Переписать нельзя изменить

Как говорил наш университетский профессор, цитируя Франклина — «перемены — это единственное, что постоянно в жизни». Мне казалось, за многие годы я свыклась с мыслью, что стабильность — всего-навсего иллюзия, некая разменная монета в политических распрях, легко конвертируемая в национальную идею в ловких руках демагога. Более того, все, что случилось со мной за прошедший месяц — явное подтверждение, что я не только научилась воспринимать перемены как данность, но и смогла успешно к ним адаптироваться. Успешно, говоришь? Я небрежно дернула плечом, отмахиваясь от собственных упреков. Разум тут же подсунул обрывки прошедших ночей, в которых я медленно сползаю по стенам, подобно свежей смоле соснового дерева, обессиленно падаю на пол, до боли закусываю кулак, чтобы не проронить ни звука и тихо плачу. Слезы бессилия, гнева и муки стекают по коже, словно вода по горной реке. Внутри все разрывает от жалящей душу агонии, я стону раненым зверем, и кажется, что еще чуть-чуть и я завою, подобно волку. Я отравлена. Окончательно и бесповоротно отравлена, и всякая надежда на исцеление утекает от меня сквозь пальцы с каждым днем все сильней. Я жила у Ришара почти неделю, и за это время успела понять, что если бы не его компания, я бы сошла с ума. Дом у него был роскошный, и хотя он считал свои хоромы скромной квартирой, расположенной на улице, названной в честь маленького марокканского городка, это был настоящий двухэтажный пентхаус в центре Парижа с девятью жилыми помещениями и двумя ванными комнатами. Полы в его доме были вымощены белым мрамором, повсюду на стенах висели зеркала в золоченых оправах, мебель была обита черным бархатом, а в гостиной располагался огромный камин цвета слоновой кости. Мне он предоставил на выбор три комнаты, в которых я могу жить, сколько пожелаю. Я выбрала самую дальнюю комнату на втором этаже, чтобы как можно реже пересекаться с хозяином дома, чьи покои располагались на первом. Комната, в которой я поселилась, была отголоском моих юношеских мечт — просторное светлое помещение, выходящее окнами на тихий сквер, большая кровать с высоким подголовником и кучей пушистых подушек на ней, зеркало в полный рост и застекленный стеллаж, доверху заставленный книгами. В пятнадцать лет я бы прыгала от радости при виде такого убранства. Месье Фирмен был очень радушным хозяином и деликатным человеком — он никогда не нарушал границы моего личного пространства, не беспокоил по мелочам, боясь докучать мне своим обществом, всегда интересовался моим самочувствием и угощал сладостями, которые он приносил каждый вечер из местных пекарен. Мне нравилось читать с ним книги из его библиотеки, расположившись на ковре у камина, и слушать, как он играет на фортепьяно, позволяя музыке уносить меня подальше от мрачных мыслей. В Опере, к слову, за прошедшие дни я так и не появилась, хотя все разумные сроки моего незапланированного отпуска подошли к концу и мое «не хочу» начало жестко разбиваться о директорское «надо». — Алисия, хватит витать в облаках, — мужской голос прервал мои размышления. — Простите, Ришар, я задумалась, — ответила я, выплывая из своего наваждения. — Вам вредно думать. Я печально ухмыльнулась правоте его слов. — Чаю подлить? — предложил он, глядя на мою полупустую чашку. — Давайте, — сказала я, придвигаясь ближе к нему. — У вас нос в пудре, — заметил Ришар, ткнув меня в кончик. — Опять эклеры ели? Я не успеваю их покупать. Если раньше у меня бы зарделись щеки от такой реплики, то сейчас я просто рассмеялась, заметив, как в добрых глазах мужчины появился веселый блеск. — Что вы решили насчет жилья? Остаетесь? — Да, думаю, останусь у вас еще на какое-то время, пока не найду квартиру. Если вы не передумали, конечно. — Не передумал, — с улыбкой ответил он. — Вам помочь вещи забрать? Как