Чай из осенних листьев

12.09.2004

      Саня как-то слишком храбро стоял под пригорком, по которому мчался товарный поезд.       — Пошли отсюда, тут не на что смотреть… — проворчал я, стоя позади Сани и вцепившись левой рукой в его ветровку.       — Боишься?       Я тут же вспылил.       — Я?! Да я шутил! — учебный год начался тяжело, поэтому я буквально кидался на каждую мелочь, — Поезд на дальнюю землю. Разве не поэтично?       — На малую, — поправил Саня, — помнишь, я тебе играл?       — Ну чего ты такой вредный! — я толкнул его в плечо и рассмеялся, внезапно для самого себя нервно и вымученно.       — Мы никогда туда не поедем, — рассудил рыжий, ковыряя щебень ботинком.       — Не поедем. Особенно ты.       — Почему особенно я? — мне начинало давить на гордость то, что это я, а не Саня, беспокоился о какой-то предположительной ерунде. Ну как он не понимает сам! Это я должен быть бесстрашным героем, а он — разумно меня ото всего отговаривать.       — У тебя это… Чувство долга слишком обострено. Вот тебе скажут, что пора долги отдавать, и ты поедешь, — отец Сани был военным и воспитывал его по-военному. Это я мог списать, когда не знал, и всю физкультуру прятался за лавочками, притворяясь больным, а Саня не мог — хоть ты тресни. Надо — значит надо.       — Я не занимал, чтобы отдавать, — покачал головой Саня, а мне страшно было от того, что он, вопреки моим ожиданиям, не стал говорить, что уедет, если долг позовёт.       Нам нужно было на автостанцию — уже темнело, и, как говорила бабушка, по путям становилось опасно ходить. Как зимой было — рыжие огоньки мелькали, дома вдали как игрушечные, и в костях так холодно, что эти огоньки становились тёплыми-тёплыми и под ними хотелось заснуть. Спать на путях было нельзя, поэтому я, поеживаясь и встряхивая головой, ускорял шаг.       — Что делать завтра будем? Выходной всё-таки закончился…       — Да не закончился ещё, — буркнул я, — три часа ещё до конца выходного.       Автостанция была, ради удобства всех работающих не в городе, напротив железнодорожной платформы, и чуть раньше вечером здесь делалось так многолюдно, что затопчут.       — Так что мы делать будем?       Мы встали на остановке. Саня вдумчиво смотрел в расписание, я — разглядывал вывески палаток на другой стороне дороги. Цветы, кальяны… Интим. Гадость какая.       — Я тебе что, расписание автобусов, чтобы знать всё заранее? — я фыркнул, отвлекаясь от цветов и прочей дряни на Саню, — будет день и будет пища, — мне аж самому стало не по себе, что я процитировал тётю Любу, но смутиться не успел — автобус приехал, — за двоих передайте пожалуйста, — когда мы сели, я протянул мелочь впереди сидящей женщине и откинулся на спинку сиденья, — так я чего… Я не знаю, думаю куда-то попутешествововать после школы.       — Так у нас семь уроков, куда?       — До булкодробильного завода.       — Голодный что ли?       — Да ну, там качели классные. Надо качаться, пока не снесли.       Я хотел сказать что-то покруче, конкретно — что решил пробрался на заброшенную часть завода и проверить, есть ли человеческие черепа в огромной мешалке для теста, но почему-то решил не врать. Если Саша напросится со мной — подставить его будет стоить жизни нам обоим. Жизни без дружбы с Саней я не представлял.       — А думаешь снесут? Тут десятилетиями ничего не меняется.       — Чем дольше не меняется, тем больше вероятность, что скоро изменится, — я даже не пытался делать вид, что шучу: правда было тревожно. Особенно когда мы проезжали серый обшарпанный фасад угла дома, где когда-то был цветочный магазин, в который мы ходили с бабушкой. Магазин был очень важным: там продавали, помимо семян, букетов и таких приятных на ощупь мешков с удобрениями, пластиковых динозавров в непрозрачной упаковке. Я ждал конца учебной недели как праздника, чтобы узнать, какой у меня будет новый динозавр, и дарил Сане тех, которые повторялись, чтобы мы могли потом вместе играть. В какой-то момент Саня сказал что-то очень обидное и бездушное про них, но я усилием воли заставил себя забыть, слишком боясь потерять Саню. Не то, чтобы у меня был жесткий выбор между ним и динозаврами, но, выбери я тогда обидеться — со мной с неслучившимся уходом Саши не осталось бы даже динозавров. Динозавры куда-то уехали навсегда вместе с вывеской и всем содержимым магазина.       