С первыми цветками весны

      Когда начинают таять снега, а ветер приносит приятное тепло с юга — обязательно что-то случается — наступает весна.       Лес поприветствовал путников свежим воздухом и слегка горьковатым запахом хвои. На местами заболоченных полянах все ещё стояла вода, а кое-где, где теплого солнечного света было в изобилии — распустились первые цветочки, тянущиеся своими нежными лепестками к солнцу. Полянки эти, словно маленькие родинки, были хаотично разбросаны по огромной территории, были достоинством леса. Природа ожила, наполнилась живым радостным щебетом птиц, покрылась нежной зеленой травкой и звуками трели капели.       Германия задирает голову вверх, к самому солнцу, прикрывает глаза и набирает в легкие побольше воздуха — его обдает свежестью леса и едва уловимым запахом свежей травы, кожу оглаживает почти невесомое тепло солнечных лучей. Кажется, замечтался. Рядом стоит Россия, что-то тихо бурча под нос, всем своим видом показывая усталость — лоб и нос его покрылись испариной, а короткие волосы на висках приклеились к коже. Германии кажется, что Россия чем-то напоминает ему весну.       — Понять не могу, каким образом ты все-таки смог вытащить меня на улицу. И на кой черт я вообще согласился выйти из дома…       Германия не слушает, кажется, ему вообще нет дела до бурчания друга. Приоткрыв глаза, он улыбается с непривычной для себя нежностью, просто идет дальше. Резиновые сапоги звонко хлюпают по лужам, когда оба товарища продвигаются чуть дальше к поломанной сосенке. Дерево было погрызано по окружности, от чего сильному ветру было легко его сломать — заяц погрыз. Германия забирается на поломанную сосну, ступает два шага и чуть не падает, поскользнувшись о влажную кору.       — Осторожнее, черт тебя дери! — выругивается Россия, подхватив друга за плечо, слегка сжал.       — Да брось! Тут невысоко, да и тем более, в низине пока ещё не так влажно. — оправдывается юноша.       — Правда? Тогда я тебя сейчас отпущу и будь, что будет! Свалишься — я тебе помогать не стану! — не отпустил, даже наоборот, впился ногтями в кожу ещё сильнее. Между бровями появляется небольшая складочка, а слегка припухлые губы становятся тонкой полосочкой.       Германия смотрит по сторонам и в очередной раз убеждается — хорош лес весной. Запах травы и хвои бьет в нос, кое-где на зеленой траве все ещё есть снег — большая неожиданность. Улыбается. Как-то очень глупо, по-детски жизнерадостно. Весна плохо на них влияет.       Юноша поднимает свободную руку, на манер самолета, ступает пару неуверенных шагов, смеётся. России кажется это глупой затеей. Они смотрят друг на друга несколько коротких секунд, и Германии невыносимо хочется превратить их в вечность — смотреть снова и снова, забывать этот момент, а потом вновь проживать. Делает шаг по скользкому дереву, все ещё смотря на друга. Едва ли не свалившись чувствует, как сильные руки крепко придерживают его и не дадут свалиться. Россия все ещё не отпускает. Юноша придерживает друга под локоть, пока тот гордо, на манер отца, вышагивает по дереву. Смеются, теперь уже вместе. Звенящий юношеский смех дополняет радостную картину мирно пробуждающегося леса.       Где-то неподалеку журчит ручей, а все-таки снег — большая неожиданность. Хлюпанье стоячей воды отдаленно напоминает плачь ребенка, значит ли это, что этот звук отдаленно напоминает звук звенящей грусти. Тогда, что такое радость?       Идут дальше, рука об руку, придерживая друг друга, когда ноги начинают разъезжаться в грязи. Цепляются за деревья, хохочут. И Германия понимает, что их тихая песнь молодости — и есть весна. Россия весна, и он сам — тоже.       