Какая красота

Ночные Снайперы – “Секунду назад”

Он - неугомонный, яркий, шумный, резкий на язык, с забавной манерой прыскать со смеху и откидывать чёлку в сторону, если непокорные кудри сползают на лоб.  Она - нежная, остроумная, стильная, бережная, с безграничной любовью к морю и эксклюзиву. Может, потому она и решилась однажды на эту авантюру, что семья из неё и двух влюблённых друг в друга и в неё мужчин – крайне эксклюзивная вещь?  Порой (очень часто) Арсению казалось, что он попал сюда по ошибке. Как так можно было вообще? Чтобы встречать утро, зарывшись носом в спутанные кудри, пить чай в крохотной кухоньке в их квартире, гладить и кормить их кота. Уезжая к себе, всё меньше чувствовать себя дома в родных стенах и всё больше – у них. Всерьёз задуматься над тем, чтобы из безгранично любимого Питера всё-таки перебраться в Москву, которая всегда была для него слишком шумной и суетной.  Порой (не менее часто) ему казалось, что он всё это выдумал. Совместные поездки на работу и погулять, смазанные селфи, которые никогда не отправятся в инстаграм, зелёный чай вместо кофе, потому что Шаст не пьёт кофе для удовольствия, а только для бодрости, домашнюю еду вместо еды из доставки, потому что Ире нравится иногда возиться на кухне. Ласковое “Арсюш” и требовательное “Арсень”, объятия при встрече и перед разлукой, беглые поцелуи с одной и чувственные, нежные – с другим.  Порой (и хотелось бы пореже) он видел и обиду на красивом Ирином лице, и злость на дне зелёных Шастовых глаз, и сам был резок и нетерпим, и порывался больше никогда не появляться на их пороге и ограничить взаимодействие только работой, и плевать, что шутки на сцене станут злыми, а Серёга с горя обрежет свой хвостик. Но потом сам звонил, писал, стучал в дверь: “Антох, я дурак. Простите меня?” Или читал (слышал, чувствовал шепот на виске сразу после хватки на локте) взволнованное, это было заметно что в голосе, что в буквах: “Арс, извини, Арс!” – и таял, как будто на сосульку не просто солнечный свет попал, а пламя от зажигалки. Той самой копеечной зажигалки, что Шастун вечно терял, а потому не покупал что-то солиднее и даже отказывался принимать в подарок. Просить прощения оказалось не так сложно, как раньше. Наверное, потому, что теперь ему действительно было, что терять, и терять это отчаянно не хотелось. Ну или просто мозги к сорока годам отросли, кто ж разберёт.  Он чувствовал себя самозванцем, скидывая с плеча дорожную сумку в их прихожей. Сам себе не верил, бросая свою связку ключей на полочку. С удивлением, не прошедшим даже спустя месяцы, брал с крючка в ванной своё полотенце, чистил зубы своей щёткой и безошибочно находил на полке свою кружку. Брал вещи со своей полки в шкафу, а если хотелось уюта – то с полки Антона, и знал, что Ира делала точно так же. А Антон вечно ругался, что его вещи расползлись по трём гардеробам, и тщетно пытался их собрать.  Проведя с ними два новых года и один летний отпуск, всё ещё не мог до конца поверить, что всё это всерьёз. Только раза с четвёртого, когда Ира разделась перед ним, когда Антон любил Иру, отдаваясь ему, допустил мысль, что это не розыгрыш и не подстава. Потому что не бывает так, не может такого быть в реальном мире! Биполярному миру – биполярное расстройство, может быть, но никак не эта восхитительная, уникальная возможность, которую он чуть не просрал в самом начале, едва не отказавшись от призрачного шанса построить что-то на месте казавшейся безответной привязанности.  