Придётся повзрослеть

***

Саша на этом этапе жизни вообще мало пытался быть взрослым. Юность в душе, а в голове ветер, как пелось однажды группой "Кис-Кис". У него было своё детское восприятие, свои проблемы, присущие его возрасту, и сохранялось это на протяжении всех ранних лет его жизни. Гораздо лучше было бы, если бы Саша продолжал жить своими проблемами, постепенно учился их решать и медленно справлялся со всем, что ему уготовила жизнь. Но так уж случилось, что на хрупкие детские плечи свалился слишком тяжкий груз для его малых лет. И ничего с этим не поделаешь, иногда приходится слишком рано учиться быть взрослым. До четырнадцати лет он чувствовал себя вполне счастливым ребёнком. Учёба давалась без особого труда, он ничем особо не отличался от своих сверстников. Не был "крутым", но и изгоем в социуме не являлся. Саша был собой, насколько это возможно в таком возрасте. Он искал себя настоящего себя в разных отраслях, пробовался в разных хобби и увлечениях, уже в тринадцать лет появился определённый интерес к музыке. В целом скучной ему его жизнь не казалась. Во взаимоотношениях с родителями всё тоже было чудесно, в общих чертах. Конечно, не идеально, но идеал редко можно встретить хоть в чём-то. Но, тем не менее, Саша был доволен тем, какая у него семья. Мама всегда готовила ему бутерброды на перекус в школу, а папа решал с ним задачки по математике, с которой у Саши были весьма натянутые отношения. А вот на выходных они вместе, всей семьёй, ездили куда-нибудь на отдых, чаще всего в парк. Саша совсем не чувствовал себя обделённым родительской любовью или непонятым, непринятым. Родители давали ему то, что могли дать, стараясь изо всех сил быть для него надёжной опорой. И он ещё в раннем детстве понял, что ему есть за что их любить, уважать и ценить. И всё-таки многие дети чувствуют себя более комфортно с одним из родителей, чем со вторым, и Саша действительно был одним из таких детей. Ближе он был всегда к папе, хотя от мамы далёк тоже не был. Отец понимал его, казалось бы, немного лучше. У него было больше времени, сил и желания, чтобы улыбаться своему сыну после своего тяжёлого рабочего дня. и Сашка всегда рассказывал ему всякие новости со школы, как прошёл день или какие у него успехи в его увлечениях. Они вместе смотрели футбол, который Леонтьев младший не очень любил, но с отцом был готов смотреть его вечность. Папа втихую приносил ему те вкусности, которые мама строго настрого запрещала есть. Папа давал ему больше карманных денег, в то время как мама очень ответственно относилась к каждой заработанной копейке. Папа помогал ему, когда было трудно, папа не ставил ему никаких рамок, папа был для маленького Сашки всем. Но ничего вечного не бывает. Особенно людей. Папа умер за два дня до четырнадцатилетия Саши. И если до этого мальчишка ждал своих дней рождения с трепетом и улыбкой, с того самого дня он всем сердцем возненавидел этот праздник. Он все праздники разом возненавидел. Ему казалось, что без отца праздников просто не может быть, это неправильно, радоваться без самого родного человека рядом. Внутри, в груди что-то начало ломаться. Даже не сразу, постепенно. С каждым днём Саша понимал, как ему не хватает его отца в разных мелочах. Больше не хотелось сидеть и решать задачи по алгебре, ведь никто не станет больше хвалить его за мелкие успехи в сложном для него предмете. Он начал всё списывать с ГДЗ, чтобы оставить себе больше свободного времени. Пустого времени. Некому было рассказывать о всякой будничной ерунде, и вся эта ерунда начала скапливаться в заметках на телефоне, которые стали личным дневником и молчаливым психологом. Больше не хотелось, вставая по утрам, улыбаться, ведь на кухне его не встретят такой же улыбкой. С этих пор он начал всё делать автоматически, без особого желания и энтузиазма, заставляя себя через силу. Просто потому, что так надо. Мать его, которая до этого переломного момента искренне старалась быть хорошей родительницей, просто утратила силы на это. Ей было более чем непросто, в её-то положении. Она осталась абсолютно одна в целом мире, без поддержки и любви, без опоры, с ребёнком на шее, с долгами, тяжёлой работой и раной на сердце, которая кровоточила и причиняла столько боли, что временами хотелось вопить во всё горло. Вымещать боль и ярость на единственном сыне она бы себе просто не позволила, потому как юный Сашка такого просто не заслужил. Поэтому женщина приняла решение наглухо закрыться в себе, и её примеру неосознанно последовал Леонтьев. Он стал словно зеркало. Отражал состояние матери и повторял его в точности, потому что кроме неё у Саши просто больше не осталось никого близкого, с кого можно было бы взять поведенческий пример. Именно так он стал одиноким. Его открытая и добрая детская натура спряталась где-то глубоко внутри, под болезненно серой кожей, а та, в свою очередь, под чёрными мешковатыми толстовками. Они почти сразу перестали ездить куда-либо по выходным. Поэтому Леонтьев по будням ходил только в школу и обратно, а в свободное время просто сидел дома. Ведь, потеряв свой притягательный и обаятельный характер, он потерял и большую часть своих друзей, которые попросту боялись его такого. У них всё в жизни было хорошо. И никто не знал, в чём причина таких кардинальных изменений в Саше. Поэтому все его друзья попросту тактично покидали его жизнь. Одиночество подкралось неожиданно и самим фактом своего существования больно укололо в самое слабое место. Саша ведь совсем не привык оставаться в пустоте. На ушедших друзей он поначалу злился, а потом перестал, совсем. Он пытался их понять. И если для взрослого такие проблемы и могут быть мелочью, ребёнку всё это виделось так, словно разом рушится весь мир вокруг. Выходов много, вариантов много, но Саша в упор не хочет их видеть. Ему гораздо проще думать, что он обречён. Так легче. Элементарно морально легче. Никому больше не нужен, ничего уже не достоин. Проще закрыться в своей комнате и не маячить на глазах у тихой и морально подавленной матери, лечь на кровать, и слушать какие-то депрессивные плейлисты, время от времени в отдельных строчках находя себя, будто про его жизнь и писали.

Ведь ты уже не ребёнок, посмотри Жизнь — это просто лабиринт Детские травмы, взрослые драмы О плохом не говори Ведь ты уже не ребёнок, повтори Больше не нужно истерить Старые шрамы, свежие раны Потерпи, если болит Ведь ты уже не ребёнок…

А вот курить Саша не начал, хотя многие в его окружении уже пробовали, просто так, поиграться, побаловаться. Просто он обещал отцу, что никогда не начнёт, что бы там не случилось. Его папа и сам прокурил себе все легкие в своё время (что было одной из причин его скорой смерти), поэтому он долго и крайне настойчиво промывал мозги сыну по этому поводу, видимо слишком уж сильно за него боялся. И Саша обещал ему. Не просто так, чтоб родитель от него отстал. Он клялся со всей своей серьёзностью. Только вот именно в эти моменты, когда Леонтьев лежал в тишине, зарывшись в одеяло, вспоминал отца, хлюпая носом, и чувствовал себя до крайней степени паршиво, ему очень хотелось начать. Да, может быть, слишком рано над подобным думать, он и сам понимал это. Но и такую страшную тяжесть, а именно потерю самого близкого человека, нести на своих не до конца окрепших плечах как-то тоже рановато. Но Саша привыкал и продолжал проживать свои дни один за другим. Со временем становилось чуть легче. Человек ведь ко всему приспосабливается. Может быть не без душевных травм, но Саша постепенно привыкал так жить. Ходить в школу, возвращаться в почти пустую квартиру, где только тихо шумел телевизор и изредка свистел чайник, здороваться с мамой, и доживать день в своей комнате под самые разные сопливые песни. Со временем успешно выработалась такая привычка. Всё оставалось стабильным. А стабильность — часть спокойствия. Саша стал хуже есть. Не потому, что не хотел, а потому что денег на еду элементарно не всегда хватало. Проблемы у матери на работе давали о себе знать, а временами она просто забывала купить или приготовить что-то поесть. Сама исхудала от такой "диеты", и сын за ней. Но и к этому Саша быстро привык. В привычку вошли длинные прогулки после школы по людным улицам их города. Леонтьев старался найти утраченную кем-нибудь мелочь и купить на эти деньги себе хотя бы лапшу быстрого приготовления. Иногда хватало на две, и он делился с мамой. Они учились выживать вместе. Выживать и молчать вместе. Чем меньше они говорили, тем лучше понимали друг друга. По взглядам, по жестам, по молчанию. В четырнадцать лет Саша уже плотно задумывался о своей смерти. Он не хотел её, совсем, и боялся, как огня. Леонтьев всё ещё видел смысл в своём существовании, как минимум, не хотел бросать в полном одиночестве маму, которая без сына точно не справится. Но он действительно боялся умереть в скором времени. Саше казалось, что после смерти отца его чудесный и красочный мирок резко рухнул, и потому крепкого стержня в его жизни не осталось.

