Паразит

      Неприятный осенний ливень сопровождает Драко всю дорогу от точки аппарации до входа в клуб. Это магловское место и, вероятнее всего, нелегальное. Малфой суёт хмурому охраннику крупную купюру и проходит в неприметную дверь. Он спускается по грязной лестнице, окунаясь в грохот музыки и крики ведущего. Когда Драко оказывается на самом верхнем ряду большой арены, он закрывает глаза и почти тонет в этом хаосе эмоций. Предвкушение, возбуждение, ярость, страсть, раздражение, мандраж и… Страх.       Кто-то боится потерять кругленькую сумму, поставленную на этот бой, а кто-то переживает за своего кумира арены. Драко здесь, потому что больше нигде, пожалуй, он не сможет найти таких сильных, ярких эмоций у сотен людей разом. В одно и то же время. Малфой занимает место и закрывает глаза. Он пришёл сюда не для того, чтобы смотреть.

***

      Драко отточил искусство легилименции до совершенства. До таких высот, о которых не упоминалось в книгах. Он мог проникать в чужой разум даже с закрытыми глазами и без палочки в руках. В роду Блэков было достаточно сильных легилиментов, но Драко унаследовал нечто особенное. Уродство, как считал он сам.       Когда Драко было шесть, Добби, прислуживая на семейном завтраке, выронил соусницу, содержимое которой испачкало мантию отца. Люциус был в бешенстве. Он вскочил со стула и схватил трость, цедя сквозь сжатые зубы унизительные слова. Эльф упал к ногам хозяина, судорожно выкрикивая извинения и просьбы о наказании. И тогда Драко погрузился в панику. Нет, боялся не он сам, но он чувствовал этот страх, как будто тот был осязаем. Плотный комок нервов, который можно было ощутить и… попробовать. Это было очень приятно. Как будто Драко наконец-то дорвался до своего любимого мороженого, которое ему давали так редко.       Однажды испытав этот вкус, Драко хотел попробовать снова. Он знал, что отец жесток к домовым эльфам, и они боятся его гнева, как огня. Поэтому Драко быстро понял, как ему получить желаемое. Он призывал Добби, или кого-то из других эльфов, и приказывал поджечь портьеры, разбить бокал из парадного сервиза, испачкать чернилами книги в кабинете Люциуса. Эльфы плакали, хныкали, просили его отменить приказ. Они боялись. Они тряслись от ужаса. Но Драко просто не мог остановиться. Эти ощущения были даже лучше полёта на метле.       Когда Малфой стал старше, то понял, что ему нравится не только страх. Гнев тоже очень вкусный. После каждого брошенного оскорбления он с трепетом ждал, когда глаза противника загорятся злобой, а в груди Драко появится огонь, который на несколько минут сделает его чуть более живым. Ярость Поттера напоминала лесной пожар: она распространялась, росла и расширялась с каждым вдохом. И потушить её было почти невозможно. Ярость Уизли была похожа на взрыв: она возникала мгновенно и резко обжигала. А вот ярость Грейнджер… Она была как раскалённая магма. Неторопливая, она могла долго спать под коркой земли, но, когда приходил её час, становилась неумолимой и бесконечной. Её ярость нравилась ему больше остальных.       Это становилось его сумасшедшей потребностью, подобной неутолимой, иссушающей горло жажде. Драко становилось мало, и его голод только усиливался. Приходило осознание, что другие люди… чувствуют совсем не так. Они не поймут его тяги. Они устроены проще, примитивнее, а он, Драко… он выше. Он особенный.       Осторожные вопросы, обращённые к матери, не принесли никакого удовлетворения его любопытству. Спрашивать отца Драко не хотел. Тогда он начал исследования в библиотеке поместья, в библиотеке Хогвартса. В запретной секции. Но ни в одной книге не встречалось ничего похожего на то, как Малфой ощущал себя.       С тринадцати лет отец начал учить его окклюменции. Люциус постоянно твердил, что Драко по праву передались способности в ментальной магии вместе с его чистой кровью и наследием двух великих семей. Он и сам чувствовал, что ему легко управляться с собственным разумом, наводить там порядок и закрывать доступ для нежелательных атак.       Когда Драко стал старше, уроки, по настоянию отца, продолжились под руководством Снейпа. Именно он научил Малфоя проникать в чужие умы. Узнавать самые потаённые секреты, оставаясь незамеченным наблюдателем. Если профессор и был удивлён тем, как подростку легко даётся такая сложная магия, он никогда не показывал вида. Драко привык, что доверять он может только очень небольшому количеству людей. Но Северус… казался надёжным. Родители доверяли ему, значит, мог и Драко.       С помощью профессора Драко исследовал свою особенность. Дар, как называл его Снейп. Малфой гордился своим даром, чувствуя вкус тайной власти над душами и умами окружающих. Какое же его ждало разочарование…       Печальным обстоятельством было то, что эту особенность нельзя было «отключить». Голод по чужим ощущениям каждый день преследовал его, стелясь вслед мрачным шлейфом, как бы Драко ни пытался себя отвлечь. Это была настоящая потребность. Когда Малфой держался и избегал чужих эмоций, то становился рассеянным, раздражительным и неуравновешенным. Он ощущал почти физический дискомфорт. Как будто ему завязали глаза или лишили возможности чувствовать запахи. Даже магия начинала подводить его: Драко не давались сложные чары, которые обычно получались без особого труда.       