Причина забыть твоё имя

      Когда проводишь в больнице всё своё свободное и несвободное время, начинает казаться, что вся одежда, волосы и даже кожа пропахлись запахом спирта, капельниц и страхом. Даже врачи, которые первое время настоятельно рекомендовали пойти поспать дома, а после вернуться в то время, когда пациента уже можно будет проведать, теперь лишь изредка бросали недовольные взгляды на взъерошенного и замученного Антона, который своим видом пугал посетителей.       В голове кружился смерч, то на время затихая и давая короткую передышку мозгам, то возобновляясь с новой силой и разрушая психику ворохом навалившихся воспоминаний. Шастун помнил всё. Каждую мелочь, каждый презрительный взгляд, каждое слово, брошенное в порыве злости. Иногда перед глазами всплывали лица родителей и тогда к чувству опустошённости прибавлялся ещё и стыд. Память, к сожалению, — это не только что-то хорошее и светлое, это страх, ненависть, унижения и боль. Ощущение, будто все органы разрезали одним махом острого меча, вот только вместо того, чтобы умереть, тело продолжает бесцельно существовать, залечивая раны, а затем снова разрывая их в клочья.       — Ты себя охранником возомнил? — Сложив руки на груди, в который раз интересуется Матвиенко. Он, как истинный друг, приехал со скоростью молнии, как только услышал о том, что произошло. Первым его порывом, было уничтожить Антона, как только тот встретится ему на пути, но увидев того в состоянии овощного пюре, не смог даже голос повысить.       — Если потребуется, то да, никто не знает, что на уме у Выграновского. Захочет сюда явиться, ему пиздец. — Безэмоционально отвечает Шастун, даже не удосужившись поднять тяжёлую голову.       — Арс уже в сознании, а незнакомцев к нему и так не пустят. — Слышится шуршание бахил и шорох больничного халата. Серёжа усаживается рядом. — А вот тебя, кстати, он очень хочет увидеть.       Антон ничего не отвечает, но поднимает голову и кидает такой взгляд на армянина, будто тот очень не смешно пошутил.       — Шаст, в чём дело? Вы снова поссорились? Ты хоть представляешь, что он пережил? Твои детские обидки сейчас вообще нахрен не усрались никому.       — Детские обидки? — Ошарашенно повышает голос, вылупляя глаза. На него сразу же шикает, проходящая мимо медсестра, поэтому всё, что ему остаётся сделать, это подняться с места и направиться к курилке, чтобы выпустить пар. Матвиенко хмурится, не понимая к чему был этот всплеск эмоций и идёт следом за Шастуном, излучающим убийственную ауру.       — И? — Уже стоя на улице и наблюдая за безуспешными попытками подкурить сигарету, Матвиенко вновь старается начать разговор.       — Это личное. — Выплёвывает Антон, чиркая сломанной зажигалкой. — Блять! — Нервы закипают также быстро, как огонь на конфорке, а вот кончик сигареты, все никак не хочет гореть.       — Ваше личное перестало быть личным, когда при любой хуйне вы стали звонить мне и просить помощи. — Фыркает Серёжа и ведёт плечами.       — Серж, отъебись, а? — Закатывает глаза Антон, но тут же блаженно мычит, всё же сумев втянуть в лёгкие ядовитый дым.       Матвиенко злится, но виду не подаёт, потому что он, в отличии от своего собеседника, давно научился сдерживать свою агрессию. Поэтому просто разворачивается, чтобы вернуться обратно в тёплое помещение, где нет пронизывающего ветра. Вот только, стоит ему сделать несколько шагов, и его охватывает колючее осознание, натягиваясь, словно струна, от затылка до поясницы. Он разворачивается и недоверчиво оглядывает Шастуна.       — Что ты сказал?       Антон ничего не отвечает. Отворачивается, выпуская серую массу изо рта, и старательно делает вид, что ничего не произошло.       — Давно ты так не называл меня. Года полтора. — Задумчиво тянет Матвиенко и снова оказывается рядом.       — Ага. — Равнодушно кивает Шастун, затягиваясь. — Примерно с того момента, как ты познакомил меня с Выграновским, да?       