***

— Мам, я дома, — Саша устало стягивает со своих гудящих ног кроссовки и бросает их небрежно в сторону, хриплым и тихим голосом оповещая мать о своём возвращении. На часах уже почти семь часов вечера, в рюкзаке у него снова две пачки лапши, а ноги неприятно ноют от пройденного расстояния. Саша обошёл пол города, по крайней мере именно так это ощущается. Он не останавливался ни на минуту, не сидел на лавочке или где-то за гаражами, а гулял до тех пор, пока не нашёл достаточно ничейной мелочи, чтобы прибавить её к той, что позаимствовал у лучшего друга Лёши, и купить себе что-то на ужин. К слову, именно Лёша Горшенёв стал для одинокого Саши единственным другом. Именно он знал обо всём, что случилось, и он один Леонтьева смог хоть как-то поддержать, а не бросил тогда, три года назад, когда Саша был наиболее слабым и уязвимым. Лёшу никто не заставлял так стараться, однако он сам выбрал взять на себя эту роль спасателя и даже сам не понял, почему решил поступать подобным образом. Леонтьева было просто по-человечески очень жаль оставлять одного, какое-то внутреннее чувство не позволило от него отдалиться. И Саша был и остаётся до невозможного благодарным за это. Быть жалким, конечно, не очень здорово, но и к этому он успел привыкнуть и смириться. Он стал в любых чужих глазах очень жалким. И спасибо Лёше за то, как именно он отреагировал на подобное зрелище. А вот от матери сейчас реакции почему-то не последовало никакой, хотя обычно она выходила в коридор и хотя бы кивала Саше, убеждаясь в том, что тот пришёл и действительно в порядке. Сейчас Леонтьев лишь слышит её тихий голос с кухни, обращённый совсем не к нему. Голос уставший, но вполне живой, суховатый, напоминающий чем-то привычный надоедливый школьный скрежет мелом по доске. Женщина сейчас активно ведёт с кем-то беседу. А на полу в прихожей стоят чьи-то чёрные туфли размера так 42-44 на вид. И в момент, когда Саше они попадаются на глаза, внутри как будто что-то взрывается, а после падает тяжким камнем куда-то в ноги. Наверное, это сердце. И без того истерзанное, забитое, израненное сердце. Саша медленно сглатывает вязкий ком в горле, стыдливо уводит глаза в сторону и тихо направляется в сторону своей комнаты, чтобы спрятаться там, как в норе, как в убежище, где не существует ничего плохого, есть только он один и его мысли. Сейчас у него вообще нет никакого желания знать, кто там, на кухне, сидит вместе с его матерью. Прошло только четыре с хвостиком месяца после ухода из их жизни её последнего любовника, а она уже успела найти себе нового... В это верить совсем не хочется. Думать об этом никак не хочется. Именно поэтому Саша по дороге до своей заветной спасительной двери выдумывает всевозможные оправдания нахождению в их квартире мужчины средних лет. Пусть и получается это у него крайне плохо, в глаза правде он смотреть не желает, потому верит даже самым глупым отмазкам, которые сам же и сочиняет на ходу, как маленький ребёнок. Саша жутко устал от присутствия этих мужчин в их квартире. Просто устал слышать их громкие и неприятные голоса, устал терпеть мерзкие шутки, устал прятаться от этих людей и их нравоучений, постоянно запираясь в комнате. А больше всего он устал слышать звон хрустальных бокалов по вечерам и пошлые стоны прямо за стенкой по ночам. Всё, что он испытывал ко всем этим людям — чистейшая ненависть. Он ненавидел их за то, как своим появлением каждый умудрялся сломать и без того хрупкое спокойствие в квартире. Эти четыре месяца Саша прожил так хорошо и спокойно, что подобное успело даже позабыться, просто как страшный сон. Именно поэтому мозг и не хочет сейчас принимать такую очевидную правду, что всё это снова будет повторяться. Но, по всей видимости, горькая правда сама решила заглянуть к Саше в гости, подобраться непозволительно близко, проникнуть в комнату, в личное пространство и нарушить даже там мнимый покой. Саша, надевая наушники, слышит тихий стук в его дверь. Видимо, на кухне было хорошо слышно, как Леонтьев вошёл в квартиру, что неизбежно привлекло чужое нежеланное внимание. Он уже хотел было включить музыку, лечь на кровать, завернуться в одеяло, как в мягкий защитный кокон и уснуть, не ужиная, но этот стук ворвался в его планы без приглашения. Саше приходится сесть на кровать и запихнуть плеер вместе с наушниками под подушку. — Не заперто, — Саше кажется, если бы он ответил "Входите" — это звучало бы слишком приветливо, как любезное приглашение. А так в самый раз. Вроде и не пригласил, но и не прогнал. Словно наплевать ему, решится ли человек, стоящий за дверью, всё-таки войти, или же струсит и уйдёт. Но ручка двери скрипит и плавно опускается вниз, оповещая о том, что за дверью нет трусов. — Здравствуй. Ты извини, что отвлекаю, — из-за двери медленно показывается незнакомые низкая фигура и лицо, а слышится не самый приятный, но вполне терпимый робкий голос. Во всяком случае, обладатель этого голоса действует гораздо мягче и определённо осторожнее, чем все его предшественники, это Саша улавливает в его манере моментально. Леонтьев даже не хочет всматриваться в эту фигуру. Не хочет цепляться за неё глазами, не хочет изучать, но приходится. И он много интересного замечает за долю секунды: светлые карие глаза с каким-то зеленоватым отливом, тёмные волосы и очень короткую неполноценную бороду со странными проплешинами, больше походящую на подростковую щетину. У Саши такая же проступает местами. Парню становится до ужаса неприятно, он прячет руки в карманы и сдержанно, но при том крайне нервно кивает незваному гостю. — Ты Саша, да? — продолжает робкий голос, и Саша в ответ на это снова кивает, смотря прямо в глаза собеседнику в надежде, что с ним прокатит та же схема, что и с мамой: если долго молчать в ответ, диалог сведётся на нет, — Тёзка значит. Приятно познакомиться, — но собеседник, по всей видимости, не из той категории людей, от кого можно было бы легко отделаться. Леонтьеву вдруг захотелось хотелось вжаться спиной в стену и раствориться в ней. Совсем недалеко от него, напротив, у двери, стоит этот абсолютно незнакомый мужчина и пытается найти с ним контакт, объяснить, кто он и зачем он здесь, оправдываясь всеми возможными способами, называя себя лишь другом и коллегой его мамы. И всё это звучит так неправдоподобно и дёшево, словно старший разговаривает с глупым ребёнком. А Саше на днях уже семнадцать исполнилось, о чём он и сам позабыл успешно, но от такого обращения в его сознании само по себе всплывает: "Я уже не ребёнок!" И Саша никак не может понять, почему всю эту неправдоподобную чепуху ему рассказывает не его родная мать, почему она свалила эту обязанность на чужого человека? Неужели окончательно разучилась разговаривать с сыном? Мужчина этот, к слову, кажется Леонтьеву не очень приятным. Во всяком случае Саша мало приятных людей знал из всех тех мужчин, что за три года успели намозолить глаза. Этот уж слишком улыбчивый и навязчивый, какой-то неловкий, но при том слишком открытый. И Саша изо всех сил всячески пытается прервать с ним контакт и показать, что он во всей этой пустой болтовне не нуждается, бросая свои фирменные сучьи взгляды, неприметные колкости и издёвки, которыми успел уже научиться пользоваться за три года общения к подобного склада людьми. Но мужчина их словно не замечает, он только шире ухмыляется и это жутко бесит Сашу, задевая его хрупкую гордость. "Тёзка" странным образом находит продолжения для диалога после каждого закатывания глаз или пассивно-агрессивной фразы. — Ты, кстати, в каком классе учишься? В одиннадцатом, да? Выпускник уже, — со скользящей усмешкой произносит он, будто невзначай, а у Леонтьева внутри просыпается страшная ярость. Первый день этот человек в их квартире, первый день в Сашиной комнате, но уже сейчас ведёт себя... даже больше, чем просто неприятно. И у Леонтьева появляется жажда только одного: сделать так, чтобы мужчина забыл дорогу к их дому. И он более, чем уверен, что это у него удастся сделать. И не таких видали за три года-то. Саша бросает в ответ лишь короткий, но очень серьёзный взгляд прямо в карие глаза, после чего отворачивает голову, фыркает носом, а кулаки в карманах сжимает до побеления костяшек, как и зубы до скрежета. И молчит. Тяжело молчит, словно пытаясь звенящей тишиной выгнать чужака из своей комнаты. Старший лишь тяжело вздыхает в ответ, понимая по невербальным сигналам, насколько Саше сейчас неприятно. — Ладно, не буду тебя сильно напрягать, тебе все мои банальные фразы уже знакомы. Я уже ухожу. Твоя мама просила, чтобы я позвал тебя ужинать, — приторная улыбка с этого лица и не сходит, даже на мгновение, как и чересчур уж ласковый тон голоса, который никак не меняется, до самого конца остаётся таким. У Саши это вызывает отторжение, даже тошноту, но безумно сильно радует тот факт, что всё это уже подходит к концу. Старший уходит. Это заставляет Леонтьева расслабиться, спокойно выдохнуть и мысленно сказать самому себе: "Какое счастье блять." Мужчина плавно выплывает из комнаты в коридор, закрыв за собой. И Саша ещё долгие десять минут сидит на кровати совершенно неподвижно и терпеливо ждёт, когда всё-таки хлопнут входные железные двери. Уловив слухом такой долгожданный звук, Леонтьев подрывается с места и направляется на кухню, просто чтобы посмотреть в глаза своей матери и узнать, разделяет ли она с ним эту неприязнь, или же этот брутальный самодовольный мужчина ей всё-таки симпатичен. Второй вариант Сашу страшно напрягает, даже пугает. Леонтьев нервно сглатывает слюну, ведь совсем не хочет, чтобы маме кто-то ещё снова был симпатичен. Он не хочет, чтобы мама забывала про отца, это кажется ему чем-то аморальным, чем-то неправильным. Саша похоронил свою радость вместе с папой, и ему казалось, что мама сделала то же самое. Но она снова и снова разрушала это его впечатление, предпринимая всё новые и новые попытки забыться в ком-то чужом, в ком-то незнакомом. Но, если посмотреть с другой стороны, эта серость и напряжение дома уже порядком надоели, как Саше, так и его маме. Какая-то слишком осознанная и трезво мыслящая часть сознания Леонтьева твердила, что надо дать матери шанс быть счастливой и не вмешиваться в её жизнь. Ещё один шанс. Очередной. Если она всё-таки может таковой быть, и её ничего из внутренних чувств не сковывает, не тяготит и не останавливает, то проблема явно не в ней. Саша думает, что проблема в нём самом, его восприятии и его внутреннем ребёнке, который был непоправимо травмирован и теперь только мешает, мешает безразлично воспринимать мамины романы. — Ну и что это? Я теперь буду Щиголев Александр Александрович, получается так? — тихо и похмуро бормочет он самое оригинальное, что смог придумать по пути от своей комнаты до кухонного стола. Как много было в его жизни таких вот "отчимов", которые обещали поделиться фамилией и внедрить своё имя в строчку с отчеством в паспорте. Дальше слов это обычно не заходило. А этот "хмырь", как хочется Саше его назвать, на самом деле и не заикался о подобном. Но юноша уверен, что тот ещё успеет заикнуться. Ничем он от остальных не отличается. Леонтьев пытается на эту тему пошутить и съязвить, но звучит это слишком спокойно и смиренно. Просто сил нет ни на какие шутки. Он приземляется на стул, что больше похоже на падение мешка с костями. А мать, сидящая напротив, переводит на него безжизненный взгляд усталых глаз, продолжая размешивать ложечкой сахар в чае. Она его шутку явно не поняла, это видно по строгим чертам лица, которые никак не смягчились. — Ешь давай, пока не остыло, — она намекает взглядом на тарелку с супом, берёт в руку кружку, и невозмутимо делает глоток горячего чая, игнорируя слова сына. Женщина выглядит всё так же устало, как и обычно, но что-то в ней всё-таки изменилось. В её глазах стало гораздо меньше той убитости и обречённости, будто приложили какой-то метафизический подорожник на кровоточащую рану. Лечит или не лечит, не важно. Просто рану уже не видно, и уверенности становится больше. — Он тебе правда нравится? Снова нравится больше, чем отец? — шипит Саша, будто пытаясь вызвать чувство вины. Он игнорирует тарелку с горячим супом, пусть и очень голоден, пусть и редко видит похожую еду. Ничто, даже сильный голод сейчас не сможет его заткнуть и помешать высказаться, — Снова всё повторяется? Теперь он будет жить здесь, есть с нами, спать с нами, ходить на мои родительские собрания и смотреть футбол по телику? Вот этот кадр станет очередной частью нашей семьи? Серьёзно? Ты с каждым разом находишь всё хуже и хуже, — Саша сутулится, поджимая ноги ближе к туловищу пытается уткнуться в свои же колени носом, чтобы спрятаться в них от всего неприятного, что сейчас крутится в голове и на языке. Юноша всё так же прячет руки в карманы, словно ему очень холодно, и никак не хочет смотреть матери в глаза. — Саша, замолчи, пожалуйста, — без нервов или злости, но при том очень холодно отсекает она и хмурится так, будто у неё резко разболелась голова, чем заставляет сына ещё сильнее поёжиться. Чашка с чаем негромко ударяется о стол. Женщина просто не рассчитала силу и скорость, с которой можно поставить чашку на место. А Саша дёрнулся от этого её действия, будто боясь, что предмет может полететь в него, — Ты слишком всё гиперболизируешь. Мы с Александром едва знакомы, — терпеливо объясняет она, хоть и понимает, что на Сашу её фразы никак не повлияют. Ему просто нужно время, чтобы успокоиться. Он обычно быстро отходит от гнева. Она привыкла к тому, что сын реагирует одинаково каждый раз, как и привыкла ждать, когда ему снова станет безразлично. — Едва знакомы, но он уже планирует меня опекать, как я вижу, — эти слова тонут в Сашиных коленках, куда он утыкается носом от жуткой усталости. Ноги до сих пор сильно гудят от перенагрузки. Хочется поскорее лечь в постель и уснуть, чтобы на утро всё опять стало хорошо, — Так и быть, я не стану лезть в твои личные дела, но скажи этому хмырю, чтобы в мои он тоже не лез. Сделаем вид, что меня не существует, — Леонтьев уже не пытается вразумить мать и доказать ей что-либо. Пусть с кем хочет романы крутит. Но Сашу в это впутывать не обязательно. И он об этом очередной раз напоминает. Если маме нужен новый муж, это совсем не значит, что Саше нужен новый отчим. — Дай ему шанс. Он очень хороший человек, — худая рука матери тянется через узкий стол к Сашкиному плечу и едва успевает его коснуться, как Саша вскакивает со своего места, будто кипятком облитый. Женщина беспомощно вздыхает и со странной жалостью смотрит на него. Будто у Саши у одного здесь болит, будто сама она уже не страдает совсем. Ей вдруг стало до жути жаль своего единственного ребёнка, на которого она обращала не так уж и много внимания за последние годы. — Я всё сказал. Его для меня нет, и меня для него тоже, — Саша непроизвольно драматично шмыгает и машинально вытирает у себя под носом костяшкой пальца. Выглядит он при этом, особенно в глазах матери, словно ребёнок, как будто ему снова тринадцать лет и он вновь совсем слаб и совсем один против целого мира и против ужасных жизненных обстоятельств. Хотя на самом деле во внешних признаках осталось уже довольно мало напоминаний о том переломном возрасте. Саша давно понял, что рано или поздно ему всё равно пришлось бы повзрослеть. И именно сейчас он чувствует, что это всё-таки с ним неизбежно случилось. Он стал гораздо рассудительнее и умнее, пусть им и движут в большинстве своём детские травмы. Леонтьев еле сдерживается, чтобы в порыве эмоций обиженно не топнуть ножкой, как делал много лет назад, он драматично взмахивает отросшими тёмными волосами, после чего отходит на несколько шагов от стола и быстро скрывается в коридоре, направляясь в "убежище", в комнату. Мама лишь грустно смотрит сыну в след, прикусив губу. Женщина прекрасно понимает, что Саше сейчас сложно, поэтому решает оставить его с самим собой наедине. Она никогда особо не умела его успокаивать и выводить на душевный разговор, чтобы хоть как-то помочь. И до сих пор не научилась этому. Поэтому просто надеется, что её ребёнок сам успокоится и придёт к нужным выводам. Ведь она тоже прекрасно понимает, что он уже вырос.

