purple day will never be good

сону хмурится, сильно и болезненно улыбается ярко окрашенными розовым тинтом губами, откидываясь на холодные белые, словно накрахмаленные простыни. отель, в котором он остановился, совсем ничего: и современный, и уютный, и персонал хороший, и потолок перед глазами интересный. очень интересный, другой, с новомодной подсветкой. а акустика какая! звук звона бляшки ремня отчётливо слышно на всю комнату, если же не на весь отель, в котором загруженность неимоверная в этот день. на свадьбе молоденького генерального директора уже взрослой и очень перспективной строительной компании много гостей, и основная часть из них, как и сону, остановилась в отеле по близости места проведения церемонии и, собственно, самого гуляния. сону отлично знаком с этим местом, сложно не заметить и прекрасную виллу для молодожёнов, и сад бонсая и камней, и восхитительный двор для церемонии с бассейном, когда сам же это место и подбирал. бронировал и руководил процессом оформления. головой отвечал за сегодняшний праздник, если уж честно. а как ещё, когда ты главный помощник самого директора, который решил связать свою жизнь с перспективной барышней. а у барышни в придачу есть папа, а у папы акций… фух, голова кружится у сону то ли от одной визуализации материальных банкнот и дорогих документов, то ли от неожиданной духоты. жара душит его горло и заставляет щеки краснеть, а это он ещё галстук-бабочку не надел. тяжело представить, как парень продержится в прекрасном лавандовом костюме весь день и весь вечер, раз ему уже дурно. хотя… не ему одному тут голову кружит, судя по всему. — вы ничего не попутали, директор пак? — нагло спрашивает сону, вспоминая к которому времени должны привезти букет для невесты. к полдесятому или к десяти, если к десяти, то у них ещё полчаса времени, если к половине, то сону немедленно нужно затягивать ремень и бежать вниз на встречу с курьером. вот только ремень уже мало чем поможет, если штаны стянули с плотных ножек до колен. — кажется, брачная ночь по сценарию должна быть чуть позже. и с невестой, вроде как. ему не отвечают, распознают иронию, кому как не чонсону знать этот насмешливый и лирический баритон, сону на него уже третий год работает, уж этого паренька пак изучил вдоль и поперёк. а этот голос он с самой разной тональностью слышал, частоты такие находил, что и сам младший потом удивлялся способностям своего голоса. то-то его на бис в караоке всегда вызывают. нужно было не на хорошую должность пахать, а прослушивание пройти в айдолы… звал его когда-то один продюсер трек записать. но такие ноты сону точно бы в свои двадцать не вытянул. а, впрочем, сейчас ему и повыше вытягивать придётся, ведь нетерпеливый жених одной рукой все тянет чересчур узкие брюки ниже, а второй уже лезет под резинку нижнего белья. — ц-ц, — цокает сону, продолжая игру одного актёра, раскидывая руки по идеальной, без единой морщинки, простыни на кровати, — и этим ртом вы будете целовать милую госпожу лин? — сону задевает кончиками пальцев красивейшую шкатулку, которую оставил на постели. бархатная обивка, жемчужная россыпь, маленький замочек в виде двух лебедей, образующих сердца. он так долго и тщательно выбирал пригласительные, видел столько вариантов, сколько и представить не мог, и остановил свой выбор всё-таки на шкатулке с невероятно приятным оформлением в нежно-фиолетовом цвете с символичной деталью. лебеди — символ верности, не безызвестная для романтиков и простых книжных червей аллегория. моногамные птицы, у которых правило «один и на всю жизнь» — нерушимо. как символично и смешно. сону особенно смешно стало ещё тогда, когда дизайнер начал убеждать его остановиться на этой шкатулке. вечная любовь и нерушимая верность. сону тянет мягкими пальцами шкатулочку, поднимая её над своим лицом с ядовитой улыбкой, в которой прослеживается горькая тень, открывая ту. ламинированная карточка оказывается в его пальцах, там плавным шрифтом выведен лаконичный текст и мелькают перед глазами три контрастно отличных от других слов имени. — «уважаемый ким