Эти безумные мечты

Проснувшись глубокой ночью, Эймонд лежит, всматриваясь в смутно белеющий в темноте потолок. В груди такая тяжесть, словно Вхагар уселась на него всей тушей, а малейшее дуновение воздуха отзывается прохладой на влажной от пота коже. Не глядя, он проводит рукой по постели рядом с собой, в напрасной попытке отыскать что-то — кого-то — кого там нет, и не может быть. Она снова ему приснилась. Буйные её кудри, которые так сладко было наматывать на кулак. Карие глаза, такие тёмные, что в них не было видно зрачков. То, как она смотрела на него. То, как стонала, стискивая ноги вокруг его поясницы, как касалась кончиками пальцев его сапфира. Я сделала тебе больно? Рассмеявшись ей в лицо, он ответил, что нет, и это не было ложью, почти не было. Скажи он тогда ещё нет — это было бы ближе к правде. *** Первыми словами Деймона, когда они прибыли на Драконий Камень, стала новость о том, что дедушка — король Визерис — мёртв. Услышав это, Рейнира взглядом приказывает служанкам увести детей, и те повинуются с тихим «Да, принцесса». Быть принцессой Рейнире Таргариен осталось недолго. Деймон ведёт её к столу с картой, где Рейниру ждут уже боги знают как долго, и Вейра старается не смотреть на то, с какой силой он сжимает руку жены, когда им сообщают о том, что Эйгон объявил себя правителем Семи Королевств. Внезапно Рейнира вскрикивает, шарит среди складок юбки, а когда поднимает ладонь — пальцы выпачканы кровью. — Ребёнок вот-вот родится, — дрожащим голосом говорит Рейнира, глядя на всех полными слёз глазами. На её лице — ужас, словно перед мысленным взором будущей королевы — её собственная мать, убитая во время родов, и отец, умерший от посланного богами проклятия. Рейнира запирается в своей комнате почти на три дня — достаточно долго, чтобы эхо в залах Драконьго Камня повторяло стоны её боли и гнева снова и снова. Так долго, что стоило бы позвать Вейру на помощь, но её мать не из тех, кто эту помощь примет. Рейнира — словно остров в эпицентре бури, которую может унять лишь она сама. Рейнира — и её длинные, как у сирен, серебряные волосы, мокрые от пота брови, и лиловые глаза, полные печали нынешней и той, что ждёт впереди. Вейра словно наяву видит долговязую тень Неведомого в комнате матери и думает, кого же из близких ей суждено потерять на этот раз. Её дядя Эйгон — предатель. Тётя Хелейна — предательница. И Эймонд… ну, он ведь знал, чего хочет на самом деле. Вейра помнит каким тёплым ей показался сапфир наощупь, помнит, огонь во взгляде Эймонда — тогда, возле камина, помнит, как он смеялся — искренне, запрокинув голову. Когда-то он был мягким и тихим мальчиком, сдержанным и нерешительным, но именно он стал тем мужчиной, которого она выбрала. Тем мужчиной, которого она хотела — родившимся из ненависти и крови, с обещанием войны в сердце и бегущим по венам драконьим огнём. Она это знала, даже если не хотела признаваться самой себе, знала, и всё равно хотела его. На самом деле, она всё ещё его жаждет. Должно быть, ей придётся умереть, чтобы избавиться от этого желания. У новорожденного ребёнка Рейниры — носик матери и губы Деймона, дыра, там где должно было бы быть сердце, и зажатый между ножек хвост. Крохотное существо не издаёт ни единого звука и лежит неподвижно, как камень. Рейнира называет её Висеньей, и пеленает, как делают это Молчаливые Сёстры, готовя к похоронам. На похоронах последней своей дочери, последнего ребёнка, мать получает корону — вот так, ни торжественности, ни церемоний. Глаза Рейниры кажутся мёртвыми; ничего не выражающим взглядом смотрит она на опускающихся перед ней на колени людей. Вейра опускается в грязь вместе со всеми, и не может не думать о лилейно белой руке, долгопалой и узкой, сжимающей горло теперь уже королевы. Правление её матери началось с огня и крови, и это было лишь вступление. *** Его советники снова спорят. Кажется, они только этим и занимаются дни напролёт. Кто из лордов предаст клятвы, принесённые двадцать лет назад, когда отца угораздило назвать Рейниру наследницей Железного трона; какое вино пить на собраниях Малого Совета; где взять денег на ремонт в Драконьем Логове и кому вообще поручить это дело… Его советники спорят по любому поводу, но больше всего о том, как подавить зарождающийся на Драконьем Камне мятеж. Никто даже не упоминает попытки договориться, предупреждения или призывы к миру, нет, королевский Совет ведёт себя так, словно война уже началась. Всего лишь несколько часов назад именно ему пришлось приказать Солнечному Огню сжечь тело отца дотла. Вечер выдался прохладным, закатное солнце залило горизонт розовым, и в бледном предсумеречном свете драконье пламя выглядело сияющим, как расплавленное золото. Он стоял между сестрой и братом, сложив на груди руки, как и положено славному, покладистому, исполненному печали королю, каким ему следовало бы быть, стоял, кусая губы, чтобы не расхохотаться. Смех неудержимо бурлил и рвался наружу; медный вкус крови из прикушенной губы до сих пор ощущается на языке. Его сестра выглядела меланхоличной и отстранённой; может быть, потерялась в очередном из её видений. Ужасно хотелось взять её за руку и успокоить — помнится, у него это всегда выходило неплохо, но Хелейна не любит, когда её трогают. Особенно он. Эймонд же смотрел на песчаные дюны вдали так, словно каждая из них лично его оскорбила. Судя по его лицу, больше всего на свете ему хотелось оказаться