Ветви деревьев больно бьют в лицо, когда кто-нибудь из них случайно не заденет низкую ветку, тогда второму непременно хочется впихнуть его в грязь, и наблюдать, как тяжело барахтаться на поверхности, где ничтожно мала сила трения. Постепенно из-за высоких деревьев начинает показываться сухая полянка, где редкими точками росли низенькие цветочки и пахло тут — необычайно свежо.       Они оба, грязные и уставшие, падают прямо посреди поляны, закрывают глаза и тяжело дышат. Сердце Германии бьется так быстро отнюдь не из-за накатившей усталости. Возможно, виной всему его спутник, который очень сильно напоминал весну, всем своим существом напоминал молодость и непокорность. Германия улыбается, потому что ему необычайно хорошо, а над головой светит солнце, ветер играет с волосами, теплыми порывами обдувая шею, а возле него, сложив руки под головой, лежит Россия — тоже уставший. Юноше кажется, что его друг необычайно, просто непозволительно красивый: его припухлые покусанные губы слегка приоткрыты, а глаза, ясные, как этот по истине прекрасный день, смотрят прямо на него. Он тоже улыбается Германии, вкладывая в эту улыбку так мало, но в ней все равно непозволительно много всего — едва уловимая радость, легкая скорбь, умиление и что-то ещё. Что-то неуловимое, но в то же время невыносимо важное. Важное для них обоих.       Германия достает из внутреннего кармана коричневой кожаной куртки металлическую флягу. Медленно покручивает между пальцами круглую крышку, открывает и впивается в неё губами. Россия наблюдает, как кадык друга быстро опускается, а сам он, слегка зажмурившись, прикрывает рот рукой, шумно выдыхая. Терпкий напиток обжигает рот, приятным теплом раскатываясь по телу. Они оба как будто попробовали наступившую весну на вкус — привкус чего-то сладкого, вперемешку с созревшей сливой и лимоном.       — Интересно, а чем пахнут весенние облачка на небе? — вдруг спрашивает Россия, и Германии становится как-то неловко.       — Думаю, сливой.       Юноша сдержанно кивает, потому что спонтанный вопрос выбил их обоих из колеи.       — Значит, вкус и запах весны — все-таки слива.       Германия соглашается коротким кивком, потом опускается рядом с Россией. Нежная травинка щекочет щеку, когда лицо и слегка влажные от пота волосы его касаются травы. Волосы России, кажется, пахнут ромашкой и земляникой, Германия вдыхает этот запах снова и снова, и попадает прямиком в ненаступившее лето, где будет тепло, возможно, жарко, а они будут купаться в речке, прыгать с подвесного моста прямо вниз, в теплую воду.       Они ненадолго прикрывают глаза, вслушиваются в треск покачивающихся деревьев и стук клюва дятла. Германия вдруг вспоминает, что у друга есть кортик, подаренный некогда отцом перед самой смертью. Раньше он видел его все пару раз. Сейчас же в глазах России плясали черти. Все произошло на удивление быстро: Россия резко перевернулся, навис над немного испугавшимся другом, а в руке уже поблескивал серебряный кинжал.       От металла повеяло невесомым холодом, а едва уловимый страх сковал тело Германии. Может, он сейчас умрет? Нет, Россия не позволит ему так легко покинуть его. Рукоять клинка была изготовлена из какого-то дорогого дерева и блестела на солнце, по богам были вырезаны два ворона, по крайней мере, Германии так показалось. Шумно сглотнул, вероятно, действительно такой резкости. Лезвие злобно поблескивало на солнце.       Говорят, что если очень часто и подолгу смотреть в лицо смерти, то она неожиданно скоро придет за вами. Так неужели, Германия вдоволь наигрался с нападками отца, что теперь смерть так жестоко отнимет у него все: его жизнь, душу, его Россию? Или Россия — и есть смерть? Он не знал.       Они больше не разговаривают, просто смотрят друг на друга, и Германии невыносимо неловко: тело его друга придавило к земле, трава щекочет щеки, а волосы России пахнут ромашкой и земляникой.       — Я бы убил тебя, друг мой, — шепчет он у самого уха. Улыбается. — Но увы, весну я эту так надеюсь проводить с тобой.       