сону, — торжественно объявляет сону, вздыхая от тёплого дыхания под своим пупком, которое вызывает неконтролируемый марафон острых мурашек по всему телу. губы досконально знакомые зацеловывают мягкий плоский животик, задирая дорогую рубашку и сминая тонкую ткань, а ведь сону так старался довезти её в целости и сохранности, чтобы блистать этим днем, что ж, как всегда, его планы рушит один приставучий директор, — …от всей души ждём вас на нашем самом счастливом празднике — нашей свадьбе, — сону читает выученный на зубок короткий текст, чувствуя, как под зубами крошится стекло. оно режет его язык и щеки изнутри, полосует небо и заливает рот кровью. фигурально, конечно, но сону все равно чувствует этот привкус железа, возможно, причина в дурной привычке кусать губы и щеки изнутри. — с уважением пак чонсон и лин юджин», — заканчивает сону, замахиваясь карточкой и вышвыривает её, как мерзкий мусор, за пределы своего обозрения. жалкое скуление почти вырывается из его рта, снова же не понятно почему: от уже привычного острого кома в груди или от влажного рта вокруг его члена. сону смотрит все ещё вверх, боится, что если опустит глаза, скользнет ними на тот бардак, который чонсон устроил на его теле, то изо рта точно хлынет кровь, сердце его уже настолько беспомощно жалкое, что, вероятно, не справляется с перекачкой. — ну и дела, — тянет сону уже совсем разбито, вскользь проверяя время при помощи часов, которые ему подарил кое-кто. невеста здесь будет к одиннадцати точно и даже раньше. возможно, сейчас она втягивает всю себя ради изящного корсета свадебного платья, которое превратит её органы в сосуд «песочные часы», и не позволит ни то что поесть еду со стола, а сделать лишний глоток воздуха. ах, сону и жаль её, и нет, каждый знал на что идёт. и пак чонсон точно знает, что делает, когда вбирает его не возбуждённый член в рот, пытаясь исправить ситуацию. сону кажется, что возбудиться здесь равно великому подвигу, ведь настроение совсем не располагает. и даже условная запретность не работает, для сону запретность, а чонсону хоть бы что, ему обычный день. как и все прошлые выходные дни, которые он проводил в доме и зачастую не в своем, занимаясь приблизительно тем же. вот только время уже не то и момент совсем не к месту. — что «дела»? — подаёт голос чонсон за последнее время, он хриплый, возбужденный, с придыханием. знакомый. такой, от которого сону пальцы на ногах поджимал, а глаза смущённо уводил. правда он и сейчас пальцы жмёт, и сейчас глаза не опускает, чувствует, как безоговорочно возбуждается, так же быстро, как и всегда. уж что-что, а это почти рефлекс — избавиться сложно, но сону переучится, он себе это обещает. — плохи дела у милой юджин, быть такой обманутой в день свадьбы, да ещё и замуж за меркантильного урода пидораса, — выплёвывает сону, вместе с тонким вздохом, когда губы директора смыкаются вокруг его ствола. сону приподнимает голову, делает упор на локти и смотрит. видит по глазам чонсона, что тот хочет что-то ответить, чувствует вибрацию по члену, как у того в горле собираются ругательства или отговорки или все вместе. но вместо слов, пак сосёт его орган ещё более усердно и двигает головой вверх-вниз. сону её искренне жаль, призванная за чужого мужчину в качестве гаранта удачной сделки между компаниями, обреченная на жизнь с нелюбимым человеком, так ещё и опороченная чужой изменой прямо в день свадьбы. сону кажется, что именно в этот день обиднее. свадьба ведь чуть ли не главное событие в жизни каждой девушки, столько сил и нервов вложено в этот день. а сколько сил вложено от самого сону, его должно быть не меньше остальных жалко, он главный козёл отпущения. все без преувеличений на этой свадьбе прошло через его руки: от ленточек на арку до меню на сегодняшнем празднике. но это цветочки, по сравнению с главным его грузом. жених. такой красивый, признается мысленно сону, как и всегда, так-то. на нем первый утренний костюм для церемонии — темно фиолетовый; цвет свадьбы единственная вещь, помимо платья, которой оперировала невеста, что стало для