Медвежьи объятия

Твёрдые бёдра обхватывают ладонями, плотно и почти болезненно сжимая, на грани того, чтобы оставить следы и поранить бледную кожу. Человека подталкивают ближе с силой, что бёдра почти подпрыгивают и на долю секунды снайпер пугается, что его перекинут через мужчину и он окажется на полу. Но его останавливают, ещё крепче впиваясь в податливую плоть, оглаживая таз и ускользая на задницу, сжимая ягодицы. –А ты быстро учишься. Молодец.– звучит ответная реакция. Вставший член истекающий смазкой с напором проходит по волосатой груди и снайпер наклоняется, вжимаясь ладонями в твёрдые плечи для равновесия, чтобы вознаградить матаги. Их рты смыкаются без привычной страсти, только желание и наслаждение, которое хотят растянуть в попытках медленно сожрать друг друга, зарываясь в самую глубь, соревнуясь между собой кто зайдет слишком далеко, слишком глубоко. И Огата поперхнулся первым, его дыхание сбивается, язык чертового Танигаки задел слишком чувствительную точку у нёба, вызывая почти неприятные спазмы и вожделенную дрожь. Здоровяк не отступает и не отпускает своего кота даже когда тот пытается взять небольшую передышку. Ладонь уходит с твердой мышцы и обхватывает затылок. Только чтобы начать кусаться как это обычно делал Огата, начать передразнивать его, начать походить на него. Он затеял новую игру и снайпер плавится от этого, не успевает проглатывать слюну, что слишком пошло начала пачкать его губы. Он возьмёт от награды столько, сколько сможет. Когда же мученика наконец отпускают, оба они отлично чувствуют, как пульсирует чужая плоть, и под тяжестью желания, всё ещё тяжело пыхтя, дикий кот елозит, вынуждая раздражаться и реагировать чувствительную плоть при самом лёгком трении. Мех этого медведя был прекрасен для поддразнивания собственного интереса и для того, чтобы завестись ещё сильнее, отлично зная, что позади, чужой крупный член уже давно встал и ожидает своей очереди. Придётся ждать и истекать предэякулятом, пока Огата наконец не повернётся спиной и не разведёт ягодицы в стороны, дозволяя использовать его. Нарочито дразнить зверя, истончать чужое терпение, чтобы потом, увидя эту последнюю нить, подставиться и с радостью, истинным наслаждением принять удар на себя. Он уже представлял как ощутит на себе всю ту неудержимую силу и желание Генджиро, которому и до этого приходилось сдерживаться, даже не смотря на неоднократные жестокие «шутки» в его сторону, что доводили его до пика возбуждения. Всё ради того, чтобы показался истинный зверь в человеческом теле. То, что нужно дикому коту. Партнёр под стать ему. И жёсткие волоски продолжают впиваться в нежную кожу, а трение с горячей грудью делает это ещё более невыносимым. Фарфоровые ладони сжимают чужие мышцы, почти зажимая собственный член в этих колких оковах. Смазка пачкает их обоих, делая их ещё более скользкими и грязными, но Танигаки вовсе не против, только не тогда, когда капюшон наконец снят, когда ему чётко видно заплывшее румянцем лицо. Бледное тело украшало несколько ссадин, которые дикий кот получил случайно, неудачно слезая с дерева, но матаги считал своим долгом лично удостовериться в их серьёзности, проводя по ним пальцами. Несколько ссадин на плече, более сильный нажим, бездонные глаза щурятся, руки на мгновение вздрагивают от ярких и тонких ощущений. Порез совсем свежий, корка слабая и тонкая, снайпер должен ощущать это почти как новое ранение. Другой синяк на животе, полученный скорее всего из-за непредвиденной ветки, совсем тёмный, фиолетовый, выделяющийся на общем фоне. На него давят уже привычно, без задней мысли, внимательно глядя в румяное лицо, что искажается наслаждением, губы поджимаются, их прикусывают, брови хмурятся и приподнимаются небольшим домиком, а взгляд выглядит почти умоляющим. Если бы только этот кот мог умолять. Нет. Он мог заставить только сделать это. Эта статная, хорошо сложенная фигура продолжает двигаться, вместе с ним и двигаются глаза крупного мужчины. Прекрасные глубокие отметины на белоснежном теле, что не сходят уже почти вторую неделю так прекрасно выделяются. Матаги старался. Искусанные ключицы, замученные красные соски, множество