Счастье для альфы. Кадаф

18

Яхта действующего главы Легеметон «Посейдон» стояла на якоре в открытом море, в акватории Корпорации. На судне, помимо капитана, штата охраны и Асано с Раумом, находилось еще двое человек — Лиу Ичен и Накамура Тетсуо, что должны были засвидетельствовать заключенный союз. Асано, облаченный в белую рубашку и иссине-черный костюм, стоял на носу яхты, ожидая омегу. Тяжелое, почти черное, грозовое небо висело над судном, будоража море, что несильно билось о борт яхты. Небо — недостижимое, спонтанное, спустилось на палубу, прогулялось запахом приближающейся грозы. Ему бы лечь в цветы, отлежаться немного на мягком ложе, насладиться покоем, но ветер уже манит за собой. Ветер дышит громом, путаясь в черной косе альфы еще одной цветной лентой — белой лентой, намекая про будущие цели. Асано сжимал пальцами перила, вдыхая соленую свежесть морского бугрящегося полотна, вглядываясь в черную даль беспокойной глади. Вот он застыл в одном шаге. В душе трепетало нетерпение. Он физически ощущает шорох крыльев птиц на собственной коже. Щекотно. Хочется раскинуть руки в стороны и взлететь. Ввысь, в бескрайнее, глубокое небо, перевернуться на спину и взмахнуть ими вновь, ловя поток воздуха. Хочется напиться моря, чтоб обернуться солью, взойти ею на пики морских волн, исчезнуть и вновь родиться. Он поднял глаза навстречу первым сорвавшимся из туч дождевым каплям. Небо вскоре обмелеет, выльет на него свою губительную влагу, проклянет. За выбор… Он ищет власть, а находит… губы. Впивается в них голодным, хозяйским поцелуем, ломая сопротивление, как тонкий лед, потому что не будет этот омега принадлежать никому другому, кроме него. Не будет. Дрозд на его руках — печать принадлежности. Альфе лишь остается закричать «Я твой!», взметнув руки к небу, сминая чужие губы. «Я твой». — Я замок, а ты ключ, — шепотом, оглядываясь на шорох. Он. Асано сглотнул, встречая взглядом одетого в одни лишь черные боксеры Раума. Боксеры и черная длинная, в пол, прозрачная вуаль. В руках, обтянутых черными тканевыми перчатками, прикрывающими пальцы наполовину, омега держал букет из белых калл. На его шее красовался ониксовый ошейник — тонкий, словно ободок, и такой же легкий, но надежный, как топор. Асано усмехнулся. Раум отказался наотрез надевать приготовленный для него чисто «омежий» костюм. Кадаф предпочел выйти почти что голым, чем в кружевном наряде. «Так даже лучше», подумал Асано, приближаясь, и взял парня за подбородок. — Так красивее, — шепот. Альфа коснулся пальцами спины — там, где порхала татуировка. — У меня для тебя сюрприз, — мужчина сдвинулся в сторону. Йог-Сотхотх в своем неизменном черном кожаном доспехе приблизился к парню. — Поздравляю, сын мой, — ладони, не касаясь, прошлись вдоль тела омеги. Раум недовольно поджал губы. — Зря ты так, молодой кадаф. Ты просто не понимаешь еще, дитя, что значит пара, — шепотом на ухо. — Посмотри на него, — глядя в глаза, едва слышно шевеля губами. — Ты его дыхание, его «ян». Он твой, Раум. Хочешь ты этого или нет, но он твой, — припечатал Йог-Сотхотх. — Я есть дверь. И я есть ключ, — громко. — Дрозд нашел свою пару. Да будет так, — он протянул руки к лицу омеги, наклоняя к себе, и поцеловал в лоб. — Да будет так, Раум. Асано протянул владыке черной цитадели руку и закрепил рукопожатие. Йог-Сотхотх молча