на спине Вхагар и сжечь всё вокруг в уголья. Брат ведёт себя странно с тех пор, как Рейнира с её выводком бастардов уехала из Красного Замка, и ещё более странно — с того момента, как узнал о смерти отца и о том, что Эйгон решил объявить Железный трон своим. Стоило бы спросить у него, что случилось, но вся эта история с братской заботой и вниманием — совсем не про них. Тело отца завернули в погребальную пелену так плотно, что Эйгон видел выпирающие под тканью кости — а ведь до этого момента он и не понимал, как сильно иссушила Визериса болезнь. Никто, ни один человек, включая его собственную мать с её застывшим лицом, поджатыми губами и взглядом куда-то в сторону, не спросил его, как он себя чувствует. Заговорив, Эйгон перебивает мастера над законом, благородного и невыносимо раздражающего лорда Джеспера Вильде — плевать, он всё равно его не слушал. — Давайте обсудим те условия, которые я хочу предложить своей сестре. Мастер над законом смотрит на короля, потеряв дар речи, открывая и закрывая рот, словно выдернутая из воды рыба. Приятно знать, что ещё можешь кого-то настолько удивить. Он носит корону Завоевателя, опоясан его мечом и наречён его именем, сидит на Железном троне и правит Королевской Гаванью, но всё это и скорлупки яичной не стоит, если он не сумеет договориться с Рейнирой о мире. Они называют её Чёрной Королевой, и Эйгон понятия не имеет, почему. Её цветом всегда было золото. Сидящая рядом Алисента вздрагивает, словно очнувшись от сна, и когда она поворачивается к нему — на какое-то мгновение Эйгону чудится улыбка на её губах. Он и не вспомнит, когда мама в последний раз ему улыбалась. (на коронации, но он этого не видел) — Но… но у нас нет условий, Ваше Величество… — Прекрасно! — восклицает Эйгон с ухмылкой, которая заставляет его деда скривиться, будто тот съел что-то кислое. — Лорд Джеспер, записывайте. Лорд Джеспер в ответ лишь моргает, не говоря ни слова, но мейстер Орвел не упустит такой возможности угодить королю. Вытащив откуда-то из складок своей одежды пергамент и перо, мейстер обмакивает его в пододвинутую сиром Кристоном чернильницу и смотрит, всем своим видом выражая готовность помогать. Что ж, Эйгон не собирается заставлять его ждать слишком долго. — Принцесса Рейнира должна признать меня законным государем Семи Королевств и поклясться мне в верности перед Железным троном. Взамен она получит во владение Драконий Камень и титул его правительницы. Впоследствии остров и замок на нём перейдут к её законнорожденному сыну Джекейрису Велариону. Скрип пера по пергаменту в тишине звучит очень громко. Советники Эйгона отводят глаза, но лицо его матери словно оживает на глазах, будто обращение к подруге её детства вдохнуло в Алисенту что-то новое. Когда перо прекращает свой бег, Эйгон продолжает. — Прощение будет даровано тем лордам и рыцарям, которые перешли на сторону Рейниры против своего истинного короля. Это не самые сложные условия, на которые королевскому Совету придётся согласиться, но Орвел ёрзает в своём кресле, прежде чем их записать. — Второй из её сыновей, Люцерис Веларион, станет законным наследником Дрифтмарка, а также всех земель и иного имущества дома Веларион. Младшим её сыновьям, Эйгону и Визерису, будет предложено достойное место при королевском дворе. Эйгон станет моим оруженосцем, а Визерис — чашником. Эйгон решает обойтись без недомолвок — он уже далеко зашёл, уступкой больше, уступкой меньше, какая разница? В конце концов, он король, и может себе позволить быть щедрым. — Моё последнее условие — предложение брака между моей племянницей, Вейрой Веларион, и моим братом, принцем Эймондом Таргариеном. Услышав это, дед недоверчиво хмыкает, тут же поднимая ладони в примирительном жесте в ответ на нахмурившиеся брови Эйгона. Его голос звучит спокойно, доброжелательно, но с точно таким же выражением лица Отто Хайтауэр обычно смотрит так младшего сына самого Эйгона, когда тот говорит какую-нибудь глупость. — Это слишком деликатный вопрос, Ваше Величество. Не сомневаюсь, что вы примете во внимание мнение вашего брата, прежде чем его женить. — Я уже это сделал. Дедушка, он же десница короля, наклоняется ближе; в его глазах — тот самый опасный блеск, который человека послабее духом уже заставил бы сделать лужицу на полу, но только не Эйгона, Второго этого имени, правителя, и так далее, и так далее. — Вы сами себя переиграли, Ваше Величество. Всем известно, что первые четверо детей Рейниры — бастарды. Одно дело — позволить когда-нибудь передать им древние престолы дома Таргариенов и дома Веларионов. Совсем другое — пригласить одну из них сюда и дать ей возможность захватить ваш трон изнутри. — Ничего она не захватит. Её будущий муж владеет самым большим в мире драконом. Если Вейра когда-нибудь его разозлит, он может просто скормить её Вхагар, и проблема решена. Как будто Вейра позволит чтобы её скормили кому бы то ни было. Если его план сработает, зрелище брата и племянницы, которые не смогут больше прятаться, станет лучшим развлечением, что у него было за последние годы. — Эйгон! — предостерегающе восклицает Алисента; она так сильно сжимает руки вместе, что костяшки пальцев побелели от напряжения. — Кроме того, — продолжает он, словно не слыша её, — возможно, племянница и рискнула бы что-нибудь предпринять, если б прибыла в Королевскую Гавань одна. Но если её мать примет наши условия, вместе с Вейрой приедут и её