Все жаворонки нынче вороны

В камере почти светло, по камням стены растекается солнечное пятно. Ричард лежит, укрытый плотным шерстяным одеялом по подбородок, рассеянно следя, как пятно сползает всё ниже, к рассохшейся крышке стола. На столе раньше лежало только огниво да несколько восковых свечей, теперь же он уставлен стеклянными флаконами, склянками, плоскими чашками причудливой формы — Ричард никогда прежде таких не видел. Над ними склоняется мужчина с забранными в хвост чёрными волосами, в тёмном колете, аккуратно отмеряет воронкой густую, едко пахнущую жидкость. — Как ваше самочувствие, дор Окделл? — голос плавный, тягучий. Мужчина слегка встряхивает флакон, рассматривает на свет. Ричард отзывается негромко, пробуя собственный голос, от которого, кажется, успел отвыкнуть: — Не знаю. Выпростать руку из-под одеяла, приподнять голову — на это уходит слишком много сил. Тело кажется лишённым мышц и костей, набитым ватой. Лекарь, похоже, это понимает: протягивая Ричарду чашку, он сам придерживает её ладонью, ждёт, пока Ричард сделает глоток. Горько, резкий запах щекочет ноздри. Тёплая сухая ладонь ложится Ричарду на лоб — он помнит это прикосновение, чувствовал его сквозь душную вязкую дрёму, из которой никак не мог вырваться. Всё тело было горячим и тяжёлым, не удавалось даже поднять веки, а когда он всё-таки открывал глаза — или ему так казалось — перед ними плыла всё та же лиловая муть. — Жара нет, — лекарь удовлетворённо кивает. — Думаю, самое трудное для вас уже позади. — Что со мной было? — Нервная горячка. По-видимому, её отягчил ваш давний недуг. Вы страдаете надорской болезнью? — В детстве страдал, — Ричард пожимает плечами под одеялом, — потом прошло. Смуглое лицо сочувственно хмурится: — Так бывает. Болезнь уходит, чтобы вернуться и нанести удар в тот момент, когда мы наиболее уязвимы. Пока силы вашего организма подточены, вам следует остерегаться припадков. Старайтесь не застужаться, не пренебрегайте горячей пищей — я уже переговорил с комендантом насчёт вашего рациона, по возможности избегайте волнений, дурных мыслей — понимаю, что последнее исполнить труднее всего, однако… — Для чего? Лекарь осекается, глядит на Ричарда озадаченно. Тот вновь с усилием приподнимает голову: — Для чего мне выздоравливать? Разве вам не сообщили, мэтр, что я — государственный преступник? — он криво усмехается, голова тяжело опускается на подушку, в затылке гулко стучит. — Я в любом случае попаду в Занху, а ваши старания полетят к кошкам. Или… Вас, случаем, не Дорак прислал? — Нет, дор Окделл, — лекарь смотрит пристально, — господин кардинал не давал мне никаких распоряжений. — Да, конечно, глупо… — у Ричарда вырывается смешок. — Я было подумал, что кардинал приказал вам лечить меня, чтобы я уж точно не ускользнул от него в Закат. Горячка наверняка милосерднее топора. Лекарь качает головой, придвигает стул ближе к койке и садится. — Говорят, в вашем деле много путаных обстоятельств. Так или иначе, вас защищает один из лучших адвокатов Олларии — едва ли вам стоит смиряться с поражением раньше времени. — Вас ввели в заблуждение, — Ричард хмыкает, — «один из лучших» не стал бы браться за дело по назначению суда, за несколько медяков. — Быть может, его заинтересовал ваш случай? — лекарь пожимает плечами. — В любом случае, вы можете не сомневаться: если есть хоть малейшая зацепка, повод смягчить наказание — мэтр Инголс его отыщет. Мне его умения очень хорошо известны: не далее как два года назад я судился за виноградники покойной тётушки. Такая лакомая была возможность оставить ремесло, вернуться в Гостилью и жить подобно рэю, ни в чём себе не отказывая. Однако моя дражайшая двоюродная сестрица воспользовалась услугами мэтра Инголса — и вот я здесь, с вами, — он иронически поднимает брови. Ричард