с Кёнигом хорошо проводят время в Олейте, гуляя по городу и создавая счастливые воспоминания. Обещает после поездки в Лаутерах к семье Юргена приехать к Эмер и остаться с ней на полтора месяца, постоянно напоминая о своей безграничной любви к ней.

Сердце, всё обязательно наладится.

      Ближе к трём часам Мак-Аластер собирается в магазин. Внезапно слышит звонок в дверь, зная, что там её вновь ожидает пожилой сосед напротив, желающий получить медицинскую помощь: то давление измерить, то пожаловаться на парней, живущих на этаж выше, то поговорить о временах, когда «всё было хорошо». Раньше Эмер спешила к двери, думая, что за ней находится Саймон, сейчас же надежды увидеть его всё меньше.       Не смотрит в глазок, открывает сразу, заранее задерживая дыхание, так как от старика всегда пахнет ихтиоловой мазью, выписанной врачом от экземы.       Кажется, лёгочный ствол сердца отрывается, клапаны перестают работать. Мак-Аластер слегка пошатывается, ищет опору руке и вскоре опирается на неё, когда пальцы начинают сжимать дверной косяк. — Саймон…       Стоит перед ней настоящий, такой долгожданный. На мгновение кажется, что Гоуст всего лишь обманчивый мираж, полупрозрачное привидение, которое проскользнёт сквозь пальцы, если захочется его дотронуться.       В тёмной толстовке и капюшоне, всё так же скрытен, но стоит ему встретиться с Эмер глазами, он стягивает с нижней части лица тканевую маску. И она понятия не имеет, что нужно сказать, — из-за испытанного потрясения молвит: — Почему ты без вещей? — с ним нет ни рюкзака, ни сумки: женщина ещё давно думала, что они будут жить вместе. — Снял квартиру неподалёку, потому что… — трудно без эмоционального волнения всматриваться в человека, по которому Райли неумолимо тоскует. — Подготовился: вдруг ты бы не впустила.       Как он смеет говорить это; как вообще решается произнести убийственные слова так прохладно? Женщина громко выдыхает, качает головой и затем опускает её, чувствуя внутри себя пёстрые вихри смешанных переживаний. Делает уверенный шаг вперёд и крепко обнимает мужчину, повисая на нём. Как же Эмер этого хотела, как же ждала момента, чтобы коснуться и увидеть любимого.       Она не знает, как тяжело Саймону было переносить разлуку. Особенно думать о том, как же скомкано и неправильно произошло их прощание. И обнимать Эмер в данный момент — благодатное утешение, забирающее стыд от недосказанности с его стороны; избавляющее от вечных сомнений, разгрызающих душу, от клейма отшельника.       Одной рукой прижимает к себе ещё сильнее, другую осторожно кладёт на затылок женщины. Поглаживает по волосам и едва поднимает уголки рта, удивляясь способности своего сердца столь быстро биться. Не из-за спешки во время операций, не из-за выброса адреналина в схватке с противником, а из-за тесной привязанности, от которой Райли когда-то хотел избавиться. Но он здесь раскрытый, как консервная банка с острыми краями крышки, не желающий, чтобы Эмер поранилась. — Останься, — отстраняясь, просит женщина.       Саймон не ждёт подобной просьбы: ещё в начале июня изнашивается до дыр, прокручивая неторопливые разговоры с ней и самые нужные общие моменты. В июле продолжает работать, и из-за нечастых расспросов Соупа по поводу Эмер, из-за настойчивых рекомендаций наведаться к ней, через чёрные трафареты по телу выводятся одинаковые слова. Ошибка, ошибка, ошибка.

М-да, лейтенант, у тебя хотя бы есть шанс быть с ней. Вместо всяких там нежностей выбрать пушки? Неплохо, но уже подзаебало, разве нет?