братья. Они будут при мне всё время, словно мои собственные сыновья, в Малом совете, на турнирах и пирах. Она не осмелится ничего сделать. — Ваше Величество, если вы хотите найти достойную пару для своего брата, то это легко устроить. Менее, чем в трёх днях пути на юге живёт лорд Штормового Предела. Попросите Эймонда отправиться к нему на переговоры. Боремунд Баратеон клялся в верности королю Визерису и принцесе Рейнире, но он мёртв и похоронен, и его клятвы покоятся вместе с ним. У лорда Бороса, его сына, четыре незамужние дочери. Эймонд сможет выбрать любую из них. Лорд Баратеон не откажется выдать одну из своих дочек за принца. — В этом случае мой брат не сможет сказать «нет»? — Ваш брат сделает то, что должно, Ваше Величество. Если вы его об этом попросите. — Вы переоцениваете степень его преданности, дедушка. — А вы всегда недооцениваете её, Ваше Величество. Эйгон привык к замечаниям. Он привык смотреть на людей вокруг себя и видеть на их лицах лишь разочарование. Но сейчас он ощущает что-то иное, что-то обжигающее и в то же время тяжёлое. Он думает, что это может быть стыд. Или чувство вины. Или и то, и другое разом. Он больше не чувствует себя королём — по крайней мере, не так сильно, как в тот момент, когда сир Кристон Коль надел на него корону Завоевателя. Он думал, что хочет этого. Думал, что любовь народа заполнит зияющую пустоту внутри, утолит это вечное чувство голода, но это не так. Он мечтает о дальних берегах и чужом имени, под которым смог бы жить там неузнанным — именно это он видит во сне почти каждую ночь. — Пусть я и король, но мой брат может решить за себя сам. Насколько я помню, он очень не любит, когда ему говорят, что делать. В этом он похож на нашу дражайшую сестрицу. Я поговорю с ним о возможном браке напрямую, и когда он даст свой ответ — мы соберёмся снова. Ни говоря больше ни слова, Эйгон встаёт. Советники встают вместе с ним, склоняют головы, и король покидает комнату. Сир Кристон, новый лорд-командующий Королевской Гвардии, следует за ним тенью, напоминая каждому — и Эйгону прежде всего — о той крови, которая уже пролита, чтобы он мог занять Железный трон. *** Эйгон находит брата примостившимся между двух корней чардрева в богороще. Что-то в этих деревьях всегда вызывает у Эйгона смутное чувство тревоги — должно быть, всё дело в вырезанном на дереве лике, думает он, и в том, что капли сока на нём выглядят точно кровь. — Подумываешь о том, чтобы вернуться к древним ритуалам, братец? Фыркнув, Эймонд поднимает брови, не отрываясь от книги. Она написана на валирийском, одна из старинных книг отца по истории, несомненно. Эйгон помнит, что Вейра тоже любит книги о Валирии. Хоть какое-то утешение — знать, что племянница не умрёт от скуки в Красном Замке, если брат выберёт её, а не одну из толпы дочек лорда Бороса в Штормовом Пределе. — Скорее мать подаст мои яйца на ужин, — говорит Эймонд, заставляя Эйгона прыснуть от смеха. Звук высокий и тонкий, словно визг поросёнка. Узри, Розовый Ужас! Не так уж и весело это было с самого начала, и тем более — с тем, что случилось после. На самом деле, Эйгон не уверен, было ли это удачной шуткой вообще. — Она и пальцем тебя не тронет, ты же знаешь. Ты ведь её любимчик, — напоминает Эйгон. Это старая рана, самая старая, которую он может припомнить, и самая глубокая, но он улыбается сквозь боль, потому что улыбкой проще всего спрятать ложь. — Её любимчик — Дейрон, придурок. Эймонд встаёт на ноги одним стремительным гибким движением. — А, ну да. Наш золотой ребёнок. Интересно, хорошо ли дядюшка Хобарт с ним обращается. Я пошлю ворона. От нас всех. — Хелейна пишет ему каждую неделю. — Точно. Конечно. Конечно, она пишет. Эйгону становится очень не по себе, когда внимательный взгляд брата наконец падает на него. Он никогда не признается, но Эймонд иногда заставляет его нервничать так же, как и плачущий кровавыми слезами лик чардрева. Всё дело в отсуствующем глазе, полагает Эйгон. Он думает — и не в первый раз — что же нашла племянница в его брате. И он, и она — тщеславные гордецы, непостоянные и думающие о себе слишком много. Может, её привлекает его шрам. Или же то, как Эймонд улыбается — самоуверенно и безжалостно. Он не понимает, и не поймёт, проживи ещё хоть сотню лет. — Что-то ещё, Ваше Величество? Брат смеётся над ним. Эйгон видит это в изгибе его губ, изломе брови, видит насмешливые искры в уцелевшем глазу. Ему стыдно признать, что он спасовал, но смелость покидает его. Эйгон качает головой. Он король, но никогда ещё не чувствовал себя таким маленьким, таким незначительным. Хмыкнув, Эймонд уходит, и Эйгон остаётся один в тишине, нарушаемой лишь тихим шёпотом ветра в ветвях чардрева. Тем временем его дед покидает город на корабле, направляющемся на Драконий Камень. Десница везёт послание, содержащее выдвинутые королём условия. Но не все. *** Деймон хочет, чтобы её мать отправилась на войну. Он мечтает превратить Зелёных — хотя бы большую их часть — в пепел и прах, и противостоять этому напору, проявлять сдержанность Рейнире непросто. Она стоит в комнате, полной мужчин, которые ждут от неё наставлений, ждут, что она скажет, куда им идти и что делать, но они здесь не только за этим. Все они пришли в память о клятвах, принесённых когда-то отцу Рейниры, хотя верность не значит абсолютной уверенности. Именно поэтому они так сдержанно реагируют на каждое слово королевы, осторожно, не особо скрывая