Я - хаос.

Прежде чем осесть, он некоторое время простоял на месте, смотря в окно и рассматривая высеченное из камня лицо сенсея. Там, в этом мертвом куске земли, он едва ли был похож на самого себя, лишь топорщащиеся в разные стороны волосы и открытый, целеустремлённый взгляд отличали его от незнакомца. Ни единой мысли не было в голове и только образ учителя, его мягкий голос. Обито всё так же отчётливо помнил тот момент, когда в забвении Зецу щеки коснулось его тепло. Сенсей смотрел со всей любовью и заботой, стремился уберечь и защитить даже в тот момент. Это разбивало сердце, но в большей степени, Обито был рад, что смог увидеть учителя с помощью Эдо-Тенсей. Быть может, не встреться они, сейчас он бы сходил с ума от груза сожалений и терзаний разума. Наконец, найдя в себе силы, он отмер и двинулся с места. Огляделся по сторонам, рассматривая новую обитель и прошёл вглубь комнаты, чувствуя самую настоящую радость. Ведь по правде говоря, сколько раз он мечтал, что вернётся в деревню и его провозгласят героем? Сколько раз представлял, что снова окажется тут, в родном селении, где чувство теплоты въелось под корку и даже спустя много лет всё ещё сдавливало грудь. Детские мечты со временем превратились в травмы, а теперь, ядовитая боль понемногу будто стихала. Взгляд всё же скользнул к скале, по лицу Сарутоби, Третьего Хокаге. Обито нахмурился, внутренне сознавая, что не имеет права как-либо комментировать его методы правления. Однако, разочарование и злость так просто никуда не могли деться. Если бы Третий был более решительным, если бы не туманил головы молодым шиноби своими речами о Воле Огня, если бы он действительно защищал каждого жителя этой деревни и осознавал ценность каждой жизни, всё могло бы быть совершенно иначе. В конце концов и сам Обито воспользовался его бездействием. Негодование жгло глотку, разрывая грудину. Ведь теперь, стоя тут и рассматривая его лицо, ничто не оттесняло множества вопросов. Их некому было задать и никто более не в силах на них ответить, но злости и обиды эти не оттеняло. Глупые предрассудки, глупые способы и недальновидность, вот что Обито видел рассматривая лицо Третьего Хокаге. Что толку в сладких речах, что толку туманить разум несмышлёных генинов? Лишь для того, чтобы вырастить в своих руках умелые и полезные инструменты. Чтобы были те, кто без раздумий отдаст себя на благо своей деревни. Единственный способ уберечь мир от хаоса — говорить правду. Даже если она больнее хлыста и отнимет жизнь, ничто в этом мире не способно быть сокрытым и утаённым. Время не раз доказало, что даже мертвецы восстанут из своих могил дабы правда открылась всем. И тому, кто сокрыл многое не найти упокоения.                               *** Тишина давила. Ни звука собственного дыхания, ни отзвука от стен. Тишина в этом доме сводила с ума, заставляя проваливаться в ненужные мысли и воспоминания. В конце концов он поднялся с места и направился на кухню. Пустая, в ней всё же нашёлся электрический чайник и новая керамическая кружка. В шкафу, в самом углу, нашлась упаковка какого-то печенья и банка с листьями мяты и зелёного чая, судя по запаху. Очевидно, Какаши или Наруто позаботились о том, чтобы он чувствовал себя на своём месте. По правде, в приеме пищи не было никакой необходимости. Обито не испытывал голода или жажды, но предпочитал чувствовать себя живым, оставляя за собой привычки обыденных людей. Приём пищи был ритуалом, смысл которого напомнить себе, что он всё ещё человек и всё ещё жив. Сила что жила в нём, образовывалась от чакры и тело питалось ею, заполняя всё нутро. Бесконечные часы медитации стали для него единственным убежищем от собственных мыслей и способом собрать энергию, и он бы помедитировал, но сейчас больше всего хотелось почувствовать свою принадлежность к этому месту, ощутить и прочувствовать момент. Вскипятив воду и бросив горсть сухих листьев в бокал, он наполнил его, вдыхая аромат свежести мяты и терпкости зелёного чая. Стало спокойно и он уселся на стул, вперяя взгляд в звёздное небо. Внизу мелькали огни домов и уличных фонарей. Дом в котором ему выделили комнату был почти пуст, его квартира находилась на третьем этаже, этажом выше должен был жить Саске, но он уже ушёл из деревни на вечную миссию. Обито это огорчало, на самом деле. Он признавал, что Саске — его единственный родственник и соклановец. Это обязывало заботиться о нем и время от времени интересоваться его делами. Саске же так не считал, но Обито был уверен, что это всего лишь дело времени и им многое предстоит обсудить. Отпив горячего чая, он выдохнул, чувствуя как накатывают совершенно неведомые ему ранее чувства и эмоции. Впервые он испытывал нечто вроде радости. Ведь как бы мир не перевернулся, как бы всё живое не восставало против него, правда была одна: он мечтал вернуться в деревню и быть её