бы я хотела сказать да, но увы — раз я эту кашу заварила, мне ее и расхлебывать. — Благодарю вас, Ришар, но я справлюсь сама. Вещей у меня немного, обжиться я толком не успела. — Как скажете. Если все же потребуется моя помощь, дайте знать, — бросил он, выходя из комнаты. — Вы сегодня едете в театр? — крикнула я своему начальнику. — Как раз туда направляюсь. — Я с вами, — поставила я перед фактом. Запрыгнув в черный фиакр и уже привычно усевшись напротив своего спутника, я закуталась в песцовую накидку, которую он мне подарил со словами «мне больно видеть, как вы ходите по улице с голыми плечами». Конец апреля в этом году явно не радовал Париж теплой погодой, но все же наши «плюс пятнадцать» на солнце никак не котировались с потребностью покупать мне нечто подобное. Еще бы муфту из горностая мне купил, вообще было бы весело. Кажется, кто-то усердно забывает, что я не придворная фрейлина, а русская девчонка, которая после бани разгоряченная прыгает в ледяную прорубь. Но, как говорится, хозяин барин — от подарков мы не отказываемся. Однако как бы напыщенно я не звучала, девятнадцатый век, диктовавший свои условия, наложил на меня свой отпечаток, а потому я не могла отрицать, что, проходя мимо витрин, я любовалась своим отражением, облаченным в белый пушистый мех. Мои бессонные ночи вдруг решили напомнить о себе резко навалившейся усталостью, и хотя до Оперы было ехать от силы десять минут, я в полудреме прикрыла глаза, будучи не в силах держать веки открытыми. — У вас такой измученный вид, будто вы увлеклись морфином или, что еще хуже, книги по ночам писать начали. Я кое-как разлепила один глаз, второй же наотрез отказывался открываться. — У меня бессонница. — Может, вам вызвать врача? — Не стоит. К душевному доктору меня пока рано отправлять, а другой тут не поможет. — По-прежнему беспокоят мысли о том мужчине? Я вздохнула. — Не беспокоят. Душат. — Хотел бы я посмотреть на того, кто так прочно поселился в вашем сознании. — Поверьте, Ришар, — начала я. — Меньше всего вам хочется смотреть на него. Если бы вы только знали… — Так расскажите. — Не могу. Это ведь не моя тайна. Мужчина с сочувствием на меня посмотрел. — В вашем возрасте положено наслаждаться каждым мгновением жизни, ловить вдохновение, совершать маленькие глупости, влюбляться, но так, чтобы сердце трепетало от восторга, а не как в вашем случае. — Ришар, да вы романтик, — засмеялась я. Это у вас в Европе у всех режим замедленной съемки, dolce far niente и carpe diem. В России гонки не на жизнь а насмерть, построение карьеры и каждодневная головоломка, как увеличить свой капитал. Мы — не вы. — Причем неисправимый, — улыбнулся он в ответ. — Я стараюсь следовать всему, что вы перечислили, но у меня плохо получается, как видите. — Проблема всех русских женщин, — загадочно сказал директор Оперы. — Что вы имеете в виду? — Почему-то русские женщины считают, что им подвластен весь мир, со всем они могут справиться в одиночку. Как там писал один ваш поэт? И коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет. Я обомлела. — Неужели вы читали Некрасова? — Я в целом неплохо знаком с русской литературой, что-то даже читал в оригинале. Но не уходите от темы. Француженки, например, своенравием ничуть не уступают русским женщинам, а порой и вовсе превосходят, но они поступают хитрее и все жизненные тяготы скидывают на мужчин, позиционируя себя как произведение искусства, созданное для любования, а не для тяжелой работы. От подобных разговоров у меня начинал колоть висок. — К чему вы ведете, Ришар? — К тому, что при всей моей любви к русским женщинам и нелюбви к француженкам, вам все же есть чему у них поучиться. — Вам не кажется глупым и бессмысленным нас сравнивать? У нас абсолютно разная ментальность, разное прошлое. Это все равно что сопоставлять барокко и