Я-в-спектакль-попал-иммерсивный

      Петя всегда чего-то боялся. Петя всегда боялся всего.       Маленький, щербатый и несуразно нескладный Петька до одури боится соседскую собаку. Понять можно: злобная такая была, вечно рычавшая утробно, и хозяйка у неё злобная и вечно рычавшая была. И лаяла она постоянно, на всех-всех лаяла, а хозяйка на всех лаяла ещё громче. Однажды она Петьку за руку цапнула даже — собака, не хозяйка, хотя и эта дряхлая кошёлка, наверное, могла бы — и насквозь ладонь прокусила. Пришлось кучу уколов от бешенства, столбняка и других смешно звучавших болезней делать. И шрам в виде звёздочки с обеих сторон остался. А всё это в августе перед первым классом было, и на той-самой-фотографии-с-гладиолусами бинт на руке ярче гладиолусов вышел. Страшная собака была.       А ещё Петька тараканов боится. И крыс. И мышей. Да и других собак тоже боится. И других громких звуков. И… а отец всё время рявкает. Петька, мол, не девчонка, а боятся чего-то только девчонки, и стыдно быть должно. И Петька, украдкой крохотным кулачком утирая глаза и нос, совсем точно ничего не боится, потому что отец запретил. Хотя, правда, отца он боится сильнее всего. Особенно когда тот напьётся. А напивается он каждый вечер; кулак у него вовсе не крохотный, и пользуется он им совсем не украдкой. На носу некрасивая горбинка осталась, и дышать стало тяжеловато.       Домой Петька после школы возвращаться боится, а в школу идти — тоже. Там учительницы по столу деревянными треугольниками с размаху бьют, там на тебя кричат за каждое слово, там и мелом в тебя кинуть могут, если ты как-нибудь неправильно и не вовремя улыбнёшься. Там старшеклассники страшные, да и одноклассники — не лучше. В школе страшно, дома страшно, на улице…       Тоже страшно, потому что машины несутся слишком быстро, и Петьку один раз даже сбили как-то некстати. Некстати, потому что у матери тогда на работе проблемы были, а отец снова запой объявил — тут уж не до каких-то там сотрясений Петькиных мозгов. К нему в больницу даже не пришёл никто; не то чтобы он ждал, конечно, что придут. Но могли бы и прийти — вдруг насмерть сбили? Хотя — думает десятилетний Петька, плашмя лёжа на койке и мутным взглядом пересчитывая пятна на потолке, — лучше б всё-таки насмерть сбили. Тогда б бояться можно было перестать. Жить — это всё время страшно, а помереть — это, как-никак, раз страшно и навсегда спокойно.       Всё в жизни страшно; не пугает только музыка. С ней и в ней Пете хорошо, тепло, приятно. Её он чувствует и чувствует, что она чувствует его. Ноты на бумагу ложатся легко, кирпичик за кирпичиком для Пети новый дом выстраивая. В десять он ещё больше на хлипкий шалашик похож, в двенадцать — уже на хибарку, в тринадцать это хрущёвка, а к пятнадцати, Петя уверен, вырастает крепкая, стройная и надёжная сталинская высотка. В пятнадцать он уже готов свой старый дом — с пьяными пустоглазыми родителями, с тараканами во всех щелях, с громкими звуками, с душной плесенью и с глухим страхом — оставить; уйти в новый — красивый, идеальный. Без страхов.       И он уходит действительно — без записок и прощаний, без слёз и ссор, просто в один день боится вернуться домой — и не возвращается. Ныкается по вокзалам, переходам и квартирам случайных знакомых, пишет музыку, пишет стихи, живёт, радуется, боится… всего. На смену осязаемым страхам пришли другие. Мысли о насекомых, собаках и грызунах больше не появляются, хотя новые грызут не хуже.       Я никому не нужен.       Моя музыка ничьё сердце не тронет.       Мои стихи ничью душу не ранят.       Я никому не нужен.       Кто я?       Петя не знал. Пока не встретил Веронику. Вероника стала лучом света в его бесконечной тьме — нет, не лучом, целым прожектором, театральным софитом, самим солнцем. Вероника была самим светом. С Вероникой, казалось, Петя уже ничего не боялся. Для неё и про неё он писал, для неё и про неё он жил.       Петя думал и верил, что ничего больше не боялся. Боялся, на самом деле, ещё как; узнать об этом, правда, пришлось постфактум. И утирать слёзы уже не украдкой, а открыто. И кричать громко, истошно. Рычать, лаять, биться, рыдать, нестись, с каждым своим страхом встретиться, каждый — перемахнуть, каждым стать, только… только Веронику это не вернуло. А без Вероники ничто не имело смысла.       Без Вероники вернулся бесконечный ужас. Без Вероники в душе погас тлевший уголёк. Без Вероники он остался один.       Да, Петя всегда боялся всего.       Но больше всего Петя боялся себя.       Нет, не мы твои страхи. Ты сам свой страх.       Но       Всё хорошо. Встал и пошёл.