частью, важной и полезной. И спустя много лет, в какой-то степени его желание сбылось. Он сидел тут, смотрел на звёздное небо под куполом барьера в Конохе и был жив. Какие бы обстоятельства ни были, он был жив. Тоска на подкорке подкралась незаметно. Привычно гнетущие мысли тут же заполнили сознание. Обито словно был не способен полноценно радоваться, потому что в голове тут же возникали картинки кровавого прошлого, груз вины и неумение жить настоящим, а не прошлым или будущим. Раньше он грезил тем, что воплотит в жизнь свои планы или же вспоминал прошлое, анализируя и думая о том, как и где, что нужно было делать или говорить. Чаще всего он старался работать без продыху, чтобы времени на пустые мысли попросту не оставалось. Десятки нитей от которых вились его планы и мечты заставляли сосредоточиться на делах насущных, погрузиться в самое пекло и быть занятым настолько, что ночами он засыпал едва голова касалась горизонтальной поверхности. Во всём этом безумии он намеренно не позволял себе моменты слабости или же горьких раздумий. Они таились глубоко внутри, не прочувствованные, не пережитые. А теперь, когда время замерло на отметке между жизнью и смертью, теперь, когда мирное время, если его так можно было назвать, настигло его, Обито не знал, что ему делать и как быть. Тоска, дремучая, из недр вечного одиночества, опутывала словно щупальца смерти. Страх неизвестности напрягал, не позволяя продохнуть. И хотя, он с лёгкостью бы мог отдать свою жизнь если бы попросили в деревне, прямо сейчас, хотелось просто пожить. Понять, что делать с этой новой и неожиданной жизнью, и побороться с самим собой за право существовать. Не выдержав мыслей, он всё же поднялся с места. Накинув на себя куртку, вышел в ночь, борясь с желанием надеть заодно и маску. Страх быть увиденным пугал, однако пришлось себя перебороть. Нет смысла прятаться, теперь, когда весь мир видел его лицо. И нет смысла стесняться своих изъянов. В конце концов, он шиноби получивший эти шрамы на задании, которое помогло его селению. Стоит бы гордиться, но привыкший скрываться все эти года и снимать маску лишь в некоторых случаях, теперь он чувствовал себя уязвимым. Отчего-то вспомнился ядовитый взгляд той куноичи, что пришла к нему пока он был в заключении. И хотя прошло времени больше чем неделя, помнил он этот взгляд достаточно хорошо. Как прошлись её раскосые глаза по лицу с нескрываемым презрением и брезгливостью. Ему не стало обидно или больно, и сейчас всё ещё нет. Он и вовсе не испытывает трудностей со своим внешним видом, однако сложно показаться миру вот так. И крайне неприятно, когда молодая и красивая девушка оглядывает тебя так, словно твоё место у помоев. Немного, всё же, задело. В ночи было прохладно, чувствовалось веяние зимы что понемногу подступалась ближе. Была глубокая ночь, в деревне было не так шумно, как бывает днём. Добравшись до площади, куда вели, очевидно, большинство дорог, он замер у одной из торговых палаток, не зная, что делать дальше. — Йо, — послышалось со спины. Какаши стоял совсем рядом, одетый в новенький джонинский жилет. — Не спится, — заключил он и Обито кивнул. Какое-то время они бродили вместе, молча рассматривая полутёмные здания и попадавшихся на пути людей. В итоге, ни один из них не удивился, когда ноги оказались у монумента Конохи. «Нохара Рин» — надпись выгравированная на холодном камне резала глаза. Обито прошёлся по ней кончиками пальцев, любовно оглаживая. Огляделся вокруг, рассматривая огромное кладбище шиноби. Сколько из этих людей убил он и скольким смертям поспособствовал? Вопрос, ответ на который знать не хотелось. До самого рассвета они простояли там, не замечая ни течения времени, ни мира вокруг, погружённые в свои мысли и печали.                               *** Мир вращался вокруг своей оси и течение времени шло своим ходом. Обито терялся в днях, часах и происходящем. Рутина его жизни стала донельзя простой: сон несколько часов, отчёты в Резиденцию, где он писал подробно в мельчайших деталях то, как жил, что планировал и кто был причастен к его планам. Обито выдавал всё что помнил и знал. Всевозможные отряды нукенинов, организованных или нет, всех, кого он знал и помнил, кого видел и встречал. Изредка формировался отряд и его сопровождали к старым базам, где хранились его записи и личные вещи. Склады со свитками оружий, деньгами и золотом он также обошёл, возвращая некоторую часть себе, остальное отдавая в казну Хокаге. На это иной раз уходил целый день и возвращаясь домой к вечеру, он просто оставался в своей квартире и предпочитал читать трактаты или сборники. По ночам выбирался к монументу, иногда с Какаши. Некогда непривычное стало постоянным. И чувство безопасности медленно но верно стало обволакивать и убаюкивать. Обито привык к тому, что он снова в Конохе. Постепенно, помимо Какаши, в дом стал