кивнул и покинул судно. Больше ему тут делать нечего. Альфа повернулся к омеге. — Подбирать слова было некогда, Раум, — он провел пальцем по плотно сжатым губам своего истинного. «Своего», он улыбнулся. Звучало вкусно. — Мне минул тридцатый апрель, Дрозд. За это время я досыта наелся одиночества, — губы пренебрежительно изогнулись, в груди неприятно кольнуло неутомляемую мышцу, пальцы сжали лицо омеги. — Теперь все иначе, — тонкая улыбка. — Тебе больше некуда бежать, Раум, — шепот в самые губы, через тонкую фатиновую преграду. — Только от себя ко мне. Ко мне… Асано не солгал. Одиночества в его жизни было предостаточно. Что такой, как кадаф, может об этом знать? Кадаф существует по своим неписанным этой черной Вселенной законам. Они там, на острове, друг другу братья, а весь мир, горящий в аду, друг другу волки. Их стартовые данные изначально были не равны. Асано, рожденный от омеги, что вместо имени носил порядковый номер, даже не видел никогда того существа, что скромно именовалось его родителем. Он, выросший в интернате для альф и бет, не знающий и не понимающий элементарных понятий семьи и любви, рвался к власти и силе, потому что «царь горы» всегда один. ОДИН. Как говорил один из учителей в заведении для будущих членов Корпорации Легеметон: «Недостаточно выиграть. Остальные должны проиграть». Конкуренция. Борьба. Изворотливость. Манипуляции. Слушать и запоминать. Думать и действовать. Асано довольно быстро осознал, что они чего-то лишены. Вчерашние мальчишки превращались в молодых мужчин к тринадцати годам, потому как разум был спокоен и холоден, а эмоции практически обнулены. Невероятно трудно взрастить в себе что-то, ни значения, ни слова которого ты не знаешь. Для создания эмоционального ряда необходим пример для подражания. У Асано и ему подобных такого примера не было. Ичен их охарактеризовал когда-то, еще молодых, только-только покинувших стены интерната и вступивших в Корпорацию: «Это как смотреть в собственное отражение — точно такое же, но холодное и пустое». Они отличались от тех, у кого были семьи. Отличались абсолютно всем. Власть стала решением. Желанной звездой, которую хотелось сорвать с обляпанного чернилами небосвода. И вот, когда это, наконец, удалось, Асано упивался силой, что жгла руки, воспламеняя артерии. Восхитительное чувство родилось в черном сухом колодце — яркое и горячее, словно искра. «Наконец!» ликовал Асано. «Наконец»… Власть позволяла трактовать и менять законы так, как было ему угодно. Власть вынудила отступить пустоту, разложив свои тяжелые одежды из красного бархата на ее месте. Одиночество приветливо протянуло ладонь для знакомства, подчеркивая, что не намеревается уходить. Снисходительная улыбка на тонких губах вкупе со вздернутой бровью заиграла новыми красками, но не исчезла. Власть подразумевает под собой одиночество. Темное, как беззвездное небо, и отчаянное, как первый детский плач. Что мог знать об этом Раум? Знает ли он, что такое «волчья жажда»? Отсутствие собственной стаи? Голод гонимого в темном лесу существа? Пустота, что выползает из-под кровати, стоит щелкнуть выключателем, или не из-под кровати вовсе? Из глубин души? В Легеметон они не «братья», они — конкуренты или подчиненные, блюстители нравственной иерархии. Асано был сыт этим по самое горло. И словно издевка от природы, пуля, ужалившая