страшно

бакуго был в том возрасте, когда все, что ему оставалось - это двигаться дальше. к несчастью, он был из тех, кто застревал в прошлом намертво. *** он вошел домой через переднюю дверь, потому что прекрасно знал, что дом пуст. мать была в командировке: то ли по работе, то ли просто подальше от его антагонизма и депрессии, от пустого лица тети инко и такого же пустого - деку. мать предлагала тете инко взять ее с собой ("тебе нужно отвлечься, я все оплачу!"), но разве тетушка оставила бы идиота одного, даже если врачи уже поставили на нем крест? кацуки она ничего не предлагала. только сказала, что не может больше смотреть на его постную рожу, и так, мол, нелегко. и укатила черт знает куда, впрочем, попрощавшись, поцеловав его в обе щеки и оставив в холодильнике достаточно продуктов, чтобы не пришлось идти в магазин ближайшую неделю. отчима она взяла с собой. кацуки подозревал, что "командировка" пройдет где-нибудь на бали. ему тоже хотелось к воде. в груди чуть ли не жгло, тело умоляло о глотке соленого влажного воздуха. поэтому он взял билет на поезд до моря, что было в двух часах езды, на завтрашнее утро. весь вечер он провел, собирая одну единственную сумку и разговаривая с собой вслух (ругаясь в основном). утром он поехал, не позавтракав (не успевал). сумку с бутербродами тоже оставил дома. просидел до самой ночи на берегу, свернувшись и уперев подбородок в колени, как ребенок. шевелиться не хотелось. мог бы просидеть, наверное, и всю ночь, если бы чайка не попыталась выклевать ему глаз. луна была нездорово огромная, словно ее увеличили в фотошопе. она притягивала взгляд, как гипнотическое око, и кацуки смотрел на нее, не отрывая глаз. от холода у него зачесался нос. хотелось плакать. может потому, что ветер дул в лицо. может потому, что КРОВЬ– вдох-выдох. вдох-выдох. он поднял глаза к небу, слезы медленно стекли вниз по щекам, когда он расслабил челюсть, разжимая зубы. следующий поезд был только утром, поэтому он встал на ноги и бездумно пошел обратно пешком. голова немного кружилась (наверное потому, что не ел весь день), но он шел и шел, пока не наткнулся на остановку, где и остался до рассвета и дольше, пока не начали ходить утренние поезда. *** шли дни, распускалась сакура, а деку по-прежнему был все равно что мертв. ничто не могло избавить кацуки от этого странного чувства в груди, как будто кто-то сжал его сердце в кулаке и не хотел отпускать. словно его легкие обмотали колючей проволокой, и он никак не мог сделать глубокий вдох. весна была довольно холодная, но все еще весна. в другое время для него она всегда была живительна и чудесна. сейчас он будто стоял по грудь в ледяной воде, а наверху, сквозь открытый зоб колодца, виднелось синеватое весеннее небо, но что ему то небо, если он вот-вот умрет от переохлаждения? кацуки хотелось поделиться с деку всем, что произошло, и услышать что-то в ответ, но это было невозможно и оставляло его во фрустрации. он блуждал по безлюдным уголкам школы без единой мысли в голове и рассматривал неважные детали интерьера внутри и деревья - снаружи. в один день он обнаружил, что ему вот-вот исполнится четырнадцать. время летело так стремительно, что слилось воедино, а дни в школе пролетали, стоило моргнуть, и кацуки почти ни одного не запомнил. он не был достаточно сентиментален, чтобы втыкать свечки в какой-нибудь покупной кекс, как одинокие персонажи иногда делают в фильмах. поэтому просто купил себе сигарет, подговорив офисного работника с пустым от усталости взглядом. тот сказал ему, что курить вредно, особенно мальчишкам, впрочем, не отказывая. кацуки ответил, что он всего лишь помогает экономике страны, и они разделили одну и ту же ироничную усмешку над сигаретой. если повезет, мать хотя бы позвонит, чтобы поздравить. если повезет по-настоящему, она забудет об этом дне вообще. вечером, вернувшись с пробежки, он обнаружил голосовое сообщение на автоответчике. - эй, сопляк! мамочка хочет поздравить тебя с днем рождения! ты уж извини, немного забегалась, сам понимаешь, работа... он нажал на "удалить". *** когда тетя инко позвонила в дверь и позвала его тихим голосом, спрашивая, дома ли он, кацуки трусливо стоял в коридоре, не шевелясь, прижавшись к стене спиной, и его сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из грудной клетки. он не открыл ей дверь, и она ушла так же тихо, как появилась. но позже он обнаружил на пороге тарелку с пирогом. без всякой записки. не то чтобы она была нужна - кацуки никогда ни с чем не перепутает ее фирменный грушевый пирог. может, он задыхался от слез на кухне, разрезая его ножом, а может и нет. в конце концов, никто не был этому свидетелем. *** когда кацуки ложился спать, он распахивал окно, чтобы впустить свежий воздух, но сегодняшняя ночь быстро отучила его от этой привычки. в какой-то момент он услышал, как кто-то карабкается вверх по стене. он не дернулся на своей кровати, наполовину желая, чтобы кто-то просто прикончил его прямо здесь и сейчас, наполовину надеясь сбить нападающего, дав ему подобраться поближе. мелькнула запоздалая мысль: это второй этаж. шаги были шаркающие, словно человек едва переставлял ноги. он не увидел лица, но темно-зеленые волосы не заметить было сложно. деку прошел к его кровати, от него пахло затхлостью и тиной, словно он утонул в болоте. он склонился над кацуки, приблизившись к его уху, и тот сильнее сжал зубы, чтобы не издать ни звука. - с днем рождения, каччан, - прошептал ему деку, холодный иллюзорный силуэт во тьме ночи, и кацуки закрыл глаза, надеясь никогда не проснуться. но смерть во сне, похоже, была слишком хороша для него. каждое утро он неизменно вновь открывал глаза. и жизнь продолжалась.