***

Через время Саша привык и к этому. Не то чтобы он до конца смирился, но делать вид, что кроме него в квартире никого нет, было довольно просто. Ничего не изменилось, в принципе. Мама, по его просьбе, всё-таки попросила своего "хмыря" Александра не трогать парнишку. И тот не трогал. Потому, пожалуй, единственное неудобство было в том, что по вечерам иногда скрипели входные двери, раздавался шорох одежды, а на кухне до ночи велись тихие беседы. Они не пили, не слушали музыку, не шумели, как было раньше у мамы со всеми прочими любовниками, поэтому никак не мешали Саше и его прокрастинации. Это юношу безумно сильно радовало. И ночевать кареглазый любовник тоже не оставался ни разу. Он был будто личный психолог для матери. Она так заряжалась от него жизненной силой, что даже начала изредка улыбаться сыну, когда они пересекались на кухне. Поэтому Саша так и усвоил для себя, что Щиголев вовсе не любовник, он не целует его маму, он не спит с его мамой, он не хочет быть для Саши новым папой. Он просто психолог. Просто делает маму счастливее. А как, зачем и почему — всё это лишние вопросы, на которые ответ искать не хочется, да и бесполезно. Как бы сильно Саше не хотелось абстрагироваться от этой странной парочки, а всё равно он тоже начал выбираться из подавленного состояния. Ведь мама единственная, с кого он мог брать поведенческий пример. Отражая её новое состояние, он начал иногда улыбаться и шутить, смело искал себе какие-то мелкие приключения в школе, в которых его поддерживал его лучший друг Лёша, да и ко всему прочему он начал иногда разговаривать с мамой в её выходные, когда она была не занята и относительно бодра. Пусть и неловко, но это тоже немало помогало почувствовать себя чуть лучше. Наконец исчезала недосказанность на душе, да и заметки в телефоне перестали походить на личный дневник. С приходом Щиголева в их жизнь неизбежно пришло и много хорошего, хотя Саша и не хотел этого признавать. Мама выглядела гораздо лучше, и была в состоянии просто тихо его выслушать, и этому он был безусловно рад.

***

— Мам, я дома, извини что так поздно, просто у Лёшки задержался, — на часах уже почти восемь вечера, действительно поздновато, учитывая тот факт, что Саша не предупреждал мать о том, что может задержаться у друга или ещё где-то. Она, наверное, звонила ему пару раз, только вот телефон сел ещё в школе, да и у Горшенёва Саша не смог его зарядить. Сейчас Саша торопливо стягивает с себя обувь, сбито дышит, ведь домой он практически бежал, и очень громко оповещает родительницу о том, что он жив и вернулся в целости, что всё в порядке. Но стоит ему опустить глаза на тёмный коврик, как в глаза бросаются всё те же чужие ботинки, обладателя которых он уже знает в лицо. Саша тут же приходится прикусить язык. Поспешил он с громогласными заявлениями, очень поспешил. Не рассчитал. Если бы только знал, что чужак в квартире... — Пришёл? Ну слава Богу, — мама выглядывает с кухни, улыбается и кивает Саше. Она не особо переживала за него. Была уверена, что сын в порядке, а сейчас убедилась в этом на деле: вот же он, стоит, жив, здоров, — Иди сразу ужинать. Там тебе Александр что-то купил, — она впервые приглашает Сашу на кухню, когда там уже сидит Щиголев. И это неправильно, совсем, так не должно быть. Они же договаривались. Саша кривится в неловкой улыбке, пытается жестами отмахнутся от этой авантюры, намекнуть, что хочет уйти в свою комнату, но ничего толком не выходит. Мама почти силком вытаскивает его из коридора. Саша лишь молча поражается её силе и настойчивости. — Я не хочу, правда, я у Лёшки поел... — полушёпотом врёт Саша. Он почти ничего не ел сегодня и жутко голоден. Но удовлетворение этой потребности не стоит того, чтобы терпеть компанию безразличного ему человека. Щиголева совсем не хочется видеть сейчас, потому Саша спиной поворачивается к кухне. Ему хочется только одного: чтобы его отпустили в "убежище" как можно скорее. Саша с мольбой в глазах смотрит в глаза мамы, намекает взглядами, беспомощно шевелит губами и хлопает ресницами. Но она, видимо, позабыла о его просьбе снизить пересечения с бородатым хмырём до нуля. Женщина только непонимающе смотрит на сына и не выпускает, не позволяет сбежать с кухни. Саше приходится со вздохом развернуться на месте и всё-таки шагнуть вперёд. Бородатый хмырь в свою очередь сидит около окна, неоправданно гармонично вписываясь в интерьер кухни. Только вот свою бороду вместе с проплешинами он, наверное, оставил дома. И Саша не может сказать, когда именно случилась эта смена имиджа, потому что после первой встречи он его ни разу и не видел больше, так уж старательно избегал контакта. Теперь он просто хмырь. В принципе, можно подумать даже, что так Щиголев выглядит даже приятнее и привлекательнее. Но Леонтьеву, ясное дело, глубоко плевать на уровень растительности на лице мужчины, ему просто хочется поскорее сбежать к себе в комнату, под одеяло. На кухне как-то странно повеяло сквозняком, чуть ли не до мурашек по коже. Слишком свежо в помещении, слишком просторно и открыто, слишком светло. Саше резко захотелось прижаться к стенке или забиться в угол, чтобы почувствовать себя чуть более защищённым. Он не знает, совсем не знает, куда себя деть, чтоб скрыться и сбежать от изучающего взгляда хитрых карих глаз. Леонтьев почему-то твёрдо уверен, что эти глаза его до добра не доведут. — Здрасте, — скомкано бормочет подросток себе под нос и опускает глаза в пол, причём вглядывается так внимательно, будто кафельное покрытие, которое не менялось уже добрые десять лет, видит впервые в жизни. О том, где он находится сейчас и с кем, думать совсем не хочется. Только любоваться давно знакомым кафелем. Какие узорчики-то красивые на плитке... ну просто загляденье. — Здравствуй, — Александр улыбается, снова, точно так же, как и в первый день, когда пришёл в эту квартиру, улыбка совсем не изменилась. И, как и тогда, Саше она кажется такой насмешливой, что волей не волей он при её виде чувствует себя как-то косвенно униженным, — Ната, ну ты чего парня-то напрягаешь? Видишь же, ему стоять тяжело. Пусть отдыхает, — Щиголев сначала осматривает с ног до головы, а потом машет на Сашу рукой, добродушно отпуская его с кухни. И Саша, широко раскрыв глаза от лёгкого удивления, быстро ретируется, захватив с собой пачку первых попавшихся чипсов со стола, до каких рука достала. Это, видимо, и есть "что-то", купленное Александром. "Ната" — так маму мог раньше называть только один человек. Она никому не разрешала так к себе обращаться после того, как отец умер, даже всем своим любовникам, пусть они и горели таким желанием. А Щиголеву она позволила. И это наталкивает Сашу на мысль, что этому человеку мама доверяет теперь больше всех. Леонтьев понимает, что даже рад за неё в какой-то степени. Она спокойно может любить всем сердцем кого-то другого, того, кто не папа. Саше даже завидно немного. Поражает то, как быстро этот "хмырь" понял, насколько Саше дискомфортно рядом с ним. Понял и отпустил подальше от себя, за что, естественно, Леонтьев ему благодарен. Кажется, что Александр обладает очень большой эмпатией и достаточно чувствителен к чужим эмоциям. Он может прочитать по Сашиным невербальным знакам гораздо больше, чем его родная мать. И это ощущается, как нечто ужасно странное. Подобные черты в характере Щиголева только настораживают и даже отталкивают. Саша осознаёт в полной мере, что боится быть прочитанным слишком быстро, пусть ему и нечего скрывать. Но, как говорится, деньги не пахнут. Потому, чьими бы руками не были куплены эти чипсы, сути своей они от того не теряют. Саша садится на свою кровать и начинает смаковать их, как какое-то невиданное лакомство, медленно, по одной штучке. Он почти пол года не ел ничего такого, химозного и вредного, но до безумия вкусного (лапша не в счёт). Он осознания этого факта как-то само по себе поднимается настроение. Саша машинально достаёт из кармана плеер, вставляет в уши наушники и включает случайное воспроизведение. Хочется чтобы эти чипсы никогда не заканчивались. Точно так же, как и любимые песни в плейлисте.