сону, несомненно, стрессом. сделать фиолетовый цвет органичным и не переборщить с оттенками было сложно и ему, и дизайнерам. но костюм на чонсоне действительно хорош: двубортный, свободного кроя, но каким-то образом все равно подчёркивающий спортивную фигуру. и будет неизбежно испорчен, если директор продолжит так рьяно сосать его член и трогать рукой себя через брюки с острыми стрелками. — ты… — сону теряет всю иронию с голоса, устало прикрывая глаза, — ты что делаешь, чонсон? серьёзности в голосе кима хоть лопатой выгребай, а вот решимости прекратить все это и крупицы не сыскать. ну оттолкни ты его, накричи, выгони в конце концов, подчёркивая жирным «между нами все кончено». но нет, он позволяет до сих пор «случайно» коснуться себя в офисе, отвечает на пьяные сообщения в личной переписке и ничего не делает, чтобы спасти день свадьбы директора пака. — есть какие-то другие предположения на что это похоже? — чонсон не повышает голос, говорит спокойно, почти буднично, будто они на работе и тот просит распечатать какие-то бумаги. сону уже готов побежать за кофе директору, разве что к реально происходящему его возвращает собственный колом стоящий член и распухшие губы старшего. — похоже на издевательство надо мной, — чонсон усмехнулся, обхватывая член рукой, продолжая уделять ему много внимания даже во время разговора. — именно оно, все как ты любишь. как он любит? да, сону любит… любил точнее, пока их обычную жизнь с нотками служебного перепиха не потревожили невеста, свадьба и сопутствующая встряска. — с женой будешь такое делать, — презрительно говорит сону, сдвигая колени и пытаясь уйти от прикосновений. чонсон теряет усмешку, считывая с эмоционально гибкого лица огромное недовольство. — сону, я же говорил, что ничего не изменится, наши отношения никак не пострадают. свадьба и жена это формальности. сону хмыкает, перекатываясь на бок и приподнимаясь на постели. да, жена — формальность, дети — случайность и беззаботная радостная старость, как вывод в итоге. а неизвестным в этом уравнении выступает сону. хотя его вычислять то… две секунды. сону не математик, имеет «удовлетворительный» уровень в дисциплине и дальше не лезет, но решил это «уравнение» в два счета. он уже видит это клеймо на себе. любовник. вот какую участь ему приготовил чонсон. он молодец, конечно, берёт все, что должно быть у каждого уважающего себя человека: должность козырная, жена соответствующая ему самому и распутный любовник всегда под рукой. красивое слово, но какое значение. для сону, ребёнка, который видел как из семьи уходит отец к другой женщине, такие люди вызывали лишь отвращение. предатель и испорченная содержанка. как грязь под ногтями, ему даже не стыдно за такую ассоциацию. к дорожным шлюхам он и то больше уважения питает. быть кем-то подобным, это упасть своим светлым лицом в погань, нырнуть по голову и захлебнуться мулом. он уже чувствует этот тонкий слой пыли на своем теле, с каждым новым прикосновением чонсона. отныне он больше не будет ким сону, он будет: «задержали на работе», «командировка», «в бар с друзьями», «срочно вызвали в офис» и что-то ещё. много разных причин, а мозг пака гибкий, сгенерирует больше, чем можно было представить. — наших отношений нет, директор чонсон, вытрите лицо и идите к себе, ваша церемония уже вот-вот начнётся, — сону подтягивает ноги к себе, пытаясь скрыться от чужих глаз, пока сознание гадко подсказывает: что он там не видел, но его попытку резко обрывают. — ты обижен и я всё понимаю, — горячий шёпот в пирсованное ушко, большие ладони на мягких бёдрах. сону придавливают знакомым до боли телом, не оставляя и шанса на то, что костюм можно будет спасти, — но я клянусь, это никак не повлияет на нас. все это лишь цирк ради денег и будущего компании. губы чонсона всасывают твёрдую ушную раковину, зубы тихо стучат по изящному золоту, а руки умело раздвигают ноги сону. он уже может чувствовать ягодицами крепкое возбуждение пака и кусает губы, чтобы не подать и знака того, что он в этом заинтересован. все ещё да, если быть честным, но он ведь решил прекращать. — ну