слабо улыбается. — Пускай. Даже если предположить невозможное — к примеру, казнь заменят двадцатью годами заключения, ну, десятью… да даже если б меня вдруг помиловали и отпустили на все четыре стороны — смешно представить, но давайте… Мне просто некуда идти. Меня никто не ждёт. — Однако вы всё ещё владетель Надора. — Было бы неплохо, если б я раньше об этом чаще вспоминал, — Ричард качает головой. — Я пытался быть Человеком Чести, рыцарем Талигойи, сыном Эгмонта Окделла… кем ещё? Оруженосцем Первого маршала я тоже пытался быть. Так себе попытка, конечно… Если бы я больше думал о Надоре, может, и из остального вышло бы больше толку, — он вяло усмехается, прижимается лбом к своему предплечью. — Ладно, пустяки. Вы ещё должны дать мне какие-то лекарства? Не медлите, а то вы так со всеми камерами до последнего рассвета не управитесь. — Торопиться некуда, дор, — лекарь кивает на свёрнутый лоскут белой ткани, мокнущий в миске. — Вот напитается компресс — и прикладывать будем. А за время моё вы не беспокойтесь, заплачено вперёд… * * * Острый нос заходил из стороны в сторону, почти ткнулся Ричарду в ладонь, длинные тонкие усы настороженно встопорщились. Ричард спокойно разжал пальцы, и кусочек хлеба угодил прямо в подставленный рот — ухватив угощение, крыса проворно устремилась под койку. Мэтр Инголс проводил её задумчивым взглядом. — Привыкла к вам. Обычно крысы всё же не подходят к людям близко — во всяком случае, здесь. — Его зовут Алан, — рассеянно отозвался Ричард. — Вот как? Адвокату, видимо, было любопытно, но Ричард лишь пожал плечами, поправил съезжающее с плеча одеяло. После болезни ему то и дело становилось зябко, пальцы на руках и ногах были холодными как ледышки. Лекарь, всё ещё навещавший его, настаивал на физических упражнениях, но следовать его рекомендациям не было ни сил, ни желания. С койки Ричард поднимался лишь для того, чтобы справить нужду и вымыться — последнее, впрочем, начало казаться обременительным, как и бритьё, и расчёсывание волос. Он, пожалуй, отказался бы от всех утомительных занятий — но его по-прежнему вывозили в суд, а в суде был герцог Алва, и представить, что покажешься ему на глаза заросшим, растрёпанным и смердящим, было противно. — Полагаю, завтра суд наконец закончит допрашивать графа Штанцлера, — мэтр Инголс перелистнул бумаги на столе. — Это последний свидетель обвинения. Я думал над тем, кого могли бы вызвать мы… Ричард коротко качнул головой. — Не нужно. — Ваши слова не лишены резона, — адвокат слегка прищурился. — Не так важно, что будут говорить другие. Куда важнее, что скажете вы сами. Герцог, — он придвинулся на стуле, предупреждая готовый вырваться ответ, — момента удобнее и представить невозможно. Штанцлер только что признался… — Под пыткой. — Кодекс Франциска не воспрещает пытать дворянина, уличённого в лжесвидетельстве, — заметил мэтр Инголс. — «А буде устами благородного мужа лживый навет изречён, оный муж честь свою запятнает и отринет, и поступать с ним надлежит яко с подлым». Ричард молчал, и мэтр Инголс недоумённо покачал головой: — Что вас удерживает, герцог? Графа Штанцлера схватили на границе в ночь, когда вы бредили в лихорадке. Он и раньше пытался бежать, хотя ему было приказано оставаться у себя в поместье. Он оговаривал вас на первом допросе — оговаривает и сейчас, утверждая, что вы поддерживали его попытки устроить в Талиге смуту. При вас зачитывали показания его слуг, вскрывали перехваченное письмо к кесарю Фридриху. Поймите, — глаза блеснули, — сейчас суд решает, были вы сообщником Штанцлера или оказались им обмануты. Так подтолкните суд к верному выводу, расскажите всё! — Всё? — Ну разумеется! Или, — мэтр Инголс осёкся, озадаченно свёл брови, — я не принял во внимание некое обстоятельство, и вы опасаетесь повредить кому-то