Опытным путём Драко понял, что может не только впитывать чужие эмоции, но и внушать другие, какие только захочет. Он мог манипулировать людьми, и это одновременно восхищало и пугало.       С появлением тёмной метки жизнь Драко резко изменилась. Ему стало не до познания своей магии и особых способностей. Целью стало примитивное выживание. Любой ценой.       Драко уверял себя, что сможет даже убить. Но эта граница оказалась для него не пресекаемой. Сейчас Малфой чувствует облегчение от того, что ему посчастливилось не запятнать руки кровью. Но, получив место в рядах соратников Тёмного Лорда, ему не удалось бы полностью избежать жестокости.       Малфой-мэнор из родного дома превратился в мрачную обитель Пожирателей. Драко чувствовал постоянное гнетущее истощение, и он был вынужден делать то, что могло хоть как-то поддержать его. Драко каждый день спускался в подземелья замка и просто наблюдал за пленниками. Они боялись его. Очень. А он поглощал их страх. Он ни разу не сказал им ни слова, не причинил вреда. Но они так привыкли к пыткам от других Пожирателей, что один вид Малфоя с палочкой в руке уже приводил их в ужас. Люди забивались в углы камер, прижимались к стенам и умоляли не трогать их.       А он насыщался.       Но в один день появились Поттер, Уизли и она. Всё происходящее напоминало затянувшийся и невероятно реалистичный кошмар. Беллатриса хохотала и кричала в бешеной ярости. А Грейнджер лежала на полу его гостиной. Той самой гостиной, в которой мама устраивала праздники, приглашая друзей на день рождения Драко. На том самом паркете, по которому он беззаботно бегал в детстве и вальяжно расхаживал в юности.       Драко не мог пошевелиться, в оцепенении наблюдая за Грейнджер, той самой заучкой, заносчивой однокурсницей, которая сейчас умрёт. Но сначала с ней произойдёт то, что хуже смерти.       Драко ненавидел себя. Потому что он понимал, он знал, что происходящее просто ужасно. Не важно, кем она была. Никто не заслуживал этого.       Но в душе Драко, помимо его воли, начинало закипать гнилое предвкушение. Сейчас будет много страха. Очень вкусного и сильного страха. Драко не мог уйти, не мог заставить себя просто покинуть это место, чтобы сохранить хотя бы крупицы своей человечности. Тьма внутри него уже взяла власть в свои руки. Поэтому он безвольно стоял и смотрел. И ощущал.       Грейнджер… не боялась. Осознание отрезвило Драко, как хлёсткая пощёчина. Гермиону пронизывала дикая боль от Круциатуса, но страха не было. С каждым вопросом Беллатрисы, с каждым её оскорблением и угрозой Драко всё явственнее ощущал кипящую лаву гнева. Ярости и борьбы. Упрямства и стойкости. Грейнджер была готова умереть здесь и сейчас, не сказав ни слова той правды, которая так нужна была Белле.       Гермиона горела своей яростью, цепляясь за неё в агонии пытки, стискивая зубы и сопротивляясь. Боль — не эмоция, и Малфой не мог её почувствовать или уменьшить, он ощущал только реакцию её разума. И тогда Драко, не раздумывая, потянулся к Грейнджер. В голове билась только одна мысль: «Помочь ей. Помочь ей». Как это сделать, он не знал. Он просто был с ней, поддерживая её гнев и решимость. Беллатриса и так истязала её разум, поэтому вмешиваться в её грубую легилеменцию было опасно. Драко не мог отвлечь Грейнджер от боли или хотя бы помочь скрыть лишние воспоминания, которые она не хотела показывать. А её сопротивление он очень хорошо ощущал.       Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Драко почувствовал огромное облегчение, когда троице удалось сбежать почти целыми и невредимыми. Помогая Грейнджер, он истощил себя и еле стоял на ногах. Но он не мог забыть её разум, её эмоции, её душу. Когда все, кого он знал, были бы в ужасе, в глубоком отчаянии и панике, Гермиона пылала своей неукротимостью. Она неистово сражалась за то, во что верила. Она боролась, сохраняя гордость перед лицом неизбежности.       Так ярко и живо, как она, не чувствовал никто. Драко не мог выкинуть из головы великолепный вкус её эмоций. Грейнджер была как глоток свежего воздуха. И она стала его особенной одержимостью.

***

      Но сейчас Малфой дрейфует в море других, более пресных переживаний. Бой уже начался, и в уши врываются вопли толпы, звуки ударов и резкий свисток судьи. Со всех сторон Драко захлёстывают волны адреналинового восторга, смешанного с досадой и злостью. Густая смесь чувств кипит и наполняет внутренности. Как же хорошо…       Покидая клуб через час, Драко понимает, что завтра он вновь будет голоден. Он вынужден ждать ещё несколько дней до следующего сеанса, потому что никто и ничто не сравнится с ней. С Грейнджер.