И я скрещу пальцы, надеясь на случай Что этот мужчина для нас станет лучшим Починит приставку и ножку дивана С ним будет счастлива мама Мой новый отчим

Саше хочется тихо смеяться от абсурда, ведь он услышал эту песню первый раз ещё задолго до смерти отца. Тогда он даже не до конца понял её смысл. И как так сложилась судьба, что теперь он ест чипсы, которые для него купил новоиспечённый отчим, и слушает эту песню на своей мягкой кровати, не понятно. Ну, зато парню вкусно. О нём кто-то позаботился, надо же. Саша успел отвыкнуть от каких-либо подачек, потому ощущаются они непривычно и волнующе. Но уже через несколько секунд тихого шуршания пачкой Саше самому начинает казаться, что он слишком уж быстро обмяк, слишком дёшево "продался", за пачку каких-то дешёвых чипсов. Ну уж нет, Леонтьевы не подкупаются снеками с сыром. Саша сам для себя решает, что нельзя, совсем нельзя ни при каких условиях проявлять какую-либо симпатию по отношению к этому мужчине. Надо же показать хоть каплю характера, гордости. А то Анатольевич так и размякнет совсем. Сашка ему ещё пощекочет нервы, точно пощекочет, пусть и без явных на то причин. Этот человек ему с первого взгляда был неприятен, и эта неприязнь к нему кажется единственно верной и правильной реакцией, меняться в отношении к мужчине вообще не хочется. С такими мыслями Саша даже сам не замечает, как устало улыбается. Любимые песни в плеере продолжают сменять друг друга, но общее настроение этих песен совсем не меняется. Леонтьев со странной улыбкой на лице обнимает кусочек своего одеяла всеми конечностями и принимает горизонтальное положение. Он продолжает думать про Александра Анатольевича, и в моменте чувствует какое-то неоправданное внутреннее умиротворение. Просто стало вдруг очень легко от осознания того, что Щиголев не самый отвратный из всех тех маминых любовников, кто был до этого момента. Саша прекрасно знает, что расслабление это не продлится слишком долго, но всё-равно отдаётся этой мимолётной радости и непривычному спокойствию, наслаждается моментом. Он треплет собственные тёмные отросшие волосы, и берёт телефон в руки, вспомнив о том, что обещал сообщить Лёше о своём возвращении домой. Саша: "Ааааа, я так устал(( Ну почему ты в таких ебенях живёшь? Как не соберусь к тебе зайти Кажется, что твой дом всё дальше становится" Лёша: "Саш, автобусы придумали в 1895 году)" Саша: "Деньги на автобус спустить А питаться мне потом чем? Солнечным светом? Или картофельными очистками? Хотя... Сегодня я впервые что-то поел, что не лапша Отчим(?) принёс" Лёша: "Уже новый? Или это всё тот же, с проплешинами в бороде?" Саша: "Тот же Но уже без проплешин И без бороды Гладко выбритый теперь ходит этот хмырь" Лёша: "Прям как твой лобок АХПХАХПХАХХАХАХАА ИЗВИНИ, ПОЖАЛУЙСТА" Саша: "Смешно, обоссаться Не брею я ничего" Лёша: "Не растёт потому что)" Саша: "Сходи нахуй, а" На самом деле Саше совсем не обидно и настроение от Лёшиных глупых шуток не портится, наоборот, вырывается снисходительный смешок. Он привык к подобному юмору, с Горшенёвым всегда так. Дурацкая шутка про гладкий лобок не задерживается в его голове слишком надолго. И вызывает реакцию лишь в виде закатывания глаз, цоканья языком и кривой ухмылки. Леонтьев откладывает в сторону телефон и принимается с новой силой обнимать одеяло. Очень хотелось бы обняться в этот момент с человеком. Ему часто хотелось обниматься после смерти отца, но это желание не удовлетворялось, да и никогда не работало за пределами его комнаты. Вне этих стен, вне этой кровати, во внешнем мире он всегда отвергал любые телесные контакты. Ему это всё казалось чем-то не очень нужным, особенно когда со своей тактильностью к нему лезли не те люди. Тогда встаёт вопрос: а какие люди "те"? Этот вопрос, возникший из ниоткуда, задержался в Сашиной голове на несколько мгновений. Он над ним даже плотно задумался. Очень захотелось ответить самому себе правду. С кем бы он хотел телесного контакта? По типу объятий, касаний за руки и шею, за талию, или носом в плечо... да ни с кем наверное. Саша давно решил сам для себя, что никого к себе не подпустит. Потому что того самого человека в жизни Леонтьева никогда не было, да и не будет скорее всего. Саша знает, что его просто напросто не привлекают люди из его окружения, он в них не видит ничего особенного и не хочет с ними сближаться. Но всё-таки если вдуматься немного глубже, то, чисто гипотетически, Сашу в какой-то мере привлекали больше парни, чем девушки, и он это понял довольно давно, пусть и не влюблялся в них ни разу, не знал, какой именно типаж ему нравится, насколько сильно, и почему. Просто всегда знал, что тело, отличное от его собственного тела, никогда бы не вызвало у него интереса. Саше хочется верить, что однажды его внимание кто-то привлечёт не только красотой тела, но и как-либо иначе. Но пока что есть только возможность тихонечко наблюдать за одноклассниками в раздевалке. Только смотреть на них приятно, а вот общаться до невозможности тошно, полюбить невозможно, а встречаться с кем-то, чтобы проявлять хоть какую-то телесную близость — и подавно. Он так и не влюблялся ни в кого конкретного ни разу именно по этим причинам. Не было желания даже задуматься о симпатии, любви и отношениях. А если и задумывался, то всегда всплывали его психологические травмы. Почти всегда он искал в своём окружении характер отца, которого, честно сказать, уж очень сильно не хватало. Поэтому, если бы он и выбирал себе партнёра, то точно похожего на умершего родителя. Он прекрасно понимал, что так нельзя поступать с окружающими, нельзя обманывать и говорить, что любишь, только потому, что увидел мнимые знакомые черты, пытаясь выжать из кого-то недостающую отцовскую любовь, ведь никто из этих людей уж точно не виноват в Сашиных проблемах. Именно поэтому Леонтьев и старался держаться от всех поодаль, чтобы не вредить. А вот колкие или пошлые шутки про отчимов от Лёшки его забавляли. Они гармонично вписывались в его жизнь, в сюжет его судьбы, поэтому он часто поддерживал Лёшкин юмор. Это было просто забавно и прикольно. Нельзя сказать, что Сашу эти люди хоть как-то привлекали, но шутить на эту тему было довольно весело. Чтоб не задумываться о серьёзных вещах, не загоняться, не гнить изнутри и не грустить, он смеялся. От смеха становилось чуть легче. Если бы Сашу это обижало, то Лёша бы, конечно же, сразу перестал так шутить. Но Леонтьева всё вполне устраивало, он сам спокойно шутил о том, чего у него никогда не было. О сексе с отчимами. Саша думает об этом и ему сейчас просто легко на душе и забавно. В какой-то момент в голове у него эти две мысли соприкоснулись. "Шутки про секс с отчимами" и "Меня привлекает черты отца". Скрестились, перемешались, сплелись, и вышло нечто такое, от чего у Леонтьева вырвался нервный смешок. "Меня привлекает только секс с отчимом." У Саши даже щёки покраснели от подобного. Хотелось бы всё свалить на шутку, но эта случайная мысль отказалась покидать его сознание и начала раскручиваться в нём до абсурдных пошлостей в картинках, за которые Леонтьеву было более чем стыдно, хоть он и знал, что кроме него этих картинок никто не увидит. Он не особо удивлён подобному. Всё-таки ему семнадцать лет, у него гормоны пляшут, ничего удивительного. Но, если уж задуматься о степени адекватности подобных мыслей, то Саша собой не гордится. Потому что адекватностью здесь и не пахнет. Музыка в наушниках резко ушла на второй план. Саша её уже не слышит. Он только и делает, что пялится в потолок, прижимая к себе одеяло, и пытается проморгаться, чтобы выкинуть этот кошмар из своей головы. Но фантазии начали смущать лишь сильнее. Картинки становятся всё ярче и это перестаёт быть для Саши чем-то смешным. — Да чтоб тебя... — тихо шепчет он и выключает плеер, вытаскивает из ушей наушники и убирает их в сторону, после чего как-то неловко шмыгает носом, прижимая к себе ближе одеяло. Щёки горят. Саша привык мыслить о подобных грязных вещах, но не привык к тому, что они могут хоть как-то возбуждать. Ему не нравится тот факт, что в эротической фантазии сейчас фигурирует чужой взрослый человек. Мамин любовник. Его собственный отчим. Становится даже немного противно от собственной испорченности, — Извините, пожалуйста, — шепчет он так, будто бы Александр Анатольевич, который сейчас и заполонил все мысли, его услышит. Даже эта фраза с извинениями почти что сразу приобретает в его восприятии какой-то пошлый подтекст. Из-за этого Леонтьев только сильнее жмурит глаза и обречённо громко вздыхает. Бороться с этим, кажется, бесполезно, фантазия гораздо сильнее его воли, поэтому он ей поддаётся, ему слишком интересно, к чему могут привести подобные мысли. Саша не может отрицать, что происходящее в его голове ему нравится, пусть и понимает, насколько это отвратительно во всей своей сути, так вот фантазировать. Саша не помнит чтобы он когда-либо так возбуждался от своих фантазий. В целом секс с кем-то его никогда и не привлекал особо. А тут, на тебе: дрожь в коленях, сердце бешено бьётся, в мыслях каша перловая без соли и сахара, и неприлично натягивается ширинка на джинсах. Саша невольно громко стонет, сам того не замечая, ведь его мозг уже какую-то оргию рисует со звуковыми и осязаемыми спецэффектами. Он постепенно начинает елозить телом по кровати, пока не находит наиболее приемлемое положение, в котором налившийся кровью член не требует к себе лишних касаний. Ему всё-таки удаётся себя пересилить и насильно выбить из своей головы всю лишнюю муть. Весь ужас заканчивается, Саша успокаивается. Однако, приподняв голову с подушки, он слышит тихий, но настойчивый стук в дверь. Приплыли. Сначала Саша в упор не понимает, с чего вдруг к нему решили вломиться именно в это мгновение, но вскоре до него доходит, и он себя несильно бьёт по лицу ладонью. Сам же скулит, шуршит, елозит и стонет тут, как умирающий, ещё и удивляется, чего это к нему заглянуть решили. Леонтьев закусывает губу и матерится самому себе под нос. Зачем только придумал себе это всё? Он понимает, что не успеет привести себя в порядок, не успеет перевести дыхание, успокоить стучащее сердце, пригладить волосы и одежду, заставить все эи случайные мысли полностью исчезнуть из воспоминаний. В воздухе ведь буквально витает атмосфера чего-то слишком постыдного, ему кажется, что вошедший сюда сразу же почует его возбуждение. Саша просто натягивает на себя одеяло повыше, пытаясь за ним спрятаться, скрывая все казусы, и решает притвориться больным, спящим, мёртвым, да любым к черту, только бы не возбуждённым. — Входите, — Саша спешно произносит это слово и кусает самого себя за щёку, жмурясь. Не успел даже подумать и невольно пригласил человека в комнату. Хотя хотел сказать, как обычно: "Не заперто". Но, по правде сказать, Саша всей душой надеется на то, что там, за дверьми, будет стоять мама... — Ты в порядке? — и надежды себя не оправдали. В комнату несмело заглядывает Щиголев, ищет взволнованным взглядом Сашины глаза в полумраке, даже на шёпот переходит почему-то, — Мне же не послышалось как ты скулил? — Всё нормально, — Саша очень глупо улыбается, выглядывая из-под одеяла, после чего жмурится, ведь в районе паха всё также больно и натянуто. В голове у него только одна мысль: "Блядь, ну почему именно ты? Неужели почувствовал, что я про тебя тут надумал?" — но с языка начинают слетать придуманные на ходу оправдания, — Просто ногой ударился о ножку кровати и упал. Всё в порядке. — Ты уверен? — Щиголев зачем-то заходит внутрь комнаты и прикрывает за собой дверь, но свет не спешит включать без Сашиного разрешения. Тёмная комната, шепчущий отчим, и возбуждённый донельзя Сашка, лежащий