его плечо. И дрозды взлетели. Взгляд альфы мазнул по тонкому ониксовому обручу на шее омеги, мужчина поддел его пальцем, запечатлел на губах целомудренный поцелуй. Его омега, а скоро будет и его ребенок. Альфа подхватил парня на руки, сминая идеально ровную до этого вуаль. Букет белых калл тяжело упал на палубу, сохранив первозданную плотность цветов. Раум сжал пальцами полы пиджака Асано, храня беспрекословное молчание. Но мужчина был доволен и этим, даже не пытаясь скрыть улыбку. Дверь в просторную каюту закрылась, отрезая альфу и омегу от посторонних глаз. «Омегой быть не перестанешь…» звучало раскатами грома в голове парня, когда его укладывали на постель, пожирая взглядом прикрытое фатой, как оберткой, тело. Асано скинул пиджак, рванул рубашку, срывая к чертям часть пуговиц. Он стремительно освобождал себя от одежды, едва ли не роняя слюни от обнажившего клыки голода. — Прекрасен, — гортанно рычал альфа, накрывая ладонью твердый пресс, забираясь пальцами под длинную черную вуаль, не снимая ее, но сминая. Ладони накрыли бедра, забрались под край трусов, подхватывая, стягивая рывком вниз. Мужчина сжал пальцами щиколотку, поднялся выше, вдоль бедра, не в силах оторвать взгляд от порочной красоты кадаф. Иной красоты, сильной. Она, в противовес слащавому свадебному белоснежному костюму Юми, что тонул в километрах кружев и оборок, метко стреляла прямо в голову крупнокалиберным снарядом. Это как сравнивать 223 калибр Ремингтон с патроном 7.62. Асано перевернул парня на живот, рассматривая аппетитные полушария. Он не дал парню отползти, согнул одну ногу в колене и вломился в зовущее его нутро. Раум выгнулся, вскрикнув. Глаза закрывала черная пелена длинной фаты, что так и покрывала парня целиком. Ломаные линии прозрачного фатина пикантно и эротично обнимали распростёртое на белых простынях тело. Кадаф пылал, дрозды взлетали к потолку серыми тенями. Альфа неистово бился в омежье тело, сраженный, покоренный, сгорал на одре черной цитадели власти ониксового замка под крики мечущихся дроздов, под стоны омеги. Мужчина физически ощущал свое проклятье, жадно заглатывающее его член. Это не Раум носит ониксовый ошейник, а он. Он. С той самой минуты, как их взгляды пересеклись в комнате для допросов. — Прекрасен, — выстанывал Асано, цепляясь зубами за шею омеги, как раз выше тонкого ониксового обруча. Раум выгнулся, закричал, пронзенный осознанием, и замер в сильных руках, что подняв, прижали к груди его тело. Асано метил его как умалишенный, не позволяя сходить отметинам, обновляя их, словно от этого зависит его жизнь. Одержимый, покоренный. Сколько раз он делил с ним постель, избегая Юми? Сколько раз он повязал его, желая лишь одного? Сколько ночей он обнимал его, как самое великое сокровище? Он не мог дышать спокойно, не чувствуя присутствия омеги в шаговой доступности. Притяжение трансформировалось в одержимость. Этого было достаточно, чтоб решение сформировалось и окрепло. Вечер плавно перейдет в ночь, а ночь в утро. Альфа будет брать его столько, сколько пожелает, пока не утвердится в своем праве, пока не насытится, не покроет все его тело собой, не завяжет узлами до помутнения, не наполнит до краев. И лишь одно будет слышать Раум, кроме собственных стонов: «Я твой», «Я твой», «Я твой» … Коньячным эхом, табачным дымом, стекающим по стенам. Я твой!

