домой

так темно. ветер играет с цветами, вплетенными в золотые локоны. это красиво. немного холодно. вполне возможно оттого, что это звезды так холодно — равнодушно сияют далекими льдинками. кстати, о звездах. сумеречный небосвод, куполом возвышающийся над скалистыми землями ли юэ, поистине удивителен. ровно настолько, что восхищения хватило бы с лихвой на добрых три тысячи лет, пожалуй. а то и побольше. на черном полотне блестят — искрятся небрежные капельки светил, неосторожной рукой природы пролитых белил. далёкой туманностью мерцает полоса млечного пути, нежно пересекая темное небо, приковывая к себе взгляды и обращая думы о вечном. с точки зенита же незримым белым яблоком глядит полнолуние, заливая чистым светом далекие поля, расцветшие вереском, что ночь погрузила в сонную тишину. славно, что луна ясна. свет все же столь красиво ложится на нежное золото водопадами струящихся по очертаниям одной очень одинокой фигурки волос. кстати о фигурке. хрупкий силуэт хрустального человека, что сидел, подтянув к груди острые коленки, на крыше постоялого двора ваншу. взгляд расплавленным янтарем налитых глаз обращен на небо. конечно, куда же еще. вокруг столь темно, что не разглядеть ни высоких деревьев с позолоченной листвой, ни блестящих лаком деревянных крыш. сейчас человеку заметны лишь далёкие светила. человек, возможно, думает, что где-то там у него есть дом. иначе от чего наполнены столь глубокой печалью могут быть они, направленные на что-то столь восхитительное, как звезды?

«я тоньше струны

возьми, разорви

и зазвенит струна болью»

легкий порыв ветра подхватывает тот цветок, что, красиво заложенный за ушко, держался столь слабо. красивое соцветие цинсинь взлетает ввысь, готовое взорваться сверхновой. бледная, такая нежная-красивая без грубой перчатки рука, усыпанная созвездиями крошечных родинок, не взлетает в пустоту в попытке вернуть.

«но это лишь звон

и все,

и ничего более»

я неслышно слетаю с изогнутой ветки высокого дерева — украшенного позолоченной листвой, — напоминающей издали качели. — ты же простудишься, глупый. — тихо произношу, недовольно, и присаживаюсь подле. краем глаза примечаю янтарный блеск, но на контакт, конечно, не иду и снова смотрю в небо. солнце рядом столь невозможно яркое, что вскоре мои глаза начнут слезиться, вероятно. так тихо. тонкие пальцы левой руки, принадлежавшей якше, ловко ловят волнующую золотом прядь, неумелым, но до в кончиках пальцев покалывания осторожным жестом заправляя ту за ушко. путешественник кидает полувзгляд в сторону якши и сразу же отводит его в пол, после чего следует неуверенное: — сяо? — мм. — знаешь. — нет. — хочу домой. пауза.

«ничего более

боль-боль-боль-боль»

— я домой хочу. я устал. сяо оборачивается на эфира. тот отнимает от холодного пола ледяную ладонь, поднимая в воздух тонкую руку, и тянется кончиками онемевших пальцев к небу. начинает проводить незамысловатые линии от льдинки к льдинке, вырисовывая в небе созвездия в одному ему известном порядке. якша долго следит за этим движением, после чего ловко ловит чужую руку в воздухе, аккуратно приостанавливая и чуточку сжимая небольшую ладонь в своей. в абсолютной тишине из чужих приоткрытых уст доносится тихое — восторженное «посмотри же, сколько здесь звёзд. как думаешь, сколь их много?» — столь же много, сколь и миров, что ты повидал. — их мириады. — путешественник на миг тушуется, прикрывая глаза; его светлые ресницы дрожат волнующе, порхают, словно хрустальные бабочки. после поворачивается в его сторону и смотрит на адепта, доверчиво так, с такой детской надеждой в чистых глазах. — похоже, я потерялся. — он улыбается так невинно (столь невероятно чист, не запачкать бы своею скверной ненароком). ну, точнее, как. у него почти выходит. — отведи меня домой. пожалуйста.

«посмотри, сколько здесь звёзд

сколько тоски»

персиковые губы вздрагивают; так бывает. случается, когда человек из последних сил старается не разрыдаться. но все же у хрустального человека не выходит. луна бликует в янтаре радужек, искрится в крошечных озёрах выступивших слезинок. человек тупит взгляд и чуточку горбится, на фоне скалистых гор ли юэ, покорный всем ветрам, что воют на крыше постоялого двора ваншу, и в свете небесных светил выглядя таким маленьким(хочется защитить, закрыть от злого мира и его несправедливостей). но. столь невероятно сильным. среди нарастающих всхлипов он слышит одно тихое «прости», отрезвляющее и действующее, подобно спусковому крючку. якша осторожно придвигается поближе, и, помявшись с секунду, протягивает грубые руки в перчатках и легонько тянет хрупкое(кажется, что нечаянно сожмешь чуть сильнее, и тот треснет, рассыпется на крошечные стёклышки, как форфоровый сервиз) тело на себя. эфир доверчиво цепляется руками за спину якши, сжимая в пальцах тонкую ткань безрукавки. ему не жалко. пусть мнет, хоть рвет, если тому станет легче. странник глушит сдавленные всхлипы в плечо адепта; с головой выдают его лишь спина, которую то и дело пробивает мелкой дрожью. в силах сяо лишь сжать покрепче, выражая свое молчаливое «я рядом», позволяя путешественнику выплакаться и выплеснуть часть своих эмоций. и немного заодно согреть, потому что эфира буквально колотило.

«были боль, были соль

были раны и тьма»

спустя некоторое время истерика утихает, оставляя за собой лишь чувство опустошенности да звон в ушах. сяо не спешит отстраняться. — не знаю, чего ты там себе выдумал, но.. я буду рядом столько, сколько тебе потребуется, ровно до тех пор, пока ты сам не скажешь мне уйти. — т-то есть.. всегда? — всегда. в ту ночь адепт впервые позволяет себе столь милую вольность, оставляя легкое бабочку-прикосновение губ на лбу эфира. *** позже, когда путешественник засыпал на широкой кровати в стенах своего номера, на которую его любезно перенес адепт(ибо после полутора часов пребывания в неподвижном положении в попытках не разбудить умаявшегося странника он буквально не чувствовал конечностей), а сяо, застряв в своих думах, сидел в изношье кровати, охраняя сон этого человека, значащего чуточку больше, чем любой среднестатистический житель ли юэ, тишину прорезала тихая реплика. — ты — мой дом, сяо. у сяо нет души; та давно истлела прахом на кровавом пепелище. у эфира не найдется пристанища; то давно было утеряно, разрушено в мириадах небесных объектов. но, возможно, однажды они смогут заменить друг другу то самое, чего каждому так не доставало.

«посмотри: рана расцвела»