сомнений, именно поэтому чаще смотрят на Деймона, чем на неё. Вейра видит их якобы тайные мысли так же ясно, как если бы они были написаны у них на лбу. Наследником следовало бы назвать Деймона. — Простите мне мою прямоту, Ваше Величество, но есть ли смысл спорить? На вашей стороне — сила, равной которой в мире не было со времён Древней Валирии. Драконы. Забавно слышать это от лорда Бартимоса Селтигара, который только что в обморок не падает от страха, едва заслышав вдали драконий рёв или заметив в небе росчерк драконьих крыльев, хотя в его жилах и течёт валирийская кровь. — У Зелёных тоже есть драконы, — напоминает советникам Рейнира. — У них только трое взрослых. У нас же есть Сиракс, Караксес и Мелеис, ваши сыновья владеют Вермаксом, Арраксом и Тираксесом. Ваша дочь летает на Серебряном Пламени, а моя Бейла — на Лунной Плясунье. Только не Серебряное Пламя, думает Вейра. Не Деймону решать, где и когда использовать принадлежащего ей дракона. Рейнира обводит взглядом комнату в поисках поддержки, но не находит её ни в одном из лордов. — Деймон, ни один из наших драконов никогда не был на войне. — Есть также драконы без всадников, — продолжает Деймон, будто и не слыша её. В последние дни такое случается часто. — Морской Туман всё ещё живёт на Дрифтмарке. Вермитор и Среброкрылая — на Драконьей горе. Кроме того, там же гнездятся ещё три диких дракона. — И кто полетит на них? Возможно, Деймон не знает её мать и вполовину так хорошо, как ему кажется. На крепко сжатой челюсти Рейниры бьётся венка; напряжение в комнате скручивается спиралью. Вейра ощущает почти бессознательное желание оказаться как можно дальше отсюда, дальше от атмосферы, пронизанной азартом и страхом, дальше от ярости мужчины, который всю жизнь провёл в поисках достойной его войны. Сражение на Ступенях было для него всего лишь разминкой. Конечно, она никуда не уйдёт, как и Рейнира. — У нас тринадцать драконов против их четырёх. Я также пересчитал яйца, которые есть на Драконьей горе, — говорит Деймон, красуясь своей предусмотрительностью. Интересно, думает Вейра, хватит ли его предусмотрительности на то, чтобы заранее посчитать, сколько крови прольётся во время пляски драконов. Ведь это будет кровь её братьев, её кузины Бейлы, её собственная кровь. Есть ли Деймону вообще до этого дело? — Теперь нам стоило бы подумать о месте, где мы могли бы собраться, достаточно большом. — Пройдя вдоль расписного стола, Деймон перемещает одну из металлических фигурок, означающих их силы, в Речные Земли, к северу от Божьего Ока. — Харренхолл. Мы отрежем Запад, окружим Королевскую Гавань драконами, и сможем насадить голову каждого сторонника Зелёных на пику раньше, чем сменится луна. Вейра чувствует, как её наполняет ужас. Зелёные — предатели, но они всё ещё её семья. Говорят, что убийство родственника — грех страшнее любого другого в глазах богов. Это пятно, которое никогда не смоешь, язва, которая остаётся на сердце и в душе навсегда. И это то, какими их хочет сделать Деймон — запятнанными. Осквернёнными. Ослеплёнными гневом, как и он сам. — Ваше Величество, в море замечен корабль. Галеон под знаменем с трёглавым зелёным драконом, — объявляет сир Эррик Каргилл. Лорды, собравшиеся вокруг расписного стола, переглядываются. Рейнира не произносит ни слова, и в её глазах такой же испуг, с каким она смотрела на жалкое собрание во время своей коронации. Деймон ни минуты не медлит. — Сообщите стражникам на башнях, — командует он, хватая Тёмную Сестру. — Следите за небом. Все тут же бросаются выполнять, хотя приказ отдан не королевой. *** Когда король Эйгон, Второй этого имени, Лорд и Защитник Семи Королевств, узнаёт, что сделал его дед, то просто приходит в ярость (хотя какая-то крохотная часть его не может не отдать должное дерзости старика, но голос гнева звучит громче). Лорд Джеспер сознался во всём, стоило лишь надавать на него посильнее. Отто не только действовал, не получив на то королевского разрешения, он ещё и изменил слова в послании, убрав из него предложение брака между двумя домами, самую важную часть, на которую Эйгон возлагал больше всего надежд, рассчитывая убедить сестру заключить перемирие. Выгодное место и титул для её сыновей — это, конечно, неплохо, но что бы она сказала о свадьбе своей единственной дочери? Эйгон встаёт, чувствуя, как его захлёстывает гнев, чёрный как сердце его брата, и требует, чтобы его немедленно доставили в Драконье Логово. Он сделает то, что должен был с самого начала — сядет на Солнечный Огонь и лично отправится на Драконий Камень, чтобы вести переговоры с Рейнирой и дядей Деймоном. — Куда ты так спешишь, братец? Не помню, чтобы хоть когда-нибудь видел тебя таким целеустремлённым. Эймонд. Конечно же, это Эймонд. Чувство вины сжимает свои когтистые пальцы на сердце Эйгона. Ничего этого не было бы, не окажись он таким трусом. — Наш дед… Он поплыл на Драконий Камень без моего разрешения, чтобы передать Рейнире предлагаемые нами условия. — Предложение мира? Разве не этого ты хотел? — Нет! — восклицает Эйгон, как никогда близкий к истерике. Пальцы его сжимаются в кулаки, оставляя глубокие лунки от ногтей в ладонях. Глубоко вдохнув, он чувствует как безумный рой, жужжащий в его груди, становится чуть тише. — Он сообщил ей мои условия, но не все. — Пропущенная часть касалась капитуляции нашей сестры, не так ли? — тихо, осторожно интересуется Эймонд, но это обманчивое