в своей кровати. Идеально. Просто космос. Старший ещё и ближе подходит, — Дашь посмотреть? — Чего? — Сашу как током ударило, он даже руки резко из-под одеяла высунул. Леонтьев даже не понял, на что собрался смотреть Щиголев, потому что мысли ушли далеко от несуществующей боли в ноге. Ну, не очень далеко, но всё-таки. — Ногу дай посмотреть. Ударился, наверное, сильно, — Александр садится рядом с кроватью и без капли сомнения лезет рукой под одеяло, на что Саша даже не успевает должным образом среагировать. У него только глаза расширяться начинают от шока, он готов подпрыгнуть на месте, дёрнуться в сторону или вовсе убежать, но рука, крепкая мужская рука опережает все его мысли и мягко хватается за ногу. — Да ничего там нет, слегка зацепился, пустите! — Саша быстро принимает сидячее положение и закусывает губу, понимая, что его могут сейчас спалить, понимая, что не удалось притвориться больным, спящим или мёртвым, понимая, что Щиголев сейчас обо всём догадается и будет потом ужасно стыдно. Очки Леонтьева сползают на кончик носа от резкого движения головы, а спутанные волосы, что от природы у него слегка вьются, пляшут на голове незамысловатые танцы. Он выглядит так потрёпанно, тут и дурак обо всём догадается, много мозгов для этого иметь не надо. — Да не визжи ты! — слегка повышает на него голос мужчина, но продолжает говорить шепотом, поэтому выходит у него какое-то приказное шипение. И Саша, на своё же удивление, моментально слушается и замолкает, но одеяло из рук не выпускает, сжимает изо всех сил в пальцах и благодарит всех богов за то, что в комнате не горит свет, и Щиголев не видит его помидорных щёк. Александр Анатольевич с минуту разглядывает его ноги, оценивающе щурится и водит пальцами по ступням. И даже эти блядские движения подушечек пальцев усугубляют ситуацию. — Пожалуйста, уйдите, а, — Саша забивает на всё в одно мгновение и откидывает голову назад, максимально тихо и едва слышно застонав непонятно от чего, скорее всего просто так, чтобы дать понять, что Щиголеву здесь и сейчас не место. И подушечки пальцев действительно исчезают на пару мгновений. Щиголев смотрит на его лицо оценивающе, а его брови в какой-то момент немного приподнимаются, после чего на лице расцветает всё та же ухмылка, от которой у Саши скоро уже начнёт глаз дёргаться. — А, я тебе помешал? — Щиголев ведёт бровями, пытаясь поймать зрительный контакт с серыми глазами напротив, но Леонтьев усердно избегает его, как только может, пытаясь укутаться посильнее в одеяло. Раз уж оно в детстве спасало от монстров из-под кровати, то и от Щиголева спасёт. Вот он уж точно монстр. Слишком сексуальное и привлекательное чудовище. — Да, — Саша молится, чтоб его не начали сейчас отчитывать или выставлять на посмешище, надеется на понимание со стороны мужчины хоть какое-то. Самый лучший вариант, как может поступить сейчас Александр, это развернуться и тихо уйти из комнаты. Саша ожидал именно этого. Но он уж точно не думал, что будет как в порно, или как в анекдотах Лёшки, будь он не ладен. Щиголев быстро поднимается с кровати и идёт к двери, но, как ни странно не уходит. Саша опять падает головой на подушку и немного расслабляется, благодаря эту вселенную за то, что хотя бы его ноги трогать перестали. Он тяжело дышит и снова поправляет волосы, которые лезут ему то в глаз, то в рот. Думает о том, что надо бы подстричься. Ладонью жмурит глаза и ведёт по лицу, после чего впутывает пальцы в свои же тёмные пряди, пытаясь самого себя этим успокоить. Ему дико стыдно. Он ждёт, когда же останется в комнате один, прислушивается к каждому звуку, но слышит только поворот замка и щелчок, с ужасом понимая, что теперь они вдвоём в запертой комнате. Температура воздуха вокруг Саши скоро накалится настолько, что он сам на Александра Анатольевича прыгнет, по крайней мере так кажется. Пару секунд Саша ждёт, но понимает, что ожиданием ничего не добиться. Надо либо гнать отчима взашей, либо... а что ещё он может? Леонтьев даже не знает, что делать, и не знает, что у Щиголева на уме. Он ведь всё понял, да? И если понял, то зачем ему тогда запирать двери? Хочет совратить малолетку? Или отчитать за... а за что, собственно, Сашу отчитывать? Кто как хочет, так и дрочит, какое Щиголеву вообще дело? Леонтьев ни на один вопрос ответа так и не нашёл, но стало дико стыдно, ему начало казаться, что мужчина не просто всё понял, а залез к нему в голову и до мельчайших подробностей рассмотрел каждый кадр, что Саша себе там напридумывал. — Ну и что это с тобой? — мужчина теперь не подходит ближе. Стоит у двери, опираясь на неё спиной. Говорит без осуждения, без насмешки, без каких-либо эмоций. И Саша не знает, к чему это вообще, он не может в его тоне прочитать какую-либо эмоцию. Словно реплика эта и вовсе не из их диалога, а вырвана откуда-то из контекста и небрежно вставлена туда, где её быть не должно. — Не знаю, — Саша на отъебись бросает эту фразу, не желая объясняться, и начинает потирать виски пальцами. Голова трещит от эмоций, мыслей, адреналина. И этот грёбаный адреналин заводит ещё больше. Леонтьев поворачивает голову на бок и смотрит на Щиголева, которого ему хочется уже зашкирку выбросить из комнаты, — Вы так говорите, как будто не были никогда в моём возрасте и ничего не понимаете. — Понимаю. Просто интересно, от чего ты так, — Щиголев наклоняет голову в бок и наконец ловит зрительный контакт с серыми глазами. Он почти не ухмыляется, во всяком случае его ухмылка больше не блещет своим привычным злорадством. Она стала какой-то доброй, тёплой и менее надменной. — От вас, — Леонтьев сам не понимает, что именно говорит, а когда до него доходит, он моментально закрывает рот рукой. С новой силой к лицу приливает кровь, он багровеет и нервно дёргает головой в сторону, только чтобы не было видно его глаз. Но эта его фраза стала для Щиголева зелёным светом. Дальше Саша сам не понимает, что с ним происходит. Или просто не хочет понимать. Одеяло с него слетает так стремительно, что он не смог бы его удержать, даже если бы очень сильно захотел. Оно теперь покоится где-то на полу, и его каменный стояк уже ничего не скрывает. — Вы чего делаете? — Леонтьев не успевает следить за чужими действиями, сконцентрироваться очень мешает тот факт, что с лица так же быстро стянули очки. В темноте и так мало что видно, а теперь перед глазами и вовсе только пятна. И страшно. Потому что непонятно, что пришло в голову Щиголеву. И если там те же картинки, что генерировал мозг Леонтьева... то пиши пропало. — Ну, ты же уже не ребёнок, сам догадаешься может? — поспешно шепчет ему Александр, после чего садится рядом на кровать, грубо хватает за руку и тянет на себя, вынуждая подняться из лежачего положения снова. И Сашу заводит даже это. То, как мужчина крепко сжимает его запястье. Заводит и пугает одновременно, Саша не знает, как это прекратить, да и не понимает толком, хочет ли на самом деле прекращать. Он становится рядом с мужчиной на колени и смотрит в глаза со смущением и интересом, ожидая того, что будет дальше. А ведь он уже и вправду взрослый мальчик. Если у него что-либо и произойдёт сейчас со Щиголевым, то это будет вполне законно. — Мне восемнадцати нет, вас посадят, — лукаво произносит он и снова шмыгает носом, пока мужчина смазано ведёт ладонью по его спине, пробираясь под футболку рукой, будто чего-то ждёт. А Леонтьев рядом с ним стоит на коленках и тоже ждёт. Ждёт, что старшего это отпугнёт, но ничего подобного не происходит. — Возраст согласия — это шестнадцать лет, если ты не знал, — Щиголев щурится, пытаясь найти что-то во взгляде младшего, видимо то самое согласие. А его там хоть отбавляй. И это довольно странно, но Сашу совсем не пугает перспектива. В глазах видно лишь бездумную похоть, а в районе ширинки виднеется бугор довольно крупных размеров. Саша слышит какие-то банальные вопросы о том, действительно ли ему этого хочется, но подросток их успешно игнорирует, пропуская мимо ушей, зато даёт понять о своей решительности и полном согласии на всё действиями. Леонтьев тянется ближе к мужчине, не разрывая зрительного контакта. Уже не так стыдно. Уже не так страшно. Он тяжело дышит и так пошло облизывает свои тонкие сухие губы, что у Александра дыхание прерывается. Мужчине кажется, что его активно соблазняют, и Саша своим взглядом даёт понять, что это действительно так. Александр первым решительно сокращает между ними расстояние до миллиметров, а после соприкасается своими губами с Сашиными. Он целует как-то смазано, толком не даёт Леонтьеву поймать волну, не даёт попробовать ответить на поцелуй, грубовато сминает податливые расслабленные губы, проводит по ним языком и пытается очертить верхний ряд ровных зубов, ухмыляясь в поцелуй. А когда остраняется, Саша так и остаётся зависать в одном положении с приоткрытым ртом. — Украли... — на выдохе быстро шепчет парень, прикасаясь к собственным губам подушечками пальцев. Ему не верится, что всё это правда происходит. Но все ощущения слишком уж реалистичны, чтобы быть простой выдумкой. — Чего? — Щиголев, недоумевая, щурится и сводит брови, внимательно смотрит в серые глаза, пытается найти там каплю страха, которая могла бы стать причиной остановиться. Но там есть всё, что угодно, только не страх. Поэтому на тормоз так никто и не нажимает. — Поцелуй. Первый. Мой, — отрешённо, с паузами, на выдохе бормочет Леонтьев. Александра это почему-то смешит и расслабляет, вместе с тем располагает ближе, как это происходит при произнесении самого интимного откровения. А Саше даже немного обидно, что над ним так потешаются, ведь он всегда очень трепетно относился к своей нецелованности, а старший так бесцеремонно её нарушил, да и не отнёсся к этому с должным уважением. Щиголев медлить лишний раз не собирается, ни к чему это, потому отпускает тонкое запястье, что сжимал пол минуты крепкой хваткой, и обеими руками забирается под футболку, оглаживая кончиками пальцев сначала спину, а уже после и живот. От этих невесомых касаний мурашки бегут по всему телу. Саша не успевает привести дыхание в порядок. Ведь, как только оно успокаивается, парень снова задерживает воздух на глубоком вдохе от захлестнувших разум ощущений. Ему кажется, что он во всём этом тонет. Саша тонет в этих руках, в этих ощущениях, он тонет в самом себе и мужчине, сидящем на коленях напротив него. У него всё это впервые, а вот у Щиголева, наверняка, нет. Его руки действуют так, словно до этого уже раздевали кого-либо тысячи раз. И Саша ловит себя на мысли, что очень хотел бы быть тысячу раз его грубыми руками раздетым. Подушечки пальцев ведут по лопаткам, после ладони проезжаются по рёбрам и бокам, затем одна ладонь медленно прокатывается по животу и светлому пушочку, ведущему от пупка до пуговицы узких джинсов. У Саши бешено колотится сердце и он свободными руками хватается за плечи Щиголева, то ли пытаясь его оттолкнуть, то ли притянуть к себе поближе. В любом случае, это не сработало бы. Мужчина остаётся на том же месте, в том же положении, с интересом наблюдая за выражением Сашкиного лица. В воздухе витает возбуждение обоих, оно смешивается, комбинируется и оседает на их плечах, вынуждая лечь. Но Александр не торопится совершенно, хоть ему тоже становится тяжело дышать от нетерпения, пугать младшего резкими телодвижениями не хочется. Мальчишеские тонкие пальцы и без того с огромной силой сжимались на его плечах с непривычки. — Перестаньте... — бессвязно бормочет Саша, когда пальцы Щиголева то и дело задевают соски. Это старшего забавляет, Саша буквально мечется в его руках, тает, плавится и обмякает, становится податливым как пластилин. Мужчина ухмыляется и щипает