укусов рядом с шеей и плечами. Закусанная грудь и внутренняя сторона бёдер, что сейчас примыкала к его грудной клетке и он мог видеть эти фиолетовые пятная, почти кровавые отпечатки следов. Он старался обновлять их при каждой возможности. Огата явно старался скрыть это, но ему однозначно нравились такие следы и он каждый раз подставлялся, раскрывался шире и почти кончал вместе с самым сильным укусом. Палец не уходит с гематомы, лишь на короткое мгновение почти любовно оглаживая, перед тем как снова начать нажимать на разорванные капилляры. Тело, что до этого плотно сидело на Генджиро, пришло в дрожь, настоящий экстаз. Гибкая спина вытягивается, плечи стягиваются ещё ближе друг к другу и сминая собственную грудь, зажимая её меж сильных рук, пока дыхание прервалось на совсем, пока член усиленно пульсирует там, внизу. Яйца непроизвольно поджимаются и Огата почти тихо, остаточно стонет на выдохе, когда ноги всё ещё сводит лёгкой судорогой. Сухой оргазм накрывает быстро, но снайпер слишком долго от него отходит, и принимает снова тянущуюся к нему кисть руки. –Хороший котик.– его снова целуют, и губы на этот раз успокаивающе нежны, сам голос, сами слова, переполнены заботой и лаской, которые Танигаки не мог проявить действиями, ему этого не позволяли. Но всё ещё плывя в истоме, Огата с готовностью высовывает язык, чтобы опять сплестись им с чужим, уступая медлительности и почти нейтральной нежности. Снайпера ведут, рот засасывают и поглощают, так неторопливо, как ему совсем не нравилось, но воздуха не хватает на то, чтобы возмущаться. Ладони обхватывают чужую грудь сильнее, всё ещё елозя членом по узкой щели, смазка начала пачкать ключицы. Звонкий удар по заднице, бёдрам, чтобы сразу же сжать две половины и ощутимо развести, возможно слишком сильно, до такой степени, что дикий кот приходит в себя и довольная ухмылка возвращается вместе с сознанием. Снайпер доволен, ему нравится чувствовать, как шершавые и горячие как сама плазма пальцы мяли его задницу и оглаживали пульсирующий вход. Он ждал, он сдерживался сам, и обычной дрочки было мало, чтобы прийти в себя, чтобы забыть чужой член в заднице и ту пустоту и удовлетворение, что остаётся после. Эти мысли подогревали чужое редкое, но сильное желание. Небольшая колба знакомого масла открывается, и звук выходящей пробки слишком многообещающ, тело Огаты содрогается в ожидании, отлично выучив какое чувство следует за этим звуком. И пара пальцев впивается в его вход, наглым образом буравя и прорывая ткани так, как это нравилось снайперу, быстро, беспощадно, растягивая и разводя пальцы почти сразу после вторжения. Слабый, едва томный выдох в знак довольства и Генджиро принимается за дело основательно, не взирая на то, как собственная плоть зудит и требует свободы в слишком обтягивающих штанах. Благодарственная подмога приходит как только его пальцы зарываются ещё глубже, обмазывая горячие стенки жидкостью и напрягая вход. Он ещё не касался простаты, но видимо этого уже было достаточно, чтобы Огата получил свою долю наслаждения. Задница не порвалась казалось лишь благодаря регулярным практикам и соитию, в которых ноги кота ещё долго не могут свестись вместе. Тихое звяканье застёжки подобно благородному знаку свыше, перед тем как узкие путы выпускают тяжёлую и уже сырую от влаги плоть. Мозолистые пальцы обхватывают основание и надрачивают по всей длине до самой головки, где задерживаются и натирают её некоторое время, пока это позволяет спина и сложное положение. Копошащиеся пальцы в чужих внутренностях приходят в более бурное движение, сразу же теряясь и зажимая небольшой комок нервов. Вход засасывает, сжимает, как и прохладная рука на чувствительной плоти, что оглаживают ствол, проходит по небольшим выпирающим венам. Большой палец слишком неистово массирует уздечку с уретрой и матаги вновь хочется умолять, чтобы снайпер прекратил это делать. Или же наоборот, добил, дожал, позволил кончить и не пережимал так сильно середину длины, явно подготавливаясь ко всем вариантам событий. Задница отъезжает чуть назад. Даже для дикого кота это было бы слишком быстро и рано, чтобы попытаться принять огромный член Генджиро без