Как друзья

      — Лучшие… друзья… Да… — В темноте чужих глаз гасли последние звёзды. — Хорошо… если это… так…       Из Мадары исчезло последнее дыхание, и его глаза закрылись.       Это странно, не так ли? Не верить в происходящее через столько лет, через собственную жизнь, смерть и воскрешение. Не верить, что человек, с которым ты хотел построить новый мир, закончил вот так, выступив против наследия Хаширамы с противоположного берега. Всё закончилось так же, как и началось.       И даже сейчас это было горько. Хаширама давно разучился плакать, и мир, в котором он вырос, не давал возможности долго лить слёзы по потерям. Но это не значит, что сердце его не болело за всех, кто его покинул, и за всех, кто был кем-то лучшим, чем стал в итоге. Там, где обычные люди лили потоки слёз, сердце Хаширамы плакало кровью.       Горечь, как чёрная зола на коре дерева, и боль, как красный янтарь, вытекающий из рубцовых ран лесов, душили. В горле старого ходячего трупа образовалось что-то, похожее на ком сожалений и памяти, уносимый в сознании потоками реки, когда-то связавшей судьбы двух мечтающих о мире мальчишек, объединённых несчастьем, любовью к семье… доверчивой дружбой.       Хаширама много думал о том, как она закончилась. И хотя он старался не оглядываться назад, не замыкаться, не обращать взор во тьму беззвёздной, безнадёжной ночи ради людей, что доверились ему и поверили в него, он не мог не думать… Не мог не думать…       С первой смертью Мадары умерла и часть его собственной мечты. То была важная часть, без которой прежний, росший ещё с детства облик желания безвозвратно тускнел. Мечта о том, что даже многолетние враги могут снова обрести понимание, если в их сердцах найдётся место для чего-то более важного, чем вечная вражда, и чего-то более сильного, чем вечная боль. Если они откроют друг другу сами души и не обнажат клинки с целью изничтожить нечто столь уязвимое и эфемерное, как дыхание свечи. Каменно-плодородный фундамент, неисчерпаемый, как сама земля, на которой вырастет новая жизнь, и в ней будет место всем, кто разделит за одним столом и саке, и песни, и рыдания.       Если не вышло у них с Мадарой, то у кого тогда выйдет?       Возможно, поэтому Хаширама когда-то перестал верить, что у него получится всё сделать в этой жизни. Он так и не нашёл ответа, но всем сердцем надеялся и желал, чтобы его нашёл тот, кто придёт после, идущий по следам прошедшей истории, легендарных подвигов и загрубевших предательств.       А что до его жизни… Оставалось только идти вперёд. Делать то, что ещё возможно сделать. Всеми способами защищать новый, хрупкий мир от любого, кто намеревался убить его в младенчестве — будь то брат, родич, друг…       «Ты говорил, друг мой, что люди обретут мир только тогда, когда они наконец найдут в себе мужество открыться друг перед другом, безраздельно довериться — я помнил об этих словах до самой смерти, я мечтал об их воплощении в нашем тяжёлом, построенном из пыли и валунов мире. Но ни мне, ни тебе не хватило мужества сделать их реальностью».       Он ушёл, закрывшись от мира, сварившись в кипятке собственных горько-солёных непролитых слёз и сгорев в выжигающей кислород ярости. Он — остался дома, остался со смиренно склонённой к земле ураганами и потрясениями верой в сердце и с несмело крепнущей надеждой, возложенной на людей, сами в себя не веривших. Они оба — убедились, что существуют вынужденные жертвы; что существуют вещи, которые изменить нельзя. Оказался ли хоть один из них полностью прав? Оба потеряли надежду в то, во что верили. Сейчас Хаширама знал это: от Мадары его самого отличало лишь отчаяние и скопившаяся вокруг и внутри сердца пустота, разделившие друзей-… врагов сильнее, чем река разделяет берега.       Не хотелось уходить в сожалениях. В мыслях о том, что могло случиться и что можно было предотвратить; в забытых важных вещах и разрушенных мечтах; со вкусом пепла и гари на языке. Тобирама бы не сожалел, потому что он не знал. Он сказал бы, что Мадара заслужил то, что получил; сказал бы, что ему вернулось ответным ветром всё то, что Учиха посеял; что тьма чужих сердец обернулась против него самого.       И Тобирама бы сказал, что брат слишком мягок, но…       Но сейчас Мадара — его враг-… его друг — лежал на земле у его ног, уничтоженный, разочарованный и опустошённый, а Хаширама не мог пересилить себя и увидеть в этом сломанном жизнью человеке злодея и проклятие мира шиноби. Он не мог заставить себя думать, что всё это было заслуженно. Он не мог почувствовать облегчения от мысли, что для Мадары всё закончилось именно так, и в истории ныне живущих людей он тоже останется — таким. Никто не вспомнит, что когда-то этот величайший, ужасающий шиноби был человеком, который хотел защитить своего брата. Это был человек, который видел самую чёрную жесткость мира и прочувствовал самую зловонную его ненависть, — и просто не знал, как с этим справиться. Это человек, который оказался переполнен ненавистью и злобой только потому, что когда-то носил под сердцем невиданную любовь и доброту. Это человек, который умел открыто и широко улыбаться, сидя на скале рядом с мальчишкой, рассуждающим о будущем. Никто этого не вспомнит, и никто об этом больше не узнает.       А для Хаширамы он был и останется тем невероятно добрым мальчиком, которого встретил когда-то у реки.       Хаширама положил ладонь на лоб своего лучшего друга и попрощался с ним. Возможно, в том мире… Возможно, на этот раз Хаширама его там найдёт.       И они снова выпьют вместе как друзья.