его за, как теперь стало ему понятно, очень чувствительную плоть. Леонтьев готов взвизгнуть в ответ на это, но его затыкают мокрым поцелуем, поэтому он лишь дрожит в чужих руках, пытаясь переключить своё внимание с прикосновений к соскам и неумело ответить на поцелуй. — Тс-с-с. Твоя мама не будет рада узнать, чем мы заняты, — Александр тихо шепчет в припухшие губы, мягко улыбается, всё-таки убирает руки и опускает их чуть ниже, к талии. — Значит не щипайте меня! — Саша цедит сквозь зубы и даже хмурится, но почти сразу его лицо сменяется на жалобное. Мужчина специально, чтоб не слушать его возмущений, задевает бугорок, выпирающий из-под джинс, словно издевается. Под слоями ткани жарко, тесно и даже немного мокро. Испарина проступает и на лбу, когда ловкие пальцы всё-таки медленно расстёгивают пуговицу и молнию. На пару мгновений Саше кажется, что он попал в рай. Хочется застонать оглушительно громко, когда член наконец получает такие долгожданные прикосновения. А ещё в голове проскальзывает мысль о почти гладком лобке. Лёша был прав на самом деле, когда сказал, что у Саши там практически ничего не растёт. И сейчас это ему как раз на руку. Тяжёлая ладонь обхватывает член почти полностью, не плотно сжимает его и ведёт пару раз вверх-вниз, будто на пробу, проверяя реакцию на подобное действие. Коленки, даже будучи точкой опоры, пытаются задрожать, Саше от этих махинаций хочется скрестить ноги. Внизу живота с каждой секундой всё сильнее затягивается узел возбуждения и хочется скулить. Но он не делает этого только потому, что мама может прервать всё происходящее между ними в любой момент. Саша просто не хочет, чтобы это прекращалось. Он пытается не думать о том, где он и с кем, любые трезвые мысли довольно быстро вытесняются теми самыми картинками, что его мозг совсем недавно рисовал в мельчайших деталях. И от этих картинок ещё сильнее потеют ладошки, Леонтьеву кажется, что он может кончить прямо сейчас, как школьница, от пары грубых прикосновений. Остаток стыда отображается на его щеках в виде лёгкого румянца. Но в общем и целом ему не стыдно, поэтому он намеревается просить о большем, но не успевает даже рта открыть, как все действия прекращаются, и Саша за наслаждением не сразу понимает, почему так. Мужчина одной рукой берёт его за подбородок и заставляет посмотреть в глаза. — Какой-нибудь крем детский или смазка у тебя есть? — и Саша в ответ на это только пару раз растерянно моргает, а потом снова густо краснеет, к нему возвращается и страх, и стыд, и все сопутствующие, как только он возвращается в реальность и начинает хоть о чём-то думать. И крем детский у него действительно нашёлся. Правда пришлось включить свет ради его поисков, ко всему прочему пришлось потрудиться, чтобы встать, ибо ноги стали ватными и совсем отказывались держать на весу. Маленький голубой тюбик нашёлся в выдвижном ящике, в письменном столе. Саша вытащил его из груды бумажек, ручек и обломков карандашей и скромно передал тюбик в руки старшему, ведь тот всяко больше знается в том, что с этим делать. Саша по привычке нервно ткнул пальцем в переносицу, чтобы поправить очки, которых там уже в помине нет, ведь они спокойно лежат на тумбочке. Предвкушение чего-то большего чуть не перегорело и не превратило Сашину уверенность в смятение. Но Александр Анатольевич не дал этому произойти. Они всё-таки приняли горизонтальное положение, самое удобное и самое привычное для такого процесса. Саша всегда знал, что именно в такой позе у него всё и случится в первый раз. Но чтоб с отчимом... как же Лёша во всём был прав. Всегда. В каждой шутке есть доля шутки, а всё остальное — правда. Футболка Леонтьева теперь лежит на подушке рядом с его растрёпанными волосами. Уже ничего не мешает рукам Щиголева исследовать верхнюю часть его тела. Старший спешно бегал глазами по его торсу, грудной клетке и шее и облизывал губы. Хотелось расцеловать весь доступный простор, оставить множество засосов и укусов. Александр оставлял их всегда, с кем бы он не спал. Но именно сейчас, именно с этим мальчишкой, нечто его сдерживает, не хочется оставлять следы на непорочном теле, не хочется создавать Леонтьеву неудобства с шарфами и тоналками. Поэтому мужчина ограничился поцелуями в шею. Саша от мягких прикосновений губ к коже глухо стонет, прикусывая губу и жмурясь. Ему кажется, что всё происходящее является самым правильным из всего того, что могло бы быть. Он впервые чувствует, что чужие касания ему так приятны. Ему впервые хочется так же касаться кого-то. Дрожащими ладонями Саша тянется к чужой футболке, намереваясь её стянуть, ведь это не совсем честно, когда он лежит полуголый с приспущенными джинсами, а партнёр, кажется, раздеваться даже не думает. Александр его понимает без слов очень быстро. Отпрянув, снимает футболку и бросает её к сашкиной. Он расстёгивает ремень на своих брюках так спешно, будто опаздывает, но Саша терпеливо выжидает, используя эту случайную паузу, как шанс перевести дух. Его дыхание сбито навсегда, по ощущениям. Теперь он будет до конца своей жизни тяжело и рвано втягивать воздух ноздрями и тонуть в кислороде. Не может же это закончиться и пройти бесследно. Хочется в этом состоянии остаться навсегда. Приятно ведь, действительно приятно, хоть и неловко, Саша не знает, куда девать руки в этот момент, сложить их по швам или схватиться за голову и поправлять волосы? Куда устремить свой взгляд, в потолок или внимательно смотреть на поспешно раздевающегося перед ним мужчину? Когда Александр расправился со своим ремнём и пуговицей, он вновь оказался вплотную к Саше. Пожалуй даже ближе, чем до этого. Разум у обоих уже помутнился, но они без проблем нашли губы друг друга, сплетая языки в ещё более влажном и пошлом поцелуе. Если уж говорить честно, то именно старший их сплетает. Саша просто пытается повторять за ним, но получается у него это скверно. Его собственная неопытность так ещё никогда не волновала, как сейчас. Вот перед ним действительно привлекательный мужчина, и что он ему может предложить в ответ на все его уверенные прикосновения и поцелуи? Но от этих тревожных мыслей его уводят прикосновения рук к оголённой коже на бёдрах. Ногти мужчины то и дело оставляют на них полумесяцы, иногда даже красные полосы. А юркий язык снова и снова сплетается с Сашиным. Так, стоп, оголённые бёдра? Саша даже не заметил, как быстро его джинсы оказались на полу. А ведь узкая ткань всегда застревала на щиколотках и пятке. Просто так их не стянуть. Когда старший успел? Непонятно. Но теперь Леонтьев перед ним почти во всей красе. С него даже носки сняли. Остались только приспущенные чёрные боксерки, да и те наверняка ненадолго задержались на его теле. Хочется по привычке потянуть на себя одеяло и закрыться от чужого изучающего взгляда, но оно покоится где-то на ковре, далеко, и дотянуться до него не представляется возможным. Может быть оно и к лучшему. От ненавязчивых касаний костяшек пальцев ко внутренней стороне бедра хочется завыть и сжаться, но Саша всё-ещё даёт себе отчёт и пытается контролировать свой голос и тело. Он лежит перед мужчиной открытый, как библия. Такой же доступный. Но простой он только для него. Никто до этого дня ещё не залезал в Сашины душу и трусы, тем более так быстро. Ещё никто не читал в серых глазах, чего же Леонтьев на самом деле хочет. Даже он сам этого не знал. А сейчас, с каждым прикосновением всё сильнее, Саша понимает, насколько же ему подобная близость была нужна. — Кстати, сколько вам лет? — пиздец как вовремя вырывается у него этот вопрос, пока чужие пальцы ловко стягивают ткань белья, губы блуждают где-то под мочкой, а тяжёлые выдохи слышатся прямо над ухом. Леонтьев обхватывает чужую шею руками и гортанно стонет когда его член снова оказывается в сжатой крепко руке. — Двадцать восемь, — шикает ему на ухо Щиголев, как бы намекая, что вопрос неуместен, но тут же ухмыляется, завидев на лице Саши это удовольствие, которое он был не в силах сдержать или скрыть. Глаза его закатываются, а губы приоткрываются и начинают ловить воздух, будто он рыба, внезапно выброшенная волной на берег. — ...ударов ножом? — сквозь зубы цедит он то, что первым приходит в голову, и хихикает, с любопытством смотря в чужие глаза и ожидая какой-то реакции на, хоть и неуместную, но остроумную шутку с отсылкой на достаточно популярную игру. Мужчина только закатывает глаза и манипулятивно нажимает большим пальцем на головку члена, дабы заткнуть подростка и выбить из его головы всё лишнее. Предвидев громкую реакцию, Александр закрывает чужой рот ладонью, поймав ею несдержанный стон. Теперь Саша не сможет позвать на помощь, даже если очень сильно захочет. А он не захочет. Странно, но его до чёртиков заводит эта власть над ним. Обычных людей такое пугает, обычные люди считают подобное надругательством. А Саша в своей голове уже несколько раз пересчитывает, и в упор не видит никакого угнетения. Наверное потому, что угнетение должно рождать сопротивление. А его тело только поддаётся. Крепкая ладонь до покраснения сжимает его лицо, кажется, что приложи Щиголев ещё немного физической силы, и нижняя челюсть будет сломана нахер. Но он мастерски сохраняет баланс и не пересекает тонкую грань между показательной грубостью и откровенным насилием. Саша всё-таки раздвигает ноги шире, сгибая их в коленях, и толкается в чужую руку. Его накрывает с головой ощущение полнейшего удовлетворения. Он никогда не чувствовал такого, когда сам себя пытался удовлетворить. Ни разу в его жизни не было ничего настолько прекрасного. И, наверное, именно поэтому он считал себя не таким, как остальные, отрешённым, бесчувственным, просто другим, и, как оказалось, ошибочно. На деле ведь лежит сейчас и чуть ли не мурлычет из-за чужой ладони, готовый кончить хоть сейчас, впивается ногтями свободной руки в запястье, что около лица, а второй рукой сжимает простынь. И он бы уже давно с позором запачкал руку мужчины, но ему этого сделать просто не давали. Медленные движения, череда быстрых, и грубые пальцы сильно сжимаются у основания, не давая случиться разрядке. И это повторяется. У Саши перед глазами мутная дымка и цветные разводы от того, насколько сильно он жмурится время от времени. Ему кажется, что Щиголев хочет заставить его умолять, но в то же время не даёт этого сделать своей чёртовой рукой, заглушая все попытки о чём-либо просить. А Саша ведь уже готов звать его хоть по имени-отчеству, хоть папочкой, хоть хозяином, хоть мастером, к каждому обращению добавляя "пожалуйста". Но, по всей видимости, эта пошлая болтовня в стиле "dirty talk" мужчине не интересна. А жаль. Интересно Щиголеву лишь просто поиздеваться немного. Сам он умеет контролировать своё возбуждение, но его чертовски заводит то, как Леонтьева каждый раз подбрасывает в предвкушении сладостного оргазма. Грех ведь не сыграть на этом. Но когда к третьей такой манипуляции с Сашиной стороны уже послышался полувсхлип-полустон, юношеские дрожащие коленки заходили ходуном, а на глазах проступили слёзы, Александру приходится остановиться. Руки на несколько мгновений перестают сковывать Леонтьева как-либо, он лишь успевает свести ножки иксиком и стереть испарину со лба. Воздух в комнате давно превратился в вязкую, горячую и тяжёлую субстанцию. Дышать становится не просто трудно, это кажется почти невозможным. Даже без препятствий для носа и рта. А когда нос и рот вдруг встретились с подушкой, Саша подумал, что он задохнётся сегодня. Его буквально за пару мгновений перевернули на живот с такой легкостью, будто он не человек, а куколка тряпичная. Теперь перед Щиголевым во всей красе видна Сашкина задница и он, пользуясь