ещё? Поверьте, герцог, — он покачал головой, — высокие особы имеют более чем достаточно возможностей защитить себя сами. Ричард сухо усмехнулся. Перед глазами вновь нарисовался точёный профиль Катари с высоко забранными волосами, вызолоченными солнцем. Тонкая белая рука лежала на Книге Ожидания, серо-синие глаза смотрели на судей прямо, без страха. В сером траурном платье, с единственной ниткой жемчуга в волосах, она была больше чем когда-либо похожа на Беатрису Борраска, на святую Монику перед нечестивцами, на видение из Рассветных Садов. Супрем что-то спрашивал у неё о Штанцлере, и она роняла слова холодно и спокойно. Да, она доверяла кансилльеру Талига — и теперь весьма сожалеет о том, что не оказалась проницательнее сановников королевства, у которых долгие годы не возникало подозрений на его счёт. Хвала Создателю, что преступный замысел наконец раскрыт и что Первый маршал уберёгся от покушения. Герцог Окделл… а что сказать о герцоге Окделле? Он почти не появлялся при дворе. Катари смотрела на него пронзительными, ясными, не узнающими глазами, а он видел и не видел акации в саду аббатства, беспомощно сжатые руки, мнущие узорный пояс платья, раскрасневшиеся губы, жадно ловящие воду из лейки. Он почти готов был влюбиться в неё вновь — от того, как она держится, зная, что её собственная судьба повисла на волоске, как сплетает из фальши полуправду, изящно отводя от себя удар. Катари умела быть королевой — а он её совершенно не знал. Просто её именем он называл то, чем дорожил так отчаянно и что, как оказалось, не имеет ни малейшей ценности. Сморгнув, он провёл по лицу ладонью, вновь повернулся к Инголсу. — Дело не в высокой особе. И не в эре… не в Штанцлере. Не имеет ведь значения, что именно было перед тем, как яд оказался в бокале. Он там оказался — и бросил его я, а не кто-то ещё. И прикрываться Штанцлером так же, как Штанцлер прикрывался мною, — Ричард поморщился, — значит уподобиться ему. А насчёт измены… Про дриксов мне и в голову не приходило, — он запустил пятерню в волосы, с силой потёр затылок, — но если я стану говорить, что знать не знал о планах свержения Олларов, я солгу. — Однако, — Инголс прищурился, — разве вы сделали хоть что-то во вред Талигу? Вы отличились в Варасте, награждены орденом… — Герцог Алва внёс моё имя в списки, чтобы порадовать, — голос дрогнул, Ричард криво улыбнулся. — Мэтр Инголс. Меня отправили в Олларию ради двух вещей: чтобы я убил Ворона и сделал всё, что в моих силах, для возвращения Раканов на престол. Любые мои слова о том, что я не хотел, что меня-де Штанцлер с толку сбил, будут препохабнейшей ложью. Я буду молчать. * * * — …Имеются ли у сторон какие-либо вопросы касаемо вещественных доказательств? — супрем аккуратно придерживает ножку бокала, на дне которого темнеет засохшая винная корка. Савиньяк со скучающим видом вертит в пальцах ободок кольца, алый камень вспыхивает в гаснущих солнечных лучах, рассыпая блики — Ричарду хочется отвести взгляд, но он смотрит прямо перед собой. — Не имею, Высокий Суд, — прокурор что-то сосредоточенно черкает в бумагах. — Нет вопросов, — Инголс почтительно приподнимается, — однако я прошу Высокий Суд обратить внимание: показания графа Штанцлера о том, что кольцо принадлежит моему подзащитному, который сам предложил его использовать, и показания виконта Лара касаемо того, что мой подзащитный искал кого-то, кто мог бы предоставить ему орудие убийства, противоречат друг другу. — Высокий Суд примет к сведению ваши доводы, — Придд равнодушно кивает. — Что-либо ещё? В таком случае, Высокий Суд выслушает пострадавшего от преступления. Герцог Рокэ Алва, прошу вас пройти к трибуне. Тело Ричарда каменеет, под рёбрами резко, болезненно сжимает. Он ведь знал, что так будет, что придётся перетерпеть — и иной раз думал «скорей бы уж», но сейчас готов взмолиться кому угодно, лишь бы отдалить этот момент хоть ненамного. Ричард не отрываясь смотрит, как стройная фигура в чёрном бархате и высоких сапогах неспешно проходит между скамьями, как рука в перстнях ложится на Книгу Ожидания. Алва проговаривает положенные слова негромко и чётко, рассматривает зал, слегка прищурившись, словно посмеиваясь над собственной присягой и теми, кто её слышит: любимец Леворукого клянётся именем Создателя — как вам такой казус, господа? Едва дождавшись кивка Придда, прокурор начинает говорить, придвигает к себе исписанные листки: — Герцог Алва, как давно вы знакомы с подсудимым? — С прошлогоднего Фабианова дня, — Алва переводит на лицо прокурора равнодушный взгляд. — При каких обстоятельствах вы познакомились? — Церемония выбора унаров в тот раз несколько затянулась, я успел заскучать. Мне пришла в голову фантазия обзавестись оруженосцем — и я предложил герцогу Окделлу поступить ко мне на службу. — Как на это отреагировал герцог Окделл? — Согласился. — Как вы полагаете, герцог, — Колиньяр слегка подаётся вперёд, опираясь локтем о стол, — он принёс вам клятву без задней мысли, искренне? Или же он мог желать вам зла? — Мне неизвестно, чем руководствовался герцог Окделл, — Алва пожимает плечами, — я не спрашивал его об этом. — Но ведь именно вы подавили мятеж на севере, — Колиньяр слегка кривится, — Эгмонт Окделл был убит вашей рукой. И вы не опасались взять его отпрыска к себе в дом? — Нет. Колиньяр, очевидно, ждёт чего-то ещё — и досадливо сводит брови, когда осознаёт, что пауза длится уж слишком долго. — Почему же? — Мне было интересно, во что это выльется, — тонкие губы трогает усмешка, и Ричард против воли чувствует знакомое покалывание в груди — как бывало, когда монсеньор решался на очередное безрассудство и все кругом предрекали ему неудачу, уверяя, что уж на этот раз Ворон окончательно тронулся рассудком. — Ваш оруженосец когда-либо проявлял к вам враждебность? — О да. На вторую неделю службы он вызвал меня на дуэль. Пришлось настоять на отсрочке: всё же поединок до смерти с собственным оруженосцем — скандал не того сорта, который я предпочитаю, — Алва коротко усмехается. — И как вы отнеслись к этому вызову? — Я был бы весьма удивлён, если бы обошлось без него. Чтобы скоротать ожидание, я предложил герцогу заняться с ним фехтованием. Не сказал бы, что эти уроки принесли выдающийся результат — впрочем, полагаю, дело отчасти в том, что наши взгляды на тактику существенно различаются. Мне не слишком импонирует стиль атаки, присущий герцогу Окделлу, я нахожу его излишне прямолинейным и нерасчётливым. Колиньяр всё хмурится — похоже, Алва отвечает не то, чего он ожидал. — Как вы можете описать свои взаимоотношения с герцогом Окделлом? — Ну, как… Пожалуй, с ним было нескучно. Притом, что герцог очень предсказуемо реагировал на всё вокруг — это, однако, были яркие реакции. Я успел от такого отвыкнуть. — Вы доверяли ему? — В определённой степени. — Можете пояснить? Алва на сей раз не спешит с ответом, белый лоб прорезает морщинка, пальцы слегка сжимаются. Ричард едва ли ощущает, как всё замерло, занемело внутри в ожидании его слов — до тех пор, пока при первых звуках ровного глубокого голоса пульс не начинает колотиться торопливо и жарко. — Я осознавал, что у герцога Окделла достаточно поводов для того, чтобы ввязаться в какой-нибудь заговор. Я не считал это причиной относиться к нему так, будто он в него уже ввязался. А Дорак — считал, поэтому и не велел никому брать Ричарда в оруженосцы, и только Рокэ Алва нарушил запрет… Что же, выходит, Дорак был прав? Ричард усмехается беззвучно и горько, голос Колиньяра доносится будто откуда-то издалека: — Расскажите, что с вами происходило вечером восемнадцатого числа Весенних Волн.