классицизм. К тому же, вы описали горожанок — нарядных дам, которые никогда не «пачкали» свои нежные ручки черной работой. Но в пригородах ситуация обстоит иным образом, не так ли? Я наблюдала картину, где женщина на одном плече тащит малолетнего ребенка, а на другом целую корзину стираного белья. Где же здесь французская изысканность и манерность? Не забывайте, Ришар, она доступна только богатым слоям общества, аристократам, которые родились с серебряной ложкой во рту. Остальные по-прежнему вынуждены горбатиться, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Вам ли этого не знать? — специально поддела я его. — Справедливости ради, в России барышни из дворянских сословий, как раз насмотревшись на ваших дам, во всем стараются им подражать — начиная туалетом, заканчивая жеманностью манер и жалкой беспомощностью, которую вы именуете хитростью и манипулированием мужской доверчивостью. И потом, как вы можете не любить француженок? Разве ваша мать не француженка? — Моя мать итальянка. А что до всего остального, может, вы и правы. Но вас ведь это не касается, не так ли? Я сомневаюсь, что в России вы занимаетесь чем-то вроде вспахивания земли или сбора урожая. Скорее всего, вы изучаете искусство или служите при дворе, а, возможно, и то, и другое. В любом случае, вполне можете позволить себе более расслабленную жизнь. Я прыснула со смеху. — Знали бы вы, как далеки от истины. — Чем же вы занимаетесь? — Как-нибудь расскажу. Я действительно могу себе позволить более расслабленную жизнь, но не делаю я этого не потому, что занимаюсь тяжелым физическим трудом, а потому что это мой выбор — ни от кого не зависеть, ни перед кем не пресмыкаться и жить так, как я хочу, а не как хочет мужчина, который за меня платит. В России говорят «кто платит, тот и заказывает музыку» — так вот это совсем не моя история. Я плачу, и я заказываю музыку. — Ваши разговоры все еще сводятся к тому, что союз мужчины и женщины — это тюрьма для женщины. — Для ее свободы и независимости! Конечно, я не имею в виду всех мужчин. Но большинство… — Вы еще полны юношеского максимализма, но это пройдет. Большинство считает, что брак — это возможность переложить бремя тяжких обязательств на мужчину, чтобы у женщины появилось время, что называется, быть женщиной, а не ломовой лошадью. — Во-первых, я не большинство, Ришар. А, во-вторых, в вашем понимании быть женщиной — это как? — Как вы, только без тяжких дум о будущем и с более частой улыбкой на лице. В остальном вам нет равных. — Благодарю, — засмеялась я. — С первым, конечно, вряд ли удастся что-то сделать, а со вторым попробую поработать, — и как бы подтверждая свои слова, я одарила его искренней улыбкой. — Так гораздо лучше. Думаю, в вашем случае первое — это характер, а он у вас не сказать, что легкий. Хотя сталь как закаляется, так и плавится обратно, так что, может, все еще поправимо… — Ришар, вы сегодня на редкость философичны. Пора заканчивать, мы приехали. — Да, вы правы. Но насчет моих слов все же подумайте. — Непременно. Вы через центральный вход пойдете? Директор утвердительно кивнул. — Я через служебный, пожалуй. Если что, не ждите меня. Я постараюсь побыстрее, но кто знает. — Вы шифруетесь от кого-то? — Нет, просто не хочу попадаться никому на глаза. Мужчина скептически на меня покосился. — Дело ваше. Не забудьте спросить у своего благодетеля, что там с Волжским и балеринами. Держу пари, что ничего. Я молча кивнула головой и упорхнула в сторону служебного входа. Чем ближе я подходила к стенам Оперы, тем меньше во мне оставалось первоначальной решимости расставить все точки над «и». Ну, видимо, не сегодня… — заключила я после того, как ни со второй, ни с третьей попытки не смогла открыть деревянную дверь. Когда она все же поддалась мне, я на ватных ногах зашла внутрь и сразу же помчалась в сторону