так и выступай в своем цирке сам, мне клоунов и так хватает, — как бы его мозг не старался придумать уничтожающий ответ, который окупит каждую минуту страданий сону, он не может нормально думать, когда об него так откровенно трутся. чонсон будто пытается его уничтожить. у него неплохо получается. — нелепость, — тихо смеется пак, — ты главный дрессировщик, разве плохо держать зверя на поводке. приободрись, сону-я, иначе от такого скучного секса у меня упадёт, — небрежно добавляет у него над ухом чонсон и подбрасывает его бёдра, вследствие чего сону полностью оказывается под ним на животе. руки гладят бока, разглаживая складки тонкой рубашки, мимолётно задевая каждый участок светлой кожи под ней. прикосновения вскользь, но сколько силы в них, сону чувствует, как обмякает, ему даже кричать не хочется на наглость старшего. хах, падает здесь только его гордость. когда чонсон раскрывает его ягодицы и лезет своим языком в лоно, сону не замечает. мысли о том, как он смог опустится до такого, накрывают его похлеще долгожданного оргазма, который ещё и не наступил. он был просто молодым парнем, который несся за хорошей должностью, этот юношеский максимализм и шило в жопе знакомо всем. наплевать на друзей, семью и отдых, взять на себя побольше работы, произвести незабываемое впечатление, доказать, что ты как швейцарский нож — на все случаи жизни. сону и латте на безлактозном молоке мог сделать, и архивировать годовые проекты компании за одну ночь, и даже с ребёнком, которого некуда было деть из-за карантина в садике, посидеть. работяга был страшный, пугал своей скоростью и предприимчивостью даже бывалых работников. надоедал им же жутко, ведь на фоне молодого и перспективного, им приходилось скидывать ноги в лаковых ботинках со стола и шевелить хотя бы пальцами по клавиатуре. уж бегал между офисами и кабинетами (иногда зданиями) всегда сону или другой из разряда «помоложе» для побегушек. офисная дедовщина в своем роде. сону так хотел повышение, хотел свое место, хотел перестать заносить всем хвосты и заняться своим прямым предназначением. конечно, это была не мечта, а цель, ведь мечты несбыточные, а своей цели он очень даже достиг. уже кажется, что напрасно. его все ещё очень молодого, но уже не «зелёного», приставили к такому же молодому работнику, будущей верхушке, человеку, который в первый день получил и кабинет личный, и человека в помощь. что-то на богатом, сону тогда не понимал этот язык связей, почти престолонаследие, только на новый лад. пак чонсон — отпрыск владельца компании и в будущем её надежда, смотрел на него немного потеряно в первую встречу и даже пугливо, что ставило под большое сомнение его компетентность. ах, тот взгляд чонсона с нынешним не вяжется никакими узлами. люди меняются, сону персонально видел. они проводили все рабочее время вместе, даже за обедом не разлучались, правда занимались они друг с другом чисто обменом скудного опыта и решением рабочих задач. из общего у них была только ненависть к понедельникам и месячным отчётам. до одного момента. до того момента, когда глаза уже не задерживались где-то в области лица, когда скользили по приталенной тройке, а прикосновения стали более долгими и не такими уж и случайными. сону помнит хорошо ужасную грозу, практически шторм и предложение чонсона подбросить его домой. стена из дождевой воды не дала сону и выбора, а в люксовом салоне приятно пахло и подогревал тощий зад кожаное сиденье. они не смогли ехать где-то через десять минут молчаливого пути, разбавляемого их тишину радио. по радио рекомендовали оставаться дома и передавали ухудшение погоды, как раз в тот момент дворники перестали справляться со своей работой, и видимость была ограничена до предела. остановка у обочины, аварийные огни, неловкое молчание и чарли пут с завирусившейся песней на радио волне. осторожные фразы, комментарии в сторону погоды, какие-то рабочие разговоры быстро закончились, а гляделки глазами лишь набирали обороты. а потом прозвучало оно, то что послужило точкой начала самоуничтожения нервной системы кима.

«хочешь…?»