*** Ичен спустился с верхней палубы, откуда наблюдал за церемонией, на то место, где всего несколько минут назад стояли альфа и омега. Букет белых калл, перевязанных черно-белой лентой, лежал там же, где его выронил Раум. Альфа стоял и смотрел на цветы, допивая содержимое своего бокала, когда рядом встал Накамура, раскрывая над ними зонт. Первые тяжёлые капли дождя уже упали на палубу. В руке беты также был бокал с игристым. — Нам пора, — спокойно заметил Накамура, отпивая. Ичен поднял цветы, вынул у мужчины из рук бокал на высокой ножке и вложил в неё букет. Тетсуо вопросительно выгнул бровь. Альфа залпом осушил свой бокал и швырнул сосуд за борт. — Отвратительно, — скривившись. Накамура фыркнул, усмехнувшись. Ичен снял со своего пальца кольцо и надел на опешившего любовника. Затем ладонь альфы сомкнулась капканом вокруг запястья беты, и он потащил его вглубь судна, к каютам. — Ичен? — непонимающе, краснея. — Что ты делаешь? Нам… Альфа толкнул дверь каюты, прерывая сбивчивые слова любовника. Он подтащил мужчину к кровати, повалил и, выдернув из-за пояса наручники, защелкнул вокруг одной кисти и изголовья кровати. — Ичен?! Какого черта ты творишь?! Отпусти меня! Альфа получил по голове букетом, перехватил все еще свободную руку и защелкнул на ней второй металлический браслет. Цветы упали рядом на кровать. — Ичен, сукин ты сын, отпусти меня, — кричал мужчина, изворачиваясь. Альфа низко рыкнул, продолжая стаскивать брюки с трусами с любовника. — Ичен, это не смешно! — он толкнул мужчину в грудь ногой всего раз. — На тебе моё кольцо, Тетсуо. Надеюсь не нужно пояснять, что это значит? — Я не давал согласия, — прорычал бета, но замолк, вытаращив глаза на мужчину, стоило тому залепить ему рот клейкой лентой. — Я его получил уже давно, — вталкивая себя в раскрытое тело. Тетсуо замычал, запрокидывая голову, падая на подушку. Наручники дернулись, звякнули. Альфа прижимал бедра Накамуры к груди последнего, выгнувшись немного в пояснице, загоняя себя до упора. Бета был тесный, как перчатка не по размеру, но еще более желанный от этого. — Я же сказал, — толкаясь вперёд и выходя, чтоб толкнуться снова. — Меня устраивает твоя цена. Полы рубашки беты разлетелись в стороны, открывая крепкую рельефную грудь с татуировкой тигра. Накамура дергал головой в такт позвякиванию браслетов, что вторили фрикциям альфы. Ладонь Ичена огладила щеку любовника, спустилась к шее, затем накрыла грудь. Пальцы сдавили сосок. Сильно, потянули. Толчки не прекращались. Альфа повернул мужчину на бок, удерживая последнего за бедра, активно двигаясь. Накамура что-то мычал, обездвиженный, гневно сверкал глазами на кончающего любовника, что сдавливал его бедра до синяков. Ичен выдохнул, открыл глаза, увидел качнувшийся потолок и, наконец, вынул член из задницы Тетсуо. Развернув мужчину на спину, он вобрал в рот член беты и принялся сосать: болезненно, сильно, требовательно. Словно не терпел неподчинения. Накамура выгнулся, застонал, толкаясь бедрами навстречу горячему рту, и кончил, сжимая кулаки так, будто держал голову альфы. Ичен вылизывал ещё какое-то время опавший член любовника, полностью игнорируя требования освободить последнего. Он выдернул из букета один цветок. Гладкий, твердый, толстый стебель без листьев и крупный, плотный, белый бутон. Он провел цветком по щеке беты, груди, животу, члену. Вобрал в бутон-кувшинку расслабленный член, целуя низ живота любовника. Красиво. Тетсуо краснел от смущения, никто раньше никогда с ним не обращался вот так: нежно, как с омегой. Это было до смущения странно, неловко и необыкновенно. В какой момент между ласками Ичен затянул на щиколотках мужчины петли, Накамура не понял, поплыв, но когда ноги подтянули к столбам по обе стороны, разводя их в стороны, бета запаниковал, осознав. Ичен никогда не делал ничего подобного в постели. Угрюмый и немногословный, порою даже мрачный, он мог не слезать с него всю ночь, буквально вытрахивая душу, но нечто подобное? Впервые. Связанный и раскрытый, Накамура дернул головой, грозно замычав сквозь скотч. Ичен лишь усмехнулся. — Ты должен понять, Тетсуо, я забрал тебя себе. Ты теперь мой. Альфа поцеловал мужчину в пупок и обхватив член ладонью, осторожно коснулся кончиком стебля