случаем, оставляет на коже несильный, больше игривый шлепок, от которого Леонтьев вздрагивает немного и тихо мычит в плотную ткань подушки. Руки Саша сгибает в локтях и прижимает к себе, сжимая кулаки от предвкушения. Александр слегка приподнимает его бёдра и кладёт под живот одну из подушек, для удобства и комфорта. Кажется, что назад пути нет. И Саша безумно благодарен уже за то, что мужчина оставил за ним право уткнуться носом в ткань наволочки и ничего не видеть. Он бы помер со стыда, воочию наблюдая за всем процессом. Что-то холодное вдруг касается его на мгновение, ненавязчиво проходясь меж ягодиц, от чего саша непроизвольно немного отшатнулся. От этой прохлады, да ещё и в самом чувствительном месте, всё тело покрывается мурашками вновь. Саша на мгновение повернул голову в бок и почти сразу увидел открытый тюбик с кремом. Примерно он понимает, что сейчас происходит, но от того волнуется не меньше. Мысленно самому себе кивнув, Леонтьев жмурится, но никаких действий дальше не следует. Из-за этой неизвестности и непонимания, как же всё-таки это должно происходить, Саша почти сразу пожалел, что лежит на животе. Лучше бы, наверное, наблюдал за тем, что Щиголев с ним делает, всё равно ведь нет уже ничего постыднее, чем само осознание всей этой ситуации, в целом. Холодное влажное прикосновение повторилось, и в нём Саша узнал пальцы мужчины. По крайней мере было очень похоже. Становится даже немного обидно, что весь этот процесс происходит практически в тишине. Его бы ещё больше заводили и отвлекали от переживаний какие-то грязные фразочки. Но, по всей видимости, это были лишь его ошибочные ожидания, навязанные дешёвым порно. Грустно даже. И как люди отвлекаются в реальной жизни во время таких ситуаций? Но Щиголев решает, что отвлечь юношу чем-то всё-таки надо. Он сдвигает чужие пряди волос с загривка, начав оставлять дорожку поцелуев, тянущуюся прямо до лопаток. Всем девственницам, что у него только были, нравилось подобное. И Саша совсем не исключение. Такая же девственница, только с членом. Александр видит его мурашки от каждого касания губ, подмечает, где Саше нравится больше, чтоб его целовали, пытается найти каждую эрогенную зону, и похоже им обоим действительно нравится эта игра в исследователей. За всеми этими поцелуями Леонтьев почти не замечает, как в него входит первый палец. Это едва ощутимо, стенки сжаты не столь плотно, ведь Саша расслаблен почти полностью. Он тихо шипит от прохлады внутри, но крем довольно быстро нагревается и приобретает температуру сходную с температурой разгорячённого тела. Юноша не двигается совсем, замирает в предвкушении, шумно втягивая воздух сквозь наволочку подушки. Его нежно кусают за загривок после чего следуют плавные и медленные движения пальца внутри. Это даже не больно. Второй палец также оказывается внутри почти незаметно, но Саша чувствует, как по его коже где-то в районе плеча прокатывается нетерпеливый горячий выдох. Он почему-то начинает думать о том, что нетерпеливый Щиголев сейчас скорее всего будет действовать на скорую руку. И всё, что требуется в этом случает от Саши, это не зажиматься и не мешать. Больно будет, это он знает точно, но перетерпеть нужно. Кажется, что мужчину не будет заботить его нытьё. И в этом Леонтьев на самом деле ошибся, как бы сильно Александру не хотелось сократить прелюдии, больше всего его волновало самочувствие партнёра. Поэтому, перед тем как ввести третий палец, мужчина убирает лишние пряди волос и с придыханием шепчет Саше на ухо с искренним волнением в голосе. — Всё хорошо? — старший мягко закусывает хрящик ушка и проходится по нему кончиком языка, на что Саша краснеет и сдавленно угукает, жмурясь. Леонтьев поворачивает голову чуть на бок и приоткрывает глаза, и Щиголев теперь может спокойно следить на любыми изменениями в выражении его лица. От трёх пальцев Саша уже может сказать, что ему неприятно. Он чувствует себя изнутри переполненным этими пальцами до краёв даже когда они не двигаются. А от движений и вовсе становится не по себе. Его возбуждение норовит сойти на нет. Остаётся только ужасное смущение и туман в голове. Саше становится действительно безумно страшно перед следующим этапом. Живот стягивает уже больше от тревоги и ожидания, чем от возбуждения. И это ни разу не приятно. Саша жмурится и поджимает губы, скорчившись в странной несчастной гримасе. — Ну, чего ты? Боишься? — ласковый шёпот выводит Сашу из мыслей, он крепче сжимает подушку в руках, понимая, что пальцев внутри уже нет. А за этим следует... — Если боишься, можем не продолжать, — Александр ласково треплет тёмные пряди волос и вновь руками обводит податливое тело от рёбер аж до коленок. И Саша не знает, что на это ответить. Вроде и боится до чертиков, но и продолжения вроде как тоже хочется. Потому он ведёт головой из стороны в сторону. Больше всего не хочется вызывать к себе жалость. Былая настойчивость его вполне устраивала. — Тогда потерпи немного, — Сашу целуют в щёчку, после чего он слышит шуршание одежды. Щиголев из своих брюк выуживает блестящий синий квадратик. Леонтьев такие в реальности не очень часто видел. Может в каких-то мусорных баках или у раскрепощённых одноклассников. Но чтоб вот так просто мужчина вытащил из правого кармана презерватив — это же просто пиздец как смущающе. Александр ловко вскрывает упаковку и раскатывает презерватив по члену, нанося немного крема сверху, чтобы уж точно сухо не было. Руки старшего ложатся на широкую талию, после чего Саша почти что вскрикивает, и этот крик тонет в мягкой подушке, в которую он моментально зарывается носом. Почему-то стало больно до такой степени, что хочется выть. Словно никаких пальцев до этого и вовсе не было, и в него вошли просто так, без предупреждения и подготовки. Леонтьев понимает, почему так, он слишком зажался и напрягся от волнения. Он даже почти жалеет о том, что не остановил всё до этого. Может быть, стоило сказать "нет"? Александр не двигается, выжидает, поглаживая руками талию и поясницу, старается отвлечь от неприятных ощущений. А Саша лишь до побеления костяшек сжимает простынь и кусает губы, тихо всхлипывая. Слёзы сами по себе брызнули из глаз, как реакция на болевой фактор, почти сразу впитавшись в подушку. — Мне больно... — проглатывая слёзы, боль и отдельные звуки, бормочет Саша. Он прекрасно ощущает пульсацию члена внутри. Хочется пошевелиться, чтоб это исчезло, но страшно даже бёдрами повести. Щиголев понимает, что спешить совсем нельзя, пытается помочь привыкнуть, хотя бы успокаивая нежностью прикосновений. Рука мужчины ложится поверх сжатой руки Леонтьева, вынуждая выпустить простынь из плена. Александр сплетает их правые руки, после чего всё-таки принимается шептать что-то успокаивающее на ушко. И как ни странно, это работает на ура. Он словами уводит младшего куда-то в его же фантазии, и возбуждение снова перебивает боль и берёт верх над телом. Леонтьев довольно быстро привыкает к этой боли, она становится всё слабее. Когда крепкая рука снова обхватывает его член и медленно ведёт по нему, юноша и вовсе расслабляется в чужой власти. Хочется отдаться целиком этому мужчине. Да, это безумно глупо, он это прекрасно понимает, но поделать с собой не может ничего. Жалеть Саша будет позже, если будет вообще. Сейчас кажется, что всё происходящее — правильно. Сейчас хочется лишь наслаждаться моментом. Хочется слушать приятный шёпоток над ухом, постепенно расслабляться, привыкать и получать удовольствие, чтобы довести их начатое дело до конца. С Александром, почему-то, ни капли не страшно. Саша знает, что они могут остановиться в любое мгновение, Саша знает, что старший его поймёт, не станет принуждать и брать силой. Именно поэтому и хочется продолжать. Леонтьеву безумно нравится то, как над ним и его девственным телом сейчас хлопочут. Такое внимание, такая забота, всё это пьянит и манит. Мужчина с томным вздохом медленно выходит почти полностью и уже в следующее мгновение входит до упора, выбив этим самым действием очередной стон и разом весь воздух из лёгких. Леонтьев кусает свои покрасневшие припухшие губы, жмурится и непроизвольно раздвигает ноги шире, выпячивая задницу как только можно. Он медленно толкается в сжатую крепкую ладонь и откидывает голову назад, отрываясь от подушки. Саша едва сдерживается, чтобы не застонать в голос, ведь рука и член внутри двигаются в одинаковом, размашистом, но плавном темпе. От этого буквально сносит крышу, но стонать слишком громко он себе всё равно не позволяет. Последнее, чего бы ему хотелось — это чтобы мама пришла и начала кулаком долбить двери. В уж чего хотелось больше всего — чтоб Щиголев не прекращал долбить его. Александр и не думает останавливаться. Хоть и медленно, но довольно размашисто двигаясь, с каждым разом выбивая из Леонтьева томные вздохи, а из кровати жалобные скрипы. И если Саше он может закрыть рот в любое мгновение, то кровать затихнет только в том случае, если они переместятся на пол. Это раздражает немного, но в целом не мешает и не докучает. А вот больше всего Щиголеву не нравится то, как младший прячет своё лицо в подушку, стараясь скрыть смущение и спрятаться от внимательных глаз. Сколько Александр не целовал его шею и плечи, тот всё отворачивался. Да и целом в такой позиции не очень удобно доставлять ему удовольствие, появляется потребность снова сменить положение. Размашистые движения прекращаются так же быстро, как и начались. Леонтьев недовольно и недоумевающе мычит и начинает ёрзать по кровати в нетерпении, не понимая, почему старший остановился. Юноша оборачивается назад, оторвавшись от своей спасательной подушки, после чего мужчина с такой же лёгкостью переворачивает его обратно на спину, почти сразу впиваясь в губы с настойчивым поцелуем. В этот раз Сашка даже поймал ритм и ответил. Неумело, конечно, но вполне неплохо. Щиголева в любом случае всё устраивало. Мягкие губы податливо раскрывались, впуская язык в ротовую полость, робко повторяли движения чужих губ, и это именно то, что Александру действительно нравилось и привлекало в этих поцелуях. Саша не ложится спиной на постель, он опирается на локти и тянется головой к Щиголеву, чтобы этот поцелуй не прекратился. Юноша бесстыдно разводит ноги в стороны, прося о большем. А Александр отрывается от чужих губ, лукаво улыбается, уложив Сашу обратно на подушки, и, сильно сжав его бёдра в руках, входит снова. У Саши из глаз чуть ли не искры сыплются от возобновленных движений. Жар внутри разгорается всё сильнее, от удовольствия хочется кричать и плакать, не меньше. Мужчина смотрит в его глаза очень внимательно, не отрываясь ни на секунду, и это ужасно смущает. Единственное, как Саша может это исправить — это уставиться в потолок, запрокинув голову назад, и прикрыть часть лица рукой, чтобы меньше смущаться и меньше показывать своё смущение. А Щиголев, будто издеваясь, ещё и его ногу себе на плечо кладёт. Ну точно хочет, чтоб Саша тут на месте издох. Движения учащаются и становятся всё размашистее и грубее, от чего кровать всё сильнее скрипит, а Саша сильнее зажимает собственный рот ладонью, поскольку не в силах как-либо иначе заглушать любые звуки. Рука мужчины всё быстрее движется, чуть сжимая член, но в этот раз Александр не собирается как-либо препятствовать конечному удовольствию. Сашин живот стянуло спазмом в преддверии оргазма. Ему ещё никогда так сильно не хотелось кончить, как сейчас. Уже даже больно стало немного от того, как долго он был в заведённом состоянии. Он был настоящей пружинкой в руках Щиголева. Именно старший руководил им, как только ему хотелось, сильнее и сильнее с каждым разом закручивая и сжимая пружину, создавая такое