если бы у сону была возможность вернуться в прошлое, он бы вернулся именно в этот момент, прихватив с собой весло и стукнул бы себя с такой силой, чтобы тот маленький, наивный и горячий сону забыл все слова. может, не угодила бы мышка в ловушку тогда…

«хочу…»

— хочу… — воет сону в простыни, поздно вспоминая про крышесносный нюдовый макияж на лисьих глазах, чувство чужого языка в своей заднице не ново, если честно, сону этот акт и не особо нравится. впервые — умопомрачительно и необычно, в последующие разы еле что чувствуешь. слишком нежно для него. слюна — не лучшая смазка, сону точно не готовился спать с кем-то на свадьбе директора (с директором тем более), а поэтому не контрацептивов, и даже чего-то похожего не имел с собой. чонсону тоже, к сожалению, в коробочку с запонками тюбик лубриканта и презерватив не кинули. у него, если честно, и условий никаких не было. собравшись наспех, пак сидел в мягком кресле (в вилле, где проведёт несколько дней уже со своей женой), играясь с кольцами на пальцах и пытался изобразить на своем лице хоть какую-то эмоцию, помимо уныния и кислой усмешки. тот случай, когда не хочешь, а должен. он должен и это не изменит никто, даже он сам. побег невесты весьма распространён, это эпичный момент, когда девушка бежит по мраморным ступенькам, прямо с церемонии бракосочетания, срывая на ходу фату и подбирая подол пышного платья. побег жениха чонсон ещё не встречал, но оказался первым на своей памяти. хоть и временный побег. приложить к ледяному сердцу чужую теплую улыбку — необходимость, встретится с обиженными глазами лисицы — потребность (хоть пак и осознавал, что сону, как минимум ему в лицо плюнет, а не с объятиями встретит). но он не переживёт этот день без сону. без его лисенка. да, рядом с ним будет помощник ким сону, но не его мальчик. чонсон почти бегом добрался до отеля, сокращая общее время пути с двадцати до двенадцати, наплевав на трансфер, специально приготовленный для подвыпивших гостей свадьбы, которым нужно будет добраться до отеля после гуляний. никто же не заметит пропажу за один часик? интересно, одного часа хватит, чтобы решить все жизненные проблемы и выбрать курс на будущее с любимым. он уже на полосе, вот только сону к нему не присоединяется, ведь он — третье колесо, а это нарушает всю постановку. ткани тихо шуршат, гармонично вливаются в тихую атмосферу комнаты, но сону её разбивает стоном с примесью боли. слюна не смазка и это понятно все лучше с каждым медленным движением, которые почти разрывают его изнутри. могло быть травматично, но не когда ты чёртов фетишист с любовью к большим членам и физической боли. чонсон двигается грубо, держит его рукой за загривок, сону почти готов выцарапать глаза и за безбожно испорченную укладку (за многое, если что), но может едва ли пошевелиться, вся его сила ушла в сухое горло, из которого вырываются животные звуки. член раздвигающий гладкие стенки внутри, унизительная поза лицом вниз, крепкие пальцы на загривке, подчиняющие и управляющие — все, что сону любит. не хватает лишь грязных комментариев старшего и его насмехающегося тона. он почему-то молчалив необычно в этот раз. переживает, что ли? — хоть клятву вслух повтори, а то член от скуки сейчас упадёт у меня, — у сону голос сама мягкость, обманчивая подушка, упав головой на которую можно размазать свои мозги по ней. чонсона ведёт. толчок получился очень резкий, глубокий, отрезвляющий, он заставляет сону сгребать пальцами простынь и громко визжать. не простата точно, по ощущениям будто в стенку желудка ткнули, возможно, это такая месть за то, что сону его последний месяц динамил жёстко. а разве не заслужил? вторая рука чонсона неожиданно накрывает его кулак, агрессивно лезет пальцами между его пальцев, сжимает невыносимо правильно мокрой от пота и естественной смазки ладошкой. так, как делал тогда, когда сону думал, что у них есть будущее, сейчас от этого будущего только обгоревшие ошметки, присыпанные светоотражающим конфетти. и этот жест хуже, чем все то, что чонсон себе позволяет; поцелуй за ухо и низкое, практически рычащее «люблю» — более мерзко, чем язык в заднице. это больнее, чем член в тугой дырке, как пощёчина со всей силы рукой, усеянной в три ряда кольцами с камнями. сону снова чувствует привкус крови, в этот раз настоящий от той силы, с которой он кусает свои губы. чонсон во всех смыслах его, но сону должен без боя и красного слова отдать его в непонятные руки, самовольно отступить на благо компании и самого же пака, наплевать на свои чувства и вырвать из своего сердца зерно надежды на совместное будущее. разве что только в роле няньки. мало того, что отдал чонсона, как бесполезную мягкую игрушку, так ещё и почву для молодожёнов