До сих пор в дрожь бросало от одного воспоминания, как он тогда, сидя напротив Антона на его слишком маленьком для двоих здоровых мужиков диване, смотрел ему в глаза, умирал от нежности и безнадежности и слушал скомканное, вымученное признание. И хотел ответить, но всё его хвалёное красноречие, все его импровизаторские и актёрские способности отказали в один миг, стоило только посмотреть, как у Антона дрожали руки и почти дрожали губы. А он говорил, его смелый мальчик, отважный, открытый мальчик, и то, что он говорил, отзывалось внутри ноющей, тянущей болью: кто бы мог подумать, что что-то из этого выйдет.  А ведь вышло. Переродилось в томные утра и тёплые вечера, в возможность обнять на правах не коллеги, но близкого человека, и не мазануть губами по кудрявому затылку в надежде, что Шаст спишет это на неловкую попытку утешить и отвлечь, а поцеловать: в висок, в колкую щетину, когда Антону было лень бриться, в вечно сухие губы, в шею, оставляя быстро проходящий след.  До сих пор помнилось: в первый вечер они, одинаково вымотанные сложным днём и переживаниями, просто легли спать, и утром Антон не проснулся даже от звука камеры, который Арсений забыл отключить. Это селфи Арсений никому не показывал, даже Ире – только второе, сделанное часом позже. А потом Антон готовил ему завтрак, обхватив стопой голень второй ноги, и солнце робко кралось лучиками по его спине и ягодицам, превращая обыденное, в общем-то, зрелище во что-то сокровенное и невероятное.  А на излёте первой дюжины поцелуев – не конфетно-букетный период, конечно, но определённая робость в этом прослеживалась, – они в какой-то момент прекратили весёлое барахтанье на том же самом диване под какое-то кино, названия которого Арсений по прошествии времени не вспомнил бы даже под дулом пистолета, и застыли: глаза в глаза, руки в руках, оба взъерошенные, дышащие тяжело и часто. И Антон развёл колени, давая к себе прижаться. И Арсений прижался, поцеловал уже совсем иначе.  Первый раз достаточно часто выходит неловким, но вот тот первый раз Арсений вспоминал с жаром в животе и немотой в некогда зацелованных губах. Он знал, что делать, потому что у него был опыт с мужчинами. Антон знал, что делать, потому что был готов к этому и ждал этого. И да, было неловко, немного стыдно и очень горячо. И мало. Всегда было мало, что бы они ни делали, в каких позах бы ни оказывались. Мало целоваться в машине у вокзала, когда Антон привозил и встречал его. Мало обниматься: на Арсовой ли кровати в Питере, на кровати ли в московской квартире, или в крохотной съёмной однушке, куда буквально выпроваживала их Ира, устраивая себе девичники, а им – очередную медовую ночь. Мало прикасаться, даже если они пытались урвать каждый свободный момент хоть в быту, хоть на работе, хоть где, хоть как.  Всегда хотелось ещё. Голодный? Пусть будет так, они слишком долго ждали.  – Мне всё ещё кажется иногда, что я сплю, и мне это снится, – сказал однажды Арсений, зябко кутаясь в одеяло рядом с Антоном на балконе. Внутри, в квартире, Ира напевала что-то, разбирая постель, такая славная и милая в тёплой пижаме, что просто обнять и плакать.  – У тебя экзистенциальный кризис опять? – Антон хмыкнул, не оборачиваясь. Подтащил пепельницу к себе на подоконник, ссутулился, опираясь локтями.  – Ты знаешь слово “экзистенциальный”? – фальшиво удивился Арсений; спокойствие в чужом голосе неприятно царапнуло.  – И я даже знаю слово “кризис”, – Антон дёрнул плечом.  Прежде чем Арсений успел всерьёз (в очередной раз) загрузиться, он без слов протянул руку, иди, мол, под крылышко. Арсений пришёл, неловко ткнулся лбом в плечо, вдохнул запах табака и парфюма, и так и застыл.  