должной подготовки. И это оказалось верной мыслью. Снайпер ещё не потерял последние капли здравомыслия, но он регулярно млел и почти закатывал глаза, когда фаланги особо резко входили и выходили, почти потряхивая его тело, заставляя скользить по горячей коже. Обхват у основания стал удобнее, движения более свободными и Танигаки тяжело пыхтел, старательно пытаясь сосредоточиться на чужой растяжке, сдерживаясь и думая о том, какая жаркая узость его ждёт позже. Нельзя было нарушать условие. Нельзя было кончать до самого проникновения, если оно планируется, а по злорадному лицу Огаты, оно явно было в планах, но кот не мог сказать, дотерпит ли он как и Танигаки до его начала. Только не с этими пальцами, что погружались в него по самые костяшки. Возможно, снайпер даже простит здоровяку его быстрый приход, если того хватит на второй, более яркий и жёсткий заход. С третьим пальцем, что плавно вскользнул в мягкий вход, Огате начало казаться, что он не сможет выдержать и сорвётся первым. Пальцев внутри, что растягивали его, существенно не хватало. Нужно было толще, нужно было жёстче. Больше, шире, твёрже. Как можно быстрее вставить в себя эту привычную громадину и как следует поддразнив Генджиро, отдаться и принимать эту боль, эти жёсткие толчки и бьющие по его промежности яйца. Он сможет забыться, просто утопая в постельном белье, пока его зажимают и почти по звериному имеют. И не важно когда он сам кончит, не важно кончил ли он уже. Он просто не сможет воспротивиться и выползти из чужой хватки. Это слишком многообещающие фантазии, слишком соблазнительно, слишком приятно. И он ведёт головой по воздуху, плотно смыкая глаза, отдаваясь фантазиям, пока его трясло от импульсивных толчков пальцев внутри. Его собственный большой палец тем временем теребит крайнюю плоть и налаживает головку, совсем иногда останавливаясь на уретре, почти по садистски распределяя новые капли смазки по члену. Можно было почувствовать как мощное тело внизу напрягается и сдерживается, готовится осуществить долгожданное нападение. Матаги долго держится, старается, борется, продолжает растягивать тугую задницу, желая скорее растянуть ту своим размером, нежели пальцами, но он отлично знает, что это то, чего хочет Огата. И он не хотел идти у того на поводу, не хотел следовать чужому сценарию, и он не позволит этому случиться. Только в чужом нутре становится достаточно свободно, руки быстро подминают изящное тело под себя. Огата выжидает, почти послушно, уступчиво поворачиваясь спиной и уже привычно раздвигая нога, освобождая путь, вожделея момент, когда его снова растянут и будет уже всё равно на окружающий мир, собственный голос и громкие шлепки. И он ждёт, опираясь на грудь с коленями, приподнимая таз достаточно высоко, открывая слишком развратный вид для Танигаки, но последний медлит, и это злит дикого хищника. Снайпер уже готовится сыпаться колкостями, провокациями, чтобы дело пошло в разы быстрее, но широкая головка мажет вход раньше, успокаивая будоражащиеся нервы, подкупая предвкушением. Тяжёлый, массивный член въезжает в Огату одним движением, резким и урывистым, выбивая из него весь воздух. Это превосходит все его ожидания и он готов разорвать ткань в своих руках, наконец получая то, что ждал, готовый уткнуться в постель и глушить той же стоны. Так не случается. Его поднимают обхватывая за руки и тянут назад, плотно прижимая к влажной груди, что ещё не успела высохнуть. Генджиро не жалеет пачкая снайпера его же смазкой, только плотнее прижимая их бёдра и ещё глубже загоняя свою плоть. Дикий кот почти скулит от такого натяжения, от слишком непривычной и близкой позиции. Всё идёт совсем не так как он хочет, снова матаги противится его правилам и обычным укладам в их постели. Ноги разводят шире, всё же изгибая спину под лёгкой дугой, чтобы тут же начать вбиваться в чужое влажное нутро, без стеснения создавая шум. Шлепки тел и хлюпанье никого не смущает, лишь сильнее возбуждая. Первично снайпер почти вынужден противиться чужим оковам, глупой и простой ловушке, но деваться некуда, когда ему шепчут быть хорошим и сжаться туже. Непростительно грязные слова для милого и невинного матаги. Член