      Суждения дорогого Джонни оказываются верны, и его безусловная правота выводит Гоуста из себя. Теперь в отражении видит человека, проникнутого эгоизмом, — раньше ему не приходилось задумываться о подобном — берёт ответственность и снова отрекается от неё, ненавидит в себе потерянного и обороняющегося ребёнка. Пальцы то и дело достают помятую бумажку с адресом. Почти готов поехать к ней, но ожидает худшее: Эмер может не принять и захлопнуть перед ним дверь, не быть дома или вовсе переехать. Представления Гоуста мрачные и само собой разумеющиеся, поэтому дожидаться, пока она откроет дверь, пока посмотрит всё теми же любящими глазами и намертво прижмётся — милостыня с её стороны. Как нищему, прощённому и голодному. И Саймон изничтожает себя прошлого, стоит ему коснуться Эмер. — Останусь.       Впускает мужчину внутрь, показывает свою квартиру. Необычно ощущается нечто повседневное, когда Райли осматривается, зацикливаясь на том, что характеризует Мак-Аластер. На аккуратно сложенных вещах, на чистоте и свежести в квартире, на пастельных оттенках мебели.       Ещё ближе и ближе друг к другу, — Саймон привязывается сильнее.       Неловко совершать обыденные действия: начинать беседу, наливать кофе. Гоуст не может отвести от Эмер томный взгляд, даже в полной тишине он бы чувствовал себя расслабленно. Однако Мак-Аластер нервничает то ли от невозможности поверить в происходящее, то ли из-за восторженного трепета, приятно опутывающего каждую часть тела.       Счастье не учитывает времени.       Поход в магазин отменяется, они остаются вдвоём до вечера. Начинают с малого: Райли обещает прийти завтра, и Эмер хочет попросить его остаться на ночь, но сдерживает порыв, так как им следует привыкнуть к нахождению рядом спустя девяносто один день отсутствия друг у друга.       Мужчина является на следующий день, они разговаривают ни о чём, и Гоуст становится решительнее, выражая своё некогда подавленное влечение через прикосновения к талии. Возвращается потерянное на несколько месяцев спокойствие, то ощущение надёжности смешивается с ощущением облегчения, поэтому Саймон полностью вычищает порой просачивающиеся раздумья о работе. Через пару дней женщина убеждает его переночевать и взять с собой вещи. Он соглашается, несмотря на сидящие внутри опасения, и проводит с Эмер ночь. Держат дистанцию, сидя на широком подоконнике; Гоуст внимательно слушает Мак-Аластер, о её, как она говорит, «скучной» жизни, однако сам молчит, увиливая от ожидаемых вопросов.       Как же хорошо спать с ней, чувствовать душу и тело рядом. Приходится остаться ещё, обхватывать женскую спину руками и плавно опускаться ниже, встречаться глазами и целовать шею, за ухом. Не сдерживаются: теперь Эмер слышит возбуждённое дыхание Саймона и специально целует упоённо, чтобы позже, отстраняясь, поймать губами его надсадный стон.       Они лежат на постели, Гоуст начинает засыпать, как вдруг женщина приподнимается, опирается на локоть и в какой раз пробует вывести на откровенный разговор. — Не хочешь поговорить? — ей важно, чтобы Саймон пошёл навстречу, ведь Бран её никогда не слышал и ни в чём не уступал. — О чём? — А тебе нечего мне сказать? — пододвигается ближе, берёт его за руку. — Говоришь загадками, — ему есть что сказать, но если ранее мужчина прятал в себе вырывающееся, то в данный момент ему хочется признаться.       Попытаться выразить чувства через слова, сделать что-то без её помощи. Эмер, пережившая насилие, стремится к исцелению — он тоже должен сделать это. Мужчина принимает сидячее положение, тяжело выдыхая и формулируя спутанные мысли. — Я давно принял это, ты знаешь. Но дело в другом, — поднимает глаза, видя, как привлекательно сияние городских огней из окна падает на её взволнованное лицо. — Блять… вокруг меня все… — вырывается грубое «дохнут», но Райли одёргивает себя, — умирают. Иногда заёбывает это. В смысле… — снова набирает в лёгкие воздух, — осадок херовый остаётся. До сих пор есть. — Саймон… — она понимает его, сама постоянно переживая за близких людей. — Я знаю, каково это. Работа… — Работа, да. Там смерть в спину дышит, — отворачивается, сжимает кулаки. — Но такое ощущение, что она дышала ещё тогда, когда я был совсем малым.

Отец был монстром. Как и ты, брат. Как и я.

      Рассказ, будто жёваный, однако Райли и так слишком глубоко роет, чтобы вытащить из руин загрязнённое сердце. Саймон рассказывает о всех потерях, о страшных вещах, о жестоких пытках, и женщину, несмотря на то, что ей известно, какие ужасы могут происходить на войне, всё равно начинает чуть потряхивать от шока. Её бы подобное мало волновало, если бы она не любила этого человека. — В этом нет твоей вины, — дотрагивается пальцами его щёк. — Ты хороший человек, Саймон. И мы пройдём через это, — приближается, — вместе.       Гоуст вновь спрашивает себя, чем заслуживает такое к себе отношение. — Эмер, — печально усмехается. — Не называй меня «хорошим человеком». Это не так.       Ему далеко до тропы к Богу: совершает похожие зверства и не просит прощения. — Я доверяю тебе, — полушёпотом признаётся Саймон, не веря в собственно произнесённую фразу. — И если с тобой что-то случится… Блять.       Тогда он будет вынужден просить прощения; не вынесет и произнесёт молитву, упрашивая о скорейшей кончине. — Я тоже доверяю тебе, — отвечает честно, даря мягкий поцелуй в щёку. — У тебя есть я, Саймон, слышишь? Твоя команда, Джон. — Джонни? — звучит короткий безобидный смешок. — А разве нет? Он замечательный друг. И мы все с тобой, — сейчас Гоуст будто бы под воздействием сильных наркотиков. — То, что с тобой было, это… не описать словами. Я не знаю, как сделать так, чтобы тебе было легче.       Саймон сказал бы, что она уже делает то, от чего ему становится легче. — Давай просто поживём, ладно? Как бы это наивно ни звучало, но поживём этим днём, a chuisle. — Что это значит? «A… chuisle»?       Ласковое обращение вылетает негаданно и чувственно, и женщина никогда бы не подумала, что Райли зацепится за нечто столь малое. — Ну… — заметно смущается, — Мы так называем близких. На ирландском это значит… — поджимает губы, пряча скромную улыбку. — «Мой пульс».       Мужчина не выдерживает: притягивает к себе и целует, из-за чего Эмер падает назад и тянет Саймона за собой. Улыбаются, запечатлевая в памяти образы друг друга, каждую маленькую часть, каждое неуловимое мгновение.