Выйдя напротив памятника, мы пошли по похожим одна на другую улочку, как во сне.       — Когда твой папа вернётся?       — Ну, в столицу поезд приезжает через полчаса. К полуночи точно будет, — Саня обернулся на железную дорогу. Казалось, мы только пришли оттуда, но это мало того, что была другая сторона, так ещё и до места, где мы сели на автобус, было полчаса пешей ходьбы по прямой. Было далеко, но железная дорога была всё та же и никогда не отставала от нас. Стоит и смотрит глазами-семафорами, как историчка на контрольной.       — А куда он ездил?       — К тёте Зине на Гранитную, Олю забирал. Она там была на каникулах. Мы жили там, пока не переехали. Красивое место было.       В связи с отъездом отца и не вовремя затянувшимся ремонтом дома, Сане сказали посидеть у меня, но ко мне было нельзя, поэтому мы сидели во дворе на качелях.       — Саня… — робко спросил я, залезая на любимый снаряд, — а ты точно туда не уедешь?       — Конечно не уеду. Что мне там делать?       — Мне снилось кое-что страшное, про похожее место… Тоже гранитное какое-то, — робко начал я. Ощущение было такое неловкое и шаткое, как когда я думал о том, что надо быть хорошим доверяющим другом и рассказать Сане про зайцев. Зайцы никуда не делись, но синицу в руках я впервые поставил выше журавля в небе. Если такое можно было говорить про человеческое доверие, — осеннее заполярье. Когда всё как в заполярье зимой, мёртвое и страшное, но осень.       — Какое — страшное? — Саня уточнял не из любопытства, а будто сверяясь.       — Ну, в журнале видел. Там якорь в снегу лежит, и пятиэтажки нежилые стоят с черными окнами, тоже в снегу, и качели как эти, только совсем ржавые, а ведь кто-то это ходит и это снимает.       — Ты бы хотел поснимать?       У меня дух захватило, ни то от того, что качнулся слишком сильно, ни то потому что слишком детально представил.       — Вот сяду в поезд на дальнюю землю — и поеду снимать. Столько наснимаю, что ещё десять лет в газетах печатать будут!       Саня сел на корточки, открыл рюкзак, и достал оттуда фотоаппарат-мыльницу.       — Сними меня сначала. Я не якорь конечно, но достаточно ржавый, чтобы попасть в кадр.       Мы рассмеялись. Я прочертил кроссовком по земле, останавливаясь, и взял у рыжего фотоаппарат.       — Залезь на качели, прям на дугу наверх! — командовал я, попутно пытаясь разобраться, для чего на какую кнопку нажимать. Казалось бы — такое яркое событие, а я не чувствовал вообще ничего, кроме той мутной тревоги, которая схватила меня, когда мимо проехал тот товарный поезд. Наверняка он ехал куда-то далеко, где холодно и одиноко; такой поезд должен был ехать сам, даже без машиниста.       Я снял дерево перед гаражами, а ещё улицу с разбитой девяткой, пару бродячих собак и странно радостного Саню. Впрочем, радоваться самому было всё ещё тяжело, и этот страх, что возможность радоваться никогда не вернётся, загонял меня в бесконечную мёртвую петлю.       «И почему я в детстве не был фотоаппаратом?!» — подумал я и тут же странно засмеялся. Хотел сказать Сане, но передумал — горечью отдавал не только металлический язычок молнии, но и навернувшиеся слёзы. Не то, чтобы я чувствовал себя бездомным, но мне будто так не хватало светлых воспоминаний, что ощущение было такое, что твой дом спалили и ни щепочки не оставили. Вернее, я помнил очень многое, но оно всё было будто помятый и выцветший пленочный снимок, и это тоже было таким, даже не со временем — прямо сейчас. А делать вид, что фотик у меня в руках добавляет каких-то красок, было как-то… Кощунственно?       Стало совсем темно и холодно, а батарейка начала садиться. Рассмотрев все снимки и отдав Сане фотик, я вернулся на насиженное место. Красиво — не красиво, но было однозначно страшно, как ржавые якоря.       — А ты обещаешь не уезжать туда? — вдруг спросил я, уже не боясь, что Саня посмеётся. Будто терять было нечего.       — Обещаю.       Я почему-то не верил Сане. Наверное, я был плохим другом, параноиком и всё такое, но вот не верилось мне, что Саня мог не уехать. Вернее так: ему я верил, а в то, что он не уедет — нет.       А я качался и качался, подгоняемый ветром. Вверх — вниз. Вверх — вниз. Страшно? Страшно.       Прикрыв глаза, я вслушивался в отчётливый стук колёс. Я не знал, снится ли мне поезд.