Его любимый парфюм теперь тоже стоял на полке прямо рядом с избранными ароматами Иры. И Арсений точно знал, что это не он привёз. И Антонова зелёная толстовка тоже всё время возвращалась к его вещам. И вообще.  – Арсень, – Антон выдохнул, помедлил, наблюдая, как дым кружится на фоне ночного неба. В большом городе оно было сизым, засвеченным огнями, блёклым, как будто застиранным. Не то, чтобы в Питере Арсений каждую ночь любовался звёздами, но вид из его квартиры как будто бы нравился ему больше. Может, поэтому он предпочитал прятать лицо на плече Антона, а не смотреть в окна соседней многоэтажки.  Он не любил Москву, но здесь его держало слишком многое.  – Арсень, – повторил, ткнувшись лицом Арсению в макушку. – Ты не спишь. Всё взаправду. Я здесь, с тобой. Веришь мне? Люк по ту сторону балконной двери принялся подпевать Ире на свой кошачий манер.  Этот кот – просто спасение от неловких моментов, вечный двигатель, заключённый в гибкое пушистое тело. Сколько раз он нарушал странную, болезненную тишину, повисающую после неловких вопросов?  – Прости.  – Дурак ты всё-таки, моя королева, – Антон прижал его к себе крепче.  – Ты опять?  – Нет, это ты – опять, – и, против ожидаемого, в голосе Антона не было ни раздражения, ни гнева, только бесконечное смирение. – Что ещё я должен сделать, чтобы ты поверил? Что ещё должно произойти? Мы уже почти два года в этом всём, Арсюх, а ты так и… Это обидно, между прочим.  – Прости, Шаст. Я просто, – Арсений отстранился, вывернувшись из-под руки. – Я вроде бы головой верю, а так… Я не знаю, может, дело в открытых отношениях или…  – Открытые отношения – это по-другому, я гуглил, – Антон не повернулся к нему, так и пускал дым сквозь москитную сетку. И почему-то не мёрз.  – Не занудствуй.  – Арс, это ты тут душнишь сейчас, – а вот и раздражение. – Мне казалось, мы уже раз триста об этом говорили.  – Прости.  – Да что у тебя заело, “прости” да “прости”! – окурок Антон смял в пепельнице, как будто у них были личные счёты. Тут же вытянул из пачки новую сигарету. Не к добру. – Арс, ну в самом деле!  Но не говорить тоже нельзя, потому что иначе это будет клевать ему мозг и выльется совсем в другом формате. Проходили уже, очень спасибо, больше не надо: Антон называл такие периоды “переебало”, Ира – “надо подумать”, а сам Арсений склонялся к определению “экзистенциальный кризис”, только не про жизнь в целом, а про отношения. Тогда они и ссорились обычно, если такое вообще можно назвать ссорами. Не с Ирой, с Антоном. На пустом месте буквально. Бывало даже, что Арсений укатывал в ближайший отель на такси, взяв только телефон и покидав что под руку попадёт в любимую дорожную сумку. Надолго его не хватало. Или его, или Антона. Порой он не досиживал в наспех снятом номере и до утра, порой встречались уже на работе, но каждый раз как-то разгребали всё то дерьмо, что нарастало со временем в его голове.  Он ведь даже не ревновал Антона к Ире или что-то вроде того. Антона действительно хватало на двоих, они ведь ещё и работали вместе, и Ира достаточно часто давала им возможность уединиться, и вообще. Нет поводов грузиться. И Арсений не то, чтобы хотел Антона себе в безраздельное пользование, скорее время от времени забывал, почему он здесь. Зачем он здесь. И приходилось заново заставлять себя верить: да, нужен.  “Нужён”, как однажды метко выразился Антон. Безо всяких “нахуй” и “не”.  – Прости, – и это было уже другое “прости”, хотя словами сформулировать разницу не получалось. – Да, я опять.  – Быстро в этот раз. Арсений на кошачий, подсмотренный у Люка манер ткнулся лбом в плечо. Из открытого окна тянуло околовесенним сырым холодом, но Антон был горячим. Во всех смыслах.  – Знаешь, – правда, он так и не повернулся. – Я иногда прям жду, когда же тебя опять переебёт. Я не знаю, что с этим делать, Арс, честно. Что? Чего тебе не хватает?  – Да всего хватает.  – Но ты всё равно, блять, каждый раз… Очередным “прости” Арсений поперхнулся, поймав на секунду косой взгляд. Совершенно потерянный взгляд, он такой видел в зеркале после таких вот ссор-не-ссор.  – Два года, Арс.  Два года уютных вечеров то в одной, то в другой столице. Два года, когда он играл с Антоном в проклятую “Фифу”, которую порой ненавидел всем сердцем, когда Антон таскался с ним ночами с одного танцпола на другой, хотя почти никогда не танцевал и максимум решался поколыхаться в толпе где-то рядом с Арсением. Но тут как в шутке про покупку платья: можно и по восемь часов ходить, выбирать, если время от времени трахаться в примерочных.  – Чё ты лыбишься? Ну вот как ему рассказать?  Арсений подтянул одеяло повыше, опёрся локтями рядом, подтянул к себе сигарету. Вообще-то он не курил, тем более то дерьмо, к которому пристрастился Антон, но время от времени организм требовал травануть себя чем-нибудь непривычным. Например, табаком.  – Эй, – Антон  потянул руку обратно, сморщился, когда в глаза попал дым. Посмотрел с прищуром. – Я не успеваю за твоими переменами настроения.  – Я люблю тебя.  – И я тебя, Арс, – он всё-таки забрал сигарету, затянулся снова. – Но блять, это утомляет. Я вообще не секу, что у тебя в башке. Что за джунгли, что за монстры? Какой малярийный комар тебя укусит в очередной раз? В смысле, Арс, – резкая затяжка, выдох. – Сейчас-то что? Всё ж хорошо, ну… Да ну куда, ты же не куришь…  – Всё хорошо, – Арсений согласился, тоже выдохнул дым. Табак слегка царапал горло, сажал голос. – Я просто… Да дай, блин, Тох…  – Возьми себе свою.  – Я не хочу свою, я хочу у тебя, – даже не забирая, просто поднося к губам пальцы Антона и затягиваясь прямо из его рук. – Я просто как будто…  – Да дед ты старый.  – Эй!  Вроде бы оттаял: плечо, к которому прижимался Арсений, стало не таким каменным.  – Арс, – и его, судя по голосу, осенило. И он повернулся, наконец, ровно с тем ошалелым выражением лица, с которым угадывал сложное слово в “Громком вопросе” или правильный ответ в “Контактах”. – Ты же просто, это… Бог ты мой, Арс! – и его как будто  отпустило совсем: оторопь сменилась весёлой нежностью, и Антон уже гораздо менее зло смял недокуренную сигарету в пепельнице, за края одеяла подтащил его к себе в объятия.  – Шаст, теперь я не успеваю за переменами твоего настроения… Ира разошлась и танцевала с Люком, время от времени, кажется, поглядывая на балкон, но не вмешивалась. Святая женщина, инфа сто сорок шесть процентов.  Но в объятиях было хорошо. Кажется, в этот раз “экзистенциальный кризис отношений” действительно прошёл очень быстро, а парадоксально острое, колкое ощущение, что Арсений занимает место, которое ему не принадлежит, растворилось в тяжёлых крепких руках, в запахе табака от волос и одежды, в сыром холодном воздухе, в тёплом свете торшера по другую сторону балконной двери. В быстрых поцелуях, от которых Арсений даже не пытался увернуться, и в табачно-чайном дыхании ему в губы:  – Арс, это же очень просто. Я запомню. Я понял. Я понял, Арс, всё, я больше не буду злиться, я не забуду теперь. Ты же просто слишком долго, Арс, – сухие ладони легли ему на щёки, и Арсений сощурился, податливо поднимая голову. – Слишком долго ждал.  …В этом есть смысл. Можно было бы поспорить, что он не то, чтобы ждал, он не жил бобылём и отшельником все эти годы, он пытался находить черты Антона в чужих лицах, пытался находить утешение в чужих руках. После брака, что принёс ему дочь, но не принёс счастья, эта влюблённость в коллегу казалась дикой, странной и неуместной, но Арсений прожил с ней достаточно долго, чтобы свыкнуться. Научиться с ней жить. И, может, он просто не был готов к тому, что некоторые мечты всё-таки сбываются, как завещал Газпром?  – Ты слишком долго, – Антон не остановился, принялся нацеловывать его опять, прихватывая губами губы, нос, – Арс…  Да ну что? – хотел спросить, но не успел даже рот открыть, как его заткнули поцелуем. Надёжный способ, как ни посмотри, почти всегда работает, если вообще есть хотя бы толика сил, чтобы отвечать и реагировать.  Но как на него не реагировать-то? На бешеную энергетику, на харизму, что и делала Антона Антоном, на сильное тело, с каждым годом всё менее хрупкое и нескладное, на голос, на мимику его, на жесты, на красоту такую, сконцентрированную в два метра живого роста, килограмм семьдесят восхитительно живого веса.  – Ты просто слишком долго был один.  * К такому очень легко привыкнуть: целовать перед сном и после пробуждения, бросать подушку, когда хочется весёлой возни, наливать кофе больше, чем на одного, и греть вчерашний ужин на поздний завтрак, если совсем уж заспались.  К этому очень хотелось привыкнуть, наконец.  Арсению потребовалось чертовски много времени, несколько ссор почти насовсем, добрая дюжина серьёзных разговоров и как минимум один совсем не метафорический пинок под зад, чтобы уложить в голове мысль, да, можно.  Можно привыкнуть к тому, как оборачиваются вокруг пальцев русые кудри. Можно привыкнуть, что в доме не только твои очки, не только твоя одежда, не только твоё всё, и вообще-то это и называется “жить вместе”.  Нет, на самом деле, он ничего этого не выдумал. Нет, на самом деле, он не попал сюда по ошибке. Всё по-настоящему, всё - его, и они - его, а он - их, и от осознания, что это может быть и навсегда голову ведёт так же, как от высоты над обрывом.  И можно больше не заслушивать до воображаемых электронных дыр аудиосообщения, не засматривать кружочки в телеграме, пока не сможешь воспроизвести их покадрово. Не ловить украдкой случайные прикосновения и не плавиться от нежности где-то глубоко внутри себя каждый раз, когда встречаешь восторженный взгляд. И пять минут до вокзала – это пять минут бок о бок, а не пять минут наедине с воспоминаниями. И каждый скандал – на самом деле не скандал, потому что всё будет хорошо, всё обязательно будет хорошо.  Смотреть на них – отличный способ провести время. Быть с ними – отличный способ провести грёбаную вечность, пусть на два города, пусть на две квартиры, пусть урывками, между делами, но быть рядом, и после всех жестоких уроков, что принесла Арсению жизнь, он наконец-то снова готов был поверить в любовь. Да, спустя без малого два года после того, как в его жизни появились эти восхитительные двое, но ведь лучше поздно, чем никогда? Хотя, всё-таки ведь не бывает поздно. Не в их микро-мире, который они создали сами: своим теплом, своей любовью, своей открытостью и безусловной готовностью быть, чёрт возьми, рядом.  Заваривать чай на троих. Делить суматошные утра, усталые вечера, занятые дни, снежную зиму и сырую весну, прохладную осень и знойное лето, и всегда, даже если они в разных городах, даже если нет ни минуты созвониться, ни сил написать, быть, так отчаянно, остро, неистово быть рядом. Какая красота. 

~ fin ~