спокойствие. Сейчас он напоминает Эйгону о звуках, которыми Солнечный Огонь даёт ему понять, что хозяин его утомил своими выходками, звуках, означающих предупреждение и скрытую угрозу. — Она касалась брачного союза между тобой и нашей племянницей. — И тебе не пришло в голову поговорить со мной об этом браке, прежде, чем предложить его своему двору, этому сборищу воров, психопатов и лжецов? Выражение лица Эймонда кажется почти уродливым; Эйгон видит в нём то, что не появлялось с тех времён, когда они оба были ещё мальчишками. Страх Эймонда Таргариена пугает, но ещё сильнее пугает его ярость. — Я хотел, брат мой. — Так почему же ты этого не сделал?! — рычит Эймонд, бросаясь на Эйгона. Он едва не сшибает его с ног, с силой впечатывая в каменную стену, а в следующий миг пальцы Эймонда стискивают горло брата, так, что навернякак останутся синяки. Эйгон с ужасом понимает, что не может дышать; он судорожно царапает руку Эймонда, оставляя набухающие кровью следы на белой коже, пока всё перед его глазами плывёт и темнеет. — Ты меня слушаешь, братец? Ещё как слушает, но он же не может даже вдохнуть, чтобы сказать «да». Эйгон задыхается, но умудряется кивнуть, и хватка на его горле слабеет достаточно, чтобы он мог сделать вдох. — Наш дед хочет, чтобы наша сестра и её муж были мертвы. Он хочет, чтобы её бастарды-сыновья были мертвы, чтобы её законнорожденный сын тоже умер. Он хочет, чтобы умерла Вейра. Эта маленькая речь звучит очень многозначительно, но Эйгон сейчас не в том положении, чтобы сходу понять, что до него хотят донести. (Он поймёт позже, когда будет коротать бесконечно долгие утра за задёрнутым пологом своей слишком большой для одного кровати. Поймёт, когда глубина его собственного одиночества будет затягивать его с головой. Всё дело в том, как Эймонд произнёс её имя — с благоговением. С болью. С надеждой. Он спрашивал себя, что же племянница нашла в его брате, но вопрос был неверным. Правильный вопрос и ответ на него всё это время были прямо у Эйгона под носом. Что же брат нашёл в нашей племяннице?) — Я полечу на Драконий Камень, чтобы сообщить сестре о твоих новых условиях. Эймонд буквально отшвыривает его в сторону, и Эйгон довольно чувствительно ушибается, упав на пол, но что-то в его груди заставляет его улыбаться против воли. Кажется, это надежда — Эйгон не уверен, потому что уже давно не ощущал ничего подобного. Кое-как поднявшись, он тянется за мечом Завоевателя, с которым в последнее время практически не расстаётся. — Вот, возьми. Пусть станет знаком, что ты говоришь от моего имени, — произносит Эйгон, протягивая меч младшему брату. Тот смотрит так, словно оружие вот-вот оживёт и ударит его. Пальцы Эймонда сжимаются, но он не притрагивается к лезвию, глядя на Эйгона с немым вопросом. Эйгон прижимает меч к груди брата, пока у того не остаётся другого выбора, кроме как взять его. Странно, ему должно было быть больно расставаться с частью их общего наследия, но вместо печали Эйгон чувствует лишь облегчение. — Ты уверен в этом? — Как никогда и ни в чём другом. Я пытался предупредить её, ты же знаешь. Ты бы не стал меня слушать, поэтому я пошёл к ней, чтобы поговорить напрямую, и объяснить, что вы двое — это очень плохая идея. Ни у тебя, ни у неё нет инстинкта самосохранения, вы несётесь навстречу опасности, не думая о последствиях. Для мужчины это считается храбростью, даже делает его героем. Для женщины же подобное поведение в лучшем случае сочтут неподобающим, в худшем — оно приведёт её на эшафот. Только представь, что вы могли бы сделать вдвоём, если бы ты хоть иногда останавливался подумать. Эймонд смотрит на брата так, словно тот спятил; Эйгон же, напротив, чувствует, как безумие отпускает его и сейчас он видит всё так ясно, как никогда в жизни. — Какая щедрость с твоей стороны, — с деланным равнодушием замечает Эймонд, невольно улыбаясь, и Эйгон смеётся ему в ответ. Расстегнув пояс, Эймонд снимает свой собственный меч ради Чёрного Пламени, и в ушах Эйгона эхом звучат слова, сказанные однажды их вечно витающей в облаках сестрой. Ты выглядишь как Завоеватель, брат. Ему всегда казалось, что предчувствия Хелейны — ерунда, блажь, лихорадочный шёпот в темноте; выдумки сумасшедшей женщины, которой проще было найти общий язык с ползучими и летучими тварями, чем с собственным отпрыском. Пустые слова, лишённые всякого смысла. Эйгон давно узнал, что слова могут значить что угодно, если ты разумен. Его дедушка всю свою жизнь построил на том, что изменял сказанное, подчиняя его своей воле, сочиняя истории настолько правдивые, насколько считал нужным. Тем не менее фраза Хелейны звучит сейчас, как голос судьбы, как предсказание и божественная воля. — Брат? — окликает Эйгон, и Эймонд оборачивается, стоя в дверном проёме; резкий его профиль кажется очень светлым на фоне тёмного дерева. Он уже вырос, но Эйгон всё ещё видит мальчика лет двенадцати, мальчика, чьё сердце полно стыда и боли из-за того, что он, возможно, никогда не сможет летать на драконе. Мальчика, который больше всего на свете хотел заявить о своём праве, данном ему при рождении с кровью Старой Валирии в венах. Этот мальчик — всего лишь тень на стене, невесомая, как паутина, и всё же упрямо цепляющаяся за своё место, пока тьма грозит поглотить мужчину целиком. — Лети быстро. Не сбейся с пути. — Никогда. *** Рейнира Таргариен, Первая этого имени, объявляет об условиях своего предателя-брата