взбил, своими внутренностями удобрил, от сорняков сомнений очистил… сделал все, чтобы чонсон от него отказался тоже. в глазах уже искрит от накрывающего оргазма или это попавший в глаза шиммер с век, но факт на лицо, перекошенное мукой удовольствия от грубой ласки. ласка, на которую способен только его директор. — интересно, со своей женой ты такой же нежный будешь, чонсон-а, — насмешливо тянет сону, но не долго тешиться, а изо рта вырывается вой от укуса в плечо через рубашку. смешно было бы прокуси он кожу, и объясняй потом откуда он это взял. пак с ним, как дикая собака с любимой костью. зароет где-то от чужих глаз, а когда соскучится, то по запаху отыщет и играет сколько влезет. чонсон злится явно, сону не видит, но слышит и чувствует, грубее он не мог быть чисто физически, но сейчас он ощущается, как раскалённое лезвие в собственной заднице. чонсон утыкается лицом между острых лопаток, стонет низко и хрипло, сжимая очень больно пальцами плюшевые бёдра и, в следствии, услужливо кончает не внутрь. как великодушно. нужно не забыть попросить уборку номера, после такой встречи. сону кончает едва ли притронувшись к себе, состояние его члена было критически наколенным, но вот ким не настолько меткий в отличие от директора пака, рубашку можно выбросить прямо сейчас. таз сону идёт к низу на то место, где простыни не запачканные, прогиб из болезненного положения «кошки» выравнивается, легкие вспоминают, что такое воздух. от секундной эйфории не остается и следа, зато вопросов тележка и с горкой. чонсон не спешит с него вставать, целует его уши, шею, щеки — все, куда может дотянуться, гладит бока и ещё слабо видные синяки на бёдрах от пальцев. — ты разъебал не только мой зад, но и наши костюмы, — злиться не хватает сил, получается просто устало. сону заебался во всех смыслах. почему пак чонсон не может не создавать ему проблемы?! — разве это важно, возьмём другие, — отмахивается чонсон, конечно, ему никогда нет проблем. паникует всегда лишь сону. даже в этой ситуации его испорченный костюм волнует больше, чем самого жениха. — да, сейчас из воздуха достанем и прекрасно, — бурчит сону, пихаясь больно локтями и собирая разъехавшиеся ноги. спрыгнув с кровати ему нужна секунда для устойчивой позы и сдавленное рычание от боли в районе поясницы. так как трахали последний месяц сону только проблемы, данный процесс отразился весьма острыми последствиями. а ему как минимум следующие двенадцать часов стоять на этих же ногах, в которых силы ни грамма. видимо, вся эффективность из головы пака переместилась в штаны. — никогда не поверю, что у тебя нет запасного костюма или, точнее, запасного шкафа с костюмами, — и он прав. сону не бестолковый придурок, у которого из способностей только животные рефлексы. сону скидывает остатки своего наряда молча, сводя брови к переносице и расхаживая естественно обнажённым перед расслабленным мужчиной. что он там не видел, снова проносится в голове, что он там не трогал, не целовал, не обнимал. кажется, чонсон это тело знает лучше, чем сам владелец. сону хотел быть строгим и соответствующим, лавандовый цвет лишь соблюдение дресс-кода, никакого намёка, но раз уж ему не позволили держать маску взрослого человека, он сделает так, как и хотел изначально. белые брюки на высокой талии, подчёркивающие длинные красивые ноги и их изгибы, темно-сливовый кардиган в пол на запах. выглядит так, будто он из покоев какого-то шейха сбежал, он это дело ещё золотом украсит и точно восточный принц. удовлетворительно подметив, что ущерб макияжу они практически не нанесли (благодаря обильному количеству фиксатора) сону проверяет время через все те же часы, с блядской золотой гравировкой на корпусе, созвучной с тем, что сегодня ему в ухо шептал пак. без двух минут десять. пора. — бери что хочешь из моего и вали к себе, церемония начинается через полчаса, — холодно бросает ким, не глядя на мужчину, пересекая комнату. — сону, — уже около двери окликает его чонсон, таким голосом, который не возможно проигнорировать: серьёзным, требовательным. — что? — надежда в глазах — секундная слабость, которую сону себе позволяет. — у нас все будет хорошо, — жалкая фраза разбивает все ожидания сону в этот момент. звучал чонсон так, будто сейчас предложит все бросить и сбежать куда-то далеко, только вдвоем, а на деле же выдавил еле слышный шелест, что прозрачнее для сону, чем тюли на окнах. он, возможно, даже сказал бы «да» на сумасшедшее предложение, но лишь качает головой на жалкое «…хорошо». — наденешь по приходу к себе вечерний костюм, чуть позже принесу тебе второй на замену. ровно десять, букет для невесты из фиолетовых фиалок привезли. утри слёзы, сону, день только начался.

«а я уже жду его конца»