уретры. Накамура неуклюже дернулся всем телом, протестуя. — Знаешь, — пальцы слегка массировали вялый член, игриво касаясь входа в уретру прохладным краем стебля. — Композиция давно стала моим хобби, — он облизал головку, наклонился немного, и ввёл край цветка в уретральный канал. — Не шуми, Тетсуо, — он поднял далёкий от нормального взгляд на любовника. — Не мешай молодожёнам наслаждаться друг другом, а мне тобой, — поцелуй в мошонку. — Это и наша церемония тоже. Альфа медленно, наслаждаясь выражением лица беты, вращательными движениями вводил все глубже в уретру стебель цветка. Тетсуо отчаянно замычал: боль, дискомфорт вперемешку со страхом опьяняли, вылизывая пылающее лицо мужчины. Он не хотел. Это был даже не тоненький стебель или буж для начинающих. Ичен сразу определил удел беты — подчинение. Накамура дергал руками, поскуливал, когда ощущения захлестывали, колотя тело напряженной дрожью, выпуская пулеметные очереди в затылок. Он бешено вращал глазами, суля Ичену все кары небесные, стоит ему лишь освободиться, но альфу было не остановить. Тетсуо казалось, что он уже пробил дыру в кровати и подушке, с такой силой он ронял голову на постель в исступлении каждый раз, когда ощущения не находили выхода ни криками, ни проклятьями, ни стонами. Когда весь стебель скрылся в уретре и головка уперлась в бутон, Ичен благоговейно выдохнул, растягивая губы в удовлетворенной улыбке. Вершину эрегированного члена украшал крупный кувшинообразный белый бутон. Альфа удерживал ладонью горячую плоть слабо соображающего любовника, поглаживая её вверх и вниз, любуясь. — Красивая композиция, — язык прошёлся вдоль по стволу, наслаждаясь задушенным шипением мужчины. — Тебе идёт белый, Тетсуо, — альфа отстранился и оценил торчащий солдатиком член с крупным цветком. — Ты выглядишь так невинно сейчас, как горная снежная вершина. Так и хочется сорвать с тебя этот невинно-эротичный образ, замарать следами своих ботинок нетронутый снег, покорить. Он провел ладонями по напряжённым ногам, дернул их в стороны, удерживая щиколотки, спутанные чёрными лентами. Из анального отверстия показалась сперма, недавно наполнившая тело Накамуры. Ичен пахабно облизнулся, наглаживая собственный твердый член. — Ты знал, что ты у́же всего, когда кончаешь? Альфа приставил себя к входу и надавил, проникая в тесное кольцо мышц. — Аааах, замечательно. Мужчина запрокинул назад голову от удовольствия, что прокатилось по нему обжигающей волной. Толчки с медленных и тягучих становились все более резкими и жадными. Ичен усердно втрахивал бету в постель, периодически проводя рукой по стволу любовника или бутону, что его украшал. Накамура забился в путах, непрерывно мыча и дыша, как скакун, потому что член распирало от желания кончить, но стебель, что закупоривал уретру, и пальцы альфы, сжимающиеся под головкой, не способствовали облегчению. Когда оргазм таки передавил шею красной невидимой лентой, мужчина в исступлении откинулся на простыни, не в силах даже собрать глаза в кучу, так как каюта рассыпалась паззлом на глазах, а сперма едва капала из перекрытого отверстия. Ему казалось, что он умер. Ощущения раскатали его по кровати до состояния блина. Ичен дотрахал его уже практически бессознательного, откатился на спину рядом и по-хозяйки закинул руку любовнику на живот. Цветок выглядел удивительно красиво, словно там ему было самое место, и он не замедлился сказать об этом вслух. Только Накамура его не услышал, благополучно отключившись.

*** Кан Тэ Хун, наследник главы Легеметон Кан Асано Масара, начал медленное восхождение на пьедестал, уготованный ему по праву рождения. Его руки обвили змеи, приписав к клану. В то же самое время Томико, незаконнорожденный тайный сын главы Легеметон от кадаф, рос с фамилией Накамура и тигром на спине, поднимаясь вверх по служебной лестнице службы безопасности под эгидой Тетсуо Накамуры, беты, что дал мальчику свое имя, свой дом и клан. Жизнь хранит множество секретов. Одни нам известны, вторыми она не делится. Жизнь в Легеметон построена на исключительном правиле — выбраковке. А это значит, что даже если тебе выпал Джокер, при неудачных картах впереди лишь проигрыш, и наоборот, с парой двоек возможно собрать фул хаус. Вот она — суть выбраковки. Конец