советникам; она говорит о титулах и землях, о будущем для Люка и Джейса, и о том, что король Эйгон ждёт ответа не позднее следующего утра. Рейнира ни слова не произносит о будущем дочери, и Вейра думает о мужчине с сапфиром вместо глаза, мужчине с серебряными волосами и улыбкой гадюки. Она представляет ребёнка, у которого могли бы быть глаза Эймонда и её тёмные волосы, но эта мысль ускользает, теряется, словно тоненькая игла в складках платья. Всего лишь мимолётный образ, мечта, сон, такой живой и яркий ночью, но тающий на глазах клочьями тумана, лишь только наступит день. — Человеку непросто убить дракона, — говорит Деймон, — но драконы убивают друг друга. Иногда им приходится это делать. Правда в том, что у нас куда больше драконов, чем у этого непросыхающего ублюдка Эйгона. Стоя у карты и глядя туда, где герб Хайтауэров возвышается над Королевской Гаванью, Деймон буквально дрожит от нетерпения. Беспокойный, словно пляшущие на сухих ветках языки пламени, неугомонный и взволнованный — дракон во плоти в комнате, полной заламывающих руки и дрожащих старцев. Никогда ещё разница между богами, людьми и Таргариенами не была столь очевидна. — Визерис часто рассказывал мне об истории Валирии и я усвоила этот урок. — Рейнира сегодня выглядит иначе, чем обычно. Она держится очень прямо, высоко вскинув подбородок, и кажется воплощением мудрости и ледяной ярости; несгибаемая как валирийская сталь. — Когда драконы вступают в войну, всё погибает в огне. Я не хочу править королевством пепла и костей. — Примете ли вы условия, предложенные Хайтауэрами, Ваше Величество? Вопрос лорда Бартимоса кажется обманчиво простым, но ответить на него сложно. — В чём заключается мой долг как королевы? Должна ли я сделать всё, что могу, ради единства и мира? Или же главное — сесть на Железный трон, и неважно, какой ценой? — Это слова твоего отца, — замечает Деймон, и под гневом в его словах Вейре слышится скрытая печаль. — Мой отец мёртв, — отвечает Рейнира голосом хрупким, как тончайшая корочка льда. — Но он выбрал меня своей наследницей, и не для того, чтобы я втянула королевство в войну. Напряжение в комнате затягивается петлёй; стоя между матерью и отчимом, Вейра ждёт, кто из них отступит первым. — Наши враги войну уже объявили. Что ты собираешься делать с этим? Голос Рейниры кажется таким же холодным и ясным, как первое утро Зимы, как тот день, когда вместе со снегом приходит тьма и остаётся надолго. — Выйдите все. *** Ветер безжалостно треплет его волосы, хлещет по лицу, рвёт полы одежды; дрожа от холода, Эймонд думает лишь о темноволосой девушке с белой, как снег, кожей. Он несётся сквозь звёзды и лунный свет, летит к ней сквозь бурю, ослепительные вспышки молнии и оглушающие раскаты грома. Он знает, что будет, если его миссия на Драконьем Камне будет провалена, и знает так же, что его ждёт в случае удачи. Он не может выиграть, нет, только не там, где дело касается её. Это проклятие Эймонда и это его благословение. Может быть, это и его наказание тоже — цена за любовь к девушке, с которой ему не суждено было быть вместе. Он надеется лишь, что ещё не слишком поздно. *** Деймон следует за Рейнирой, словно тень; не поднимая глаз, сдержанный и притихший, каким Вейра никогда его не видела. Завтра он уезжает на переговоры с лордом Гровером. Деймон вот-вот получит свою войну и должен быть очень доволен собой, но когда Рейнира возвращается к карте и советникам, он исчезает и больше не появляется. Пока все обсуждают планы на тот случай, если война всё же начнётся; пока королева перечисляет возможных союзников и решает что сейчас самое время напомнить им о когда-то принесённых клятвах; пока дедушка, Морской Змей, поднявшийся ради такого дела с постели, к которой его приковала тяжёлая болезнь, обещает Рейнире свой флот — Вейра стоит рядом со своими братьями и их почти-невестами и мечтает лишь об одном. Одна-единственная вещь, невозможная, несбыточная, пока Эйгон претендует на Железный трон, а отчим Вейры считает, что трон был обещан его жене по праву рождения. Я так хочу, чтобы Эймонд был здесь. Невозможно обманывать себя и притворяться, что Вейра не страдает от зависти каждый раз, видя, какими глазами Бейла смотрит на её старшего брата. К чему делать вид, что застенчивые, взволнованные улыбки и взгляды, которыми обмениваются Люк и Рейна, думая, что этого никто не замечает, не бесят Вейру так, что ей хочется что-нибудь сломать. Откуда взять в себе силы не скучать по нему, если помнишь каждое прикосновение, каждое слово, если он, только он, всегда он — то, о чём ты думаешь, засыпая, и то, что в твоей голове, стоит лишь открыть глаза утром. Должно быть, под впечатлением от речей Деймона, Джейс предлагает отправить его и Люка с письмами в Орлиное Гнездо, Штормовой Предел и Винтерфелл, чтобы напомнить Арренам, Баратеонам и Старкам о клятвах связывающих их с домом Таргариенов. Драконы летают быстрее, чем вороны, настаивает он, и выглядят куда внушительнее. Так и есть, думает Вейра, но в глубине души ей отчего-то страшно, словно за её спиной стоит сам Неведомый, нашёптывая, что это плохо закончится. Она молчит, рассчитывая, что у неё ещё будет время возразить, но только не сейчас, не перед всеми этими людьми. Вейра дожидается ночи. К вечеру сгущаются тучи, они клубятся далеко на горизонте обещанием бури. Обернув повязку Эймонда вокруг запястья, Вейра прижимает её к губам, вспоминая о