напряжение, что Саше раньше и не снилось. Вот-вот он отпустит, позволит расслабиться, и тогда пружина отскочит с ужасной силой. Саша предчувствует, как его может вознести на небо в любое мгновение. Александр тянется к его лицу рукой, притягивая за подбородок поближе и призывая посмотреть в глаза. Саша пытается скрыть красные щёки, но ничего не выходит, особенно когда старший соприкасается с его лбом своим. Они так близко, что можно прекрасно услышать во всех красках чужое томное дыхание. Саша обвивает руками его шею и плечо, смотрит в глаза и блаженно стонет практически в губы, а после жмурится и содрогается всем телом, изливаясь в ладонь Щиголева и пачкая собственный живот белым семенем. Его нога, до этого согнутая в колене, буквально выскальзывает из этого положения и полностью ложится на кровать, а другая так и норовит упасть с чужого плеча. Сашу всего трясёт в удовольствии и он даже волнуется, как бы не покалечить мужчину в этих конвульсиях. Александр делает ещё пару размашистых движений и покидает разгорячённое тело, наконец позволив Сашиной ноге свободно упасть. Щиголев томно дышит, пытается перевести дыхание, чувствуя, как Саша впивается в его плечи короткими ногтями, слегка царапает их в удовольствии, тихо скулит и жмурится, пытаясь приласкаться в это мгновение поближе к старшему. Александр усмехается, оглаживает расслабленное тело, прижимает его поближе к себе и помогает избавиться от дрожи. Леонтьев сдавленно мурлычет что-то невнятное, хлюпает носом, рвано выдыхая. Его всего окунуло в такое удовольствие, что прийти в себя теперь кажется практически невозможным. Щиголев довольно быстро находит салфетки на подоконнике рядом с кроватью, бережно вытирает живот Леонтьева и собственную руку, после чего салфетки летят в урну, которая находится под столом, вместе с использованным презервативом. Саша пытается отдышаться и встать, чтобы одеться, но даже этого сделать не в силах из-за дрожи и полной потерей контроля над собственным телом. Саша обмяк, он только проводит ладонью по свему лицу, сводит ноги и сгибает их в коленях, поджимая под себя. Слишком хорошо. Слишком хорошо, чтобы это было реальностью. — Куришь? — очень коротко спрашивает Александр, уже когда натягивает на себя брюки. Леонтьев лишь отрицательно машет головой, на что мужчина понимающе кивает и отводит взгляд в окно, а после и на дверь, разделяющую комнату и балкон. Он вытаскивает из кармана пачку сигарет и удаляется на перекур, дав Сашке возможность отойти от произошедшего и полноценно прийти в себя. Саша лежит на постели не очень долго и всё-таки решает, что нужно одеться, потому что жар в теле по окончанию процесса сошёл на нет, а любой сквозняк, проходящий по обнажённой коже, теперь вызывает мурашки. Его футболка оказалась разорвана каким-то небрежным движением, хотя он даже и не заметил хруста ткани в процессе, настолько было ему не до этого. Потому приходится надеть очки и начать искать другую в шкафу. Саша не может позволить себе присвоить футболку Александра, которую тот так опрометчиво оставил на кровати, хотя и очень хочется. Маме это уж точно не понравилось бы. Рваная ткань в итоге тоже летит в мусор, закрывая собой все улики от посторонних глаз. Леонтьев нашёл свои удобные домашние шорты в шкафу и засунул подальше узкие джинсы, после чего, скромненько поправляя очки, взял чужую чёрную футболку с кровати и пошёл на балкон в след за старшим. Как хорошо, что тот её не надел, дав повод Саше для появления. — Вы оставили, — как-бы невзначай Саша подходит совсем близко, вплотную, и становится рядом с Александром, у открытого окна. Ему стыдно смотреть в чужие глаза без смущения и румянца. Но всё равно почему-то хочется быть рядом. Или хотя бы недалеко. — Спасибо, — Щиголев ему тепло улыбается, так по-родному, и выпускает из пальцев сигарету, оставляя её тлеть на деревянной раме окна. Старший одевается и, не раздумывая, ведёт ладонью за спину юноши, оставляя осторожный шлепок на левой ягодице многострадальной задницы. Он ухмыляется снова так же хитро, но Саше уже совсем не хочется называть его хмырём, — Не болит? — волнуется Александр действительно искренне, без всяких шуток. — Не очень, — Саша чуть отворачивает голову, краснеет от смущения, ему хочется слиться со стенкой или вовсе выпрыгнуть из окна, ибо всё это для него в новинку, но не смотря ни на что, бесполезно скрывать тот факт, что Леонтьеву это нравится, — Можно? Я попробую, — видимо, все обещания отцу о том, что не начнёт курить, забылись в одно мгновение, растворились в воздухе и исчезли, потому пальцы смело потянулись к тлеющей сигарете. — Бери, — Щиголев опирается локтями в раму, смотрит куда-то вдаль, легко вздыхает и вглядывается в ночное небо, улыбаясь чему-то своему. В воздухе между ними висит что-то непонятное, неуловимое и такое непривычное, что мурашки никак не хотят покидать Сашу, хоть он и одет, потому не может спихнуть всё на сквозняк. Он так и знал, что эти ощущения никуда не уйдут теперь. Как минимум на следующие пару часов. Леонтьев затягивается и сразу же выпускает клубками дым из рта. Мужчина этому улыбается, берёт ещё одну сигарету из пачки, поджигает её кончик и делает вдох, показывая, как курить взатяг. Саша смотрит на него, пробует повторить, и его сразу пробирает на кашель, но это не вызывает никакого осуждения со стороны. Сашу нельзя осуждать ни в коем случае, ведь он малой для Щиголева, совсем малой, не смотря на то, что ростом всего на пару сантиметров ниже мужчины. — Так, это... мы теперь... кто мы теперь? — стуча нетерпеливо пальцами по деревянной раме, Саша пытается сделать очередную глубокую затяжку и снова кашляет. Оно ему на руку. Пусть мужчина лучше думает, что он от кашля так запинается, а не слов подобрать не может. — Не знаю. А ты чего хочешь? — Щиголев внимательно смотрит в его глаза и ждёт ответа. Он готов, в принципе, к любому развитию событий, к любому ответу. Готов приходить в этот дом, в эту квартиру хоть каждый день, если младший того захочет. И точно так же готов не появляться здесь больше никогда, если только Саша об этом попросит. Александр любой из этих двух вариантов поймёт и примет. — Честно? Ничего, вообще ничего, — на выдохе выпаливает юноша, толком не подумав, и затягивается снова. На самом деле он ничего такого не имеет ввиду. Лишь говорит о том, что чувствует сейчас. В это мгновение ему действительно ничего не хочется, уж тем более думать о том, кто они друг другу теперь. Щиголев он его слов почти сразу становится гораздо серьёзнее. — Жалеешь? О том, что случилось? Извини, — старший говорит так, словно от его искренних извинений хоть что-то изменится и события в прошедшем пойдут другим ходом. Хотя того на самом деле и не требуется. Саша ни о чём не жалеет и не собирается. — Нет, вообще нет. Мне действительно понравилось... — Леонтьев краснеет и как идиот улыбается, а потом выкидывает в окно окурок и, нелепо поправив очки, лезет обниматься. Саша самому себе удивляется, ведь первый раз проявляет какую-то инициативу в объятиях. Такого не было почти никогда. Мужчина с тёплой улыбкой отвечает на этот порыв нежности. Кладёт руки на уже изученную талию, сжимает покрепче, пытаясь удержать, стать опорой, ведь чувствует, с каким трудом младший стоит на ногах. Щиголев прижимает поближе к себе, а после треплет чёрные как копоть волосы. Странно это всё, конечно. Всё, что между ними. Они оба это прекрасно чувствуют, чувствуют одинаково, практически одно и то же. Оба слабо понимают, что это, как можно это назвать, как охарактеризовать. Но одно они оба точно знают: Саша ещё не раз пригласит к себе в комнату Александра, а Александр не посмеет отказаться. — Твоя мать меня наверняка уже потеряла, — Щиголев отпускает подростка и забирает с оконной деревянной рамы свои сигареты и зажигалку, распихивая их по карманам брюк, — Мне, наверное, уже пора. Ещё приду, обязательно. Только ты поешь пожалуйста всё, что я купил, там не только чипсы были. А то худой пиздец, — мужчина осторожно щёлкает указательным пальцем по кончику Сашкиного носа и открывает двери с балкона, — И матери не рассказывай ничего. А то... сам знаешь, — он заговорчески понижает тон голоса, говорит гораздо тише, будто их могут услышать. Опасается. Осторожничает. Оно и понятно, Саша прекрасно знает, что может случится, потому понимающе кивает. — Да, конечно, — Саша заверяет, что ничего не расскажет. Мать от него ни одного слова на этот счёт не дождётся. Но неужели Александр о нём такого мнения и думает, что Сашка сразу побежит жаловаться маме на то, в чём сам был полноправным соучастником? Хотя, с другой стороны, он бы тоже опасался, как бы сильно не доверял. Всё-таки одно его неосторожное слово может создать кучу неудобств и очень крупных проблем, а этого хочется в последнюю очередь, причём им обоим. Потому оба, конечно же, будут молчать, — Буду вас ждать, — Сашка улыбается и неловко краснеет, признаваясь в том, что будет действительно искренне ждать встречи со Щиголевым. Он догоняет уходящего мужчину у двери и, подобравшись поближе, хватает за запястье, тянет на себя, заставляя обернуться хоть на мгновение, и, когда Александр всё-таки поворачивается, осторожно "клюёт" губами чужие. Щиголев усмехается, ему этого будто бы мало, потому он совсем чуть-чуть наклоняет голову и втягивает юношу в глубокий поцелуй на секунд десять. Леонтьев впервые тянется ладонями к чужому лицу, оглаживает пальцами скулы и чувствует привкус табака на губах. Не очень приятно, но вполне терпимо, привыкнуть можно. Саше очень хотелось бы привыкнуть к этим поцелуям и их вкусу. Они отрываются друг от друга и Александр довольно быстро покидает комнату, одарив подростка напоследок своей тёплой улыбкой, в которой не осталось ни капли от былой надменности. Во всяком случае она стала гораздо приятнее и больше не вызывала никакого отвращения. Он оставил Леонтьева одного в комнате с самой наитупейшей улыбкой на лице. Саша запирает двери, поправляет очки на переносице, тушит свет в комнате, заправляет прядь волос за ухо и идёт поправлять сбитые простыни на кровати и поднимать одеяло, которое провалялось всё это время на полу. Его бы постирать по-хорошему, да и простынь тоже, но сейчас заниматься заменой белья просто сил никаких нет. Так что Саша просто падает на кровать, обнимает своё одеяло, вдыхает полной грудью витающий в комнате запах и совершенно не верит в то, что с ним случилось. Ноги до сих пор приятно дрожат от одной только мысли. И если он прокрутит всё это в своей голове ещё раз, то наверняка заведётся снова с той же силой. А этого не хочется, по крайней мере не сейчас. Пора бы уже спать, а повспоминать и помечтать он ещё успеет. К следующей их встрече, какой бы она ни была, он попробует научиться нормально целоваться хотя бы. А то стыдно совсем, здоровенный уже парень вымахал, а целоваться не умеет. Да и побриться всё-таки надо... Щиголеву-то, конечно, наплевать было на количество растительности, но Сашу самого бесит этот едва заметный пушок. Вообще Леонтьев не знает, одноразовая ли была эта акция или нет. Хочется надеяться, что всё-таки повторится. Потому что, как бы то ни было, а он половину от всего процесса только и делал, что смущался. Ему хочется раскрепоститься. Ему с Александром на самом деле очень повезло, ведь не у всех первый секс бывает нормальным, чаще всего это отстой полнейший. А тут ещё и ничего. Но есть куда двигаться, безусловно. С этими мыслями он строчит Лёшке два коротких и очень ёмких сообщения.. Саша: "Я больше не девственник... Расскажешь кому — угандошу." Лёша: "ЧЕГО??" Саша: "Того)" Лёша: "С отчимом, да?))" Саша: "Вот сейчас без сарказма Да" Лёша: "БЛЯТЬ дошутились..."