захаживать Гай. Обито чувствовал себя неловко рядом с ним. Порой виновато склонял голову, не веря, что из-за него тот теперь инвалид. Отношения с Гаем у них всегда были непростыми. Сначала Обито ревновал к нему Какаши и обижался, что тот входит в круг его близких друзей. Потом сам Обито стал его недолюбливать, и всё же. Гай был тем, кого он не мог называть чужим человеком, потому, когда тот появлялся на пороге его дома, сияя широкой улыбкой, становилось донельзя неловко и трудно. — Я так рад, что теперь твоя Весна Юности засияет ярко, как и должно быть! — Гай - человек тактильный и порой, эта тактильность вводила Обито в ступор. Он не знал, стоит ли аккуратно высвободиться от его рук или сказать как есть, что его подобное напрягает. Впрочем, пока Обито думал, происходящее стало просто нормальным и сопротивление стало бесполезным. Ещё чаще в доме стал появляться Генма. Загадочная улыбка на его лице не делала ситуацию лучше, Обито чувствовал, как тот щетинился но все же продолжал делать попытки стать не ближе, но не оставаться чужими. Пожалуй, единственный раз когда он всё-таки не смог сдержаться и прослезился, когда на пороге его дома появилась Куренай. Такая же бледная, как и в воспоминаниях из детства, с кроваво-красными глазами. Тогда она казалась ему жуткой и пугающей, теперь же в ней было видно благородство клана Юхи. Обито в первый раз опешил, растерялся, когда она улыбнулась и прошла вглубь дома, пока он стоял как идиот. Она принесла цветы, горшок красных цветов, кажется маки. Оставила их на подоконнике. В другой руке у неё была плетённая корзинка, с ней Куренай прошла на кухню и заварив чай, поставила ту на стол. — Идём, — сказала она и Обито уселся напротив неё, рассматривая её сквозь горячий пар от чая. В корзине были булочки, ароматные, с земляникой. Обито невольно улыбнулся. Откуда-то он знал, что это были её любимые ягоды. В мыслях возникла картинка из прошлого, где Асума заставлял их собирать для неё ягоды. Удивительно, что спустя столько лет и горечи, обид и страданий, он помнил всё о своих бывших товарищах. — Я сама пекла, — добавила Куренай и Обито кивнул, кусая булочку. В дверь постучали и он поспешил глянуть, кто пришёл. — Здаров, — Шикамару выглядел усталым, хотя и довольным. В руках держа ребёнка, он толкнул Обито плечом, что-то бубня себе под нос. Ребёнок в его руках не сводил внимательного и изучающего взгляда с Обито. Он не умел определять возраст детей лишь глядя на них, но очевидно, что этому ребёнку не было и года. Это ребёнок Куренай. И Асумы. Осознание прошибло током, заставляя задышать глубже и вздрогнуть. Из кухни стали доноситься голоса и дом вдруг словно оживился, наполнился уютом и чем-то ещё. Незримое, но важное нечто. — Это Мираи, — когда он вернулся, ребёнок сидел на коленях матери и теперь Обито видел её черты лица в нём. Такие же красные глаза, большие и красивые, бледная кожа и тёмные волосы. И всё-таки, было нечто от отца. То как это ребёнок смотрел, пронизывающе и внимательно, смотря словно в самую суть. Шикамару молча уплетал одну из булочек, наблюдая за происходящим с мнимым безразличием. Обито иногда чувствовал, как вопросы рвутся из юного Нара, но тот отчего-то сдерживался. — Хочешь взять на руки? — спросила вдруг Куренай и Обито растерялся, беспомощно глядя то на неё, то на девочку. — Не думаю, что это хорошая мысль, — признался он и нахмурился. — Просто попробуй, — поднявшись с места Куренай всучила ему малыша и Обито замер, на зная что делать и как быть. Он был готов услышать детский плач, но к его удивлению, ребёнок снова вперился в него своим взглядом а после, провёл пухлой рукой по лицу. Обито перестал дышать, замер, не смея ни вдохнуть, ни выдохнуть. Детская ладонь с интересом исследовала его лицо, волосы и шею. Пару раз больно дёрнув его за волосы, девочка рассмеялась в его руках, словно бы наконец доверившись и переставая настораживаться. Он не почувствовал, в какой момент слёзы хлынули из глаз. Не ощутил, в какой момент тело стало содрогаться и дрожать. Обняв этого ребёнка так крепко, как только возможно, стараясь не навредить, он вдруг сжался весь и затрясся в невидимых рыданиях. Как же было странно и непонятно, как было удивительно. Девочка в его руках, словно понимая его горечь, вдруг прижалась щекой к его щеке и погладила по голове. Лишь в этот миг он осознал, что мир принимает его. В этих детских объятиях полных сострадания и чистой, безусловной любви, он вдруг почувствовал себя по-настоящему принятым и понятым. Кровь Асумы была у него на руках, но этот ребёнок не сведал о его грязных деяниях и просто дарил свою ласку. Это был один из самых значимых дней в жизни Обито. Он словно очистился от скверны заполнявшей сердце. Уходя, Куренай вдруг обняла его, выражая своё беспокойство и прощение. — Всё будет хорошо, — сказала она и Обито хотелось верить ей.