том, как он целовал её перед тем, как назвать своей. Она подносит повязку к носу, и ей чудится призрачный запах костра и пепла, запах Эймонда, впитавшийся в кожу. Выйдя на балкон, Вейра смотрит, как вдали собирается шторм. Она видит стремительные росчерки молний и мечтает, чтобы он пришёл за ней. Наивная детская мечта, несбыточное желание, но глупое сердце упрямо верит, надеясь, что боги — старые и новые — услышат. Когда Вейра идёт искать Рейниру, она оставляет повязку Эймонда на запястье, как талисман на удачу и обещание чуда. Королева сидит одна; распущеные волосы рассыпались по плечам серебристым полотном, руки сложены на коленях. Рейнира всмаривается в пляшущие в камине язычки пламени так, словно они готовы поделиться с ней секретом о победе в войне, которая вот-вот начнётся. — Ваше Величество? — негромко окликает её Вейра, но мать вздрагивает, словно от удара. Она выглядит уставшей и бледной, с покрасневшими от недосыпания, запавшими глазами — на какое-то мгновение Вейре кажется, что на неё смотрит призрак Рейниры, а не она сама. Впрочем, лицо королевы тут же проясняется, и она кивает дочери, улыбаясь. — О, милая! Ты так рано встала? Или сейчас очень поздно? В последние дни я совсем потерялась во времени. — Должно быть рано, если вы успели уснуть и уже проснулись, но поздно, если вы ещё не ложились. Почти то же самое Вейра недавно услышала от мейстера Джерарда, придя к нему за снотворным, после того, как всю ночь промучилась от тошноты. Вместо помощи мейстер посмотрел на девушку со строгим и всезнающим выражением лица, и она, трусиха, так и не решилась пойти к нему снова. — Волнуешься о братьях? Не стоит. Путешествие Люка в Штормовой Предел займёт день или два, что же касается Джейса, то лучше ему пока держаться подальше от этого конфликта. Он больше не мальчик, и я не знаю, как долго ещё смогу сдерживать этого мужчину. Вейра открывает рот, но не решается заговорить. Вздохнув, она думает о стиснутых кулаках брата, о том, как дерзко кривятся его губы. Они выросли вместе, но с каждым днём она понимает Джейса всё меньше, он кажется совсем чужим. Его ярость подобна собравшейся над головой грозовой туче, глухо, угрожающе ворчащему сгустку тьмы. — Задача Джейса сложнее, это так, но, мама, ты сама сказала, что он уже вырос. Последние месяцы дались ему непросто. Может быть, полёт на Север станет тем приключением, которое успокоит его хоть немного. — Север, — тихо повторяет Рейнира, глядя в огонь; пальцы её бездумно перебирают ожерелье из валирийской стали, подарок Деймона на четырнадцатилетие. — Ты знаешь, что он должен будет сделать, когда прилетит в Винтерфелл, не так ли, милая? То, что однажды стало моим, будет моим навсегда, и я убью любого, чтобы защитить своё. Такова цена внимания Эймонда. Его любовь означает войну и кровопролитие. Вейра представляет себе его пальцы, сжимающиеся на её горле, представляет нож, пронзающий её грудь, представляет ухмылку, с которой Эймонд однажды придёт требовать плату за её предательство. — Я понимаю, что случается на войне, — говорит девушка. Пустые, поверхностные слова, и когда Рейнира в ответ улыбается — в этом нет ни тепла, ни радости, ни веселья. Это улыбка призрака, полная печали и сожалений. — У нас с тобой королевские утробы. Так мне сказала мать, когда я была моложе, чем ты сейчас. Наш первейший долг — служить королевству и нашему дому. Ты — единственная дочь законной королевы, сестра будущего короля, твоя рука — самое ценное, что мы можем предложить. Вейра знала, что это случится, всегда знала, но тем не легче слышать о своей участи. Знанием никак не заполнить зияющую пустоту в сердце, не унять боль. — И кому же мой брат предложит взять меня в жёны? — Мы думали о нескольких возможных вариантах, но Джейс считает — и я с ним согласна — что лорд Криган Старк подойдёт тебе лучше прочих. Он вдовец двадцати одного года, растит маленького сына. Говорят, что Криган хорош собой, силён и суров, как морозы зимой. — Криган Старк, — повторяет Вейра, словно в тумане. Чужое имя колко и болезненно перекатывается на языке; девушка пробует его на вкус, и оно отзывается горечью пепла, жаром пламени в её венах. Так вот на что похожа война? Вейра чувствует желание насилия и крови, и представляет вместо своих ногтей — когти, как у Серебряного Пламени. Она представляет крылья и дыхание столь обжигающее, что она смогла бы плавить башни, будто они из свечного воска. Представляет, как летит в Королевскую Гавань, похищает Эймонда и уносит за Узкое море. Вейра видит себя, ныряющую сквозь облака под луной, и слышит его смех. Никогда ещё мечты не ранили её так отчаянно больно. Мать берёт Вейру за руку и крепко сжимает её пальцы. — Милая, я знаю, что это не то, о чём ты мечтала, но нам нужны эти люди и их поддержка, если мы хотим свергнуть твоего дядю и вернуть Железный трон. Пустота внутри Вейры обретает голос — пронзительный, громкий; она ворочается внутри, вся — когти, клыки, воинственно поднятый гребень. Её невозможно увидеть, но можно услышать, и девушке кажется, что её собственная армия взывает к ней. Она должна развернуть свои знамёна. Усмехнувшись, Вейра отталкивает руки Рейниры. — Мой дядя может забрать себе и Железный трон, и ту помойку, которую он называет городом. Почему мне приходится платить за трон, на котором я никогда не буду сидеть, и за город, который никогда не увижу? Ты говоришь о долге, но ты вовсе не была обязана