своего крыла, попутно озираясь, как незадачливый воришка. Вот на кой черт надо было такую махину отстраивать? — подумала я, запыхавшись от быстрого бега. Добравшись до своих апартаментов я еще несколько секунд потопталась под дверью, собираясь с духом. И хотя я понимала, что вероятность натолкнуться на Эрика крайне мала, внутренности продолжало сводить от волнения, а руки окончательно превратились в лед. В комнате все было по-прежнему — та жа назойливая цветовая гамма, тот же холодный каменный пол в прихожей, те же ужасные бордовые портьеры. Разве что все розы практически завяли и было на удивление чисто. Кто-то потрудился перед моим приходом. Я достала из-под кровати чемодан, оставленный мне Кристиной в наследство, чтобы сложить туда свои немногочисленные вещи — несколько новых платьев, белье, всякие мыльно-рыльные принадлежности и новые туфли, которые мне подобрала не самая любезная, но очень знающая сотрудница универмага Au Bon Marché. — Это еще что за хрень, — произнесла я, открыв дверцы платяного чудовища, которое было больше меня раза в два. Шкаф был занят какими-то нелепыми платьями с кружевами и воланами, длинными юбками с пышными подолами и прочим непонятным барахлом. Мои же вещи стопками располагались на нижних полках, дожидаясь моего возвращения. — Кто рылся в моем шкафу? — зарычала я. С детства меня приводила в бешенство одна только мысль о том, что кто-то дотрагивался до моих вещей. До меня вдруг донесся тихий стук закрывающихся створок в ванной и мерное журчание воды. Похоже, кто-то вероломно вторгся в мое жилище, оккупировав территорию. Мэг что ли съехала от мадам Жири? Однако я была готова поклясться, что наряды подруги были гораздо интереснее того конфетного «нечто», которое висело в моем шкафу. — Мэг? — позвала я, подойдя к ванной. — Это ты? — попыталась я перекрикнуть усилившийся напор воды. Я подергала дверь за ручку. Не заперто. А если это не Мэг? — посетило меня внезапно вполне логичное предположение. — Ну, Эрик бы точно в твоей ванной не стал намываться, так что ноги в руки и вперед. Я схватила со стола вазу на случай, если придется шарахнуть непрошеного гостя по голове и, собравшись с мыслями, пошла выкуривать поселившегося у меня чистоплюя. Я распахнула дверь, и она с треском ударилась об стену, едва не слетев с петель. Не заставив себя долго ждать, послышался женский визг. — Вы кто, мать вашу? — вскрикнула я, испугавшись этого высокочастотного писка. — А вы кто? Со стороны, наверное, песня. Одна полугололая, другая с вазой в руках стоят и орут друг на друга так, что вот-вот начнет биться стекло. Придя в себя после шоу, устроенного незваной гостьей, я еще раз задала вопрос: — Повторяю, кто вы и что здесь делаете. Отвечайте, иначе я точно применю эту вещь не по назначению, — пригрозила я, указав на увесистый предмет. — Прошу прощения, мадемуазель, но это вы заявились в мой дом без приглашения, поэтому будьте любезны — представьтесь первой, — выдвинула условие дама, попутно накидывая на себя халат, в котором еще недавно расхаживала я сама. Вот наглости у людей… — Что значит это ваш дом? Кто вам его предоставил? — О, вы навряд ли знаете этого человека, да и ни к чему оно вам. Скажу только, что это произошло задолго до вашего появления здесь, — сказала девушка, взглянув на меня из-под ресниц. — Я понимаю, скорее всего вам предоставили эти апартаменты на время моего отсутствия, но обстоятельства сложились таким образом, что мне пришлось вернуться, — пояснила она. — Скажите, мадемуазель, почему вы не постучали? Ведь вы напугали меня до смерти. Я подумала, что это… Не важно. Другой человек. Да ладно… — Кристина? — неуверенно произнесла я. Девушка округлила свои и без того большие глаза и изумленно на меня посмотрела. — Вы знаете меня? — спросила она, склонив голову. Ну вот и всё. Мир рухнул. Занавес.