сам непроизвольно приподнимается, становится крепче, а нутро стягивается, при каждом толчке не желая выпускать Генджиро из обтягивающего нутра. А за подчинением следует награда из целой серии новых укусов и поцелуев куда только можно достать. Спина, шея, плечи, уши. Но особенно страдают чужие губы, которые из раза в раз атакуют, заставляя напрягаться и опасно выворачивать шею, слишком сильно открывая её на всеобщее обозрение. Кот кусается, сосёт чужой язык, обольстительно прикусывая уже опухающие губы, не намереваясь скрыть своего недовольства. Пальцы впиваются в чужие руки, царапая толстую кожу, цепляясь за единственную предоставленную опору, не выдерживая этого неустойчивого и зависимого положения. До тех пор, пока шлепки не тяжелеют. Движения замедляются. Каждый удар становится мощнее, бьёт по простате с другими органами, всё больше и больше растягивая задницу, натирая, доставляя болезненное удовольствие. Шея пульсирует от чужих зубов, приятная боль расплывается знакомым ощущением и в местах ссадин, когда его сжимают ещё сильнее. И от таких рывков он не может не стонать, прерывисто выдыхая порции воздуха, громко сопя носом, чувствуя как задыхается и не может никак надышаться. Назло подставляет шею, запрокидывая голову на гиганта, что продолжает держать грубый ритм, неистово продолжая вторгаться в него. Матаги подкупают, предлагают самую прекрасную часть бледного, словно не живого тела. Он принимает этот дар, обкусывая острый кадык, что бегает под зубами и мучает кожу у самого уха с челюстью, отлично зная как сложно это скрыть. Когда приходит насыщение, Генджиро уступает сам, грубо роняя тело вперёд, позволяя Огате выпятить задницу снова, выходя из его растянутой дырки, ощущая как прохладный воздух обволакивает влажный орган. Снайпер знает, что он заслужил. Его лёгкие устало гоняют воздух, стараются привести плывущее сознание в порядок, но хитрая ухмылка выдаёт его ликование и чувство триумфа. Это то чего она хотел. Когда на его лопатки нажимают, ещё больше втискивая в кровать, когда его руки стискивают в хватке, запястья почти болезненно трещат от силы, и когда второй рукой его направляют и вбиваются в нутро. Когда его задница почти болит от постоянных ударов и соприкосновений с чужими бедрами, когда руки начинают затекать, покалывать, но он не может об этом сказать, потому что тот зверь, которого держал Танигаки наконец выбрался. Мужчина был близок к разрядке, но болезненно тянул, продолжая втрахивать бледное тело под себя, и возможно в какой-то момент даже самому снайперу стало страшно от этой силы, что могла бы ломать кости, камни. Хаотичные движения бьются о кожу и у самого кота стягивает нутро, желудок, член подрагивает внизу, тоже готовый излиться и освободить от ужасного напряжения, когда ритм становится невыносимо быстрым. Слишком быстрым, чтобы молчать, недовольно ворчать и завывать в ткань. И именно среди этого шквала чувств Огата изливается под себя, обильно и интенсивно, почти забывая как дышать в момент наслаждения, от которого дрожат выгнутые руки, напряжённые ноги. Он грозится вот-вот обвалиться под чужим напором, но этого уже не требуется, потому что его руки отпускают, позволяя рухнуть, но всё ещё удерживая под живот и таз. Финальные толчки даются особенно смутно, и матаги может помнить только истинное наслаждение, яркие искры в мозгу, когда находит снайпера почти в бессознательном состоянии. Весь мокрый и потный, в румянце и следах от укусов, запыхавшийся и слишком прекрасный. И на секунду Танигаки кажется, что он мог бы кончить в этого дикого кота ещё пару раз, но и одного вполне хватает, чтобы белая субстанция начала выходить следом за его членом, и вход в след только опустошенно пульсировал. Снайпер слепо ведёт взглядом в сторону Танигаки, протягивая туда и руку, в надежде найти того прекрасного монстра, что мог сотворить с ним такое, и он находит. Чтобы его снова прижали к широкой и липкой груди. Но им уже всё равно. Это не важно. Когда ноги сплетаются, сердцебиение успокаивается, а зубы забывчиво впиваются в нетронутую грудь, со злостью отыгрываясь за то время, когда было невозможно оставить никаких следов в ответ.