Серёжа молчит, не веря своим ушам. Ему нужно время, чтобы переварить: Антон вспомнил всё. Именно поэтому не хочет видеться с Арсением, именно поэтому так пренебрежительно относится к Матвиенко, именно поэтому у него так дрожат руки и ему постоянно хочется курить.       — И сам же потом обвинял меня в чём-то. Ты же не всё знаешь, верно? — Глубоким голосом из-за застрявшего в горле дыма, произносит Шастун, даже не обернувшись. Смотрит в небо выцветшими глазами и думает. Если бы его попросили показать, какого это, когда в груди запускается разбитое сердце, вынуждая продолжать жить, он сделал бы глубокий вдох.       — Чего я не знаю? — Тон Серёжи настороженный. Он знает, что теперь от каждого следующего слова Антона зависит судьба их дальнейшего общения с Арсением.       — Много чего. — Горько усмехается Антон, взмахивая сигаретой. — Что у меня были панические атаки. Что антидепрессанты мне почти не помогали. Что я не мог нормально есть и спать. Что Арсений вместо того, чтобы помочь мне и взять ответственность за свой проёб, просто игнорировал мои проблемы! — Кричит так громко, что люди по близости начинают оборачиваться, но его это не волнует. Он смотрит на Матвиенко, широко раскрыв глаза, и не замечает, как ломает несчастную сигарету, тлеющую в руках. — Ах да, мы ещё трахались периодически. Знаешь, когда ему надоедало видеть моё унылое ебало, он меня ебал. Ха-ха, вот такой каламбур!       — Арс не мог… — Морщится Серёжа, делая шаг назад. Он не верит и не хочет верить в бредни Шастуна. Такого не может быть в реальности, потому что Арсений не такой. Все видели, как он тянулся к Антону, всегда пытался ему помочь, хотел быть рядом. В конце концов, он был настолько влюблён, что просто не позволил бы страдать так долго, а уж тем более не пытался бы усугубить его состояние.       — Конечно мог! Потому что считал, что так решает наши конфликты! Думал, что мы потрахаемся, и я сразу забуду все «детские обидки»! — Пальцами показывает кавычки в воздухе и выбрасывает сигарету в мусорное ведро. Ему самому противно даже произносить это вслух, но всё, что терзало его последнюю неделю, так и рвётся наружу и, если не попытаться высказаться сейчас, то что-то определённо сломается или переклинит внутри, заставляя вернуться к тому, от чего он так отчаянно пытался сбежать. — Мне психолог нужен был, а не секс раз в две недели. — Опускает руки и смотрит стеклянным взглядом сквозь землю. Ему уже ничего не нужно, он уже ничего не хочет. Он высказался, поквитался с Выграновским, вспомнил свою прошлую жизнь, но легче почему-то не стало.       — Почему ты не поговорил с ним?       — А почему ты решил, что познакомить меня с Эдом будет прекрасным решением?       — Я думал, он нормальный.       — Ой, блять. — Закатывает глаза Антон. — Давай мне-то хоть не пизди. Я же знаю, что в прошлый раз ты вычислил его очень быстро не потому что ты ахуенный программист, а потому что знал, где искать. А раз знал, где искать, значит был у него на квартире, а раз был у него на квартире…       — Я понял. — Серёжа трёт глаза так усердно, будто хочет удалить существующую реальность. Вот только Антон уже пытался. И руки в кровь разбивал, и вырубался от бессилия, и в бессознанку проваливался, надеясь, что когда он придёт в себя, мир вокруг изменится. Но ничего не менялось, становилось только хуже. — И почему ты не рассказал об этом Арсу?       — О том, что ты знаком с Выграновским? Дай-ка подумать, — Старательно делает задумчивое лицо, но всё это напускное, потому что ответ он уже знает. — Наверное сначала мне это помогало. Мне правда стало похуй на родителей, на Арса, даже на себя. А потом… ты знаешь, что такое зависимость? В смысле от человека зависимость. Когда ты ненавидишь его всем сердцем, когда тебе плохо из-за него, когда ты сам его голыми руками задушить готов… но стоит ему обнять со спины, чтобы согреть, или поцеловать просто так, когда он чем-то занят, или за руку взять в общественном месте, чтобы не потерять из виду, у меня всё умирало внутри. Да он, когда узнал, что я употребляю, на руках меня таскал! И я думал, что это и есть счастье. И был благодарен тебе, поэтому не рассказал. А сейчас…       — Расскажешь? — Пропуская весь настольгический порыв Шастуна мимо ушей, интересуется Серёжа.       — Не знаю. Я даже не знаю, хочу ли я его видеть. — Врёт, но признаться себе боится. Невозможно не хотеть встретиться, когда ты убить готов был за человека, когда сторожишь его палату, лишь бы никто не посмел нарушить его спокойствие, когда всех врачей и медсестёр выучил поимённо, чтобы узнавать подробности его состояния, когда даже после всей той грязи, которую случайным образом смог вспомнить, думаешь о его благополучии.       — Я не буду оправдываться. Я надеялся, что вы расстанетесь…       — Ага, это с самого начала было понятно. — Облизывает сухие губы и перекатывается с пятки на носок, разминая щиколотки. Он не злится, не кричит, а констатирует факт, потому что для всего остального не осталось никаких сил. — Ты гомофоб, Серж, который не смог смириться с тем, что твой лучший друг гей. Думаю, Арс, счастлив, что у него есть такой ахуенный друг, как ты. — Хлопает Серёжу по плечу, как будто действительно гордится им, но в зелёных глазах искрится надменная ухмылка. — Я не хочу ставить его перед выбором: я или ты, поэтому уйду сам, так что, радуйся. Ты победил. — Улыбается шире, чем когда-либо, но это так натянуто, что сразу заметны его дрожащие губы, пустые зрачки и сломанный внутренний стержень. Антон разворачивается и быстрым шагом уходит в больницу, надеясь больше никогда в жизни не видеться с этими карими глазами, надеясь, что когда-нибудь сможет собрать себя по кусочкам, если он вообще подлежит восстановлению.       Серёжа остаётся один. Думает, что поступает верно, но что-то мерзкое, как медуза, все равно больно жалит, оставляя ожоги с огромными язвами.

***

      Правая рука всё ещё замотана в гипс, на левой перебинтованы указательный и мизинец, рёбра стискивает узкая повязка, из-за которой не очень удобно сделать полноценный вдох, а с левой стороны под подмышкой стоит костыль, на который практически всем телом опирается Арсений. И это уже не говоря о мелких ссадинах, порезах и лопнувших сосудах в глазах… прошло очень мало времени, но Попов уже больше не мог терпеть неудобную больничную койку, галдёж соседей по палате и полного игнора со стороны Антона, поэтому через все крики, уговоры и споры с Серёжей и врачами договорился о том, чтобы выписаться намного раньше назначенного срока под свою ответственность. Всё, что ему оставалось, появляться на перевязках раз в неделю, следить за своим состоянием и побольше отдыхать. Если с первым пунктом всё было в той или иной степени просто, то остальные два вызывали некий сбой в матрице, потому что невозможно выполнить эти указания, когда всё, что тебя интересует последние две недели — это почему твой парень, который должен переживать за тебя, как никто другой, вдруг испаряется из твоей жизни и не отвечает ни на звонки, ни на сообщения.       По ощущениям проходит целая вечность, пока Арсений решается постучать в дверь квартиры Макара — который, к слову, тоже избегал любого общения с Поповым — и услышать, что Антона здесь нет и никогда не будет. Что он переехал, исчез, попросил больше не беспокоить его, начал новую жизнь. Всё что угодно могло произойти, потому что, это же Антон… в груди неприятно тянущее чувство, вызывающее клокочущий изнутри страх и леденящий спину холод. Арсений вздрагивает, отгоняя ненужную дрожь, и глубоко вздыхает, придвигая костыль ближе к двери, чтобы, наконец, постучать. Но не успевает он даже дотронуться, как дверь сама открывается и перед ним предстаёт никто иной, как Шастун с мусорным пакетом в руках, собственной персоной.       — Арс? — Неподдельно удивляется, вздрагивая от столь неожиданного визита. — Господи, ты что тут делаешь? Рано же ещё совсем, у тебя же больничный ещё две недели, как минимум! — Волнуется, забывая даже о несчастном синем пакете, который с грохотом приземляется на пол. Сам выглядит не лучше. Под глазами огромные чёрные мешки, в которые может поместиться целых два Арсения, щёки и подбородок обросли тёмной кудрявой бородой, сквозь рваную майку и лёгкую олимпийку, накинутую на плечи, можно рассмотреть впалый живот. Перед Арсением предстал живой скелет, а сам Арсений напоминает мумию во всех этих бинтах. И это до такой степени абсурдно, что могло бы быть смешным, если б не было трагичным.       — Мм… — Тянет Попов, поджимая губы и задирая голову, смотрит прямо в испуганные зелёные глаза. — Значит это ты знаешь. Значит был в больнице. Конечно был! Меня весь медперсонал умолял выпроводить тебя домой, вот только знаешь, в чём загвоздка? Они-то тебя каждый день видели! А я не заслужил даже одного ебучего сообщения о том, что ты переживаешь! — Он кричит на весь подъезд, не заботясь о соседях. Ему нужны объяснения, ему нужно знать, что у этих действий есть логика, что Антон сейчас извинится и расскажет, о каких-то супер веских причинах своего поведения, но тот молчит, опустив взгляд в пол. — Что? Серьёзно? Я даже сейчас твоего внимания не достоин?       — Пошли в квартиру. Нам надо поговорить. — Антон разворачивается, освобождая проход и садится на кровать, стоящую неподалёку. В душе пусто вот уже несколько дней, а может недель, он уже сам сбился со счёту. При виде такого родного, но искалеченного Арсения, на миг расцветает что-то яркое, застилая собой всё пространство, но даже это чувство длится недолго, уже через секунду напоминая о том, что за пиздец происходит в их жизнях вот уже несколько лет.       — Ну и? — Кое-как самостоятельно доковыляв до соседней кровати, которая принадлежит Макарову, Арсений старается сесть наиболее комфортно для себя, насколько это вообще возможно. Шастун следит за каждым шагом, каждым тяжёлым вздохом и появившейся морщинкой на напряжённом лице, готовый в любой момент оказаться рядом. Вот только касаться боится, будто не сможет устоять и не обнять, не поцеловать, не утонуть в голубых глазах, налитых кровью. Это что-то запретное, далёкое, не честное по отношению к себе. Он тоскливо разглядывает каштановые волосы, в которых когда-то зарывался пальцами, наслаждаясь мягкими прядками, вздёрнутый нос, который любил целовать по утрам перед тем как приготовить вкусный чай с бергамотом и, конечно, глубокие глаза, от которых невозможно скрыться.       — Арс, — Слова застревают в горле, как будто не хотят быть высказанными, но по-другому нельзя. — Мы должны расстаться.       — Что? — Вскрикивает очень высоким голосом, сам от себя такого не ожидав. Глаза округляются до такой степени, что можно рассмотреть все покраснения, оставшиеся на зрачках. — Меня чуть не прибил твой бывший дилер, я был в тяжёлом состоянии, валялся в больнице две недели, за которые ты ни разу не пришёл, припёрся сам к тебе, а ты предлагаешь разойтись?! — Кричит, выплёскивая из себя весь груз, сидящий огромным валуном на сердце, в лёгких, в почках, заполнивший всё нутро и разум. Когда-то давно он считал себя уравновешенным, спокойным человеком, готовым решать конфликты разговорами, но с Антоном невозможно жить тихо и мирно. С ним нужно громко, яростно и с интонацией, потому что он понимает, видимо, только на своём привычном языке конфликтов и скандалов.       — Ирония в том, что теперь ты оказался на моём месте. — Усмехается Антон, хотя ему совсем не смешно. Улыбка действует, как защитная реакция, огораживая мозг от возможных перегрузов.       — Ты можешь нормально объяснить? Я нихера не понимаю. — Мотает головой Арсений, хмурясь всё сильнее.       — А что объяснять, Арс? Ты притворился, что не замечаешь, что я жру антидепрессанты пачками, не обращая внимания на норму. Ты смотрел, как я каждый день убиваю себя и не пытался мне помочь. Ты был как бы рядом физически, но никакой поддержки за твою же ошибку я не получал. А когда я начал употреблять, опять же, из-за твоего поступка, а после словил передоз, всё, что ты сделал — это решил оборвать все концы и кинуть меня, потому что, видите ли, я сам виноват в том, что случилось. — Говорит так открыто и равнодушно, что сам начинает верить в то, что ничего не чувствует к шокированному и ничего не понимающему Арсению.       — Из-за этого? Боже, Антон, сколько раз мы это мусолили? Да, я идиот и мразь! Да, я виноват в этом всём, и мне очень жаль, что тебе пришлось всё это пережить, но, блять, вернись ты хоть на секунду в реальность! Меня пытались убить из-за тебя!       — А я чуть не убил человека из-за тебя! — Всё же не выдержав, срывается Антон и подрывается с места, глядя на Арсения сверху вниз. — Блять! Да посмотри ты на нас! Мы, как кошка с собакой, всё время срёмся! Когда это закончится уже?       — Подожди. Что ты сказал? Что ты сделал с Выграновским? — Попов даже сбавляет свой пыл, переходя на полушёпот.       Шастун неестественно рычит, оказываясь так внезапно перед Арсением на коленях, всё ещё не касаясь его, будто они вернулись в клуб на несколько месяцев назад, где любое прикосновение было под запретом, и придвигается так близко, что между носами остаётся только несколько жалких сантиметров. Складывает руки, переплетая собственные пальцы, и подносит получившийся замок к подбородку, как бы умоляя Арсения услышать его.       — Ты не понимаешь? — Ему физически больно смотреть на раны и царапины на любимом чужом лице. Остатки самообладания уходят на то, чтобы не позволять себе дотронуться до желанных скул, шеи, губ… — Ко мне вернулась память. И в этом виноват Выграновский. Мы с тобой могли быть уже счастливы, устраивать новоселье, а может обниматься, лёжа в постели, или работать допоздна, а потом засыпать рядом. Но этого не будет, потому что всё изменилось. Я понял, что не смог тебя простить и, наверное, не прощу никогда.       — Не говори так… всё можно изменить… всё можно исправить. — Голос предательски ломается, и Арсений начинает заикаться от постоянной нехватки воздуха. — Просто обними меня сейчас. Скажи, что ты беспокоился обо мне… скажи, что любишь… и тогда мы со всем справимся вместе, как всегда. — Мечется взглядом по нечитаемому лицу напротив. — Антон? Антон, пожалуйста. — Уголки губ дрожат, опускаясь вниз, как перед самой настоящей истерикой. В грудине трещит паника, заставляя всё тело непроизвольно трястись.       — Мы уже давно не справляемся. — Шепчет, соприкасаясь лбами и измотано прикрывает глаза. Внутри взрывается миллиард искр от одного только осознания: это конец. Последний раз чувствуют прикосновения друг друга, последний раз ощущают горячее дыхание на своих губах, последний раз говорят. Как только они разойдутся сегодня, закончится их история.       — Нет, Антош… ты не можешь уйти из-за этого. Мы же столько раз возвращались. Мы же с чистого листа хотели всё начать. — Не сдаётся Арсений, чувствуя горячую жидкость, скопившуюся в уголках глаз.       — Я не могу, Арс. — Антон снова смотрит, позволяя себе невесомо провести кончиками пальцев по раненой щеке Попова и огладить пульсирующую на шее вену, заворожённо наблюдая за тем, как дёргается кадык под его ладонью. — Помнишь, я обещал тебе, что больше никогда не буду употреблять, а потом нарушил обещание?       Арсению хватает сил только на то, чтобы кивнуть.       — После нашей последней ссоры, перед амнезией, я завалился на квартиру Выграновского, чтобы найти таблетки. У меня дрожало всё тело, кружилась голова, не хватало кислорода. Это была самая мощная паническая атака, я это сразу понял. Мне было очень страшно. — Он говорит об этом так спокойно, глядя при этом очень нежно, словно из его уст беспрерывно льются слащавые комплименты, а не разъедающая кожу правда. — Когда ты оставил меня посреди трассы одного, у меня сердце в пятки улетело, я думал, что прям там и откинусь.       — Я вернулся через пару минут. — Старается оправдаться, но сам понимает, как глупо это звучит.       — Это не важно… помнишь, Позов говорил, что я потерял память из-за психологической травмы?       — Помню. — Выдавливает из себя из последних сил.       — Я хотел не просто закинуться таблами и усмирить паничку, Арс. — Смотрит очень тяжёлым, гнетущим взглядом, надеясь, что этого хватит, чтобы всё понять. Но эгоистичная натура вьётся внутри, шипя на ушко, что одного взгляда мало, нужны слова, чтобы добить окончательно, чтобы дать прочувствовать то, что чувствовал сам Антон. — Я умереть хотел.       Сердце Арсения разбивается в миллиардный раз за сегодняшний день, причиняя невозможную боль. Даже когда его избивали не было так плохо, как сейчас. По щеке сползает горячая слеза, которую Попов даже не пытается убрать.       — Уже в последний момент, когда начал чувствовать тошноту, понял, что боюсь умирать, поэтому позвонил Макару. А дальше ты и сам всё знаешь. — Антон прикусывает нижнюю губу, расставляя руки с обеих сторон от Арсения и смотрит в его глаза, как бы заново чувствуя всю свою и его боль. Наслаждается ею и погибает из-за неё же. — Я больше не хочу чувствовать это никогда в жизни.       — Я больше не допущу этого.       — Я тоже. — Кивает Антон и мысленно ругает себя за слабость, потому что ощущает, как медленно подступает ком к горлу, а в носу появляется давно забытое щипание. — Я никогда не влюблюсь в кого-то также сильно, как в тебя, поэтому никто не сможет довести меня до такого состояния.       — Я люблю тебя. — Втягивает носом воздух, но уже в следующую секунду задыхается, потому что его губы накрывают горьким поцелуем. В нём всё то, что невозможно высказать словами. Всё сожаление, страсть, любовь, ненависть. Антон целует нежно, но глубоко и чувственно, потому что в последний раз так и должно быть, чтобы запомнилось навсегда. Если бы возможно было застыть в одном моменте, то они сделали бы это, не задумываясь. Растворились бы друг в друге, поглотили, впитали, растаяли бы, только бы вместе. На языке ощущается солоноватый привкус, напоминающий слёзы.       Антон отрывается первый и сразу же прячет глаза. Арсений знает, что Антон никогда не показывает своих слабостей, не любит плакс, потому что сам никогда не плачет, но сейчас… что-то особенное в этом есть, что-то до осязаемого интимное и нужное, кажется, что ухватишь, стоит только ладошку сжать, но между пальцев по прежнему выскальзывает только воздух. Арсений очень хочет обнять и не отпускать, но тело, словно каменное, прирастает к кровати. Они оба молчат, но отчего-то у двоих в висках набатом пульсирует так и не озвученное Шастуном: «я тоже тебя бесконечно люблю».       Из квартиры они выходят тихо, будто и не знакомы вовсе. Спускаются на первый этаж на лифте, не проронив ни слова, и расходятся каждый по своей дороге, не кинув друг на друга даже прощального взгляда. Это было бы уже слишком сопливо и совсем не в их стиле. Всё-таки любить — не значит всегда оставаться рядом.

***

      На душе чёрная дыра, в голове пусто, но что-то неведомое всё равно тянет сделать этот шаг. Антон нажимает на дверной звонок, натягивая свою самую обворожительную улыбку, сжимает в руках букет ромашек и игриво щурит глаза. Всего через несколько секунд щёлкает замок и из-за двери выглядывает Ира, удивлённо хлопая карими глазками.       — Антон? — Улыбается она, пребывая в сильнейшем шоке. Сколько они не виделись? Месяц? Два? — Что ты…       — Я понял, что ты та самая девушка, которую я хочу познакомить со своими родителями. — У него чуть ли скулы не сводит от того, как правдоподобно он старается играть. — Я не могу без тебя.       Он обнимает смущённую девушку за талию, подмечая про себя, что голубые глаза ему больше симпатичны, но лучше уж быть любимым кареглазой брюнеткой, с которой есть шанс на стабильное будущее, чем любить мужчину, с которым никогда не знаешь, что будет завтра. Так себя успокаивает Антон.       «Надеюсь, у меня не появится какая-нибудь серьёзная причина забыть твоё имя». — Напоследок думает Шастун, проходя вглубь квартиры, ведомый тонкой, изящной ручкой.