спать со своим рыцарем и рожать ему четырёх детей. Ты не должна была убивать отца ради того, чтобы выйти замуж за Деймона. Это не долг, а всего лишь твои желания. Так почему я не могу следовать своим желаниям, мама? Голос Вейры звучит всё выше и выше с каждой сказанной фразой, она жаждет, требует свободы и справедливости. Вейра не осмелилась бы сказать ничего подобного матери прежде, но сейчас она в ярости. Хрупкий мостик взаимопонимания между ней и Рейнирой рассыпается пеплом на глазах, и всё равно девушке кажется, что пламя взвилось недостаточно высоко. — Мама, я твоя единственная дочь, но я также и драконья наездница. Я смогу принести больше пользы здесь, чем на Севере, куда ты пошлёшь меня гибнуть в снегах от тоски. Однажды ты уже вышла замуж из чувства долга. Ты знаешь, каково это, когда тебя лишают выбора. Прошу, не заставляй меня выходить за Кригана Старка. Пожалуйста. Лицо Рейниры Таргариен, правительницы Семи Королевств, каменеет, словно выточенное из мрамора воплощение печали, и гнева, и власти, древней, как сама Валирия. — Твой будущий муж правит самым большим уделом во всём Королевстве. Его сила и влияние стоят дракона. Они стоят и дочери. Я твоя мать, но прежде того я — твоя королева, и ты сделаешь так, как я скажу. Её мама — дракон, но и Вейра дракон тоже. Драконы не спрашивают разрешения. Он берут то, что хотят, и сжигают дотла тех, кто осмелится им возражать. Должна ли я умолять тебя, дядя? Руки Вейры сжимаются в кулаки. Она чувствует прикосновение повязки Эймонда к своей коже — напоминание о мечте и наивных детских желаниях. Боги, как же ей не хватает его, она скучает по нему так отчаянно сильно, и будет скучать ещё сильнее там, на севере, где никого не окажется рядом — только пронизывающий до костей холод, и тьма, и будущий лорд муж. Когда, наконец, Вейра решается заговорить, её слова звучат спокойно и взвешенно. Она вспоминает о его губах, и руках, и о том каким был наощупь сапфир под кончиками её пальцев, и спрашивает себя, пришёл бы Эймонд за ней, если бы она его попросила. Сумел бы он отказаться ради неё от своей семьи, короля и долга. Может быть, она и дракон, но ещё она всего лишь шестнадцатилетняя девчонка. Пусть ей и нравится думать, что те крохи порядочности и благоразумия, что есть в Эймонде, принадлежат ей, Вейре, но это только мечта. Иллюзия. Тень на стене. Он обещал подарить ей весь мир, чтобы проклясть в следующее же мгновение. Эймонд непостоянен, как прилив, и неудержим, как пламя. Он от крови дракона, и отнял её девичество так же, как его брат отнял у Рейниры трон — без сожалений, наплевав на последствия, чтобы выбросить её как надоевшую игрушку, наигравшись. Вот кем она была для него — игрушка, забавная безделица, чтобы скоротать время и выкинуть за ненадобностью. Что ж, этого она не стерпит. Драконы не могут быть рабами, и она не будет. — Вы моя королева и мать, и я сделаю, как вы велите, — говорит Вейра. — Но если это моя судьба, позвольте мне хотя бы самой сделать шаг навстречу. Разрешите мне лететь в Винтерфелл на переговоры с лордом Старком. Вид женщины из плоти и крови куда убедительнее любых цветитстых обещаний, которые сможет предложить ему Джейс. Отправьте меня, мама. Позвольте мне притвориться, что у меня есть выбор. Фиалковые глаза Рейниры искрятся в свете огня. Где-то далеко за стенами замка глухо ворчит гром и вспарывают небо молнии. Когда на крыши обрушивается особенно громкий пугающий раскат грозы, что-то в лице королевы надламывается. Она дышит неровно, часто — так же, как когда Висенья, наполовину ребёнок, наполовину дракон, была внутри неё. Вейра никогда в жизни этого не забудет. Рейнира Таргариен, Первая этого имени, королева андалов, ройнаров и Первых Людей, правительница Семи Королевств и Защитница государства, притягивает Вейру к груди, обнимает так крепко, как когда-то в детстве и целует — в лоб, в щёки, в висок. — Моя милая девочка. Моя единственная девочка. Не думала, что потеряю тебя так скоро. Это не совсем ответ, но Вейра слышит сожаление в голосе матери так же ясно, как биение собственного пульса в ушах. Это ведь то, чего она хотела — шанс самой выбрать свою судьбу, так почему же она чувствует себя такой опустошённой? — Я не подведу тебя, мама, — шёпотом обещает Вейра, прежде чем отстраниться. Торопливо вернувшись в свою комнату, она надевает самую тёплую зимнюю одежду, перчатки и кожаный костюм всадницы, всё в чёрных и красных цветах Рейниры. Вейра спешит на Драконью гору под аккомпанемент разразившейся над морем бури — такая же буря грохочет в её сердце; девушка не колеблется ни мгновения перед тем, как оседлать Серебряное Пламя. От довольного рычания, которое издаёт дракон, на глазах Вейры наворачиваются слёзы. Кажется, что именно в этот момент рвётся связь между девочкой, которой она была, и женщиной. — Всё будет хорошо. С нами всё будет в порядке, — говорит она Пламени, забираясь на драконью спину. Вейра не оглядывается на громаду Драконьего Камня за её спиной, не думает о семье или о мужчине, который будет преследовать её во снах до конца дней. Пусть всё останется позади, в прошлом, а она будет смотреть только вперёд. На север. Серебряное Пламя взлетает с рёвом, от которого закладывает уши, заглушая рёв другого дракона, приближающегося с юга. Этот дракон крупнее, с чешуёй цвета старой бронзы и изумрудными глазами, и наездник его — узкая тень, бледные волосы, сапфир в глазнице.