И все закончилось. Вот так, просто и очень странно. Лезвие кортика скрылось где-то под одеждами юноши, а сам Россия вскоре опускается рядом с Германией на колени. И все-таки, весна на них плохо влияет — юноша кладет его голову на свои ноги, опирается на руки и тяжело дышал, а Германии кажется, что стук его сердца слышат все: лес, цветы, трава и Россия. Выдыхает — пусть, зато его друг пахнет весной, его глаза чистые, как небо и смотрят на него с некой заинтересованностью.       — Почему только весну?       Молчит. Наверное, ответ невероятно очевиден, просто юноша не видит ничего дальше собственного носа.       Неловко.       Россия склоняет голову вниз, смотрит на прикрывшего глаза друга — он это чувствует. Они оба чувствуют что-то непонятное, а их сердца бьются бешено. Открывает глаза, видит, как его друг склонился ещё ниже — теперь мягкие волосы щекочут щеки, запах ромашки и земляники усилился. Улыбаются.       — Знаешь, друг мой, — говорит Россия, — ты очень красивый. Как ангел, знаешь?       — Почему ты так думаешь?       — Потому что прямо сейчас я смотрю на тебя, — он прикусывает губу, кадык резко опустился.       Германия протягивает руки, обхватывая чужое, уже такое знакомое, лицо руками. Смотрит внимательно, как постепенно меняются на нем эмоции, гладит щеки большими пальцами. Подтягивается чуть ближе, теперь они видят только едва различимый блеск глаз друг друга. Россия сам делает последний рывок, припадая своими губами к чужим.       Поцелуй получился не таким страстным, как они оба ожидали. Он распустился на губах первыми цветами весны, был таким невинным и неумелым. Когда приходит весна — обязательно что-то случается — два сердца находят друг друга.       Им не хочется отстраняться друг от друга, потому что весь мир сгустился до крохотного расстояния между ними, когда они делают глубокий вдох. Снова целуются, на этот раз более уверенно. В нос бьет запах вишни и карамели — запах Германии, и ромашки с земляникой — России.

***

      Лежа бок о бок на траве, они смотрят в небо. Земля все-таки сырая, их тонкие штаны промокли практически насквозь, но им все нипочем. Закинув ногу за ногу, Германия тычет пальцем в небо:       — А это рука.       Россия приглядывается, поворачивает голову несколько раз, хмыкает:       — Какая же это рука? Я вижу тут жирафа!       Германия смеётся. Облака мирно плывут по небу и на секунду кажется, что все будет хорошо.       Нет, не будет.       — Ты спрашивал, почему я хотел проводить с тобой только эту весну, — начинает Россия, поправляя взъерошенные волосы и заправляя выбившуюся прядь за ухо, — потому что по началу лета я должен буду тебя покинуть. Возможно, навсегда…       Не понимает. Слова России на секунду стали набором непонятных звуков. Кажется, небо потемнело и над ними начали сгущаться тучи.       — Подожди, как это…       — …Не перебивай! — обрывает все попытки расспросить себя Россия, — Это действительно очень важно, друг мой. Дело в том, что вскоре я покину город, страну… Не знаю. Мы не увидимся никогда, у нас есть только эта весна.       Они больше не смотрят друг на друга, просто не осмеливаются. Тишина больно сдавливала сердце, кровь в венах пульсировала и больно билась о стенки сосудов, в глазах потемнело. На мгновение Германия вообще перестал слышать, престал дышать — он умер, на долю секунды, минуту, маленькую вечность, растянувшуюся между ними — он умер. Потом открыл глаза, почему-то в горле застрял ком слов, которые он так и не успел сказать. Снова закрыл. Захотел забыть этот разговор, Россию, все что было минутами ранее — забыть себя и собственное имя.       На секунду Германия даже возненавидел Россию, но быстро остыл. Время остановилось, сердце забилось ровно, дыхание восстановилось — он просто вял его за руку.       Все не будет хорошо. Уже никогда.       — А письма писать будешь?       — Не знаю.