Я доверяю тебе.

      Тем не менее Гоуст всё равно с трудом переживает будни влюблённых. Боится за неё в эти обычные дни, поэтому предлагает снять другую квартиру. Затем через несколько дней ещё одну, потом третью. Излишняя бдительность граничит с паранойей, и Мак-Аластер очень за мужчину беспокоится. Райли видит угрозу во всём и даже просит женщину ложиться у стены; Эмер не понимает, почему должна делать это. Саймон же считает, что в случае стрельбы в окно пусть снайпер лучше прострелит спину ему, чем ей. Женщина говорит с Саймоном, мягко подводя к тому, что следует обратиться к специалисту, на что Гоуст отвечает, что у него уже был опыт работы с психотерапевтами, который не принёс плодов.       Но прислушивается к ней.       Остаток отпуска проводят вдвоём, и Эмер лучше узнаёт мужчину, живя с ним. Райли не занимает много пространства, так как у него минимум вещей; соблюдающий порядок и наученный не оставлять после себя бардак. Уживаются, в самом деле подходя друг другу.       Когда приходит время возвращаться на базу, Эмер и Этэйн встречаются там в последний раз. Женщина будет иногда присутствовать в отряде, как и в других не на постоянной основе. Это расстраивает как сестру, так и Юргена, но единственное, что греет душу, — совпадение графиков отпусков, которые они могут проводить вместе.       Сёстры теряют связь с родителями и присылают им только деньги, не желая знакомить своих мужчин с ними. Тем не менее Этэйн нравится бабушке и дедушке Кёнига, которые постоянно называют её «Sternchen».       Саймон и Юрген становятся приятелями, и им обоим проживать рутину гораздо проще. Наведываются к специалистам, пускай Райли совсем этого не желает, из-за чего его прогресс не столь значителен, как у Кёнига.       Выйти из состояния анабиоза впервые за двадцать лет больно: кожа лопается, не привыкшая к иным условиям. Водяной лягушкой опуститься на дно; вода снижает температуру, однако для Гоуста необходимая разморозка никогда не наступает. Вокруг не теплеет, не становится безопаснее. Круглогодичная зима — его защита. Защита, однажды потрескавшаяся под солнечными лучами.       Выйти из состояния анабиоза после травмирующих отношений необходимо, иначе можно замерзнуть насмерть. Эмер опускается на дно с чужой насильственной помощью и боится вынырнуть, чтобы не быть раздавленной. Однако есть та, кто опускает руки в холодный водоём, чтобы вытащить оттуда; другой же человек уничтожает паразита, делая его инвалидом и лишая карьеры, — Бран больше никогда не причинит ей боль.       Выйти из состояния анабиоза, будучи забитым и брошенным, кажется нереальным. Быть пойманным и отогретым в ладонях одной соблазнительной никсы — желанное удовольствие, за которое Юрген готов расплачиваться всю свою спасённую жизнь.       Выйти из состояния анабиоза страшно: Этэйн, как женщине кажется, никто не ждёт на поверхности. Проще топить себя и оставаться на глубине, чтобы лишний раз не убеждаться, что она — единственная выжившая лягушка: никого вокруг. И лишь позже, когда рядом оказывается сестра, а позже и Кёниг, то её глаза раскрываются, и истощённый организм реабилитируется.       Близкие могут ранить намного сильнее. И эти раны не всегда наносятся со злости; порой даже молчаливая поддержка, любое щекочущее прикосновение способны оставить и рубленые, и размозженные, и огнестрельные ранения. Болезненно идти по новым путям, брать контроль над эмоциями, искать родной дом.       Перед началом операции в Афганистане, выходя из вертолёта, Соуп вдруг весело говорит, обращаясь к лейтенанту: — У тебя сегодня хороший боевой дух. Думаешь, справимся? — А как же, — Гоуст встряхивает плечами. — Мне ещё домой нужно вернуться.

В середине ночи — я с тобой.